Семнадцатый мне показывает, как устроен мусорщик, и рассказывает. Он сказки рассказывает, но как будто готовит меня к чему-то. Наверное, он знает, какая жизнь есть после смерти? Тогда, получается, мы скоро все умрем. А еще он мне с малышками очень помогает…
– А расскажи еще сказку о том, откуда ты, – прошу я Семнадцатого, справившись с неожиданной болью в груди.
– Ну, сказку так сказку, – кивает он мне, потянувшись провести рукой по голове.
– А что ты делаешь? – не понимаю я смысла этого жеста.
– Это называется «гладить», – объясняет Семнадцатый. – Чтобы сделать тебе приятное, понимаешь?
– Нет, – качаю я головой. – Но пусть будет так, как ты скажешь.
– Надеюсь, у меня получится… – абсолютно непонятно произносит он. – Если получится, то наши сумеют увидеть мой рассказ…
Он как будто не надеется выжить, но это мне понятно – нечетные умирают быстрее, это только мы прокляты жизнью, не знаю за что. И вот он начинает свой рассказ о сказочной планете, где дети очень важны и игрушек нет, потому что нет разницы. Ребенок – это ребенок. Мне даже хочется побывать в такой сказке, даже пусть всего на мгновение.
– Моя сестра пропала во время экскурсии, – продолжает рассказывать непонятные вещи Семнадцатый, но я чувствую: эта «сестра», она до сих пор очень для него важна. – Я решил, что ищут ее мало, хотя она не одна пропала, и мы с другом…
Я просто слушаю его, осознавая, что не понимаю ни слова, но слушать его голос отчего-то тепло. Малышки спят, а Семнадцатый рассказывает о том, как куда-то улетел один, как его поймали и хотели убить, но сделали игрушкой. Он называет это как-то иначе, но я просто не понимаю его. С ним долго играли, но потом решили, что он сломался, и выкинули вместе с нами. А потом он проснулся, увидел, что сорок четвертая тоже не спит, но не стал ждать, пока она умрет, а отправил куда-то с надеждой… Почему он так решил, я не знаю, но главное – она была жива.
– Пора малышек кормить, – вздыхает Семнадцатый. – Я тебе потом еще расскажу. Когда надо будет, вспомнишь, ну а если нет, то Сережа Циаль просто исчезнет.
– Сережа – это твое название? – спрашиваю я.
– Да, Ириша, это мое имя, – кивает он мне. – У каждого человека должно быть имя, поэтому тебя зовут Ирой, а меня Сережей, понимаешь?
– А зачем? – не понимаю я смены названия. – Мы же сломанные игрушки, мусор! Зачем нам называться?
Семнадцатый опять вздыхает, он пытается мне объяснить, но я не могу это понять, и тогда он просто устает. При этом не пытается драться или делать больно, чтобы до меня дошло, а просто начинает о другом говорить. Он рассказывает мне, как ухаживать за четными, особенно за теми, кому дышать трудно, и ведет меня куда-то.
– Наверное, этот корабль не всегда мусорщиком был, – произносит Семна… Сережа. Ну он хочет называться Сережей, пусть тогда, правильно? – Потому что тут медотсек есть.
– Совсем ничего не поняла, – мотаю я головой.
– Я тебе покажу разные… штуки, – с трудом формулирует он. – И научу пользоваться, чтобы малышкам не так больно было, а там, если получится…
Не знаю, что он хочет делать, но послушно стараюсь запомнить. Кто его знает, он хоть и Семнадцатый, но большой, как хозяин, поэтому страшный очень. Кажется, что прямо сейчас мною играть начнет. А я же сломанная, значит, быстро умру, и малышки одни останутся. Вот поэтому я решаю со всем соглашаться.
Насколько я понимаю, Семнадцатый хочет, чтобы я давала четным что-то, отчего меньше больно, потому что он нашел такую возможность. Это очень хорошо на самом деле, тогда они будут меньше плакать. А еще хорошо, что я не личная игрушка, а обычная, хоть и дорогая, ведь личных ломают быстрее и намного страшнее. Я слышала в питомнике… да и видела тоже.
Мы идем обратно в… ту комнату, где четные спят. Они уже просыпаются, потому что страшно долго спать, но видят меня в дверях и успокаиваются. Получается, я для них старшей стала. Ну такой, которую слушать нужно, как это ни смешно. Сем… Сережа видит это и комментирует сразу:
– Вот и обрели малышки свою маму, – он снова делает со мной это, которое «гладить».
– А что это такое? – кажется, мы спрашиваем хором – и я, и маленькие.
– Мама – это… – он замирает на мгновение, закрывает глаза и начинает рассказывать.
Я слушаю его рассказ о том, что существуют сказочные люди, для которых мы все не игрушки, а свое, родное, и понимаю: я ведь именно так чувствую четных. Несмотря на то, что все мы игрушки, я очень хочу их от игры защитить. Закрыть собой… Что со мной, что? Ведь раньше такого со мной не было!
– Просто ты стала мамой, – как-то очень ласково говорит мне Сережа. – И чувствуешь это.
– Четырнадцатая действительно это самое слово, – отзывается Тридцать восьмая. – Которое «мама». Она нам помогает, не хочет играть и чтобы больно тоже не хочет. Значит, она именно это слово?
– Да, Мила, – кивает Семна… Сережа. – Она именно это слово и есть. А сейчас мы поедим, потом постараемся помочь малышкам и будем играть.
Он выходит ненадолго из комнаты, а я обхожу малышек, пытаясь понять это новое свое качество – «мама». Такого ни я, ни они никогда не знали, но четные маленькие, и им очень нужно за кого-то зацепиться. Раньше-то все было ясно – нами всеми играли, и думать некогда было. А теперь, когда хозяев нет… так что буду для них этим словом, раз все равно так получается, что я именно оно.
Вот и бруски. Се… режа называет их «галеты». Я начинаю размачивать эти твердые камни в воде, чтобы покормить четных. При этом делаю с ними то, что он со мной сделал, ну вот это – «гладить», и они буквально тянутся за рукой, прося еще. Они не словами просят, но я просто чувствую, потому что все игрушки друг друга чувствуют, особенно сломанные.
– Се… Сережа, – поправившись, обращаюсь я к нему. – Я для четных, получается, «мама». А они для меня как называются?
– А они для тебя называются «доченьки», – отвечает он мне, вложив эмоции в это слово. Младшие хором всхлипывают, сразу же испугавшись. Но я их глажу по головам, и маленькие успокаиваются.
Наверное, это сказочное действие. Достаточно «гладить» четных, и они сразу же успокаиваются, больше не плачут, при этом смотрят так, как будто я их действительно, как Се… режа говорит – «самая-самая». Это хорошо, что не плачут, значит, не так сильно больно.
***
Белые повязки помогают остановить красную жидкость, которая иногда из нас течет, а круглые синие штуки, которые надо глотать, унимают боль. Спустя некоторое время все четные уже спокойные и не плачут. И тут Сережа начинает рассказывать нам всем о том, куда мы, я так думаю, попадем после смерти. Почему мы попадем именно туда, я не понимаю, но уже верю в то, что он лучше знает.
– Сейчас мы будем учиться немного иг… развлекаться, – сообщает он нам.
Опять незнакомое слово, но я просто жду, что будет дальше, а Сем… Сережа обходит страшные слова. Я вижу, как он останавливает себя, пытаясь объяснить. Наверное, то, что страшно нам, для него означает совсем другое. Странно даже немного это слушать, но малышки начинают включаться в это «развлечение». Сережа даже учитывает, что они не могут ходить, а у Тридцать шестой и с руками что-то еще…
Он какой-то необыкновенный, просто невозможный в нашем мире, и я только и могу, что смотреть во все глаза на это чудо. Что нас ждет впереди, я не задумываюсь, отучили нас всех от этого. Вот интересно, как мы появляемся на свет? Ведь появляемся же как-то? Почему-то никто не помнит себя сразу после инкубатора. И я не помню, хоть и пыталась как-то…
– Семнадцатый… – зовет его Тридцать вторая. – А что будет дальше?
– Дальше… – он вздыхает. – Я постараюсь исправить свою ошибку, а вы в это время посидите тихо в одном важном месте.
– Непонятно, – заключает она. – Ты похож на хозяина и непохож, но мы послушаем тебя.
Он растягивает губы, а потом продолжает рассказывать о сказочной стране. Если я все правильно понимаю, Семна… Сережа хочет нас унести в эту страну, чтобы мы поменьше мучились. При этом убивать он нас не хочет, по крайней мере, так говорит. Какой-то он… Я не знаю, как объяснить свои ощущения. Мне становится с ним спокойно, как в транспортном ящике.
– Скорее всего, меня это сломает, – объясняет он мне, но малышки, конечно, все слышат. – Но я к тому готов. Я поступил очень плохо, угнав корабль, да еще и Ванька погиб из-за меня…
– Почему из-за тебя? – мне действительно интересно, потому что нами играют, но чтобы принялись играть одним из-за другого, я еще не слышала. И ощущается он при этом так, как будто плакать будет.
– Я настоял именно на таком движении, – объясняет он мне, но понять его речь я не могу. – Слушай, Ириша, там, вдали, мы обязательно встретимся! Даже если я тебя сразу не узнаю, но я исправлюсь, обещаю тебе!
И я понимаю: Сережа прощается. Он хочет сделать что-то, что унесет нас в сказку, при этом не думает, что сам переживет это. И все-таки хочет, чтобы я не плакала. Странное какое-то поведение, и его желания странные. И тут он резко поднимается, да так, что я пугаюсь, и куда-то уходит. Четные начинают плакать, а я спешу, чтобы их «гладить» и успокаивать. Куда он пошел?
Возвращается Сережа через долгое время, я и не знаю, какое, но в руках у него ткань какая-то и что-то острое, я отсюда вижу. Он решил нас задушить? Я прислушиваюсь к себе, чувствуя в ответ только теплоту. Значит, Сережа хочет сделать что-то другое, интересно что?
Ответ я получаю сразу же – Семнадцатый начинает резать ткань под ошеломленными взглядами четных, и делать из нее накидки для каждой. Каждая четная получает короткую накидку, закрывающую ее спереди и сзади, и даже я! Вот когда он делает это со мной, я вдруг опять себя чувствую, как в транспортном ящике. Как будто я не сломана и меня не ждет измельчитель. Странное колдовство…
– Это будет у вас одежда такая, – называет он накидки. – Она вас защищает от хозяев.
– Пока их нет? – тоненько спрашивает его Пятьдесят вторая.
– Нет, вообще защищает, – качает он головой. – Пока на вас эта одежда, вами нельзя играть, вот совсем! И в измельчитель нельзя!
– Ой… – кажется, мы это хором сказали.
Он не врет. Я чувствую, что он правду говорит, понимая теперь, почему хозяева были в покровах постоянно – чтобы защититься от таких же. Значит, поэтому нам не давали этой странной «одежды» – чтобы не было никакой защиты от хозяев. А зачем защищаться от хозяев, ведь игрушка же их собственность! Я задаю этот вопрос Семнадцатому, а он вдруг очень странные вещи говорить начинает.
– Ребенок, да и вообще человек, не может быть собственностью, – очень уверенно произносит он. – Вас всех обманули, чтобы вы были покорны воле этих зверей!
– А что это такое? – я уже совсем ничего не понимаю.
Сережа начинает убеждать меня и малышек в том, что разумные существа, люди, так поступать не могут. Нельзя играть живыми людьми, особенно так, как это делали с нами. И мне вдруг хочется на мгновение поверить, что это так, но перед глазами вдруг встает питомник, и я едва не засыпаю от охватившего меня ужаса. А он видит это и сразу же заключает меня в кольцо своих рук, при этом почему-то легче становится. Я с трудом вздыхаю, потому что невозможно это выдержать, а Семнадцатый только гладит меня.
– Не надо, не думай об этом, – просит он меня. – Лучше давай ваши имена повторим, потому что имя – это очень важно.
Ну раз он так говорит, то ему лучше же знать, правильно? Почему-то я все больше привыкаю к мысли, что Сережа знает лучше. И говорит он странные вещи, от которых голова болит да страшно еще становится, но что-то во мне отзывается на его слова. И еще слова о маме… Как он рассказывал, какие эмоции вкладывал – да он чуть не плакал оттого, что никогда не сможет обнять эту четную! И этим заразил меня.
Своим рассказом Сережа показал именно мне, что есть такие слова необычные: «заботиться», «ухаживать» и «любить». Не собственностью принимать, а чувствовать роднее и ближе всего, даже корма! Как у него так получилось, как? Я не знаю и не понимаю этого, но верю, что однажды наступит сказка, нам им показанная, а пока… Я прислушиваюсь, запоминая.
– Вот Тридцать четвертая у нас Инна, – произносит Сем… Сережа. – Сможешь повторить?
– Инна… – послушно повторяет четная, и я ощущаю всей собой – ей нравится это название!
– А вот Тридцать шестая – Веля, – продолжает этот необыкновенный нечетный.
– Веля, – с готовностью вторит она ему, и даже жест этот губами повторяет, становясь какой-то неуловимо другой. Совсем не игрушкой?
– А я? – лезет без очереди Пятьдесят шестая.
– А ты у нас Лета, – он растягивает губы, и четная повторяет за ним.
От этих названий мне становится теплее внутри, как будто в каждом таком слове сокрыта частичка сказки. Значит, правильно называться именно так?