В доме кто-то ходил. Этого никак не могло быть, потому что Глафира знала, что, кроме нее, здесь никто не живет. Именно в этой, восточной части дома она совершенно точно находилась одна. Полностью отреставрированной и готовой для проживания была другая, западная часть. Сразу по приезде Инесса Леонардовна отвела ее туда на экскурсию, заметив мимоходом, что предоставить одну из светлых, со вкусом отремонтированных и обставленных спален не может, потому что каждая из них закреплена за кем-то из членов семьи. Глафира тогда пробормотала, что понимает и ни на что не претендует.
Покои (хозяйка поместья так и сказала про выделенную ей комнату – «покои»), в которых ей предстояло провести ближайшие несколько месяцев, располагались в заброшенной половине, той, до которой пока не дошли руки. К счастью, система отопления и водоснабжения в доме была реконструирована полностью, поэтому в ванной комнате из кранов лилась вода, горячая и холодная, а в случае дождя и внезапного похолодания можно было включить газовый котел, однако во всем остальном обстановка напоминала мрачные английские фильмы, действие в которых происходило в древнем замке, населенном призраками. Против призраков Глафира ничего не имела.
Она даже видела некоторый перст судьбы в том, что очутилась именно в таком месте, ведь незадолго до того, как Глафира оказалась в Резанке, то есть в имении Резановых, разумеется, самый важный в ее жизни человек сбросил ей в мессенджере телефона картинку из интернета с мрачным готическим домом, надпись под картинкой гласила: «Тебе надо купить задешево поместье с призраками, коль все равно постоянно тревожишься».
Купить себе поместье, даже подозрительно дешевое, Глафира, конечно, не могла. А вот тревожилась она действительно постоянно, похудев от этого почти на десять килограммов. Как говорила, качая головой, мама, «практически иссохла». Основным поводом для тревоги был все тот же самый важный в жизни человек, к сожалению, давно и прочно женатый.
К этому обстоятельству Глафира старалась относиться спокойно, потому что его несвобода входила в первоначальное условие задачи. При знакомстве он не скрывал, что женат, решение вступить с ним в отношения Глафира принимала с открытыми глазами, и штамп в паспорте ее ничуть не смущал, а значит, связанные с этим правила поведения и ограничения, на него накладываемые, должна была принимать без нытья и жалоб. Она не ныла и не жаловалась. И ни на что не рассчитывала.
У нее и в мыслях не было, к примеру, уводить любовника из семьи, с которой он прожил более двадцати лет. Она просто любила этого человека. Любила истово, до головокружения, до сладкой сердечной боли, до потери себя, и его спокойствие и комфорт значили для нее гораздо больше, чем ее собственные желания, мечты и надежды.
И ее тревоги были вызваны не тем, что она не могла быть постоянно рядом, когда он вечером приходит с работы домой, спать с ним в одной постели, вместе выбирать, что приготовить к приходу гостей, или обсуждать, какого цвета в этом году должны быть игрушки на елке. Нет, она тревожилась из-за того, успел ли он поесть посредине рабочего дня, не промочил ли ноги, уехав в командировку и попав там под дождь, не вызвано ли его отсутствие в мессенджере в течение нескольких часов внезапной болезнью, не попал ли он в аварию по дороге с работы, и из-за еще тысячи подобных мелочей, которые приключались ежечасно. И к годовщине их знакомства она совершенно выбилась из сил.
Глафира чувствовала себя не молодой, цветущей, здоровой женщиной, а старушкой, у которой постоянно кружилась голова, темнело в глазах, подкашивались ноги и надсадно болело в груди. Еще она практически перестала спать. Не засыпала до половины второго ночи, крутясь в постели и перекладывая нагретую горячей от тяжелых мыслей головой подушку, потом ненадолго забывалась тревожным сном, полным каких-то обрывочных сновидений, и открывала глаза в половине пятого, чувствуя себя лампочкой, которую дернули за выключатель. Самочувствия это не улучшало и настроения тоже.
Относительно живой она чувствовала себя только в те дни, когда возлюбленный оповещал ее о свидании, а в остальное время напоминала самой себе спящую царевну, которая покачивалась в подвешенном на цепях стеклянном гробу в ожидании, когда же звякнет телефон, принеся заветное сообщение. Впрочем, надо было отдать любимому должное – писал он регулярно и со вкусом, поскольку делиться с Глафирой своими мыслями и распорядком дня вошло у него в привычку. Как же ее это радовало!
Про ее дела он, наоборот, почти никогда не спрашивал, потому что, по его разумению, никаких серьезных дел у нее быть не могло. Не считать же таковыми написание женских романов. Да, Глафира была писателем, причем довольно известным.
На ее счету числился уже тридцать один роман, вовсе даже не женский, а социально-психологический, в котором, конечно, была обязательная любовная линия, но и историческая подоплека имелась тоже, и глубина человеческих взаимоотношений прописывалась обязательно, иногда и детективная линия прорисовывалась, если это казалось к месту, а вот «соплей в сахаре» не было вовсе, потому что Глафира их не признавала. Вообще она писала то, что любила сама читать, и ниша эта в отечественной литературе была, разумеется, не свободна совсем, но и не сильно занята.
В том, что это настоящая литература, Глафира не сомневалась, особенно после того, как взяла парочку довольно престижных литературных премий. И сериалы по ее книгам снимались и показывались на втором канале, и переговоры о переводе на другие языки велись, правда, до определенных событий, после которых с другими языками стало как-то не очень, так что переговоры пришлось свернуть.
Доходы от литературной деятельности позволяли уйти наконец с постылой работы, на которой Глафира последние годы просто тянула лямку. Написание книг занимало три часа в день, а совсем без дела она не могла, поэтому брала разовые заказы по разработке рекламных кампаний, а еще писала биографии известных людей. Разумеется, тех, кто мог себе позволить заплатить за это немалые деньги. Нанять Глафиру Северцеву далеко не каждому по карману.
Ее приезд в Резанку был вызван стечением обстоятельств. То есть в имение Резановых, разумеется. Во-первых, три месяца назад ей поступил заказ на написание биографии крупного бизнесмена, входящего в первую десятку российского списка «Форбс», чье якорное предприятие располагалось именно в их области.
На первые две встречи, предполагавшие знакомство и, как понимала Глафира, вынесение личного оценочного суждения о ней и ее профессионализме, она съездила в Москву. Еще одна личная встреча состоялась уже здесь, в регионе, когда олигарх, магнат и миллиардер приехал на родное предприятие, куда наведывался не чаще раза в месяц. А остальные получасовые интервью проходили уже онлайн.
Глафира тщательно готовилась к этим встречам, заранее отправляя список появившихся у нее вопросов, но и ее наниматель тоже относился к этому серьезно, припоминая случаи из собственной жизни, не скупясь на эмоции и стараясь придерживаться правды. Глафира была достаточно умной женщиной, чтобы понимать, что правда далеко не вся, но искренность, пусть и дозированную, ценила.
За прошедший квартал ей удалось накопить и систематизировать всю необходимую информацию, и теперь ее предстояло облечь в текст, сплести из слов-бисеринок красивый, легкий, радующий глаз узор, чтобы увлекательная его вязь не отпускала читателя, заставляя двигаться от страницы к странице до тех пор, пока вся книга не будет прочитана. Эта стадия работы требовала полного погружения, с одной стороны, но делать ее можно было из любой точки земного шара – с другой.
Во-вторых, любимый мужчина Глафиры уезжал в трехмесячную командировку. Точнее, улетал на Урал, где располагался один из заводов компании, в котором он трудился операционным директором. Запускалась какая-то новая конвейерная линия, и работа по ее наладке требовала личного присутствия на протяжении длительного времени. Как бы то ни было, свидания на три месяца отменялись, а значит, пребывание в родном городе теряло остатки всяческой привлекательности. Зачем ей этот город, если в нем нет единственно важного человека.
В дополнение ко всему Глафира чувствовала просто нечеловеческую усталость. Каждое утро, открывая глаза, она понимала, что у нее нет сил даже на то, чтобы спустить ноги с кровати. При этом ее ждал день, полный необходимости работать, встречаться с заказчиками, а для этого нужно было наряжаться, приводить в порядок лицо и волосы, улыбаться людям, старательно делая вид, что ей не все равно. И откуда, спрашивается, брать на это силы.
По-хорошему, ей требовался отпуск. Больше всего на свете Глафира хотела бы, просыпаясь утром, видеть в окне набегающее на берег море, слышать крики чаек и вдыхать соленый влажный воздух, уносящий все печали. Но турецкие отели стоили в этом году столько, что ни одна подруга не могла потянуть такую поездку по финансовым причинам, а брать одноместный сьют было непозволительной роскошью уже для самой Глафиры. Да и не любила она путешествовать в одиночку.
В начале лета любимый мужчина обещал ей, что в сентябре обязательно выкроит хотя бы неделю, чтобы свозить Глафиру на море и провести несколько дней вместе, и она с предвкушением ждала сентября, пока в начале августа не выяснилось, что ему предстоит трехмесячная командировка. Самое противное заключалось в том, что не знать о планах компании заранее возлюбленный никак не мог, а значит, обещание совместного отпуска было сказкой, дымкой, то есть, как ни крути, обманом. И от этого обмана она чувствовала себя гораздо хуже, чем от собственно крушения планов и отсутствия в ее жизни моря.
В общем, внутренний мир пребывал в руинах, Глафира в депрессии, жизнь представлялась бессмысленной, беспощадной и беспросветной. «Бес, бес, бес», – шептал противный голос внутри головы, но на борьбу с внутренними бесами сил не было совсем. Ни капельки. И тут маме позвонила Инесса Леонардовна.
Она была старинной маминой приятельницей, знакомой десятки лет, но так и не перешедшей в разряд подруг. Когда-то она была женой очень богатого человека, построившего крайне прибыльный бизнес в девяностых, приумножившего свое благосостояние в двухтысячных и удачно вложившего капитал, который после ухода от дел приносил немалый пассивный доход.
Инесса Леонардовна была второй его женой и, будучи на пятнадцать лет моложе мужа, восемь лет назад осталась весьма обеспеченной вдовой и единственной наследницей. Все знакомые полагали, что она обоснуется на Сардинии, где у ее супруга, бизнесмена Тобольцева, имелся собственный дом, но ее планы оказались совсем иными и, с точки зрения окружающих, не объяснялись никакой логикой.
Продав всю заграничную недвижимость, Инесса Леонардовна купила усадьбу, расположенную на берегу озера в восьмидесяти километрах от областного центра, потому что та якобы когда-то была родовым гнездом ее предков, графов Резановых, по преданию бывших потомками того самого Николая Петровича Резанова, любовь которого к дочери коменданта Сан-Франциско Кончите увековечена в опере «Юнона» и «Авось».
Как именно потомки Резанова оказались в их губернии, история умалчивала, но в свое происхождение Инесса Леонардовна верила свято, выйдя замуж, фамилию менять отказалась и, едва только вступив в права наследства, тут же оказалась владелицей старой запущенной усадьбы, главный дом которой стоял практически разрушенным.
К окраине усадьбы притулилась жилая деревня на сто домов под названием Резанка, и жизнь в ней шла довольно бойко, благодаря чему до самых ворот в усадьбу сохранилась асфальтовая дорога, но средства для восстановления графского дома уходили огромные, и времени требовалось немало.
Немного подумав, Инесса Леонардовна распорядилась для начала выстроить с нуля для себя отдельный жилой дом, в котором и поселилась, чтобы лично руководить всеми остальными работами. Дом она называла флигелем и внутрь никого не впускала, уверяя, что это ее убежище.
За последующие шесть лет территория усадьбы значительно преобразилась. Здесь появились баня с гостевыми комнатами наверху, летняя кухня с открытой и закрытой террасами, небольшая часовня, освящать которую приезжал лично архиепископ, уходящий далеко в озеро причал, водоочистная станция, домики для наемных рабочих, которые приводили усадьбу в порядок, еще два таких же домика для живущей в усадьбе постоянно прислуги, подземное хранилище для выращенного урожая, теплицы и парники, огород и отапливаемый сарай, в котором держали кур, уток и индюков.
Ландшафтный дизайн разработали на самом высоком уровне, дорожки и клумбы продумали до мелочей. Первые оказались максимально удобно проложены, а вторые цвели почти семь месяцев в году, потому что растения на них были подобраны так, чтобы обеспечить цикл непрерывного цветения. Все здесь было организовано по уму, с комфортом и за очень большие деньги.
Собственно графский дом Инесса Леонардовна, за глаза называемая местными графиней, оставила напоследок, реставрация в нем велась третий год, и на данный момент продвинулась только наполовину. Особняк являл собой классический готический дом, такой же, как в комплексе исторических зданий в Петергофе. Построен он был во второй половине девятнадцатого века по тому же проекту архитектора Шарлеманя.
При реконструкции в оформлении сохранили готические элементы, в частности, оконные переплеты со стрельчатыми фрамугами и розетками, стрельчатые сандрики, пояса под карнизом, состоящие из трехлопастных арочек, подвески в виде флеронов и многое другое. За аутентичностью хозяйка следила строго и денег на реставрацию не жалела, полагая ее делом всей своей жизни. Зачем ей это нужно, никто не понимал, но и не спорил. Спорить с Инессой Леонардовной Резановой было себе дороже.
Центральная часть дома с парадным входом имела третий мансардный этаж, оформленный восьмигранными башенками, увенчанными чугунными шарами. Боковые части – западная и восточная – по форме представляли собой двухэтажные башни с трехгранными эркерами на первых этажах. Средняя и западная часть на данный момент были готовы полностью. В средней на первом этаже располагались кухня, гостиная и библиотека. На втором этаже – каминный зал, домашний кинотеатр и две спальни. Третий, мансардный этаж, пока пустующий, отводился под зимний сад, но разбить его должны были только после того, как весь ремонт закончится полностью.
На двух этажах западной части располагались спальни, к каждой из которых прилагалась своя ванная комната. Спальни, как уже знала Глафира, были закреплены за постоянно приезжающими в поместье членами семьи и друзьями.
В восточной, пока частично восстановленной части дома первый этаж отводился под личные покои Инессы Леонардовны, которая собиралась рано или поздно переехать из флигеля в особняк. А второй этаж тоже состоял из гостевых спален, одну из которых хозяйка и предоставила в пользование Глафиры.
Приглашение провести в поместье три месяца было вызвано не благотворительностью, а желанием хозяйки написать книгу о своей семье, восстановив семейное древо, то самое, что восходило от Николая Петровича Резанова. Как сообщила Инесса Леонардовна маме Глафиры, наконец-то была закончена кропотливая работа в архивах, восстанавливающая всю родословную Резановых, собраны документальные свидетельства нескольких эпох, и теперь их надо было облечь в слова, написав интересное и увлекательное повествование, достойное стать продолжением знаменитого произведения Андрея Вознесенского, пусть не в стихах, а в прозе.
Брать новый заказ сейчас, пока не написана и еще не сдана книга олигарха, было, конечно, совершенно неразумно, и в первый момент Глафира хотела отказаться, отложив договоренности на следующий год. Однако, немного подумав, она все-таки согласилась приехать в Резанку, то есть в имение Резановых, разумеется, чтобы в тишине и покое загородной жизни закончить одну книгу и параллельно начать работу над другой. Если соблюдать режим дня и строгую дисциплину, то можно успеть и то, и другое, да и для работы над собственным новым романом время выкроить.
С самодисциплиной у Глафиры Северцевой все обстояло хорошо, а то, что свободного времени практически не предполагалось, так оно и к лучшему – некогда будет скучать по уехавшему на Урал любимому. Во всем остальном все складывалось тоже неплохо – Глафиру привлекали жизнь за городом, вдалеке от суеты и шума, размеренный распорядок дня на всем готовом (ни у плиты стоять не надо, ни уборку делать), свежий воздух, красивейший вид на озеро, в котором этим невообразимо теплым летом все еще можно было купаться, а также компания Инессы Леонардовны, дамы резкой, нетерпимой, но при этом очень умной и загадочной.
Во всем ее облике крылась какая-то тайна, или это Глафире, с ее писательским воображением, хотелось так думать. В общем, собрав необходимый для загородной жизни минимум удобной одежды, ноутбук, диктофон и блокнот с заметками, которые она вела во время интервью с олигархом, вчера вечером Глафира прибыла в имение и расположилась в неотремонтированной, а оттого довольно облезлой спальне на втором этаже восточного крыла.
Базовый ремонт здесь был, конечно, закончен, доски под ногами не проламывались, и штукатурка на голову не падала, свет горел, вода в ванной комнате, как уже было сказано, лилась, и батареи в случае необходимости грели. Вот только душевой кабины не было и в помине, стояла лишь старинная чугунная ванна на гнутых ножках с бронзовыми кранами, сто́ящая, по прикидкам Глафиры, целое состояние.
Кровать тоже оказалась старинной – широкой, роскошной, с удобным толстым матрасом, но скрипучей. Обшарпанный пол из плохо обструганных досок был прикрыт ковром – для тепла и чтобы ноги не занозить. Старинный шкаф с рассохшимися дверцами, а также трюмо с потрескавшейся амальгамой, стол, тяжелый, дубовый, накрытый плюшевой скатертью, а на нем лампа с классическим зеленым абажуром, таким, как показывают в советских фильмах. Установленный на стол ноутбук выглядел странно, словно с помощью машины времени попал в другую эпоху.
Разложив вещи в шкафу и сполоснув руки и лицо над медной раковиной с медными же кранами в ванной комнате, Глафира расчесала волосы и сбежала по лестнице вниз, надеясь, что найдет дорогу в кухню, которую ей показали четвертью часа ранее. Инесса Леонардовна ждала ее там, стоя с очень прямой спиной у узкого окна и задумчиво глядя куда-то вдаль. Глафира подошла поближе, из окна не было видно ничего, кроме нескончаемого леса.
– Когда бы вы хотели начать работу над книгой? – спросила она у хозяйки, похожей на каменное изваяние.
Та шевельнулась, словно чтобы убедить гостью в том, что не является истуканом.
– Что вы, деточка, пару дней вам нужно просто отдохнуть и проникнуться духом этого особенного места. Без этого вы не сможете выполнить свою задачу. Резановы – особый род, поэтому, пока вы не почувствуете себя частью поместья, не сроднитесь с ним, у вас ничего не получится. Сегодня четверг, завтра к вечеру съедутся семья и гости, так что до понедельника вы сможете со всеми познакомиться и чуть лучше нас понять. Тогда и начнем.
– Съедутся гости? То есть постоянно в имении никто не живет?
– Нет, это мое убежище, – Инесса Леонардовна вдруг рассмеялась. Смех у нее был молодой, совсем звонкий, как колокольчик раскатился. – Я не очень-то люблю людей, деточка, поэтому не терплю их рядом с собой долгое время. Максимум выходные. Но семью свою люблю, поэтому регулярно ее собираю.
В кухню вошла пожилая полная женщина с улыбчивым, очень добрым лицом.
– Обед накрывать? – спросила она у хозяйки.
Та кивнула.
– Да, Клава, накрывай. Наша гостья явно проголодалась с дороги. Да и я вовсе не собираюсь нарушать режим. Глафира, познакомьтесь, это Клава, моя помощница по хозяйству, практически домоправительница. С уборкой ей, конечно, помогают две девушки, помоложе и пошустрее, но кухня и общее руководство на ней. Так что, если вам что-то понадобится, то не стесняйтесь.
– Хорошо, спасибо, – сказала вежливая Глафира. – Как мне вас называть, Клавдия…
– Да и без отчества можно, – добродушно откликнулась женщина, – меня все Клавой кличут. Я привыкла. Я, значит, по дому все решаю, а муж мой за внешние работы отвечает. Ну, газоны там покосить, водопроводчиков вызвать. Его Осип зовут. Я вас потом познакомлю. Вдруг вы рыбу захотите половить и вам удочка будет нужна, или шезлонг какой куда перенести, так это все к нему.
Клава и Осип… Любопытно. Надо признать, что имена очень подходили к окружающим декорациям. Барская усадьба девятнадцатого века плохо сочеталась бы с Анжеликой, Робертом или Нателлой. С другой стороны, готическая архитектура дома вполне допускала бы присутствие здесь домоправительницы Алтеи и ее супруга Балора, кажется, именно так звали одноглазого мифического великана.
В голове у Глафиры помещалось огромное количество полученной когда-то из книг информации, которой в повседневной жизни не находилось применения, но она упрямо всплывала при любом удобном случае. Вот откуда взялся этот самый великан Балор, скажите на милость?
– На обед сегодня винегрет с селедкой, куриный суп с фрикадельками, котлеты из щуки с пюре. К ним сметану подам, – быстрой скороговоркой говорила в это время Клава, которая не Алтея. – На третье морс из малины и черной смородины и витушки я с утра напекла.
– Витушки к чаю, Клавдия, – строго сказала Инесса Леонардовна.
Прошла от окна к большому столу, села в его главе, видимо на свое, раз и навсегда отведенное место. Прямая спина, локти не лежат на столе, все чин по чину. Глафира вдруг почувствовала себя дворняжкой, хотя раньше от отсутствия хороших манер никогда не страдала.
Клавдия споро накрывала на стол. При виде водруженной на него миски с винегретом рот Глафиры непроизвольно наполнился слюной, так вкусно это выглядело. Она села на место, которое Инесса Леонардовна указала ей царственным жестом, разложила на коленях полагавшуюся белоснежную салфетку. Та была накрахмалена так туго, что даже хрустела.
– И много гостей приедет завтра вечером? – спросила Глафира, не из любопытства, а скорее из необходимости поддерживать беседу.
– Шесть человек. Те, что бывают тут постоянно. И еще один гость, которому я не смогла отказать. Форма одежды не вечерняя, деточка, если вас вдруг это волнует. Мы тут на природе, поэтому ужины у нас проходят вполне домашние. Исключение составляют торжественные приемы, но они бывают два раза в году: на Новый год и на мой день рождения. Так что не переживайте.
Глафира даже не успела подумать, что ей нужно переживать из-за наряда. Да и не брала она с собой ничего нарядного, даже в голову не пришло. От того, что ужинают здесь «по-простому», она вдруг испытала невиданное облегчение. Ой, непросто ей здесь будет, совсем непросто.
Звякнул телефон, принеся сообщение от любимого. Тот писал, что у него все в порядке, и волновался, добралась ли она до места. Его постоянная забота трогала Глафиру до глубины души. Вот именно за это, в том числе, она его и любила.
«Я на месте. Обедаю с хозяйкой дома, – коротко ответила она. – Вечером позвонишь?»
«Разумеется, как всегда», – написал он.
– Личные дела? – проницательно спросила Инесса Леонардовна, подавая Клаве знак к перемене блюд.
Тарелка из-под винегрета уплыла из-под носа, хотя Глафира намеревалась положить добавки. Винегрет был вкусный и ароматно пах настоящим подсолнечным маслом. Нерафинированным, домашним, из свежих семечек. Вместо исчезнувшей тарелки появилась другая – глубокая, с прозрачным куриным бульоном, в котором лежали три крупные, крайне аппетитные фрикадельки и домашняя лапша. Глафира невольно сглотнула.
– Да, – ответила она на вопрос хозяйки. – Личные. Мой друг уехал в командировку на три месяца, собственно говоря, именно поэтому я и смогла приехать к вам на столь долгий срок.
– Длительные командировки в последнее время стали слишком распространены, – вздохнула Резанова. – Конечно, служебное рвение я всегда приветствовала, да и деньги для любой семьи вопрос насущный, но все же так надолго уезжать из дома не совсем правильно.
Почему хозяйка имения считает командировки распространенным явлением, Глафира не поняла, но в целом с посылом была согласна.
После вкусного и сытного обеда она хотела прогуляться к озеру, но вдруг поняла, что ее неумолимо тянет в сон. Инесса Леонардовна уже покинула основной дом, сообщив, что у нее сиеста и каждый день она полтора часа отдыхает в своем флигеле. Решив, что полтора часа ничего не изменят, Глафира вернулась в свою комнату и прилегла на роскошную кровать, оказавшуюся невероятно удобной.
Для начала она провалилась «в мягкую перину», а потом сразу в сон, из которого вынырнула, разбуженная какими-то странными звуками. Над ее головой кто-то ходил. Размеренные шаги раздавались прямо над ее комнатой, хотя там не могло быть ничего, кроме чердака.
Кто-то из работников усадьбы зачем-то поднялся на чердак? Ремонтники продолжают реставрацию? У шагов наверху могло быть сколько угодно разумных объяснений, и все-таки Глафире на мгновение стало немного не по себе. Впрочем, она тут же попыталась отделаться от неприятного ощущения. Что за глупости? В разгар дня в усадьбе, в которой полно людей, не могло происходить ничего ужасного. И кто бы ни бродил по чердаку, он не нес в себе никаких угроз. Наверное, это тот самый Осип, который не Балор.
Она посмотрела на часы и порывисто села в постели. Они показывали половину шестого, а в свою комнату после обеда она поднялась без десяти два. Получается, что проспала она больше трех с половиной часов. Ничего себе!
Над головой снова раздались тихие шаги и какой-то непонятный скрип, но Глафиру они больше не беспокоили. Соскочив с кровати, она сунула ноги в тапочки, уселась за стол и открыла крышку ноутбука. Сегодняшнюю норму работы требовалось выполнить во что бы то ни стало.
На то, чтобы найти деньги, оставался максимум месяц. Где именно он их возьмет, Павел понятия не имел. Проблема усугублялась тем, что денег требовалось много, миллионов пятьдесят. Наличие двадцати миллионов ничего бы не решило, хотя и двадцать взять было катастрофически негде. И даже пять. Господи, и как же он так влип-то.
Советоваться с Марианной не имело смысла. Когда он только соглашался со строительством нового завода, она предупреждала, что это авантюра, которая обнулит все имеющиеся счета. Он тогда не согласился, потому что просчитал все до копейки. И даже на риски заложил пятнадцать процентов от изначальной сметы. Кто ж знал, что в свете новой геополитической обстановки строительные материалы вырастут в цене минимум на двадцать процентов, а новое оборудование, приобретенное в рамках инвестиционного проекта на деньги государства, придется закупать обходными путями, а потому его стоимость, с учетом изменившейся логистики доставок и обхода санкций взлетит на пятьдесят процентов!
Самое обидное, что рынки сбыта продукции никуда не делись и потенциальные покупатели, с которыми переговоры велись еще на стадии проработки проекта, были готовы исполнить свои обещания и приобретать продукцию, что называется, с колес, но только в том случае, если необходимое ее количество будет готово к отправке до Нового года. Для этого завод должен был начать работу не позднее чем через месяц, а для того, чтобы его запустить, требовалось докупить и настроить оборудование как раз на пятьдесят миллионов рублей, взять которые было совершенно негде.
Весь инвестиционный проект в целом оценивался без малого в миллиард, и терпеть полный крах из-за нехватки каких-то пятидесяти миллионов было не просто обидно, а еще и глупо. И в то же время именно этой «сущей мелочи» как раз и не было, а денег, имеющихся на счетах, хватало лишь на погашение очередного взноса по кредиту. Если не запустить завод и не получить первые доходы от покупателей, то следующий платеж делать будет нечем.
Средства, которые Павел вложил в завод, он вынул из собственного бизнеса, а еще выгреб подчистую счета Марианны, доставшиеся ей в наследство от отца. Связи старика даже после его смерти помогли пройти через горнило инвестиционного совета при губернаторе, пропихнуть заявку в Минпромторг и получить государственные средства на инвестпроект, льготные условия кредита и земельный участок, освобожденный от арендных платежей сроком на пять лет. Но скончавшийся полтора года назад тесть больше ничем помочь Павлу не мог. И Марианна тоже.
– Ты будешь капучино или латте? – спросила жена, входя в кухню, где Павел маялся у окна, не зная, как решить стоящую перед ним проблему. С крыши, что ли, броситься?
Жена была свежа как майская роза и очень хороша собой. Вся, от кончиков тщательно покрашенных и уложенных волос до нежных пальчиков с безупречным педикюром. Стоя на пороге сорокалетия, Марианна не выглядела больше чем года на тридцать два, и, надо отдать ей должное, это оказалось возможным в первую очередь благодаря прекрасной генетике и только во вторую – косметологическим процедурам и прочим женским ухищрениям.
Несмотря на то что женаты они были двадцать лет, супругу Павел по-прежнему любил, никогда ей не изменял и считал не просто женщиной всей своей жизни, но еще и верным надежным другом. Как ей сказать, что от разорения и полной катастрофы их отделяет не больше месяца?
Пасть в ее глазах, разрушить образ человека, который всегда справляется со всеми проблемами и защищает семью от любых финансовых бурь, он боялся больше, чем просто расстроить известием о том, что, скорее всего, они станут банкротами.
Марианна любила мужа с той давней поры, когда привела его, начинающего предпринимателя, на встречу со своим всемогущим отцом, а уважала с того времени, как он доказал и ей, и ее папе, что может с пользой распорядиться свалившимися на него связями и первоначальным капиталом и взять на себя ответственность как за саму Марианну, так и за их единственную дочь, Еленку, или Елку, как ее звали в семье. Павел не мог лишиться ни любви жены, ни ее уважения.
«С крыши, что ли, прыгнуть», – снова настойчиво прозвучало в мозгу, и он помотал головой, отгоняя наваждение. Нет, он никогда не оставит Марианну один на один с тем, что натворил. Будет сам разгребать. И хлебать неприятности и унижение полной ложкой.
– Паша, какой тебе кофе? – снова задала вопрос жена, и он сдержал рвущийся из груди то ли рык, то ли стон, потому что ее забота сейчас была для него особенно невыносима.
– Я не хочу кофе, – сказал Павел ровным голосом. – Спасибо, Марьяша.
– Нам на выходные обязательно снова ехать в Резанку? – спросила жена, предпочитающая использовать название деревни, а не поместья. Над поместьем она посмеивалась. – Признаться, мне совсем не хочется.
– Тетя Инесса нас ждет, а мне бы не хотелось ее обижать, – ответил Павел, напрягшись.
Только этого ему не хватало. В усадьбу ему нужно было попасть до зарезу, потому что это был один из способов выхода из тупика, в котором он оказался, вот только Марианне знать об этом совсем не обязательно.
– Никто никогда не хочет обижать Инессу. Удивительно комфортная у старухи жизнь, – насмешливо заметила жена, нажала на кнопку кофемашины, послышалось жужжание, и по кухне поплыл аромат хорошего дорогого кофе.
Марианна пила только дорогой кофе итальянской обжарки, и Павел вдруг представил, что после катастрофы ей придется довольствоваться дешевым кофе вместо Vergnano 1882 или Tricaffe, которые она предпочитала всем другим сортам. Нет, для того чтобы сохранить нынешний уровень жизни для своей жены, Павел готов на многое. Даже убить.
– Дело не в том, что она обидится, – сказал он, стараясь, чтобы Марианна не поняла, насколько все серьезно. – Просто ты же знаешь, насколько важны для нее все эти семейные традиции. Она осталась совсем одна, мы должны проявлять к ней внимание. Тем более что ты в курсе особых обстоятельств, которые заставляют меня быть вежливым.
– Про обстоятельства в курсе, – вздохнула жена. – Хотя, признаться, по глупой прихоти Инессы, они стали гораздо легковеснее, чем были, когда она вступала в наследство.
С этим постулатом Павел был более чем согласен. Причуды Инессы Леонардовны обходились недешево, хотя до последнего времени он был абсолютно уверен, что любой человек имеет право тратить свои деньги так, как считает нужным. Он бы и сейчас считал точно так же, если бы сам отчаянно не нуждался в средствах.
– В общем, надо ехать, Марьяш. Тем более что мы с конца июня там не были. И погода чудесная, можно в озере искупаться, в конце лета такое редко бывает возможным, на рыбалку сходить, за грибами в лес.
– Ну, надо, так поедем, – согласилась жена. Все-таки с Марианной ему повезло, несмотря на свое происхождение и немалые личные достоинства, была она весьма покладиста. – Ты, главное, не волнуйся, Паша, а то ты в последнее время какой-то дерганый.
Знала бы она… От подобной возможности Павла продрал озноб. Нет, ему во что бы то ни стало нужно обязательно оказаться в имении в эти выходные и поговорить с Инессой. Вдруг она согласится ему помочь. Проблема состояла в том, что он понятия не имел, каким реальным состоянием она обладает. Пятьдесят миллионов у нее, конечно, были. Но вот можно ли ими распоряжаться свободно или они вложены во что-то, он не знал. Равно как и захочет ли Инесса Леонардовна ему помочь. Что ж, он задаст прямой вопрос, только и всего. А для этого нужно съездить в поместье.
– Елка с нами поедет, как думаешь? – спросил он жену.
Их восемнадцатилетняя дочь любила бывать в Резанке и Инессу Леонардовну, несмотря на всю ее внешнюю суровость, любила тоже, причем искренне и взаимно.
– Спрошу, – пожала плечами Марианна. – Но думаю, что да. Она, в отличие от меня, в восторге от всей этой сельской пасторали и помещичьего быта. Так что вряд ли откажется. Во сколько планируешь выезжать?
– Думаю, часа в четыре, – отозвался Павел, лихорадочно обдумывая, когда выгоднее поговорить с Резановой, в пятницу, до сбора всех гостей, или в субботу, когда первоначальная суматоха, неизбежная при общем сборе, закончится, и все гости будут заняты своими делами. – К половине шестого будем там, до ужина останется время, чтобы искупаться, да и весь вечер будет в нашем распоряжении. Ты поговори с Елкой, удобно ли ей это.
Да, даже в самых непростых обстоятельствах он не переставал думать о комфорте жены и дочери, ибо в этом видел свой долг главы семьи. За этих двух женщин он был готов убить. Мысль пришла в голову уже не в первый раз, и Павел вздрогнул, не понимая, почему она так настырно лезет в голову. Ему не требуется никого убивать, всего-то и надо, что найти деньги и решить проблему с запуском завода. И тогда через полгода он будет с улыбкой вспоминать свою сегодняшнюю панику, липкие руки, холодные ноги, стекающие по спине капли пота, взмокший от напряжения затылок и бешено колотящееся сердце.
Хлопнула входная дверь, послышались легкие шаги, словно эльф заглянул, и на пороге кухни появилась Еленка – тоненькая, с гривой кудряшек на голове, весело вздернутым носиком, огромными, распахнутыми, словно вечно удивляющимися миру глазами, порывистая в движениях и безудержная в том, что считала справедливостью. Павел не без оснований полагал, что его единственной дочери в жизни придется нелегко.
– Мам, пап, привет. А вы чего с такими похоронными лицами сидите? Что-то случилось?
Павел тут же снова внутренне похолодел.
– Пока случилась только неизбежность завтрашней поездки в Резанку. Ты с нами?
– О, класс. Там так хорошо, – дочь закатила глаза, что выражало крайнюю степень восторга. – Да, я поеду. Инесса Леонардовна расстроится, если меня не будет, да и я давно ее не видела. Нужно же отчитаться, как проходят уроки.
Пожилая родственница действительно вот уже год оплачивала Елке частные уроки китайского языка. С чего вдруг у дочери возникла такая фантазия, Павел, признаться, так до конца и не понял, но стремление овладеть вторым иностранным языком, да еще довольно редким и сложным, Инесса Леонардовна поддержала с необычной для нее горячностью. Более того, нашла учителя и оплатила ему годовой курс, который заканчивался первого сентября. Расчет Елки был, таким образом, очевиден – отчитаться, чему она научилась, и добиться выделения транша на оплату второго года обучения. Хитрюшка и умница.
– Заодно с привидением пообщаюсь. Гостинчик оставлю. Вряд ли его без меня кто-то подкармливает.
Иногда Павел не понимал, шутит его дочь или говорит серьезно.
– Какое привидение, Елка? – спросил он.
– Ну как какое? Обычное. Ты что, не в курсе, что в графском доме привидение живет? Инесса Леонардовна тоже не верит, а я точно знаю.
– Ты что, его видела? – кажется, Марианна тоже обеспокоилась психическим здоровьем дочери.
Та засмеялась.
– Нет, конечно, оно никому не показывается. Я его только слышала. Каждый раз, когда я ночую в имении, оно стучит морзянкой то в потолок, то в оконную раму.
– И что именно говорит?
– Ма-ам, я же, в отличие от тебя, не знаю азбуки Морзе, поэтому перевести не могу, – дочь взяла с подоконника яблоко, впилась зубами с характерным хрустом, да так, что сок брызнул.
Яблоки в этом году были крепкими, гладкими, сладкими и сочными. Год оказался урожайным, и несколько дней назад Инесса Леонардовна прислала с нарочным целую корзину.
– Поэтому оно мне постукивает, а я с ним разговариваю, – продолжала Еленка деловито. – И всегда оставляю плошку с молоком и печенье какое-нибудь.
– И что? – неожиданно заинтересовался Павел.
– Ну, потом плошка оказывается пустой, а печенье исчезает. То есть привидение принимает мои дары с благодарностью. Такая вот у нас дружба.
– Все, что ты говоришь, более чем странно, – сообщила Марианна. – Лена, ты уже достаточно взрослая, чтобы не жить в мире фантазий. Зачем ты придумала всю эту чушь?
– Я ничего не придумала-а-а, – дочь прокрутилась на одной ножке вокруг своей оси и выбросила огрызок яблока в мусорное ведро. – В особняке живет привидение, я с ним дружу и надеюсь, когда-нибудь оно мне явится. Все, горячо любимые предки, я побежала. Во сколько завтра выезжаем?
– В четыре.
– Отлично! Буду как штык.
Снова дуновение ветерка от пролетающего мимо эльфа, и Елка скрылась в своей комнате, оставив Павла и Марианну вдвоем.
– И что это было? – спросила жена чуть встревоженно. – За ней даже в детстве не наблюдалось тяги к таким россказням.
– Не знаю, но вреда от этого никакого, – сказал Павел.
Собственные проблемы, ненадолго вытесненные из сознания разговором о призраках, навалились с новой силой, на мгновение снова сбив дыхание. Привычно и надсадно заболело за грудиной, и он испугался, что умрет от инфаркта, не успев решить поставленную задачу и оставив своих девочек в трудной ситуации. Нет, так нельзя. Нужно взять себя в руки и бороться до конца. Если поговорить с Инессой, она не откажет. Наверное.
Шаркая ногами, как будто ему было не сорок четыре, а все восемьдесят, Павел вышел из кухни и побрел в сторону спальни. Ему казалось, что голова у него сейчас взорвется и после этого уже ничего нельзя будет изменить. Как и после смерти.
Ближайшие выходные отправлялись в конкретное место – псу под хвост. Вообще-то Глеб Ермолаев собирался провести их в уединении – в маленьком деревянном домике на берегу лесного озера, затерянного в такой глуши, что несведущий человек ни за что не найдет.
Он увидел это место совершенно случайно. Пару лет назад, уже глубокой осенью, когда Ермолаев возвращался с охоты, перевернулась лодка, и ему пришлось плыть до берега, гребя, как Чапаев, одной рукой, потому что второй он держал над головой ружье. Бросить его, даже для спасения собственной жизни, было никак нельзя, потому что ружье являлось раритетным образцом, изготовленным фирмой Chapuis Savana Rigby. Когда-то такие ружья выпускались специально для африканских сафари и использовались для охоты на опасных зверей и крупную дичь.
Стоило оно приличных денег, настолько приличных, что сам бизнесмен Ермолаев никогда бы себе не позволил потратить такую сумму ради забавы, коей, по сути, считал охоту. Но на ружье скинулись коллеги и деловые партнеры, преподнесли подарок стоимостью в двадцать пять тысяч долларов, и с тех пор Глеб охотился именно с ним, относясь к ружью как к своеобразному талисману. Охота с этой крупнокалиберной винтовкой с четырехместным карабином всегда была удачной, по крайней мере, с пустыми руками Ермолаев не возвращался ни разу.
Тот, когда перевернулась лодка, был первым. Точнее, добыча у него была и тогда, вот только пошла ко дну. Спас Глеб лишь себя и ружье, выбравшись из озера в незнакомом месте и разведя костер на берегу. Идти дальше мокрым насквозь при температуре воздуха в плюс три градуса было сущим самоубийством, а Глеб любил жизнь и заканчивать ее, да еще таким глупым способом, не собирался.
Жизнелюбия и жизнестойкости в нем было много с детства. Не очень простого, но совершенно точно счастливого благодаря бабе Дусе, приходившейся маленькому Глебу прабабушкой. У нее был маленький деревянный домик, стоящий почти на лесной опушке, с кухонькой, в которой с трудом расходились два человека, и небольшой комнатой, значительную часть которой занимала русская печь.
Каждую весну баба Дуся собственноручно ее белила. Печь приходилась маленькому Глебу и кроватью, и нянькой, в объятиях которой всегда было тепло, и местом для игр. Купали его тоже в печи, в которую надо было залезать, когда она остынет, хотя и не до конца. И во взрослой своей жизни, купив тот самый земельный участок на берегу озера, где он выбрался на сушу и грелся у костра, всей грудью вдыхая прелый воздух осеннего леса со сброшенной листвой и обнаженными ветвями деревьев, спокойной гладью воды, над которой крякали утки, и брусничником под ногами, он обустроил такую же точно печь.
Он купил это место, с большим запасом купил, поставив заграждения почти в двух километрах от собственно того заповедного уголка, в который приезжал, когда ему нужно было отдохнуть и очиститься душой. Теперь там стоял такой же небольшой домик, какой был когда-то у бабы Дуси, и никакие удобства Ермолаев там оборудовать не стал, потому что воспоминания требовали деревянного сортира под елками, огромной, не по размерам комнаты, печи, в которой можно было готовить самую простую, но сытную и очень вкусную еду, металлической кровати с шишечками на спинке, заправленной белыми, хрусткими от крахмала простынями, теплого ватного одеяла, сшитого из разномастных лоскутков.
У него теперь было это все, вот только мыться внутри печи он не мог, потому что попросту в нее не влезал. Не пятилетний же мальчик и не хрупкая, худенькая, согбенная годами и тяготами жизни старушка, потерявшая в войну мужа и в одиночку вырастившая четверых детей, поднявшая внуков и теперь присматривающая за правнуком. Печь он тоже белил каждую весну, хоть и было это чисто символическим жестом, а для мытья построил небольшую баню, которой у бабы Дуси не было.
Его отец, бабы-Дусин сын, справил бы, но он умер, когда Глебу было совсем мало лет. Погиб при исполнении задания, работая в уголовном розыске. После смерти отца его и отправили к бабе Дусе, и жил он в маленьком домике на опушке леса до тех пор, пока не пришлось идти в школу. И ей-богу, это были лучшие годы в его жизни.
В свой собственноручно выстроенный рай, точную копию детских воспоминаний, он наведывался, как только мог. То есть нечасто. Дела не признавали календарей, и иногда Ермолаев месяцами работал без выходных, особенно в сезон, когда можно было завести технику в лес и заготовка велась полным ходом. Он не оставлял без личного контроля ни одной мелочи, потому что именно в этом и крылся секрет успеха.
Ермолаев мог сам управлять и мульчером, и бульдозером, и древовалом, и валочно-пикетирующей машиной, и харвестером, и форвардером, и трелевочным трактором, мужики на всех участках работы его уважали, а потому безоговорочно слушались. В лесу это было важно. Там вообще существовала своя, особая иерархия отношений, которые казались чуждыми и непонятными в повседневной жизни тем, кто с лесом был не связан.
Лесники – особые люди, это знают все, кто хотя бы раз с ними сталкивался. Тут характер требуется, слабакам и понтовщикам в лесу делать нечего. Работа на тридцатиградусном морозе опасна, что и говорить, и требует не только бесстрашия, но и основательности, неспешности, умения жить и действовать с оглядкой, понимания, что всех денег не заработаешь. Да и с лесом нужно быть на «ты». На одном языке разговаривать. Ермолаев, к примеру, лесным языком владел в совершенстве. Один из его конкурентов, теперь уже бывший, всерьез считал, что ему черт люльку качал, а лесные духи в делах помогают. Что с дурака взять? Упокой господи его душу.
Впервые за руль трактора, работающего в лесу, Глеб сел, когда ему и четырнадцати не стукнуло. И спустя месяц управлялся с объемом работ ничуть не хуже вечно пьяных тридцатилетних «напарников», а даже и лучше, потому что был, в отличие от них, совершенно трезв и сосредоточен. Это помогало уходить на том же тракторе от полицейской погони, бросив технику в лесу. Однажды, чтобы не быть пойманным, он даже загнал свой трактор в болото. Спустя три дня его четырьмя бригадами вытаскивали. На тот момент уже его бригадами. И было ему тогда двадцать два. Надо же, почти двадцать пять лет прошло, а кажется, вчера это было.
В те времена Глеб Ермолаев слыл одним из самых известных в области черных лесорубов. Его уважали, им восхищались, ему завидовали, им пугали детей, его мечтало схватить за руку все областное УВД, а он пер напролом и никогда ничего не боялся, и выходил сухим из всех переделок, оставляя далеко позади конкурентов и желающих отжать его сферу влияния. Не всегда живыми.
Сегодня Глеб Валентинович Ермолаев был серьезным бизнесменом, которому на вполне легальных основаниях принадлежало право аренды на два миллиона кубометров лесных угодий в год в их регионе, да еще в соседних областях, а также три лесоперерабатывающих производства, что суммарно составляло примерно десять миллиардов годового оборота. До начала этого года дела шли настолько хорошо, что он просто животом чуял, что так долго продолжаться не может.
На сигналы своего живота Глеб привык реагировать, потому как от этого когда-то зависела жизнь. Да и сейчас ничего не изменилось. Принятые им меры помогли удержать бизнес, когда случились санкции, и сейчас удачливый черт Ермолаев считался менее пострадавшим от начавшейся чехарды. Заготовка шла, предприятия работали, продажи осуществлялись, деньги поступали и не ложились мертвым грузом, а тут же пускались в оборот.
Сейчас он примеривался к еще одному очень симпатичному лесному участку, который входил в состав частных владений, а именно, в земли поместья Резановых, восемь лет назад выкупленные какой-то полубезумной старухой, намерившейся возрождать дворянскую усадьбу девятнадцатого века.
Против усадьбы Глеб ничего не имел, не нужна ему была никакая усадьба. Старухе же, по его мнению, не нужен был лес, произраставший за околицей, и он намеревался либо купить деревья на корню, либо взять землю в аренду, чтобы развернуть там лесозаготовку, не трогая, конечно, вид из дворянского окна, а также всякие там малинники-брусничники, в которые бегали по грибы-ягоды жители соседней деревни Резанки.
К местным жителям он повсюду относился хорошо, не разрушая привычную для них среду обитания. Лесом испокон веков кормилась деревня, и лишать небогатых людей последнего он не собирался. Да и природу калечить тоже. Лес был и для него кормильцем, о котором требовалось заботиться и не обижать попусту. Поэтому Ермолаев шел на дополнительные издержки, строя лесные дороги, чтобы вывозить древесину из чащи, а не с краев, рубил не у деревень, а подальше, зная, что человеческое отношение окупится сторицей. И к лесу, и к людям.
Легальный и уважаемый бизнесмен Глеб Ермолаев не собирался нужные ему угодья отжимать и угрожать старухе не думал тоже. Ему были нужны деловые переговоры по самой обычной сделке, и он, раздобыв телефон, позвонил Резановой, которую звали Инессой Леонардовной, и, представившись, попросил назначить встречу.
Она так долго молчала, что он даже подул в трубку, чего не делал уже лет тридцать. Никто давно так не делал, а он подул и торопливо, по-дурацки произнес «алло-алло», а она все молчала, но была на связи, потому что он слышал ее дыхание. У него даже мелькнуло в голове, не стало ли ей плохо в силу преклонного возраста и кому он должен в таком случае позвонить, но тут Инесса Леонардовна собралась с мыслями и пригласила Глеба приехать в поместье на выходные, чтобы на месте все посмотреть и обо всем договориться.
Признаться, он опешил, потому что не привык ездить в гости к незнакомым людям, а уж ночевать у кого-то тем более, предпочитая самостоятельно снимать номер в отеле, если дела требовали командировок. Но рядом с имением Резановых никакого отеля не было, разумеется, а старуха, уверенно проговорив приглашение, просто повесила трубку, видимо, сочтя дело решенным.
Не ехать и отложить переговоры? Но когда он позвонит в следующий раз, она припомнит, что Ермолаев без уважения отнесся к ее приглашению. Поехать? В конце концов, чем он рискует? Проведет выходные в чужом месте и в скучной компании, зато своими глазами сможет оценить качество леса, а также деловые способности хозяйки, а если выгорит, то и заключить сделку.
Правда, ради поездки приходилось пожертвовать выходными, которые Глеб намеревался провести в своем доме на озере. Он не был там с майских праздников, а потому до дрожи в пальцах мечтал посидеть с удочкой на берегу, всей кожей впитывая окружающую тишину. Вечером он планировал напариться в бане, а потом нырнуть в прохладную воду, чистую настолько, что было видно дно до последнего камушка, а потом пить чай, заваренный с лесными травами. Только на своей заимке Глеб пил чай, наливая в блюдечко и держа его на растопыренных пальцах, шумно хлюпая, оттого что горячо, и бросая в рот колотый сахар, вприкуску, как учила баба Дуся.
– Па-ап, – хлопнула входная дверь, и в квартире появилась Тайка, обожаемая Глебом единственная дочь Таисия, двадцати двух лет от роду, живущая сейчас в Москве. Как уехала после школы поступать в институт, так и осталась, благо жить было где. Сразу же, на первом курсе, Ермолаев купил ей квартиру. – Сюрприи-и-из. Я приехала.
Она влетела в кабинет, в котором он сидел, задумчиво прикидывая планы на выходные, кинулась на шею, расцеловала. Тут же стало тепло и немного мокро. Глеб счастливо улыбнулся, обнял дочь и прижал ее к себе, сильно-сильно, но бережно.
– Сюрприз удался! Тая, как здорово, что ты приехала. Но почему все же не предупредила, а если бы я был в командировке?
– Ну, тогда я бы несколько дней пожила одна, – она засмеялась и прильнула к нему, словно котенок, положила голову на плечо. – Папа, так-то я вполне себе дееспособная, если ты не заметил.
Из сказанного Глеб Ермолаев всегда умел вычленять главное.
– А почему, в случае моего отсутствия, ты бы не поехала сначала осчастливить маму?
Его бывшая жена не была проблемой. Вернее, она входила в перечень людей, которые вряд ли осмелились бы стать источником проблем для Глеба Ермолаева. Когда-то он женился на ней, потому что успешному и удачливому бизнесмену нужна была семья. Ольга подходила на роль жены идеально: молодая, красивая, с уже довольно успешной адвокатской карьерой, она, так же как и он, была нацелена на высокие результаты, ради которых не боялась много и тяжело работать.
Они были хорошей парой. Породистой, если можно так говорить применительно к людям, а не лошадям. То, что Ольга использует его как средство и ни о какой безудержной любви говорить не приходится, было понятно с самого начала. Она и не пыталась скрыть, что вступает в брак по расчету, слишком умна была для этого.
Ермолаеву не нужны были никакие охи и ахи, во вздохи на скамейке он не верил даже в седьмом классе, когда впервые познал женщину. И было это в полуразрушенном сарае, на грязном, полусгнившем сене, с Надькой-поварихой, которая была лет на двадцать старше его. Как началось без романтики, так и продолжалось все последующие годы. Одна только чистая физиология.
Нет, за Ольгой он ухаживал, конечно, как положено. Весь конфетно-букетный период Глеб делал все что полагается, вот только страсти не было ни в одной из сторон, и все это прекрасно понимали. Оба хотели семью, детей, дом, чтобы гостям не стыдно показать, но к браку подходили как к выгодной сделке. И это существенно все упрощало, делая отношения простыми и легкими.
Они и развелись без всякой трагедии, когда все выгоды брака исчерпали себя. Карьера оказалась сделанной, бизнес состоявшимся, Тайка выросла, уехала учиться в Москву, и обязательное присутствие родителей в ее жизни не требовало, чтобы они были вместе, вполне хватало и по частям. Они развелись, и Ольга отправилась добирать того, чего ей все эти годы не хватало – простого женского счастья, когда от чувства, что ты любима, кружится голова, а от физического желания сносит крышу.
Она снова вышла замуж, кажется, то ли за учителя, то ли за преподавателя университета, Глеб не уточнял, потому что ему было все равно. Он оставил жене загородный дом в Излуках, потому что ему одному он был не нужен, а сам переехал в городскую квартиру. Деньги он по привычке переводил Ольге на карту каждое первое число месяца, хотя она со своей успешной адвокатской практикой в его деньгах не нуждалась. Ольга каждый раз вежливо отвечала «спасибо».
Перестав быть мужем и женой, они остались партнерами, друзьями и близкими людьми, так что Ермолаев даже периодически принимал приглашение приехать на ужин, и с новым Ольгиным мужем, Митей, кажется, отношения у него были не приятельские, конечно, но вполне ровные. Ничего этот седеющий мужик в очках у него не отнял. Ничего из того, что было бы Глебу Ермолаеву действительно дорого.
Тайка, когда приезжала из Москвы, останавливалась то у отца, то у матери, в зависимости от того, как ей хотелось провести время – в тиши загородного поселка или в близости к ночным клубам. И Ольга, и Глеб дочери всегда были рады, но между собой ее никогда не делили. Вот еще глупости.
– А мама с Дмитрием Львовичем уехали в Турцию, – ответила на заданный им вопрос Тайка. – Ты что, забыл?
Ах да, Глеб действительно забыл, что в августе у Ольги отпуск, который она планировала провести на море.
– А у тебя тоже отпуск? – спросил он, потому что точно знал, что ответ на этот вопрос отрицательный. Отпуск у Тайки планировался в октябре, и он уже оплатил ей тур на Мальдивы.
– Взяла две недели за свой счет, – отличительной особенностью его дочери было то, что она никогда не врет, если этого можно избежать. – Решила уехать из душной и жаркой Москвы поближе к природе. Раз ты не в командировке, то побуду с тобой пару дней, а потом залягу в Излуках в гамак, периодически отлучаясь на речку.
– И с чего вдруг такая тяга к природе и непереносимость августовского мегаполиса? – Если бы Ермолаев не умел смотреть в корень, то не состоялся бы как бизнесмен.
– Па-ап, от тебя совершенно невозможно ничего скрыть, – с укоризной произнесла Тайка. – Ну да, я рассталась с Денисом, и мне нужно было уехать, чтобы как-то разобраться со своими мыслями и чувствами без его постоянных попыток появиться у меня на пороге.
Денисом звали последнее дочкино увлечение. Глеб видел его один раз. Вполне достаточно, чтобы составить свое мнение о парне. Разумеется, нелицеприятное. Тайке он ничего не говорил, считая, что его взрослая умная дочь сама во всем разберется. Получается, разобралась.
– Рассталась или поссорилась? – внес еще одно уточнение он. Любую ситуацию Глеб Ермолаев предпочитал разъяснять от А до Я.
– Рассталась, – коротко проинформировала дочь.
Что ж, так и запишем.
– Я рад тебя видеть, – Глеб дал понять, что тема закрыта. – Правда, командировка у меня все-таки предвидится. Завтра я должен на три дня уехать в одно место на деловые переговоры.
– Далеко?
– Нет, в имение Резановых. Это восемьдесят километров от города. Кстати, если хочешь, я могу взять тебя с собой. Возможно, тебе будет интересно посмотреть на усадьбу девятнадцатого века, где потомки графа Резанова восстанавливают особняк в готическом стиле.
– Того самого Резанова, из «Юноны» и «Авось»? Конечно, интересно. А это удобно?
– Вполне. Я позвоню и попрошу разрешения приехать вместе с помощницей. То, что эта помощница по совместительству еще и моя дочь, вряд ли кого-то шокирует.
– Папка, ты в некоторых вопросах все-таки ужасно наивен, – Таисия звонко рассмеялась. – Все решат, что эта помощница на самом деле твоя любовница. Большинство бизнесменов именно так бы и поступили, если бы отправились на уик-энд в загородную усадьбу – взяли с собой молодую курочку. А ты попрешься с дочерью. Разумеется, это всех шокирует. Кстати, а на самом деле я не нарушу каких-то твоих подобных планов?
– Не нарушишь, – заверил Ермолаев. – Я собирался ехать туда один. И своих, как ты выражаешься, курочек, я в служебные поездки никогда не беру.
– Знаю-знаю, дело превыше всего, – торжественно произнесла Тайка, – скукота!
Резанова на вопрос «может ли он привезти с собой дочь» ответила положительно, правда, перед этим тоже долго молчала. То ли действительно была ошарашена известием, что бизнесмен предпочитает проводить время в компании дочки, а не любовницы, то ли это было ее фирменным стилем переваривания новой информации. Как бы то ни было, отобедав в пятницу в самом любимом Тайкином ресторане, где она традиционно заказывала пиццу с грушей и горгонзолой, они сели в машину и отправились в имение Резановых.