Кажется, пирожки запаниковали раньше меня. Они все заспешили к выходу. «Эп!», – открыла я рот, пытаясь придумать свои последний слова. Так, чтобы эпично и глубокомысленно. А не просто вякнуть: «Аааа! Ыыыы!».
– Барсик у меня хороший! Он очень людей любит! – чесала бабушка лысый «паспортный стол». Светящиеся глаза обещали мне вечную прописку. – Вот кто стучится – первый бежит!
Ага…
– А еще у него, кажется лишай и глисты! Никак вывести не могу! – погладила подслеповатая бабушка внушительную проплешину. – Все лекарства перепробовала! И мазала, и терла, и свечки эти дорогущие ему в попу вставляла! Ничего не помогает! Вон горчичник делала. Мне горчичники всегда от всего помогали! Чуть что – горчичник! И никаких проблем! Деду помогали!
Бабушка вздохнула, а Барсик соскочил на пол, снова направляясь к газетке.
– Вот будь добра, поищи очки мои! Куда задевала – не помню! Хоть посмотрю, есть ли у Барсика блохи. А то он ходит к кому попало! – вздохнула бабушка. – Ни вязать не могу, готовлю кое-как.
Я посмотрела на разбитые и стекающие яйца возле старой кастрюли.
– Х-х-хорошо, я посмотрю, – кивнула я.
Барсик тут же оживился.
– В коридоре положила, видать! И забыла! А я слепая, ничего не вижу! Ой, заодно глянь, все ли там с ним в порядке? А то че-то переживаю! Вдруг блохи? – бабушка уселась в кресле поудобней.
Барсик всем видом намекал, что блох у него нет. Но я посмотреть я могу. Особенно, если подойду ближе.
– Не скачут там, окаянные? А то меня что-то за ноги кусает! – сетовала бабушка. И расчесала ногу. – Дед у меня суровый! Животных любил. А заводить не разрешал. Сколько раз я котиков ему домой носила? А он их на улицу! Ничего, хоть здесь заведу! А придет дед, пусть любит!
Да у деда с Барсиком будет любовь с первого взгляда! Это не Барсик будет жить у дедушки. А дедушка у Барсика. «Жил-был у бабушки страшнький Барсик!», – гнусаво пропела моя заиндевелая от ужаса попа.
– Я посмотрю очки, – кивнула я.
– Посмотри, посмотри! А то вон пацаны окна разбили мне! Нехорошие! Барсика напугали! Он как перепугался, как на улицу выскочил! Надо будет ему ошейничек сделать! А у меня очков нет. А то вдруг потеряется, а как искать?
«По кровавым следам!», – намекал Барсик страшным взглядом.
– Чтоб вернули. За вознаграждение, – рассуждала бабушка.
Барсик проводил меня взглядом. Из его пасти торчала рыбина. Размером с толстолобика. А могла быть моя рука!
Я вышла в темный коридор, пытаясь отыскать очки. На полках была пыль. Свертки выглядели так, словно их положили давным-давно.
– Ну как? – спросил голос бабушки из комнаты. – Нашла? А Барсик у меня совсем оголодал. Одни ребры… Я ж почти не готовлю! Не вижу ничего! А ватрушки по памяти…
– Э… Я пока очкую! – ответила я, дрожащими руками перебирая чужие запасы на черный день. – То есть, очки ищу.
– Ну очкуй, очкуй! – вздохнула бабушка. – Главное, чтобы нашлись, родненькие! У них дужка одна лейкопластырем. А то придется просить, чтобы вторые мои очи прикопали… Ничего не вижу! Я же Барсика вон столько кормила! Он в воротам подходил, а тут я ему мисочку…
И тут я увидела очки. Они лежали между стопкой газет и огромной бутылкой в оплетке. Я схватила их, спеша распрощаться, как вдруг обернулась. Между мною и дверью к бабушке стоял … Барсик.
– Очки на место положила, – прошипела тварь, глядя на бабушку в упор. – И сказала, что не нашла!
– Зачем? – прошептала я, делая шаг назад.
– Это я их спрятал, – послышался страшный голос Барсика. – Чтобы бабушка меня не видела.
– А где настоящий Барсик? – спросила я, предполагая худшее.
– Жив он еще, – послышался сиплый голос Барсика. – Очки положила!
Кто я такая, чтобы спорить с тем, у кого зубы больше, чем моя ладонь? И тем более, я не имею желания спорить с тем, у кого слюна ниткой свисает аж до пола.
Только я собиралась положить очки, как вдруг вышла бабушка.
– Ой, – прищурилась она. – Нашла! Мои родненькие! Очки! Очи, мои очи! Давай сюды!
Я дрожащей рукой протянула очки. Сейчас мне понадобится квалифицированный тренер по фитнесу, который за тридцать секунд научит меня быстро бегать! Или очень квалифицированная помощь реанимационно бригады!
Барсик смотрел на меня так, словно руки и ноги мне уже не пригодятся. Бабушка протерла очки о шаль и надела их.
– Батюшки! – ужаснулась она, хватаясь за сердце. – Страсть-то какая!
Все, это конец! Если она выгонит Барсика, мне придется жить здесь. Ибо по ту сторону двери меня будет ждать очень голодный, слегка расстроенный и весь обиженный Барсик.
– Ужасть! – продолжала бабка, медленно роя мне могилу. – Как же я так тебя запустила, родненький! Кожа да кости! Полысел от голода, бедненький! Это все бабка слепошарая виновата! Не докармливала! Ай-я-яй! Поругай бабушку, Барсик! Ничего, сейчас бабушка кастрюльку большую возьмет! И моего бедного Барсика как следует накормит! У бабушки еще рыбка есть! Надо еще купить! Посидишь с Барсиком, пока я в магазин схожу?
Что? С Барсиком? Посидеть? Я могу и полежать с Барсиком. Правда, совсем не долго. И отнюдь не молча.
– А то оставишь его, а он найдет, че подрать! Вон, все изодрано! – вздохнула бабка, гладя лысую голову с редкой шерстью. – Ну, хоть не метит!
Да, это здорово! Главное, чтобы не метил! Остальное – не важно!
– Нет, что вы! Я тороплюсь! Писем очень много, – пятилась я к двери.
– Барсику страшно одному оставаться! – упрашивали меня, ища старенькую кошелку.
– Простите, но я должна спешить, – икнула я, глядя на Барсика. Он терся об бабушку так, что она шаталась. – Извините! Мне пора!
– Барсик, тебе же свитер нужен! А то застудишься! – донеслось до меня, когда я нащупала ручку двери.
Я вылетела за дверь и мчалась по улице, пока мне перестали чудиться светящиеся глаза Барсика. Мне казалось, что у меня на лбу надпись: «Корм для Барсика».
Сердце все еще не могло угомониться. А я, согнувшись пополам, с трудом переводила дух. И радовалась за Барсика всей душой.
– Так, еще одно письмо и … – пробубнила я, роясь в сумке. Что дальше, я не знала. Я не знала, где буду ночевать. Ну хоть поела! Мир, как выяснилось не без добрых людей. «Да!», – зевнула в памяти зубастая пасть Барсика.
Письмо вылетело у меня из рук и понеслось по улице. Осталось … девяносто восемь писем!
Едва волоча ноги, я ползла за письмом. Откуда-то поднялся ветер. Он несколько раз сдувал с меня фуражку. Я останавливалась, бежала за ней, и снова возвращалась.
– Зачем я на это только подписалась? Еще Барсика мне не хватало! – ворчала я, удерживая фуражку рукой.
Письмо остановилось. А я не заметила, и прошла чуть дальше. Пришлось вернуться. Дом напоминал пряник. Он был настолько красивым, что если бы не пирожки, то я бы откусила половину!
В саду были разбросаны детские игрушки. Возле дерева стоял прислоненный самокат. На дорожке лежал скейт. И много-много всяких красивых мягких игрушек.
Я подошла к двери, заметив, что глазок был где-то на уровне моего пояса. Он был большим и выпуклым.
– Тук-тук, – постучалась я в шоколадную дверь. – Есть кто дома?
За дверью послышался шорох и дыхание. Кто-то напряженно сопел. Глазок потемнел и … и ничего!
– Тук-тук! – снова постучалась я, надеясь, что Барсик – единственный и уникальный представитель своего рода.
– Кто там? – спросил напряженный детский голосок.
– Это я! Почтальон! – как-то звонко и ласково ответила я. Почему-то, когда я слышу детский голос, обращенный ко мне, то я тут же начинаю сюсюкаться! Я не нарочно! У меня так самопроизвольно получается.
– Почтальон? – спросил все тот же голосок.
– Да! У меня письмо для… , – я глянула на конверт. – Для любимого сыночка! От мамы!
– Мама не разрешала мне открывать дверь незнакомым людям, – послышался голос за дверью.
– Но я же почтальон? – удивилась я. «Он тоже умер!», – пронеслось в голове, когда я вспомнила, где нахожусь. – С письмом от мамы!
– Тот дядя тоже говорил, что он почтальон. И что он принес письмо от мамы, – послышался подозрительный голос. – И я ему поверил. И открыл. А потом очутился здесь! Так что я вам дверь не открою!
Я стояла перед дверью, сжимая письмо в руке.
– А еще я хочу кушать, – вздохнул детский голосок. И тут же приободрился. – Я жду маму, когда она придет и приготовит мне покушать!
– Давай я зачитаю тебе письмо? – спросила я, глядя на красивую дверь. «Моему любимому сыночку», – прочитала я на конверте, понимая, что мама где-то там.
– Читай, – послышался настороженный голос. – Только дверь я не открою!
– Давай я через дверь, – вздохнула я, раскрывая конверт. – Мой маленький, мой бесценный, мой сладкий…
Я прочитала эти слова, чувствуя, как дрожит голос.
– Как ты там? – прочитала я, глядя на прыгающие буквы. – Мы с папой хорошо. Стараемся жить. Потихоньку. Я сохранила все твои игрушки. И зайца тоже. С которым ты засыпал. Помнишь Зайчика?
– Мой зайчик, – послышался вздрогнувший голосок. – Я боялся темноты, а Зайчик меня защищал…
– Мы его долго искали, чтобы положить тебе… Но не нашли. Потом папа нашел его за кроватью. Видимо, ты его туда спрятал… Мы так обрадовались. По очереди тискали этого зайца. Я обняла его, а папа обнял меня. И просидели так целый вечер. Мы вспоминали, как ты был маленьким. Как мама учила тебя выговаривать букву «Р», как папа показывал тебе, что внутри машины. И как ты просил щенка овчарки. Помню, папа сказал, что с ним некому будет гулять. Мы постоянно заняты на работе. А я придумала, что у меня аллергия на шерсть. Я просто не захотела лишних хлопот. Поэтому и придумала эту чертову аллергию. Прости меня, если сможешь… Знаешь, сколько раз я прокляла себя за это? Если бы ты знал! Если бы я знала, то купила бы тебе хоть десять этих собак!
– Мама мне соврала про аллергию? – спросил тихий голосок. – И поэтому мне не купили собаку?
– Знаешь, наверное, мама очень беспокоилась, – осторожно произнесла я. – Боялась, что ты еще слишком маленький, чтобы иметь собаку. Вот если бы ты подрос, то тебе бы ее завели! Собака – это хлопоты. Убирать за ней, гулять с ней, лечить, когда она болеет…
Полными слез глазами я посмотрела на притихшую дверь.
– Может быть, если бы мы завели тебе щенка, то все было бы по-другому. Может быть, мой малыш был бы жив… Овчарка – серьезная собака, – прочитала я, поглядывая на потемневший глазок. – Если бы можно было обнять тебя, я бы обнимала тебя каждую минутку… Но сейчас мне некого обнимать… Я обнимаю твоего зайца. Он все еще пахнет тобой. Иногда я сижу, зарываясь в него носом и плачу. Папа говорит, что нужно жить дальше. А я не могу. Люблю. Целую. Мама.
– Мама с папой всегда были заняты! Я столько раз к ним подходил, а они: «Не до тебя сейчас, иди к папе поприставай!». Или «Иди к маме, папа устал!», – послышался обиженный голосок. – Они меня не замечали…
– Они тебя очень любили, – убеждала я, видя разводы слез на письме. – Просто взрослые зарабатывают деньги, чтобы у тебя было все самое лучшее… Каждую минутку на работе они думали о тебе… Вот ругает их дядя – начальник. А они терпят и думают, что купят тебе на день рождения!
– Да но… – донеслось до меня слегка задумчивое.
Я прислонилась к двери и сползла по ней, усаживаясь поудобней.
– Чем больше мама и папа работали, тем сильнее, значит, они тебя любили. Поэтому и уставали, – объяснила я. Увы, таковы современные реалии мира.
– Уставали любить меня? – удивился голосок.
– Нет, что ты… Они не уставали любить тебя, – убеждала я, размазывая слезы. Я не могла похвастаться любящими родителями. Мой отец ушел, а мать лишили родительских прав, когда мне было три года.
– А когда они успевали меня любить, если они постоянно работали? – послышался удивленный голосок.
– Вот сейчас ты со мной разговариваешь, но ты же любишь маму и папу? – спросила я.
– Ну да, – вздохнул детский голос.
– Вот и они так же любили тебя, – прошептала я, осторожно засовывая письмо под дверь.
– А почему здесь ничего не написано? Тут чистый листик! – послышался удивленный голосок.
– Так и есть. Просто ты не сможешь прочитать его, – ответила я, медленно вставая.
– Но я же знаю буквы! – послышался обиженный голосок. – И считать умею! До сорока!
Я промолчала. Мне нечего было сказать.
– Оно пахнет мамой, – послышался голосок. – Это ее духи! Любимые!
И тут послышался шелест. Я посмотрела под дверь и увидела, как письмо возвращается обратно.
– А можешь прочитать мне его еще раз? – спросил голосок. – Я просто хочу его выучить наизусть!
Я полезла закрывать сумку и увидела там … пирожки. В этот момент мне стало дурно. И тут я вспомнила, что ребенок ничего не ел…
– А ты можешь приоткрыть дверь, чтобы я дала тебе покушать? – спросила я, глядя на кулечек. Видимо, это особая магия бабушек! Любая бабушка даст фору любому старому опытному карманнику. Только если ты могут незаметно стащить кошелек, то любая бабушка может незаметно впихнуть тормозок!
– Нет, – послышался строгий голосок.
– Ну, хорошо, – вздохнула я. – А про окно мама тебе ничего не говорила?
Я уже чувствовала себя матерью, удачно пристроившей детей в детский сад.
Пирожки были холодными и жирными. На них отпечаталась старая газета, пестрящая заголовком: «Умереть – не спать!». Огромной рекламой «Портреты живых на заказ. Рисую по памяти».
– Грустненько, – заметила я, взвешивая на руках пирожки. – Давай я тебе их в окошечко подам!
За дверью было тихо. Я направилась через кусты к огромному окну. Подтянувшись на руках, я передала физкульт привет всем съеденным гамбургерам. Стонала я так, словно рожала дикобраза. Причем, шел он иголками вперед.
– Иих! – выдала я боевой клич неспортивного человека, впервые столкнувшегося с трудностями.
– Есть! – вцепилась я пальцами в откос. – Малыш! Ты там? Вот!
Я помахала пирожками возле стекла. Пирожки внутри меня заигрывали с силой земного притяжения.
И тут я увидела мальчика. На вид ему можно было дать умилительные семь лет. Он смотрел на меня и на пирожки.
– Давай, я тебе их передам, а в дом заходить не буду! – убеждала я ребенка, активно жестикулируя. В основном пирожками.
Ребенок сомневался. Он мялся на ковре, осматриваясь по сторонам. На нем был свитер со снеговиком, штаны с лейбами и сползший носок.
– Мама запрещает мне разговаривать с незнакомыми людьми, – неуверенно произнес мальчик. – И брать у них сладости!
– Не такие уж они и сладости, – заметила я, рассматривая пирожки. – Давай, бери! Это мама тебе посылкой прислала!
– Все вы врете, – внезапно нахохлился мальчик, засунув руки в рукава. – Мама считала пирожки вредными. Она говорила, что от них поправляются!
– Может, ученые уже доказали полезность пирожков для голодного детского организма, – оправдывалась я. – Ладно, давай я тебе их под дверью оставлю, а ты откроешь и возьмешь, когда я уйду.
– Не стану я открывать дверь, – заметил мальчик. – Открыл уже дяде…
Я слезла и оставила пирожки под дверью. Идя по аллее, я оборачивалась, в надежде, что пирожки исчезнут сначала за дверью, а потом в растущем организме.