Поймите меня, когда я говорю о чистоте. Я имею в виду не какую-то мелочь, а мою чистоту – чистота, которую я подразумеваю, она отличается и стоит особняком… метафизическая, от звезд… от огромных пространств…
Дети ждали, что поездка в Лондон станет настоящим приключением, и так оно и получилось. Эллен уже поздравляла себя с тем, что благодаря ее штурманским указаниям, и несмотря на полуденное движение, их «фольксваген» благополучно добрался до Вест-Энда, когда путь преградил знак, сообщавший, что Оксфорд-стрит закрыта для личного транспорта. Теперь Эллен поняла, почему на карте вокруг этого места столько стрелок, означавших одностороннее движение. Автомобиль, шедший впритык за Беном, загудел в ответ на его резкое торможение, а бизнесмен, переходивший улицу перед ним, помахал двумя растопыренными пальцами, как будто это Бен гудел в клаксон.
– Не делай так, – посоветовала десятилетняя Маргарет младшему брату.
– Надеюсь, это он пожелал нам успеха, – сказал Бен. – «V» означает победу. Не подумайте, что я ухожу от темы, но куда мне ехать теперь?
Карта как будто превратилась в сплошную массу стрелок, которые наползали друг на друга и расходились в разные стороны, как на диаграмме турбулентности.
– Вперед и первый поворот направо, – скомандовала Эллен, поскольку этот путь казался единственно возможным.
Маршрут проходил мимо Британского музея.
– Это здесь выставлено много оружия, пап? – поинтересовался семилетний Джонни. – А можно пойти посмотреть, если у нас останется время?
– Вряд ли у них найдется старый танк, на котором мы сможем добраться до места напрямик, – посетовал Бен, оскалив зубы при виде знака «Въезд запрещен!»
– Ну, только если останется время, – повторил Джонни жалобно. – Мы ведь не опаздываем? А вдруг они не напечатают вашу книгу, если мы опоздаем?
– Они обязательно напечатают, милый, – успокоила Эллен, обернувшись, чтобы улыбнуться сыну, мальчику с худым бледным лицом, почти уменьшенной копии отца за исключением волос – те были черные, как у нее. – Посидите тихо, пока мы не доедем до места.
Шафтсбери-авеню вывела их к Кембридж-Серкус. Миновав перекресток, Бен прибавил скорость, опережая поток встречного движения, и на волосок разминулся с двухэтажным автобусом, отчего Джонни радостно завопил, Маргарет взвизгнула, а Эллен задержала дыхание. Инспекторы дорожного движения и женщины в сетчатых чулках вышагивали по лабиринту улиц, ставших еще у´же из-за неправильно припаркованных машин, некоторые из которых были заблокированы колесными зажимами. Каждый раз, когда в общем потоке образовывался просвет, туда пыталось втиснуться очередное такси. Бен барабанил по рулю, словно готовый вовсе его бросить, а затем, лихо наехав на край тротуара, свернул на улицу с односторонним движением.
– Чудо! Свободное место.
Большинство парковочных автоматов были накрыты мешками, но один, в дальнем конце улицы, работал. Бен вписал автомобиль в пространство рядом с ним и выскочил на тротуар. Он уже опускал руку в карман, когда прочел табличку на автомате.
– Сколько-сколько за десять минут? Да при таких расценках мы только дойдем до конца улицы и обратно. Будь проклят тот, кто это придумал. Пусть их носы превратятся в сосиски, и их сожрут собаки, пусть у них ступни вырастут так, что придется завязывать их в узел, чтобы прогуляться…
На овальном, удлиненном лице Маргарет тревога сменялась веселостью, а веселость унынием, потому что она не взяла с собой денег.
– А что будет после носов и ступней?
– Не спрашивай, а то это случится с тобой, – сказала Эллен, копаясь в кошельке. – Боже мой, я оставила всю мелочь у молочника.
– Мама, может, мне спросить у той леди в дверях, не разменяет ли она банкноты? – предложил Джонни.
– Боюсь, она неверно поймет тебя, Джонни, – сказал Бен, сжав колено Эллен и подмигнув ей, когда садился обратно в машину. – Будем ошибаться дальше. Теперь мне ясно, что это большая игровая доска, на которой главное – избегать Оксфорд-стрит. Надеюсь только, что это разрешенный ход.
Он сдал задом до перекрестка и собирался повернуть налево, когда Маргарет спросила:
– А как называется ваше с мамой издательство?
– В любое другое время я бы повторил это название с удовольствием. «Эмбер», филиал «Файербренд Букс».
– Мы только что его видели.
– На другой стороне улицы, откуда ты уехал, – торопливо вставил Джонни, а Маргарет прибавила:
– Там, где какая-то леди прыгает и машет.
Эллен обернулась. Через перекресток от них молодая женщина, указывая одной рукой на их машину, другой манила их обратно за перекресток.
– Она предлагает нам дважды повернуть налево и вернуться, – догадалась Эллен.
– А вдруг она просто так развлекается, раздавая чужакам неверные указания?
Когда им удалось вернуться на перекресток, молодая женщина была все еще там. Она подбежала к машине, как только они повернули направо. На ней был костюм серо-зеленого цвета, зеленые колготки и темно-зеленые туфли, и Эллен подумала, что в целом она похожа на пикси [2], даже улыбка казалась непропорционально широкой для ее маленького треугольного личика.
– Вряд ли по Сохо разъезжает много семей с детьми. Если бы я знала, что вы поедете на машине, я бы объяснила дорогу подробнее.
– Нам показалось, на машине выйдет дешевле, чем на поезде, – признался Бен.
– Давайте я покажу вам нашу парковку, а потом мы пойдем перекусить. Дети, наверное, умирают с голоду. – Она трусцой побежала рядом с машиной, когда та покатилась по пандусу под здание издательства. – Меня зовут Керис Торн, если вы еще не догадались, – сказала она, когда Стерлинги выгрузились из автомобиля. – Счастлива увидеть вас обоих вживую после стольких телефонных разговоров. Как насчет итальянского ланча? Можно чавкать, это же спагетти, что скажете, детишки?
Джонни захихикал.
– Да он почти всегда чавкает, – наябедничала Маргарет.
– Слышала бы ты, как я ем китайскую лапшу, Маргарет, – вступилась за Джонни Керис.
– На самом деле, меня зовут Марджери.
– А мама с папой знают?
– Нам сообщают обо всех изменениях, – сказала Эллен и поцеловала насупившуюся Маргарет.
Керис повела Стерлингов в тусклый январский день, через путаницу улиц, к ресторану и пробежалась с Джонни наперегонки до дверей, когда они подошли к нужному зданию. Толстенный официант, судя по виду, готовый в любой момент перейти на пенье, провел всю компанию к столику, как только увидел Керис, и принес им бутылку шампанского «Круг».
– Выпьем за бестселлер. Успеха и долгих лет жизни всем нам, – провозгласила Керис, подтолкнув локтем Джонни, который сморщился, попробовав символическую капельку из своего бокала, тогда как Маргарет с наигранной серьезностью цедила свою. – Нам приходится пить эту пакость, потому что мы взрослые, – пояснила Джонни Керис и помогла разобраться с меню, размером едва ли не с него самого. Когда он вслух изумился ценам, раньше, чем Эллен попросила его помолчать, Крис снова пихнула его локтем: – Платит «Эмбер». Можешь выбрать все, что тебе разрешают мама с папой, – вполголоса пробормотала она ему на ухо, и Эллен поняла, что эта девушка нравится ей все больше и больше.
Как только официант принял их заказ, Керис достала из сумочки блокнот.
– Дети, сейчас я буду расспрашивать ваших блистательных родителей о них самих, чтобы наш рекламный
отдел знал, что нужно рассказать читателям, но, если у вас появятся свежие идеи, делитесь. С кого мне начать? Бен, вы пишете книги, основываясь на рисунках Эллен? Эллен, вы как-то говорили, что каждому из вас требуется по полгода?
– Бен пишет осенью и зимой, а затем я иллюстрирую книгу весной и летом, когда освещение лучше, а дети еще в школе.
– Бен уже писал, когда вы познакомились?
– Нет, он начал, когда мы уже были женаты несколько лет. Мне удалось его убедить, и он записал несколько сказок, которые обычно рассказывал детям, и убедить его удалось далеко не сразу, верно, Бен?
– Не сразу.
– Не переживайте, Бен, мы еще дадим вам слово, – заверила его Керис. – Нам хочется, чтобы публика услышала вас обоих, когда мы отправим вас в рекламный тур. Мы бы задействовали вас и в рекламе предыдущих ваших книг, если бы я тогда уже работала в «Эмбер».
– Если учебный год еще не закончится, мы сможем отправится по одному, – сказала Эллен.
– И тот, кто останется дома, будет тогда вдохновлять другого. Газетчики ухватятся за такую идею. – Керис откинулась на спинку стула, когда принесли их заказ, и официант удалился, послав на прощание воздушный поцелуй в знак одобрения их выбора. – Ну, то есть, если это правда. Как думаете, Бен, вы бы стали писателем, если бы не Эллен?
– Сомневаюсь, что вообще стал бы кем-то.
– Разрешите, я задам вопрос, который обожаю задавать писателям. Как по-вашему, откуда приходят ваши сюжеты?
Бен поднес ко рту кусочек телятины «Марсала», но затем опустил вилку на тарелку.
– Не уверен, что мне полагается это знать. Лучше всего получается, если я просто позволяю истории излиться через меня. Мне кажется, писатели слишком уж озабочены техническими приемами, и тем, что они пытаются сказать, и тем, кто именно на них повлиял. Подозреваю, на меня повлияло все, что я успел прочесть, особенно в детстве.
– Но я бы сказала, ваши сказки не похожи ни на что. Кто, по-вашему…
– Никогда не понимал этого желания писателей обрести собственный голос. Мне кажется, если уж у тебя есть голос, он куда лучше развивается, если не перенапрягать его в попытке услышать самому. Я просто пытаюсь рассказать сказку так, словно вы слушаете меня. Извините, я вас перебил.
– И я рада, что вы это сделали, – заверила Керис, а Эллис ощутила облегчение, потому что его воодушевление побороло смущение, какое Бен всегда испытывал в обществе незнакомых людей. – Но не дайте еде остыть. Я всего лишь хотела еще спросить, какие книги вы сами читали.
– Любые, если они помогали моему воображению жить. – Бен жевал так, словно пробовал воспоминания на вкус. – Детское фэнтези, рассказы с привидениями. Одно лето было посвящено научной фантастике. А когда я стал старше, все книги, какие попадали мне в руки, даже те, за чтение которых мне грозило адское пекло, во всяком случае, так утверждала моя тетушка, воспитавшая меня. Только не думайте, что я порицаю тетю Берил. Просто избыток фантазии пугает некоторых людей.
– Но, насколько я могу судить, не ваших детей. Какая ваша любимая книжка у Стерлингов?
– Новая, – ответили дети хором.
– «Мальчик, который поймал снежинки»? И у меня тоже. Как думаете, что рассказать о ней детям, чтобы они захотели ее прочесть?
– То, как он загадывает желание не чувствовать холода, – сказала Маргарет, – а потом снежинка падает ему на ладонь. И он видит, что она не тает.
– И как он загадывает второе желание, чтобы в мире больше не было холода, и весь холод входит внутрь него.
– Расскажите, как ледники начали таять, моря начали затапливать землю, и все птицы и другие создания начали погибать. Это было грустно.
– Но в конце все хорошо, потому что он использует третье желание, чтобы вернуть холод в мир.
– И еще покажите им мамины рисунки, – посоветовала Маргарет. – Мне нравится та, где мальчик стоит в снегу и две снежинки сидят у него на ладонях, словно птички.
– Это лучшая. Думаю, мы поместим ее на обложку.
– Помните, я упоминала, что когда-то работала в рекламе, – сказала Эллен. – Я подумала, вдруг вы захотите выслушать мои предложения по этому поводу.
– Прямо в точку. Я познакомлю вас с девушкой из нашего рекламного отдела, и вы сможете все с ней обсудить, – пообещала Керис. – Но я только что заметила, как кое-кто провожал глазами тележку с десертами, думая, что никто не видит.
Прошел почти час, прежде чем она повела все семейство в офис издательства «Файербренд», где они познакомились с таким количеством сотрудников, пожелавших книге успеха, и пожали столько рук, что Эллен тут же перезабыла все имена. Покидая издательство, она чувствовала общую благожелательность, и это в какой-то степени сглаживало разочарование от того, что не удалось встретиться с главой рекламного отдела.
– Познакомитесь, когда приедете в следующий раз, – утешила Керис, увлекая их через отдел детской литературы в свой кабинет и успев по пути прихватить стопку книг для Маргарет и Джонни.
Она расчистила на столе место среди опасно нависающих гор рукописей, записок и книг, пока ее помощница ходила за молоком для детей и кофе для взрослых – Бену особо крепкий. Когда напитки принесли, Керис подняла свою чашку для заключительного тоста.
– Пусть этот год будет годом Стерлингов, – провозгласила она.
На шоссе, ведущем из Лондона, сгущались сумерки и поток машин. Джонни заснул задолго до Кембриджа. Все-таки он совсем еще ребенок, подумала Эллен, поглядев на его лицо в свете фар встречных автомобилей, впрочем, он уже достиг того возраста, когда его раздражает, если с ним обращаются, как с маленьким. Когда проехали Кембридж, все трое, Маргарет, Эллен и Бен, по очереди начали высматривать смешные названия на указателях: Стоу-кам-Квай [3], Улиткин колодец, Грязный док, Траус Ньютон… Теперь они уже были на окраине Нориджа и ехали по кольцевой к своему пригороду, и Маргарет широко раскрывала глаза, словно вставив в веки невидимые спички, и заверяла, что нисколечко не устала.
– В таком случае, ты такая одна, – заявил Бен и громко захрапел, сворачивая с кольцевой. – Ай, Маргарет! Не пинайся.
– Если ты не устала, – сказала ей Эллен, – тогда уберешь книги и игрушки, которые вы с Джонни разбросали по гостиной.
– Джонни должен мне помогать.
– Он убирает, когда ты уходишь на урок танцев. Только не дуйся, а то мы решим, что ты все-таки недостаточно взрослая, чтобы ходить на рынок с подружками.
– Мама… – запротестовала Маргарет, но не стала продолжать, хотя, когда отец остановил машину перед их домом, она с подозрением покосилась на брата на случай, если тот каким-то жестом выдаст, что на самом деле не спит. Убедившись, что все-таки спит, она сменила гнев на милость и попыталась донести его до дома, как делала это, когда они были младше, однако сумела лишь поддержать, когда Джонни, проснувшись, заковылял сам.
– Иди в постель, если устал, – сказала Маргарет.
– Я есть хочу, – промямлил он.
А Эллен так изумилась ангельским интонациям в голосе Маргарет, что даже обняла ее.
– Вечно ты хочешь есть, Джонни. Убери свои вещи, пока мы с Маргарет что-нибудь приготовим, – сказала она, отперев дом.
Входная дверь, открываясь, смела с коврика кучу конвертов и рекламных буклетов. Джонни набросился на них, передавая матери буклеты – точилка для ножей, газетное бинго, переработка рождественских открыток для нужд благотворительности – и сортируя конверты, в надежде найти хотя бы один для себя.
– Одни счета, – посетовал он.
– В таком случае, отдадим их счетчику, – отозвался его отец. – Хотя, если подумать, отдай их лучше мне. А то вдруг счетчик живет еще хуже нас.
– Разве мы не хорошо живем? – удивилась Маргарет.
– Хорошо, потому что мы есть друг у друга, тебе так не кажется? И в ближайшее время нам вряд ли придется оставлять кого-то из вас в банке в качестве залога. – Бен шутливо ткнул Джонни в подбородок, чтобы согнать угрюмое выражение с лица мальчика. – Более того, у меня такое ощущение, что мы стоим на пороге великих дел, как ты считаешь, Эллен?
– Надеюсь, что так, – отозвалась Эллен, направляясь в кухню. Там она добавила в кастрюлю с готовым бульоном разных овощей, пока Маргарет делала сэндвичи. Они услышали, как у входной двери зажужжала заводная машинка Джонни, врезаясь в какие-то препятствия. – А вот это немедленно уберите! – крикнула Эллен.
– Но мы уже и так убрали все остальное, – ответил Бен.
Маргарет громко вздохнула.
– Мальчишки, – произнесла она таким тоном, каким могла бы сказать женщина в несколько раз ее старше.
– Наверное, если бы ваш папа не сохранил в себе что-то мальчишеское, он не написал бы все эти книги.
Маргарет понесла в комнату блюдо с сэндвичами и тарелки, а Эллен пошла за ней следом, неся суп. Поскольку это была самое просторное помещение в доме, оно совмещало в себе и столовую, и гостиную, и игровую, а в маленькой комнате рядом с кухней Эллен и Бен работали. Джонни положил заводную машинку в коробку с игрушками в угловом шкафу и побежал к столу хлебать суп, глядя при этом за спину матери на угольный набросок водопадов Озерного края.
– Когда мы поедем в горы? – спросил он между быстрыми глотками. – Вы ведь обещали.
– Может быть, уже в этом году. Раньше мы с вашим отцом каждые выходные отправлялись в поход, но затем родилась Маргарет, а к тому времени, когда она достаточно подросла, чтобы ходить с нами, появился ты.
– Но я люблю ходить, – запротестовал Джонни. – Я столько миль прошел вокруг школьной площадки в пользу голодающих детей.
– Хорошо, что ты не увидел ту еду, которую им купили, – вставила Маргарет, – а то слопал бы все сам.
– Нам придется взять с тебя слово, что ты не станешь сильно забегать вперед, Джонни, – вмешался Бен. – Мы же не хотим, чтобы ты свалился с края утеса. Я вот один раз чуть не сорвался, и твоей маме пришлось меня спасать. Так мы и познакомились.
– Расскажи нам, – взмолилась Маргарет.
– Сколько тебе было лет? – спросил Джонни.
– Я был в три с лишним раза старше тебя, поэтому даже не думай повторять то, что сделал я. А твоя мама была еще моложе, чем сейчас, – добавил Бен, увернувшись, когда Эллен попыталась его стукнуть. – Мы с тетей приехали на неделю в Эмблсайд, и я бродил по всей округе, пока тетя ездила на экскурсии в компании четы пенсионеров, с которыми она разговорилась в отеле. И вот, за день до возвращения домой я решил, что пройду по горным хребтам прямо до соседнего озера, откуда мог бы уже и вовсе не вернуться.
Может, поскольку я поднялся так высоко, и ничто не заслоняло мне обзор, или, может, такой там был воздух, настолько чистый, что можно было ощутить его чистоту на вкус, но внезапно все вокруг меня засияло, словно внутри зажегся свет. Все скалы, и трава, и вереск были как будто созданы из той же яркой материи, что и небосвод с облаками. Именно это я пытался передать в нашей первой книжке, где целый мир словно делает шаг навстречу герою и приветствует его своими формами, и красками, и всем остальным, но все это лишь доказывает, как я далек от того, чтобы передать этот опыт словами.
– Мне нравится тот отрывок, – сказала Маргарет, и Джонни энергично закивал.
– Я помню, что вам понравилось. Иначе я бы не оставил его. Вы оба и ваша мама – единственные читатели, которым я хочу угодить, вы же знаете. Как бы то ни было, в тот день я был совершенно опьянен всем увиденным и поначалу просто не понял, что не успею вернуться в гостиницу к ужину, если пойду обратно по хребту, – не то чтобы я боялся умереть с голоду, просто не хотел, чтобы тетушка разнервничалась. И тогда я совершил одну из худших ошибок, какую можно совершить в горах: я выбрал, как показалось, самый короткий спуск. И уже через час я не мог подняться обратно и не мог понять, как же мне спуститься.
– Почему ты не мог подняться обратно? – хотела знать Маргарет.
– Потому что съехал по крутому склону, усыпанному сланцем. Подняться по куче таких мелких обломков невозможно. Сверху все выглядело отлично, просто узкая тропинка между двумя каменными стенами, из которых наружу торчало достаточно выступов, за которые можно цепляться, но на середине спуска я оступился, и все эти выступы, когда я пытался за них ухватиться, обламывались у меня в руках. И вот так я проехал на спине ярдов двести, навстречу, как мне показалось, голому обрыву, и когда мне удалось затормозить, зарывшись в сланцевые обломки пятками и локтями, до края оставалось не больше пятидесяти ярдов.
– Не стоило тебе спускаться тем путем, – укорил Джонни тоном спасателя.
– Ты читаешь мои мысли. Только другие маршруты выглядели гораздо опаснее, и когда я двинулся вниз, мне показалось, что за краем должен быть довольно легкий спуск. Но надо было оказаться там и увидеть своими глазами, что последние пятьдесят ярдов еще круче и куда ненадежнее, чем та осыпь, по которой я только что съехал. И единственный выход, который представлялся мне возможным, если там за краем вообще была тропа, – сползать вниз и надеяться, что силы небесные вернут меня в безопасное место, если тропы все же не окажется. В общем, я распаниковался. Я принялся хныкать и умолять о помощи всех, кто мог бы меня услышать, а когда это не принесло результата, я сказал себе, что придется подниматься обратно по сланцевой осыпи. Я сказал себе, что все пройдет нормально, если я буду заранее просчитывать каждый шаг, прежде чем сделать его, а сделав, буду выдерживать паузу. И вот я начал дюйм за дюймом подниматься обратно, вжимаясь спиной в склон, в надежде добраться до какого-нибудь места, достаточно безопасного, чтобы развернуться к нему лицом. Но не успел я куда-либо сдвинуться, как половина осыпи, на которой я лежал, поехала подо мной.
Я до сих пор помню тот звук, с которым сланец сыпался с края скалы – как будто кости загремели. Помню, больше всего меня испугало, что придется падать долго. Я с такой силой стискивал кулаки, что мне показалось, я вцепился в куски породы, только то оказались мои собственные ногти, впившиеся в ладони; я с такой силой вжимался локтями и затылком в толщу сланца, что эти места болели потом еще несколько дней. И как раз в тот момент, когда я понял, что меня больше не несет вниз, я услышал голос.
– Это была мама! – выкрикнул Джонни.
– Я ведь уже говорил, что мне был необходим ангел, способный меня спасти. Впрочем, придется признать, ее слова были далеко не ангельскими.
– Слова были примерно: «Что за козел там пытается устроить камнепад», – припомнила Эллен.
– Я же вместо ответа спросил, есть ли там спуск для меня, хотя пришлось кричать во всю мочь из-за ветра, который, как я опасался, может сдуть меня с горы. Она объяснила, что слева от меня довольно легкий спуск. Под углом к скальному выступу, добавила она. Но я подумал, что она, должно быть, хочет сказать, справа от меня, потому что слева я видел лишь сланцевую осыпь, почти вертикальную. Мы едва не повздорили из-за того, какое «лево» она имеет в виду, и я уже хотел попросить ее подняться как можно выше, чтобы показать мне путь, но, подозреваю, этого моя мужская гордость не перенесла бы. Поэтому мне оставалось лишь довериться ей и враскоряку сползать на спине к тому месту, которое, по ее заверениям, было для меня безопасным. Я почти добрался до края, но поскользнулся и почувствовал, как меня увлекает к обрыву головой вперед.
– Но ты спасся, – с нажимом произнес Джонни.
– Да, потому что ваша мама догадалась, что мне требуется помощь, и она уже поднималась, пока я скользил вниз. Она ухватила меня за плечо и поддерживала, пока мне не удалось перекинуть одну ногу через другую и сделать первый шаг, после чего я словно по лестнице спустился на каменный выступ размером с эту комнату. Надо сказать, я не замечал всего этого, пока мои руки и ноги не перестали трястись. Несколько минут мы сидели на каменном выступе и болтали, выяснив, что оба приехали на каникулы из Норфолка. Потом она спросила, не проводить ли меня, чтобы я не влип в еще какую-нибудь историю. И я, разумеется, сказал «нет», ведь я же мужчина.
Эллен вспомнила, как он затопал вниз по извилистой тропе, шагая нетвердо, но решительно. По временам Джонни напоминал ей Бена, каким он был в тот момент, когда она, как ей казалось, видела его в последний раз в жизни. Один раз Бен споткнулся, взмахнув руками, как раз в том месте, где и она оступилась, поднимаясь к нему. И она двинулась за ним следом, тревожась за него, но и в то же время радуясь поводу, который он, похоже, ей предоставил, чтобы пойти за ним, однако в следующий миг она увидела, что он уже выпрямился. Она посмотрела, как он скрывается из виду, после чего вздохнула и вернулась к своему наброску водопада, однако обнаружила, что пейзаж, который она пыталась запечатлеть, застилается от нее разочарованием. Она сунула альбом в рюкзак и направилась к своей гостинице, сожалея, что не предложила этому типу, как бишь его там, встретиться в Норфолке, виня себя за то, что не предложила, удивляясь себе самой, что ждала этого от него сразу после его злоключений на сланцевой осыпи, возмущенно фыркая на себя за то, что упустила свой шанс.
– Вы ведь могли больше никогда не встретиться, – обвиняющим тоном заявила Маргарет отцу.
– В таком случае, тебя бы не было здесь, чтобы сообщить мне об этом. Поверь мне, всю дорогу я бранил себя за глупое бахвальство и пытался придумать предлог, чтобы вернуться. Однако продолжение истории мы отложим до следующего раза. Утром в школу, так что – пора умываться и спать.
Позже, когда обнаженная Эллен лежала рядом с ним под одеялом, он сказал:
– В тот день, после того как ты спасла мне жизнь, ты видела, как я едва не свалился, спускаясь с горы?
– Яснее некуда.
– Я обернулся поглядеть на тебя, поэтому поскользнулся. Много лет мне снилось, как ты сидишь, погруженная в себя, с альбомом и карандашом, на фоне гор. А иногда мне снится, что ты, как добрая горная фея, появляешься, когда та осыпь уже готова прикончить меня.
Эллен перевернулась на бок и положила ногу ему на бедро.
– Я буду поплотнее феи, и ты сейчас это прочувствуешь.
– Согласен. Представляешь, я еще вспоминал, как ты выглядела в джинсах. Они были довольно-таки узкие, – сказал он, проводя пальцем по внутренней поверхности ее бедра. – Это была еще одна причина, по которой я надеялся, что ты будешь на выставке, афишу которой увидели Миллиганы. Но я все же рассчитывал заполучить художника, а не художества.
– Я не могла позволить тебе заплатить за рисунок, когда поняла, как много он для тебя значит.
– Помнишь, как твой бойфренд пытался убедить тебя поднять цену?
– И удрал, разгневанный, когда я сказала ему, что работала над этим рисунком, когда мы впервые с тобой встретились. – Она одной рукой нежно сжала пенис Бена. – На самом деле, Хью был неплохой парень. В школе искусств он всегда был готов помочь, когда я нуждалась в помощи, убеждал меня быть посмелее в продвижении своих работ. И еще он переговорил с другом своего отца, чтобы меня устроили в «Нобль», хотя я к тому времени уже встречалась с тобой. Он не мог предвидеть, какие неприятности меня ждут в этом агентстве. Мне кажется, он всегда хотел, чтобы я выжала из своего таланта больше, чем он надеялся выжать из своего.
Бен подсунул одну руку ей под плечи, когда его пенис запульсировал, силясь вырваться на свободу из ее хватки.
– Никому из нас нет нужды испытывать то же, что и он. Надеюсь, Керис и все остальные в «Эмбер» сумели убедить тебя в этом, – сказал он, целуя ее грудь.
– Я не написала бы эти картины, если бы ты не заставил меня увидеть их.
– Я не написал бы книги, если бы не надеялся увидеть в них твои картины.
– Ты же знаешь, что это не так, – произнесла она, хотя эта мысль ей понравилась. Чувствуя, как твердеют соски, она взяла Бена за подбородок и развернула лицом к себе, чтобы видеть его глаза. – Как думаешь, эта книга станет той самой?
– Книга! – провозгласил он, словно церемониймейстер, объявляющий о прибытии особы королевских кровей, но затем посерьезнел. – Думаю, если Керис настоит на своем, наша книга будет на всех прилавках.
– Только прилавках?
– А еще в книжных магазинах городов, деревень, аэропортов и даже в той гостинице в Грасмире, где книжки в мягких обложках на вертящихся полках покрыты таким слоем пыли, что их трудно отлепить друг от друга.
– Мы так и не вернулись туда после женитьбы, чтобы сунуть менеджеру под нос свидетельство о браке. И я до сих пор уверена, что он специально включил пожарную тревогу среди ночи, чтобы поймать меня, когда я выскочу из твоего номера. И еще я думаю, та престарелая леди нарочно отправила своих пуделей вниз, чтобы он споткнулся, потому что она едва не подмигнула, поглядев на меня. – Эллен поцеловала Бена долгим, глубоким поцелуем, чувствуя, как его язык прикасается к ее, и обхватила его бедрами. – Будет здорово, если книга действительно станет бестселлером, правда? Дети будут в восторге.
– Управляющий в банке тоже.
– Ему не на что будет жаловаться, как только я вернусь в рекламный бизнес. Послушай, я действительно не против немного поработать, так что не переживай. Куда бы я ни отправилась, я все равно вернусь.
– Ничего другого мне и не надо, – сказал Бен и вошел в нее.
Она обняла его, замедляя его движения и подстраивая под свой ритм, теплые волны внутри нее становились все больше перед девятым валом. Когда все закончилось, она опустила голову ему на грудь, вдыхая смешанные запахи их тел, прежде чем провалиться в сон. По временам такой секс нравился ей больше всего: спокойный и привычный, он казался воплощенной стабильностью. Если благодаря книгам их жизнь поднимается на новые высоты, нельзя об этом забывать.
– Не слишком-то заносись, – сонно пробормотала она в лицо спящего Бена.
Вечером, накануне собеседования в «Рекламе без границ» Эллен переворачивала листы своего портфолио, и ей ничего не нравилось. Она уже предпочитала этим работам иллюстрации для книг Бена, но теперь она видела, что дело тут не просто в развитии ее талантов – почти на всех работах в портфолио стояли даты. Понятно, что некоторые образцы – магазин подростковой одежды, сеть дискотек, огни которых должны были разгонять зимнюю тьму в десятке городов Норфолка, однако погасли еще до рождения Джонни, – требовалось датировать, но она же не ждет от агентства, что там сделают на это скидку? Ей очень даже нравилась реклама для компании, сдававшей на выходные плавучие дома, однако этого недостаточно. Она вынула те работы, которые казались ей совсем уже устаревшими, и с тоской поглядела на разоренное портфолио, прежде чем принять решение.
– Я им покажу «Бродз Бест».
Бен оторвался от прошлогодних рождественских открыток, с которых списывал адреса.
– Я на это и надеялся. Это ведь твоя работа.
– Все не так просто.
– Так нужно упростить, и если кто-то способен это сделать, то только ты. И если ты когда-нибудь столкнешься с Сидом Пикоком, передай ему от меня: чтоб его перекосило.
– Даже представить себе не могу, что увижусь с ним снова, – бросила Эллен, выходя из комнаты.
У письменного стола рядом с большим окном, благодаря которому днем комната наполнялась светом до отказа, стоял книжный шкаф с широкими полками, где хранилось по нескольку экземпляров двух первых книг Стерлингов, видавшая виды электрическая печатная машинка Бена и стаканы с кисточками Эллен, похожие на засохшие букеты цветов, застывшие в ожидании весны, которая вернет им прежние краски. Нижнюю полку занимали папки с работами Эллен. Она извлекла папку «Бродз Бест» и положила на письменный стол, склонилась над ней, опираясь о стол локтями, но папку не раскрыла. Она вдруг испугалась, а вдруг окажется, что все это не настолько впечатляет, насколько ей помнилось.
И впечатляло это, по-видимому, не только ее, судя по поведению Сида Пикока. Он возглавлял то, что сам предпочитал называть своим департаментом «Благородной рекламы» [4] – офис, где он работал вместе с Эллен и пожилым мужчиной по имени Натан, геем, который открыто выказывал ему свое презрение. Сид был на три года старше Эллен, он считал свою широкую загорелую физиономию и оксфордский выговор настоящими подарками от него миру и обожал одеколоны с экзотическими названиями. Каждый раз, когда шефы агентства поручали ему рекламную кампанию, он объявлял мозговой штурм, досуха выжимая из Эллен с Натаном все идеи, как правило останавливаясь в итоге на своей собственной. Три года такой жизни без намека на повышение начали приводить Эллен в отчаяние, но ничего другого в Норидже для нее не находилось. Затем агентство узнало о прибылях «Бродза», а она потеряла невинность.
«Бродз» были старейшей пивоваренной компанией в Норфолке, и хозяевам захотелось создать ей новый имидж. Все в агентстве были счастливы, по крайней мере, до тех пор, пока «Бродз» не отклонили все предложенные проекты кампании. Пивоварам не понравились космонавты, пьющие их эль в свободном падении, плевать они хотели на все варианты с компьютерами и особенно ополчились на идею связать название их продукта с какой-нибудь эстрадной или киношной звездой, современной или же вынутой из ностальгического нафталина. После нескольких отказов Сид вихрем ворвался в офис.
– Все равно что с мумиями говорить! Какого лешего они притащились сюда, если считают, что знают лучше нас о современных тенденциях?
И Эллен подумала, возможно, агентство не понимает сути – возможно, они обеспечили бы будущее пивоварни, покопавшись в ее прошлом. Ей показалось, она когда-то что-то слышала об этом эле, и за выходные ей удалось изучить историю норфолкской пивоварни.
«Кое-что, чего вы, возможно, не знаете о „Бродз Бест“», – записала она в блокноте, и еще: «Десять фактов, которые вы, возможно, не знаете…» В понедельник Сид, вроде бы, не выказал особого восторга, однако велел ей зайти позже, если удастся развить идею. В пятницу, по дороге домой, она увидела в витрине магазина игрушек паззл, и ее осенило, как организовать кампанию; ей настолько не терпелось поделиться мыслями, что она договорилась с Сидом о встрече в офисе в субботу утром. Она позволила ему себя обнять, чтобы выразить свое восхищение идеей, но, когда он попытался грубо ухватить ее за грудь, ткнула его в живот.
– Принеси посмотреть, когда будет готово, – пробрюзжал он тоном директора школы, увернувшись от удара.
От этих воспоминаний ее все сильнее охватывал гнев, и она заставила себя открыть папку на столе. Ее работы до сих пор производили такое же впечатление, какое они, должно быть, произвели на Сида. «Этот человек однажды сказал, что это самый благородный эль Англии», таким был первый факт о «Бродз Бест», которого могла не знать публика, помещенный на десятой из картинок, поэтапно сложившейся из девяти предыдущих рекламных лозунгов, и на ней был портрет Генриха Восьмого с пивной кружкой в руке. Но когда она показала это Сиду, тот сморщился.
– Мне тоже когда-то казалось, что люди так и кинутся избавляться от зубного камня, если я изображу зубную щетку, изгоняющую Чингисхана. Перемудрила, – добавил он, и она ощутила себя такой разочарованной и уязвленной, что даже не задумалась, почему он вдруг решил оказать ей незаслуженную любезность и забрал рисунок, чтобы показать начальству.
Она должна была догадаться, что затевает Сид. Натан наверняка предостерег бы ее, только он на той неделе уехал в отпуск в Марракеш. Через несколько дней, когда младший партнер компании поздравил ее с тем, что она помогла Сиду воплотить идею для «Бродз Бест», она от негодования потеряла дар речи, а когда ее гнев потребовал словесного выражения, было уже слишком поздно и показалось бы просто ложью. Кроме того, она достаточно хорошо изучила начальство: партнеры сочли бы субботний инцидент пустяком и наверняка списали бы ее обвинения на попытку отомстить. Хуже всего, Сид всем своим самодовольным видом давал понять, что обошелся бы с ней куда справедливее, если бы она ему поддалась.
Она тогда убедила себя, что вся эта гнусная история не имеет значения, раз уж Сид Пикок перевелся в лондонское агентство, а она уже была беременна Маргарет, но сейчас она понимала, что должна была отстоять авторство своей работы ради будущего. Может быть, еще не поздно, подумала она, забирая с собой папку, чтобы показать Бену.
– Ты взял бы меня на работу?
– Даже не сомневайся, и любой здравомыслящий человек возьмет.
– Да, но ты ведь на мне женился.
– И любой здравомыслящий человек женился бы, – заверил он и скорчил рожу, опровергая утверждение о собственном здравомыслии. – Как только тетя приедет домой и сможет посидеть с детьми, мы отправимся в ресторан. Нам необходимо столько всего отпраздновать.
Утром Эллен повела детей в школу. Джонни бежал впереди, останавливаясь у каждого перекрестка, и оглядывался на нее, ожидая разрешения перейти дорогу. Маргарет держала ее за руку и болтала о платьях, музыке, о том, что в следующем году ей предстоит перейти в другую школу, об однокласснице, которая, по слухам, не ходит на занятия, потому что у нее случились первые месячные… Это детям всегда есть что отпраздновать, думала Эллен, но, пока ее семья счастлива, что еще нужно? Временами она переживала, вырастут ли дети нормальными, когда их отец писатель, а мать художница, но они постоянно напоминали ей, что это не имеет значения. У школьных ворот оба торопливо чмокнули ее в щеку и побежали к своим друзьям, а она отправилась домой, чтобы приготовить обед до назначенного собеседования.
Бен оставил ей «фольксваген» с запиской на водительском сидении:
Если ты гордишься собой хотя бы вполовину так же сильно, как горжусь тобой я, ты их порвешь!
Она улыбнулась и поехала в Норидж, ей хватило времени, чтобы прогуляться от парковки по пешеходным улочкам до собора, рядом с которым стояло длинное современное здание из желтоватых камней, куда она и вошла примерно за пять минут до назначенного срока.
Лифт, благоухавший духами и мурлыкавший что-то монотонное, вознес ее на четвертый этаж. Она прошла мимо бухгалтерии, где женщины печатали то, что им диктовали в наушники, мимо еще одной двери, на стекле которой чья-то фамилия была словно скрыта под слоем инея, и нашла приемную «Рекламы без границ» за стеклянными дверями шириной во всю стену. Пухлые синие диванчики, стоявшие друг напротив друга и разделенные толстым синим ковром, терялись на фоне плакатов размером с хороший рекламный щит. На диванчиках ждали двое мужчин, они поглядели на Эллен и тут же снова напустили на себя равнодушно-безмятежный вид, пока она здоровалась с секретаршей за стойкой, чьи глаза и вишневые губы казались приклеенными к лицу.
– Миссис Стерлинг? Вы пойдете первой, – сказала секретарша.
Эллен виновато улыбнулась конкурентам и присела на диванчик. Ее сосед, мужчина средних лет с галстуком-бабочкой в горошек и в великоватом ему твидовом костюме, сидел, уставившись на свои короткие толстые пальцы так, словно они замышляли что-то против него. Второй мужчина, которому на вид было не больше тридцати, сжимал свое портфолио костистыми коленями и сложенными ладонями, как будто молился или же пытался успокоиться. Эллен прислушивалась к неловкому молчанию и звукам, которые лишь подчеркивали его: скрип новых ботинок «твидового костюма», нервно шевелившего пальцами на ногах, барабанная дробь, которую выбивала по ковру левая подметка второго соискателя, – а секретарша то и дело произносила в телефон:
– «Реклама без границ», – она говорила тоном ведущей телешоу, которая описывает приз победителю. Наверное, этот повторяющийся возглас не будет восприниматься, когда Эллен начнет здесь работать, конечно, если получит место. – Это был наш мистер Раттер, – говорила между тем секретарша. – Ему пришлось неожиданно выехать в Лондон. А мистер Хипкисс не сможет его заменить? Что у вас за проект? Попрошу вас немного подождать… – Эллен все еще ждала, когда же она попросит, а та уже продолжала: – Боюсь, мистер Хипкисс в данный момент занят. Он может вам перезвонить. Боюсь, мистер Фьюдж с мистером Пикоком сейчас на собрании. Я передам мистеру Хипкиссу, что вы звонили, как только он освободится.
Она положила трубку и уставилась в стол, демонстрируя пробор, словно предлагала собравшимся поспорить, натуральная ли она блондинка, и Эллен пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем секретарша подняла голову.
– Как вы сказали, кто сейчас на собрании?
– Все партнеры, за исключением мистер Раттера. Но они уже вот-вот освободятся, – произнесла секретарша с живостью, в которой угадывался легкий упрек.
– Мистер Фьюдж и мистер…
– Пикок. Он когда-то работал в нашем городе, потом уезжал, но мистер Раттер уговорил его вернуться. А что, вы с ним знакомы?
Эллен набирала воздуха в грудь, чтобы ответить, но тут прожужжал коммутатор и пронзительный голос заговорил с секретаршей.
– Они вас ждут, – сказала та Эллен. – Я вас провожу.
Эллен поднялась. Она могла бы просто покинуть агентство, и пусть Сид Пикок теряется в догадках, но она не позволит ему выйти сухим из воды – она хочет увидеть, как он себя поведет. Она прошла за секретаршей по коридору в глубине здания, мимо большого офиса, где несколько мужчин, сняв пиджаки, трудились над чертежными досками, и оказалась в конференц-зале.
За длинным тяжелым столом, занимавшим почти всю комнату, сидели двое мужчин. Один из них, румяный толстяк, пуговицы на жилете которого угрожали в любой миг отлететь, поднялся навстречу Эллен.
– Миссис Стерлинг, – произнес он голосом густым, словно сироп. – Прошу прощения, что заставили вас ждать. Я Гордон Фьюдж, а это Сидни Пикок.
Значит, теперь он стал Сидни, подумала Эллен, напрягшись, когда Пикок отложил бумаги, которые просматривал, и протянул ей руку. Его широкая физиономия казалась изнуренной, загар приобрел багровый оттенок из-за лопнувших вен. Когда она на секунду крепко сжала его руку, он поднял на нее глаза, словно смущенный такой грубостью, а потом его взгляд скользнул на ее грудь.
– Рад познакомиться, – произнес он.
Усаживаясь на предложенное место, она была уверена, что он притворяется, будто не узнал ее. А он наблюдал, как она садится, словно это было испытание, входящее в собеседование.
– Итак, миссис Стерлинг сумеет прорекламировать себя нам?
Эллен пристально смотрела на него, пока он не отвел взгляд, уставившись в бумаги, лежавшие перед ним. Она наслаждалась его явным замешательством, когда он произнес:
– Не бойтесь повторить то, что сказано в вашем резюме. Я не успел его прочесть. Я просто временно заменяю Макса Раттера.
Неожиданно и остро она невольно почувствовала себя оскорбленной. Да как он посмел ее забыть после той обиды, которую нанес? Он заслужил то потрясение, какое ждет его, когда он узнает работу из ее портфолио.
– С чего вы хотите, чтобы я начала? – спросила она таким сладким голоском, что едва не ощутила на языке вкус.
– Обрисуйте нам накопленный вами опыт.
Они оба выжидательно уставились на ее папку. Ей хотелось швырнуть ее на стол, откинуться на спинку стула и наблюдать за физиономией Сида Пикока, но тут Фьюдж произнес:
– Как вы втянулись в эту игру?
– В рекламный бизнес? В художественном колледже нам вечно твердили, что именно к этому следует стремиться. Кроме того, за рекламу платят достойные деньги, которые оказались не лишними, когда я вышла замуж.
– Вот это я и хотел услышать.
Эллен мысленно неспешно досчитала до трех.
– А что хотели бы услышать вы, мистер Пикок?
– Дизайнер, который даже не пытается впечатлить нас, называя себя художником?
– Ну, к искусству я приобщаюсь, когда работаю над очередной книгой.
– Миссис Стерлинг иллюстрирует книги своего мужа, – пояснил Фьюдж.
– Я о нем слышал?
– Зависит от того, в каких компаниях он вращался, – сказала Эллен.
– Он пишет книги для детей, Сидни.
– В таком случае, это не ко мне. Детишек хотела моя жена, она их получила, и все, что связано с этими цветами жизни, – ее забота. Если вы, миссис Стерлинг, со своим супругом и повелителем дарите миру книги вместо детей, полагаю, это блестящая идея.
– Мы дарим и то, и другое.
– Что ж, посмотрим, что вы готовы предложить нам, – сказал Пикок.
Эллен протянула ему портфолио. Она вовсе не чувствовала себя такой отстраненной, как ожидала: ей было неприятно сознавать, что сердце тяжело колотится и что во рту внезапно пересохло. Пикок перевернул первые страницы, издав горлом такой звук, словно прокашлялся, чтобы сделать заявление, но передумал в последний момент, и она вспомнила, что точно так же он делал, выдаивая из них с Натаном идеи. Она вздрогнула, сердце ухнуло, когда Фьюдж произнес:
– В вашем письме не упоминалось, в каких агентствах вы работали.
– «Но…» – Эллен сглотнула комок в горле, чтобы заговорить громче. – «Нобль паблисити».
– Ты ведь тоже работал там какое-то время, верно, Сидни?
– Да, постигал там азы. – Пикок хмуро глянул на Эллен, продолжая переворачивать страницы. – А когда вы там работали, миссис Стерлинг?
Эллен выдержала паузу, дожидаясь, пока он перевернет еще два листа.
– Тогда же, когда и вы.
Он не поднял головы. Он только что открыл первую из работ для «Бродз Бест», и она увидела, как нарочито равнодушное выражение сбежало с его лица. Его партнер глянул на рисунок, чтобы понять, отчего на нем задержался Пикок, и изумленно хохотнул.
– Ого, а ты, Сидни, ведь тоже участвовал в той кампании? Только не пытайся меня убедить, что никогда не встречался с этой художницей. Что это вы двое затеяли, а? Миссис Стерлинг, что вам наобещал наш Сидни?
– Я уверена, мистер Пикок знает, что я ничего от него не жду, – произнесла Эллен, чувствуя, как щеки заливает румянец, наблюдая, как Пикок усилием воли заставляет себя взглянуть на нее.
Однако он всего лишь произнес.
– Как неловко вышло. Простите, я сразу вас не узнал, миссис Стерлинг. Столько воды утекло за… почти одиннадцать лет? – Своему партнеру он бросил: – Могу поспорить, если бы сюда сейчас заявились все, с кем ты работал за свою жизнь, ты мало кого вспомнил бы по именам.
– Все равно, на месте миссис Стерлинг я бы оскорбился.
Тут Пикок посмотрел ей в глаза. Если он посмеет сказать, что нисколечко она не оскорбилась, подумала Эллен, она за себя не ручается.
– Позвольте заметить, миссис Стерлинг, после рождения детей вы превратились в по-настоящему цветущую леди. Надеюсь, вы примете это в качестве извинения за то, что сначала я вас не узнал.
– Как ловко вы выкрутились.
– И я надеюсь, вы согласитесь, что мы оба вправе гордиться кампанией для «Бродз Бест».
«Вечно ты на что-то надеешься, Сидни. Не такой хам, каким был раньше, по крайней мере, при свидетелях. Я вовсе не хотела исключать вас из общей беседы, мистер Фьюдж. Разрешите мне объяснить…» Однако теперь, когда миг настал, месть показалась мелочной и унизительной для нее, не стоило рисковать, чтобы пожалеть об этом впоследствии. И вслух она сказала только:
– Не стану с вами спорить.
– Взгляни на это, Гордон, – произнес Пикок, передавая коллеге папку. – Значит, вы не растеряли полученные навыки, после того как ушли из «Нобль», миссис Стерлинг?
Он продолжает собеседование, решила она, чтобы его коллега не заподозрил что-нибудь не то. Она отвечала автоматически, мечтая только покончить с этим притворством и оказаться на свежем воздухе.
– Благодарим за уделенное нам время, миссис Стерлинг, – произнес он, когда Фьюдж закрыл папку и сложил руки на животе, словно только что проглотил сытный обед. Пикок придвинул к ней папку и поднялся одновременно с ней. Когда Фьюдж с усилием привел себя в вертикальное положение, уверяя Эллен, что получил настоящее удовольствие от знакомства, Пикок посмотрел ей в глаза, и не совсем равнодушно.
– Нам еще предстоит собеседование с другими соискателями, – произнес он.
Эллен успела выйти из здания, когда ее осенило, на что он намекал. Все собеседование она исходила из того, что работы не получит, однако выражение его лица в конце подсказывало, что он желает сделать ей одолжение. С учетом сопутствующих обстоятельств, это означает только одно: он готов ее принять. Первым ее движением было решительно вернуться обратно и сообщить ему, куда он может засунуть себе эту должность, но что потом? Сможет она работать с ним снова, даже при полной уверенности, что он не станет распускать руки? Эллен выбралась из толпы, одновременно угнетающей и равнодушной, и села в машину. Пока не обсудит все с Беном, лучшее, что она может предпринять, – выпить чашку хорошего крепкого чая.
Еще на полпути домой ей представлялось, каким будет первый глоток на вкус. Она съехала с кольцевой и свернула на свою улицу, и тут во рту сделалось кисло. Перед их домом стояла полицейская машина, и человек в форме нажимал на кнопку звонка.
Она наспех припарковалась позади полицейской машины и побежала по дорожке к дому, чувствуя, как учащается пульс.
– Что случилось? Чем могу помочь?
Полицейский обернулся, так старательно делая бесстрастное лицо, что у нее перехватило дыхание.
– Мистер Бенджамин Стерлинг здесь проживает? – спросил он.
В то утро Бен проснулся с ощущением, что его жизнь скоро переменится. Предчувствие походило на обрывок какого-то сна, который он не мог вспомнить как следует. Дети пронеслись мимо него в ванную, а он спускался по лестнице так, словно пересчитывал ступеньки. Эллен выхватила из духовки его тарелку с завтраком и стянула с руки протертую прихватку-варежку, дуя на пальцы, и он тогда подумал, что его ожидание скорых перемен, должно быть, связано с предстоящим ей собеседованием. Он крепко обнял ее, как будто прося прощения, что почти забыл об этом, пожелал ей удачи и поцеловал обожженные пальцы.
– Береги себя.
Он еще доедал завтрак, когда она повела детей в школу. Странно, но стоило ему остаться в одиночестве, как предчувствие усилилось, хотя и осталось таким же неопределенным. Когда он чистил зубы, то поймал себя на том, что пристально смотрит в глаза собственного отражения в зеркале ванной, и он, чертыхнувшись, спросил себя, чего он надеется там увидеть. От его вздоха отражение в зеркале затуманилось, и он поспешил вниз по лестнице, чтобы оставить Эллен записку в машине.
День оказался не таким холодным, как пророчило серое небо. К тому времени, когда Бен добрался до магазина Миллиганов, успев пробежаться за автобусом и потолкаться среди горожан в толстых зимних пальто, ему показалось, что предвкушение выпарилось из него вместе с потом. Доминик менял выставленные в витрине книги, складывая их у двери и сдувая с обложек фальшивый снег.
– Слава богу, пережили! На следующее Рождество в нашем магазине точно не будет всей этой чепухи, – проворчал он. На его плоском лице горели красные пятна, почти такие же яркие, как его жесткие рыжие волосы. – Книги, которые никто не купил бы себе, на которые ни одна из этих морд с телеэкрана не поставила бы свое имя, не будь они уверены, что всем известно – на самом деле они этой дряни не писали.
Обрывки елочной мишуры поблескивали в косых лучах солнца, улетая в сточную канаву, и Бен ощутил, как какое-то воспоминание сверкнуло и угасло, так быстро, что он не успел его ухватить.
– Не смотри с таким подозрением, – сказал Доминик, широко раскрывая глаза, отчего его высокий лоб пошел морщинами. – Ты евангелист по сравнению с этими бездушными свиньями. Давай, помоги мне вытащить их из витрины.
Когда часы над крышами начали отбивать девять, Доминик перевернул табличку на двери, объявляя, что магазин открыт.
– Старик, на этой неделе мы сами по себе. Фионина мамаша говорит, что она нездорова. Если хочешь знать мое мнение, из этого и состоит современное воспитание: одни только модные тряпки, фастфуд и слабохарактерность. Когда мы с тобой были школьниками, народ выстраивался в очередь, умоляя отца открыть магазин, впрочем, тогда в школах учили читать и умели согнать с тебя семь потов.
– Покупатели вернутся, как только придут в себя после рождественских трат.
Доминик принялся вышагивать по магазину, высматривая книги, которые можно убрать с полок.
– Я занялся этим делом, потому что считал, что книги до сих пор помогают людям получать образование, но последнее, чего хочет современная публика – сознавать, что можно сделать себя лучше. По крайней мере, в твоей новой книжке имеется смысл: она объясняет детям, что мы сотворили с климатом.
Смысл в магии, хотел возмутиться Бен, в магии воображения, языка, пробуждающего мечты, в новом обретении ребенка в себе, чтобы увидеть мир его глазами, – но это лишь спровоцировало бы Доминика на новый монолог.
– Хотя бы эта зима похожа на те, что были раньше, – выбрал Бен самый безопасный ответ и принялся упаковывать книги, чтобы отправить обратно поставщику.
Когда начали появляться покупатели, Доминик приободрился. Двое студентов зашли, чтобы обменять подарочные сертификаты на учебники, потом заглянул какой-то заторможенный толстяк – с красным, словно у клоуна, носом, – который громко фыркал каждые несколько секунд, рассматривая корешки книг. Пока он расплачивался за словарь, методично выписывая чек, прежде чем вырвать его из книжки и фыркнуть раз десять, убеждаясь, что все правильно, чья-то бабушка зашла в отдел детской литературы, выбирая книгу в подарок. Бен наблюдал, как она подошла к их с Эллен книжке, прошла мимо, даже не взглянув, затем вернулась, сняла книгу с полки, прочла аннотацию и, не выпуская из рук, принялась осматривать соседние полки. В итоге она взяла томик Энид Блайтон [5] и пошла с ним к прилавку, сунув на освободившееся место книжку Стерлингов.
– Ничего страшного, – сказал позже Доминик, – на прошлой неделе мы продали одну из ваших книг.
Вскоре появилась мать Доминика с двумя мисками, ложками и кастрюлькой овсянки.
– Мальчики, это вас согреет, – пообещала она, суетливо пытаясь им помочь, несмотря на хромоту, вызванную артритом. – Да, Доминик, доктор приходил. Твоему отцу прописаны ежедневные прогулки, и если он не будет от них уставать, то сможет заходить в магазин. Так, время от времени, но ты же знаешь, как он от этого счастлив.
– Дай-то бог, мама. Оставь кастрюлю, я сам потом принесу.
Доминик проследил, чтобы она скрылась из виду, вынес кастрюлю на улицу, когда там было относительно пустынно, и вытряхнул ее содержимое в урну, скорчив Бену рожу. Бен часто задавался вопросом, когда его друг начал превращаться в такого трезвомыслящего и нетерпимого человека, состарившегося раньше срока – но может, в Доминике он видит некоторые свои черты, которые ему не нравятся и о которых он предпочел бы не знать? Он снова принялся механически сортировать нераспроданные книги, прежде чем подписать им приговор, и даже впал в какое-то сонное оцепенение, когда его привел в чувства Доминик.
– Это твоя жена?
Доминик распаковывал коробку с книгами. На какой-то миг Бену показалось, он ошибочно приписал авторству Эллен рисунок на обложке, но затем понял, что Доминик смотрит поверх книги в окно. В дальнем конце улицы Эллен стояла, пережидая поток машин. Должно быть, ей не терпится рассказать ему о собеседовании, она так и пришла в сером костюме и белой блузке, перехваченной у горла бабушкиной брошкой. Он подошел к двери, помахав над головой сцепленными руками, но, пока она переходила дорогу, он уронил руки. С какой бы новостью она ни пришла, по ее лицу он понял, что ей очень не хочется ему рассказывать.
Ее овальное лицо немного округлилось после рождения детей. Длинные черные волосы она по-прежнему носила распущенными, несмотря на успевшие появиться первые седые пряди. По временам, в минуты покоя, ее лицо казалось почти невзрачным, но никогда – если в больших голубых глазах отражались чувства. И теперь ее потухший взгляд привел Бена в смятение. Он закрыл за собой дверь и торопливо пошел к ней навстречу.
– Не принимай близко к сердцу, любимая. Им же хуже.
– Ты о чем? – На мгновение он, похоже, неприятно поразил ее. – Ах, собеседование. Я не совсем уверена, мне нужно все обдумать. Нет, Бен, послушай…
Он подхватил ее под локти и убрал с пути фургона, парковавшегося задом на краю тротуара. Только не дети, подумал он, ощущая, как в животе разрастается лед.
– Я слушаю, – произнес он вслух.
– Может, пойдем куда-нибудь, где поменьше народу?
– Ради Бога, скажи мне сейчас же!
– Бен, прошлой ночью умерла твоя тетя.
– Тетя Берил? – глуповато переспросил он, прекрасно понимая, что у него только одна тетя. – Кто сказал?
– Утром об этом сообщили в полицию, и полицейский только что приезжал к нам домой. – Она завела Бена в магазин, поглаживая его руку. – Он сказал, в ее смерти нет ничего подозрительного, однако он хочет, чтобы ты зашел в участок, когда освободишься.
– С Новым годом, Эллен! – сказал Доминик, но тут увидел выражение ее лица. – Э… прошу прощения, я не…
– Нам только что сообщили, что моя тетя умерла, – пояснил Бен.
Доминик коснулся своего лба, груди, левого плеча, правого:
– Да покоится она с миром. Она была прекрасная женщина, это огромная потеря для всех нас. Хочешь взять выходной? Я и сам смогу справиться.
– Спасибо, Доминик. Мне в любом случае надо зайти в полицию. Может быть, я еще вернусь после обеда.
Горе начало прорастать в нем, пока он шел вслед за Эллен к машине. Он ощутил облегчение, когда тетя отправилась на Рождество и Новый год в гости к друзьям – облегчение от того, что не придется, как обычно, два дня поддерживать вежливые разговоры и излучать праздничное настроение. Она получила открытки, которые дети нарисовали ей на Рождество, подумал он, но они больше не нарисуют ей открытки на день рождения. Он никогда не благодарил ее за то, что вырастила его, и вот теперь слишком поздно. Он сглотнул комок в горле и сжал кулаки, и даже сумел не разрыдаться, пока не сел в машину, где Эллен его обняла. В конце концов он с трудом выговорил:
– Давай выясним, что им известно.
Он высморкался, пока она выруливала в поток машин.
– А они сказали, как это случилось?
– Насколько я понимаю, она не сильно страдала, Бен. По-видимому, она умерла от переохлаждения.
– Как это? Что там у этих ее друзей творится?
– Она не ездила к друзьям. Она была в том городе, где ты родился.
– В Старгрейве? И что она там делала?
– Я не догадалась спросить.
В глазах у него щипало, во рту стоял привкус горя, недоумение сгущалось, словно гроза, которая никак не может разразиться. Он спешно ринулся в полицейский участок, пока Эллен парковала машину. В окошке за перегородкой сидел полицейский, почему-то странным образом напоминавший швейцара.
– Чем могу помочь?
– Я Бен Стерлинг. Мне сообщили, что моя тетя скончалась на севере страны. Вы случайно не знаете, что она там делала?
Если полицейский и счел странным такой первый вопрос, то не подал виду. Он ушел в кабинет, откуда доносился стрекот пишущих машинок. Когда он вернулся с кипой бумаг в руке, Эллен уже успела присоединиться к Бену и сочувственно пожимала ему руку.