Дождавшись, когда Орн и его опричники ускачут на тракт встречать государево посольство, Юрий приказал своим людям перебить охрану и проникнуть в дом.
Прислуга Сатиных, замордованная новыми хозяевами, не чинила препятствий. Двух пьяных стражей в черных кафтанах прикончили без шума. Старая ключница охотно провела боярина в покои Орна, где заперли Ольгу.
– Истинно зверье бешеное! Нелюди! – причитала она. – Растерзали голубку чистую, яко коршуны. От ее криков сердце кровью обливается. А что сделаешь? Надысь Фролка, что за лошадьми ходит, косо поглядел… так Орн бердышем[16] махнул, да и снес ему головушку-то… самого на куски порубал, разбросал и не велел хоронить. Пусть-де собаки съедят, птицы склюют. Одно слово – нехристь!
Юрий боялся думать о том, что ему предстоит увидеть. Молча застыл у дверей, пока старуха возилась с замком. Из покоев не доносилось ни звука, ни стона.
– Боюсь я за тебя, боярин, – бормотала ключница. – Дядьку твоего уж и мучили, и позорили по-всякому. Мочи не было глядеть! И тебя не пощадят.
– Мне бы только Оленьку вызволить… увезти ее подальше от проклятого места. Спрятать!
– Куда повезешь-то? На тракте догонят, в лесу найдут. Вокруг топи… ни пройти, ни проехать…
– Орн не скоро вернется, – успокоил ее Юрий. – Его отряд государево посольство сопровождать должен. До самой Александровской слободы.
– Ох, чует сердце беду…
Молодой боярин нетерпеливо толкнул дверь и ужаснулся. На смятой постели, лицом вниз, лежала девушка в разорванной белой сорочке, коса петлей обвилась вокруг шеи, на спине вспухли багровые рубцы.
– Ольга?..
– Это Орн ее, – ахнула ключница. – Кнутом приласкал. Видать, покорности учил. Больно норовистая девка-то, нипочем не смирялась…
– Жива?
– Жива, жива… сомлела только… Сейчас водичкой сбрызну…
От сего зрелища у Юрия подогнулись колени, и он опустился на лавку, застеленную медвежьей шкурой. В покоях пахло свечным чадом и кровью. На столе сохли остатки трапезы, – куски зажаренной дичи, обглоданные кости, хлебные крошки.
Из перевернутого кувшина вытекло немного вина. В сладкой лужице трепыхалась муха…
– Поторопись, боярин. Не ровен час, Орн нагрянет. Тогда всех порешит, и тебя, и нас…
«Не нагрянет», – хотел сказать Юрий, но слова застряли у него в горле. Ольга очнулась и застонала. Он кинулся помогать ключнице приводить девушку в чувство.
– Эти нехристи всех девок и молодых баб в деревне попортили, – бормотала старуха. – Кто брыкался, тех резали, яко овец. Иных возили на пустошь… бесам скармливать.
Юрий вспомнил кровавый обряд и содрогнулся.
– Умереть хочу… – простонала Ольга. Она не узнавала ни ключницы, ни жениха. – Убейте, люди добрые… избавьте от мук…
– Умом тронулась, бедняжка.
– Оленька… это я, Юрий…
В тусклых глазах несчастной не промелькнуло ни искорки. Она не плакала, – только стонала и кривила искусанные до синевы губы. На ее груди и плечах багровели свежие ссадины, коса растрепалась, на запястьях виднелись следы от веревки, которой Орн связывал ее, чтобы не отбивалась.
Ключница мигом обернулась, притащила новую сорочку, юбку, душегрею на меху, пеструю царьградскую шаль. Однако Ольга наотрез отказывалась одеваться и куда-то бежать. Она обессилела, ее избитое тело болело, рубцы на спине нестерпимо саднили… а душа желала одного, – спасительного забытья.
Юрий вдруг ясно осознал, что его свадьбе с юной боярышней уже не бывать, что жизнь его безнадежно разбита, любовь поругана, а счастье утеряно безвозвратно, бесповоротно. Навеки.
– Оставь… – с мрачной решимостью сказал он ключнице. – Не надо более мучить Оленьку. Позаботься о ней. Вот тебе золотой крест с каменья ми… поступай, как сердце подскажет…
Он снял дорогое украшение, подаренное ему матерью, и протянул старухе.
– Как же быть-то, боярин? – испугалась та. – Ежели хозяин прогневается, нам не жить!
– Орна не бойтесь. Я убью его.
Скрипнув зубами, Юрий резко повернулся и выбежал из дядькиных покоев, где теперь вместо беззаботного веселья поселились ужас и смерть.
Его люди ждали в холодных сенях с полными котомками съестных припасов. Лошадям во дворе насыпали овса, и те жевали, опустив головы с нечесаными гривами.
– Едем за Орном! – скомандовал боярин, ни на кого не глядя.
– Так он вроде… на тракт подался, царский обоз оборонять от татей…
Юрию было известно, что в окрестных лесах промышляют разбойничьи шайки и не только одинокий путешественник, но и большой купеческий обоз может подвергнуться нападению.
– За мной! – взревел он, толкая ногой дверь. – Настигну зверя, сам порешу! Орна не трогать!.. Он мой!..
До тракта добрались уже в сумерках. По бокам угрюмо шумели темные ели, над кромкой леса догорал закат. Из облаков вышел бледный месяц рогами вверх.
– Никаких следов обоза… – доложил старший егерь.
– Быть того не может! На крыльях они улетели, что ли? Вместе с бесовской братией?
На дорогу опустился туман. Всадники вглядывались в сизую мглу, суеверно крестились, переговаривались вполголоса.
– Чу! Воронье каркает…
– Нечистый нас путает, со следу сбивает…
– Ехать надо, боярин!.. Не то уйдет Орн, не догоним.
– Не уйдет. Обоз груженый, ползет медленно. – Юрий махнул рукой в туман. – Едем туда…
Маленький отряд Сатина двинулся вперед. Все были уверены, что скачут навстречу смерти. Сражаться с вооруженными до зубов опричниками вкупе с посольской охраной было безумием. Но боярин оставался непреклонным. Жажда лютой мести затмила его рассудок.
Где-то совсем рядом заржала лошадь…
– Стой! Тихо…
Из мглы показалось нечто бесформенное.
– Гляди-ко… конь…Что за оказия?
Животное приближалось. Уже заметна была богатая сбруя, пустое седло… Один из егерей спешился и взял коня под уздцы.
– Седло в крови… – доложил он.
– Это не опричный. У тех сбруя черная и собачья голова приторочена…
– Беда, боярин. Кто-то обоз разорил…
Юрий без колебаний поскакал прямо в густой туман, за ним потянулись остальные. За поворотом перед ними предстала картина ужасного побоища. Перевернутые возки, телеги, мертвые лошади… и окровавленные трупы в самых разных позах…
Почуяв падаль, птицы уже слетелись и хозяйничали на месте гибели обоза. Они нехотя взлетали, садились на ближайшие ветки и пристально наблюдали за незваными гостями, которые помешали их пиршеству.