Полосатая жизнь Эми Байлер - читать онлайн

Глава 2

Неделя в начале лета! По-настоящему до меня дошло только на следующий день в школе. Целая неделя – без детей, без работы, без ничего!

В библиотеке случайно подслушиваю, как школьница рассказывает подруге, что летом поедет в хоровой лагерь. Заглядываю в календарь и понимаю: лето – это не что-то абстрактно-далекое, вроде коммерческого полета в космос или восковой эпиляции бикини. Это реальность, которая наступит через три недели. Через три недели мой муж – то есть мой бывший муж – заберет детей, и с ними не будет меня – эксперта, который знает, почему Джо не ест чаудер[8] из морских моллюсков и как сделать так, чтобы от хлорки у Кори не позеленели волосы. Когда Джон ушел от нас, дети были еще маленькие, а теперь от них только и жди опасностей. Под силу ли ему будет пасти подростков? Сможет ли он сказать им «нет» или будет прогибаться под каждое желание? В последний раз он видел их, когда они были где-то на тридцать сантиметров ниже и гораздо послушнее. А вдруг он снова сделает им больно? Подпустят ли они его к себе? Будут ли чувствовать себя в безопасности?

И вот, уже в третий раз на этой неделе между уроками я пробираюсь в учительскую и звоню Джону.

– Привет, Эми, – без каких-либо эмоций говорит он. В его голосе нет ни раздражения, ни удивления.

– Что ты будешь делать, если Джо укусит пчела? – строго вопрошаю я, опустив приветствие.

– Это вопрос на засыпку. У Джо нет аллергии на пчел, – отвечает он после короткой паузы.

Я хмурюсь. Хорошо это или плохо, но мне было бы приятнее, если бы он ответил неправильно.

– Но ему все равно при этом будет больно, – говорю я, не скрывая раздражения.

– Хорошо. Я приложу к месту укуса соду, а затем лед.

– Да… – Кивнув, говорю я и мучительно соображаю, что же поставит его в тупик. Спросить номер страховки Кори? Но я и сама вряд ли его вспомню. Там куча семерок.

– Все будет в порядке, Эми. Я готов к любым фокусам, которые они могут выкинуть.

– Они очень злы на тебя, – сообщаю я и понимаю, что это я на него зла. – И могут устроить тебе ад.

– Да. Я и сам какое-то время прятался за этой мыслью. Но это я построил стену между нами и только я могу ее разрушить.

– Возможно, ее уже не разрушить.

– Моя задача – попробовать. И кто знает… Может, в итоге всем будет хорошо.

Звенит звонок. Мой желудок издает громкое урчание. Я торопливо прощаюсь и бегу на следующий урок. Там меня пробивает пот, что само по себе настоящее чудо – школьная система кондиционирования, мне кажется, была разработана с единственной целью – заморозить подростков намертво, чтобы не допустить выделения у них даже минимальной дозы феромонов. Поздоровавшись с детьми и показав им задание, я делаю то, что, скорее всего, делают все библиотекари, когда подступает тревога: я составляю список.

Вот что случится с моими детьми, пока они будут находиться с безответственным и не заслуживающим доверия отцом:

• они начнут пить, курить и заниматься сексом;

• Кори забеременеет, а Джо подхватит герпес;

• Джон сделает всем, включая себя, одинаковые татуировки. Пока не придумала, какие;

• татуировки будут на шее;

• они поедут в какой-нибудь старый и раздолбанный парк развлечений, как фильме «Большой», дети там потеряются и останутся ночевать в картонных коробках с бездомными кошками и использованными героиновыми шприцами, пока я не приеду и не заберу их.

Вышеуказанное вполне может произойти, но гораздо хуже будет, если вместо этого у них все будет прекрасно. А у меня при этом – нет.

Лина – у которой, замечу, детей нет совсем – убеждает меня, что это «чудесная возможность», но я совсем не хочу оставаться без детей так надолго. Я не хочу неделю кататься по Европе на поезде, даже если бы удалось наскрести деньги на поездку. Я не хочу «открывать в себе» художника или гончара. Как у любой матери, у меня накопилась усталость, и я могла бы проспать два дня подряд. Но что делать потом? Пить три дня перед теликом? Заказывать пиццу и вино в картонной коробке? Неторопливо гулять по гипермаркету без списка покупок?

Я пытаюсь представить себе наш дом без детей и свой календарь без дел – это тошнотворная смесь чувств облегчения и одиночества. Вспоминаю прошлогодние длинные выходные, когда мои родители забрали детей на три дня и повезли их в Вашингтон смотреть музеи и памятники. День первый: я включила «Девочек Гилмор»[9], сделала двадцать циклов стирки, вычистила все поверхности в доме, собрала книжный шкаф из IKEA, прослушала пять часов подкастов для библиотекарей и связала шапочку для младенца. День два: проплакала перед холодильником. День третий: устроила «сюрприз», приехав к ним в Балтимор на день раньше запланированного срока. Стыдно вспомнить.

«У меня не просмотрено несколько серий любимых сериалов, – думаю я. – И, может, успею покрасить стены в кухне».

Я оглядываю класс – все заняты выполнением задания. Урок посвящен планированию, и ученики, уткнувшись в планшеты, составляют собственные планы. А, скорее всего, переписываются с кем-нибудь и параллельно делают школьный проект, цель которого – хоть как-то занять детей долгосрочной и запутанной задачей с весенних каникул и до лета. Его суть в том, что ученики с десятого по двенадцатый класс выбирают себе специализацию и первые полчаса каждого учебного дня посвящают ей. Это может быть все что угодно – от составления воображаемого учебного расписания по аналогии с университетским до написания «диплома» по выбранному профилю или участия в учебно-практических программах в городе. Если кто-то выбирает медицинский профиль, они должны разработать план, как оплатить обучение, как сбалансировать в своем учебном расписании все необходимые для получения квалификации предметы и не переборщить с нагрузкой в семестрах. Узнать, какие лабораторные занятия им потребуется посетить, сколько будут стоить учебники и в какие учебные секции они должны записаться. Потом они пишут курсовую объемом минимум десять страниц, посвященную вступительным экзаменам в мединститут, и, наконец, за неделю до начала лета начинают ходить тенью за каким-нибудь специалистом в выбранной сфере, чтобы тот дал им хорошую рекомендацию. От нее будет зависеть их оценка, на которую также влияют диплом и то, насколько качественно они составили расписание занятий и финансовый план. А оценивать их будут преподаватели, не занятые оценкой обычных выпускных экзаменов. Другими словами – я. А также школьные кураторы, преподаватели по спецдисциплинам, тренеры и даже медсестры. Свистать всех наверх!

На моем уроке ученики как раз сейчас делают нечто подобное, и некоторым из них оценки буду ставить я. А я хочу, чтобы они все получили пятерки и я могла гордиться собой. Поэтому я демонстративно медленно подхожу к доске, на которой написано количество дней до срока сдачи их работ. В классе повисает тревожная тишина, я стираю 15 и пишу 14. Осталось 14 дней до дедлайна. Затем с серьезным видом я пишу под этой цифрой:

Расписание занятий?

Финансовый план?

Диплом?

Рекомендация?

Многозначительно взглянув на класс, я оставляю этот грозный перечень говорить сам за себя. А сама достаю планшет и пишу Лине.

Эми: Я буду жить с тобой, когда дети уедут.

Лина: Нет.

Эми: Я серьезно.

Лина: Нет.

Эми: Будет классно. Я буду готовить нам ужины, мы можем пересмотреть все фильмы с Даниэлем Крейгом.

Лина: Мы это и так делаем каждую субботу.

Эми: Так зачем же нарушать традицию?

Лина: Тебе нужно начать жить своей жизнью.

Эми: Разве монахини не должны быть добрыми?

Лина: Не знаю, с чего ты это взяла.

Так. Значит, провести неделю с Линой не получится. Тогда поеду во Флориду к родителям. Проведу неделю под обжигающим солнцем Тампы и подумаю о том, бывает ли так, что ребенка подменили в роддоме, а он все равно выглядит, как родители, которые бесконечно смотрят новости по Fox News[10] на громкости, сопоставимой с отбойным молотком.

Мне нужно чем-то занять себя в предстоящую мне одинокую неделю. Кроме стирки. Чем-то значимым. У меня не было ни одной свободной недели с тех самых пор, как родились дети. Конечно, за последние пятнадцать лет во мне накопились неудовлетворенные желания. Или, другими словами, накопились долги перед собой. Я много чего откладывала на потом. Например, собственное образование.

Ага! Я могу продолжить обучение. Это уже что-то. Преподавательский состав, занятый на школьном проекте, получает ежегодно образовательные бонусы. Я могу использовать их и за неделю освоить новую компьютерную или учебную программу. Это позволит мне вернуться домой во всеоружии и, к примеру, отслеживать телефонную активность Кори и заставить Джо ежедневно до конца лета проводить время на улице.

Открываю сайт Американской библиотечной образовательной ассоциации и иду в раздел конференций и дополнительного образования. Она размечена характерным для библиотекаря способом: зеленым помечены образовательные мероприятия, а голубым – книги. Уже не в первый раз мне захотелось, чтобы эти две категории смешались на экране и обрели цвет морской волны.

Календарь загружается очень медленно. Если повезет, я смогу найти мероприятие недалеко, в Скрэнтоне, куда можно метнуться одним днем. Или еще лучше – онлайн-курс. Я смогу остаться дома, есть суп и учиться прямо в пижаме. Пожалуйста, пусть найдется дистанционный курс, который я еще не проходила.

Что я вижу:

О! Нью-Йорк.

Да! Достаточно близко, чтобы рвануть домой, если Джон с чем-то напортачит, и достаточно далеко, чтобы было похоже на настоящий отпуск. И в Нью-Йорке я не была с… с тех пор, как познакомилась с Джоном. Раньше я любила Нью-Йорк. Мы с Талией, соседкой по комнате в общежитии, при любой возможности садились в поезд и ночевали на диванах в непонятных отелях, а один раз, протанцевав где-то до четырех утра, – на бархатных креслах в лобби отеля St.Regis, наврав что-то только что заступившему на смену администратору.

Что мы только не делали в Нью-Йорке! Я и Джону-то не рассказывала о большей части своих приключений, не говоря уже о детях. При этом за последние пятнадцать лет я почти не вспоминала этот город. C тех пор, как я забеременела и родилась Корин. С тех пор, как мне до ужаса захотелось спокойной жизни в большом доме с красивой кухней, как у меня сейчас. Конечно, я не мечтала о том, чтобы мой муж вдруг исчез на три года и мне не хватало денег на детей, но в общем и целом такую жизнь я и хотела. Но не всегда. Много-много лет назад я жила громко, бурно, весело. Тогда я была другим человеком.

Захожу в сообщения. Сколько уже лет я не писала Талии? Последний раз – через год после ухода Джона, сразу после ее последнего повышения в журнале? В любом случае, это было очень давно. Даже стыдно.

Но я знаю, что она поймет. Когда мы вновь окажемся в одной комнате, все будет так, словно мы и не расставались. И так было всегда. Вдруг мне жутко захотелось снова ее увидеть. Посмотреть, какова она – жизнь без детей, мужей и одежды, купленной в гипермаркете заодно с зубной пастой и ежедневными прокладками. Пишу ей:

В ответ тишина. Потом точки, означающие, что она набирает сообщение. Потом снова тишина. Я начинаю нервничать. Она обиделась, что я так долго ей не писала? Или, может, она уже давно стерла мой номер? Пишу:

Снова эти точки. Так. Она прочитала сообщение…

Талия: Эми… ЭМИ!

Так, вроде это хороший знак.

Талия: ЭМИ БАЙЛЕР ТЫ КУДА ПРОПАЛА?

Я начинаю набивать извинение – была занята, жизнь, как у белки в колесе, и я потеряла ее с радаров…

Талия: Жить будешь со мной.

Я стерла все, что написала:

Эми: Правда?!?!??! У тебя точно хватит места?

Талия: Не могу говорить. На встрече. Позвони, как выдвинешься.

Осчастливленная, я пялюсь в планшет. Что ж, теперь мне не придется жить с какой-нибудь странной библиотекаршей из Айдахо, да еще и платить за это удовольствие двести долларов за ночь. Я смогу использовать суточные, если мне их выдадут, на еду. Или на напитки!

Эми: Здорово! Спасибо! Позвоню тебе.

Талия: Не пиши мне, я работаю.

Эми: Прости. Просто обрадовалась.

В ответ – ничего, ни точек, ни смайликов, ничего. Конец разговора. Я откладываю планшет, и меня начинает трясти от радости. Неужели все так просто устроилось? Может же моя жизнь хотя бы иногда складываться удачно? Короткая поездка в большой город, где я смогу пообщаться с коллегами – книжными фанатиками и увидеться с оторвой-подругой, свободной от семейных хлопот. И все это – вполне подъемно по деньгам. А мои дети при этом будут с бросившим их когда-то отцом. Это все правда или Вселенная подготовила для меня коварную ловушку?

Планшет мне подмигнул. Я разблокировала его и вижу новое сообщение от Талии. Ссылка на карту. Иду по ней и попадаю на здание в невероятно модном районе Бруклина. Там она живет. Вся карта истыкана флажками с названиями популярных мест. Бары, рестораны, про которые я читала в журналах, магазины, в том числе фермерских субпродуктов. Вот это да! Талия очень крута!

Планшет снова замигал, и я возвращаюсь в мессенджер. Талия в своей лаконичной манере решила парой слов сделать контрольный выстрел:

Я была бы не я, если бы не настояла, чтобы в рамках подготовки к первой неделе каникул Джон пришел к нам на семейный ужин. А поскольку я – это по-прежнему я, разве возможно обойтись без повестки предстоящего мероприятия?

Протокол предыдущей встречи: отсутствует

План на первую неделю лета:

Обсудить примерный распорядок дня, обязанности на неделю

Ожидания по поведению: Джо

Ожидания по поведению: Кори

Ожидания от родителя: Джон

Основные правила

Правила ежедневного общения

Практическое упражнение: использование эпипена[11], если случайно подавился арахисом

Вопросы, обсуждение которых откладывается на неопределенный срок:

Почему Джон оставил Эми?

Почему Джон вдруг решил вернуться?

Джон все еще любит Эми?

Когда у Эми снова будет секс?

Совершенно очевидно, я не планирую знакомить с этой повесткой остальных участников встречи.

Джон пришел на пятнадцать минут раньше, к чему я оказалась эмоционально не готова, но он уже стоит в дверях с ожидающим выражением лица. Я тоже смотрю на него. Он все еще красив – большой, широкий и уверенный. Меня захватывают воспоминания – его шутки на семейных ужинах, охота на покемонов в округе, игры в детский американский футбол, во время которого Кори каждый раз визжала, когда он делал вид, что перепутал Джо с мячиком. Его безукоризненная имитация выражения лица Даффи Дака.

– Где дети? – спросил он не голосом Даффи Дака.

– Вернутся домой где-то через полчаса, – отвечаю я. – Кори заканчивает писать курсовую, а Джо – на дебатах. Кори дождется его в школе и приведет домой.

– Я думал, дети уже будут дома.

– Ну, – говорю я, не испытывая никакой вины, – у детей напряженный график.

– Да, конечно. Я ушел с работы пораньше, хотел их увидеть.

– Это очень неожиданное желание.

Он ничего не говорит, но выглядит обиженно. Я пытаюсь проглотить гнев, но его присутствие в этом доме заводит меня, как звезду перед взрывом.

– Не поможешь мне? – спрашиваю я его тоном, максимально напоминающим нормальный. – Сейчас у нас стол служит временной подставкой для учебников. А нужно снова вернуть ему свое предназначение.

В дни, когда у детей нет кружков после школы, они приходят домой и делают уроки на противоположных сторонах обеденного стола на шесть персон. А поскольку Кори, устав от нудной алгебры, достигла высот в мастерстве отвлечения от уроков брата, мы соорудили между ними маленькую перегородку из двух склеенных картонок, которые когда-то служили им для презентации на школьной научной ярмарке. Поверх презентации на тему «Проводит ли картошка электричество?» Джо сделал визуальную карту своих школьных достижений, университетов, в которые он хочет поступить, и специальностей, про которые хочет разузнать побольше. Напоминаю: бедному ребенку всего двенадцать лет.

А поверх презентации на тему «Как измерить температуру разных цветов?» Кори приклеила фотографии актера из сериала «Стрела»[12] и Бенедикта Камбербэтча[13]. Мы зовем его просто Бэтч. И я не сильно против, чтобы с кухни, где я чаще всего бываю в это время суток, мне был виден только профиль Кори.

Джон смотрит на это все, удивленно подняв брови.

– Очень надеюсь, что это сторона Кори, – показывает он на полуобнаженное фото Стивена Амелла[14]. И хотя можно уверенно предположить, что Джо сохнет по Мейси Фезерс, которая немного старше и частенько обыгрывает его в шахматы, я позволяю себе поиздеваться над узостью мышления Джона.

– О! Ты волнуешься, что я позволяю твоему сыну гейские проявления? Ты что, его отвергнешь, если он станет геем? – насмешливо спрашиваю я.

Он краснеет, как и следовало ожидать.

– Прости. Ты права. Мне это неважно. Я просто нервничаю и говорю не то.

– И правильно нервничаешь. Ты поступил ужасно. И с кем? Со всеми нами. – Я обвожу жестом стол с перегородкой так, словно Бэтч – часть нашей семьи.

Джон вздыхает. Через какое-то время после его ухода мы стали общаться получше, но первые месяцы я ему регулярно звонила и оставляла на голосовой почте сообщения про то, какое он ничтожество, жалкий червяк, и даже говорила некоторые слова, которые слышала только в сериалах. Поэтому мой гнев вряд ли стал для него откровением.

– Видимо, ты заморозилась во времени.

– Не заморозилась! – негодующе возражаю я из оборонительной позиции. – Если заморозилась, то не во времени, а в месте. Я работала, заботилась о двух детях и жертвовала всем, что мне хотелось или было нужно, чтобы они могли ходить в хорошую школу, хорошо питаться и иметь хороший дом. Я научилась выживать на школьную зарплату, самостоятельно чинить унитаз, не вызывая сантехника, шить костюмы елизаветинской эпохи из отделочной тесьмы и одежды из секонд-хенда. Я научилась жить на кофе, покупать только на скидках и спать на работе. Я была вечно занята! – выпаливаю я и понимаю, что слишком завелась. – Вряд ли я заморозилась во времени, – добавляю уже более спокойно. Но уже осознаю, что слишком увлеклась.

Судя по виду Джона, он балансирует между чувством вины и раздражением. Каждый раз, когда я вижу у него такое выражение лица, я сдаюсь – оно словно говорит мне, что ему уже и так плохо и больше не надо подливать масла в огонь.

– Ну что же мне делать? – устало произносит он. – Я уже десять раз извинился перед тобой.

Конструктивного ответа у меня нет.

– «Вернись в прошлое, не оставляй нас на мели, не исчезай в Гонконге». Может, так? Не думал об этом? – говорю я, а сама продолжаю кипеть, но уже про себя: «А можешь вернуться еще дальше – за два года до этого. А потом, когда у тебя наступит кризис, проживи его со мной.

Он устало вздыхает. Он всегда в конце концов оказывается пострадавшей стороной, и сегодня все идет по проторенному пути.

– Я уже здесь, Эми. Может, пока мы ждем детей, не будем топтать друг другу мозоли?

Я игнорирую вопрос:

– Убери со стола, пожалуйста.

Он убирает. Я готовлю. За пять минут мы успели превратиться в подобие семейной пары с натянутыми отношениями. Это такое знакомое мне чувство! При этом мне очень грустно. Именно эти моменты совместной жизни я потеряла с уходом Джона. Три года я пыталась убедить себя, что они мне не нужны.

Режу базилик и чеснок для соуса песто. Салат осталось только заправить винным уксусом. Не самая высокая кухня, но и не привычный понедельничный замороженный ужин – жареный рис с овощами и китайские пельмени. Краем глаза вижу, что он накрывает на стол, без проблем обнаруживая в шкафу все, что нужно. Все осталось на своих местах. Кроме меня.

И зачем я хочу его впечатлить готовкой? Про что это все? – спрашиваю сама себя.

Пока закипает вода для спагетти, а в блендере шумно перемалывается песто, я вспоминаю, о чем мне нужно было поговорить с Джоном до того, как вернутся дети: о границах, которые они не должны нарушать. О правилах и параметрах.

– Джон?! – кричу я в направлении столовой. – Может, нам лучше сейчас обсудить с тобой правила на время вашего отдыха?

Только Джона в столовой больше нет. Я его нигде не вижу. Выключаю блендер и иду к входной двери. Он сидит на старом сером диване, обхватив руками голову. Рядом с ним лежит фотоальбом, который дети подарили мне на последнее Рождество, назвав «Хватит звать нас двойняшками». В нем – их снимки за целый год, в течение которого они занимались разными активностями – ныряли, выступали на публике, праздновали Хэллоуин, делали наши обычные воскресные буррито на завтрак в поварских колпаках.

Я встаю как вкопанная. За все годы нашего брака Джон плакал не больше трех или четырех раз. Он вырос в семье с жесткими ожиданиями по поводу мужских и женских ролей. Однажды он сказал мне, что ни разу не видел слез отца. Джон же плакал, когда родились наши дети, плакал по телефону, когда позвонил из Гонконга и сказал, что никогда не вернется. Тот разговор… Мы оба так сильно плакали, что с трудом произносили какие-то слова. Смысл их было не понять, да они и не были похожи на слова.

«Прости, – раз за разом повторял он. – Прости. Я должен. Я умираю».

Мозг так странно устроен, что во время кризиса он как бы отключается и выбирает из окружающего только то, что сможет перенести. И вот мой мозг выбрал слова «я умираю», и я тогда подумала: А, так вот в чем дело! Если умирает, то ладно. Он не уходит от меня, он просто умирает. Слава Богу. А то я уж было решила, что он от меня уходит.

А потом, конечно, мозг включается ровно настолько, чтобы внутрь пробралась одна рациональная мысль. Вообще-то он не умирает. Козел.

«Ты умираешь? Это жизнь со мной тебя убивает?» – спросила его я тогда.

«Что? – переспрашивал он раза три, потому что я слишком часто шмыгала носом. А то, что он никак не мог понять меня из-за всхлипываний, еще больше меня злило. А потом я миновала стадию гнева и погрузилась в боль и просто бесконечно твердила одно и то же. – Ты ужасный человек. Это ужасный поступок. Ты совершаешь ужасный, ужасный поступок».

В какой-то момент он повесил трубку, но я повторяла это заклинание месяцами – всем друзьям, кто соглашался слушать, моим родителям, его родителям, всем, за исключением двоих людей: Кори и Джо.

Я делаю глубокий, глубокий вдох и сажусь рядом с ним на диван.

– Джон, – тихо зову я и кладу руку ему на спину. Это привычное движение, которое осталось на уровне мышечной памяти. У меня не было намерения делать это. Дотронувшись до него, я уже сожалею об этом. – Все можно поправить. – Я имею в виду его отношения с детьми. Но перед глазами у меня в этот момент стоит обручальное кольцо, которое лежит сейчас в самом дальнем углу шкатулки с драгоценностями наверху, в моей спальне. Я так и не избавилась от него. Сказала себе, что оставлю на черный день. Который и так наступает каждый день последние три года.

Он смотрит на меня:

– Прошли годы. Четверть жизни Джо.

Я киваю. Боль меняет восприятие времени, превращает его в изнурительный путь, и мне кажется, что прошла половина моей.

– Но они не настроены ненавидеть тебя. Да, они озлоблены и, скорее всего, будут задавать реально трудные вопросы. Но они также хотят – отчаянно хотят, – чтобы ты все исправил.

Я говорю от имени детей, конечно. Я не говорю за себя. Ну, мне так кажется.

Он сокрушенно качает головой. Вечно у него нет никаких идей. Вечно он готов сдаться. Чувствую, как снова подступает гнев.

– Не иди на поводу у лени, Джон. Если ты не собираешься вложиться сейчас, не собираешься вкладываться в отношения, то просто уходи. Я не позволю тебе здесь остаться ни минуты. Если у тебя цель снова их разочаровать…

Или меня. Он качает головой:

– Конечно нет. Я просто… ужаснулся.

– Конечно. И я тоже. Но эти дети гораздо умнее нас. Они сразу поймут, что мы притворяемся. Если ты хочешь провести с ними неделю, а потом исчезнуть на три года, они враз это поймут. Они будут тебя мучить, подвергать проверкам. Раз за разом, пока не удостоверятся, что ты на самом деле хочешь быть с ними. Если не готов, просто не трать время.

– Я готов. Я хочу этого больше всего на свете. Не хочу тебя пугать, но мне нужны настоящие отношения с детьми. Я сейчас вице-президент и могу все лето работать дистанционно. Если будет что-то срочное, лететь до Чикаго совсем недалеко. В Гонконге я не нужен до сентября. И с годами у меня будет все больше свободы и автономии. Неделя с детьми может стать лишь началом… если ты не будешь возражать.

– Что? – От удивления я бледнею. Я начинаю трястись и паниковать. Он что, претендует на детей? Он хочет их похитить?

– Подожди, подожди, – останавливает он меня, увидев выражение моего лица. – Ты только что спросила меня, готов ли я к долгосрочной перспективе. Я отвечаю тебе, что готов. Не надо сейчас мысленно нанимать адвокатов и писать сценарий всей жизни.

Я делаю глубокий вдох и киваю. Конечно, он прав. Как же это возможно, что человек, с которым я уже столько лет не живу, все равно знает меня лучше всех в мире? И как же страшно знать ответ на этот вопрос.

– Они будут жить со мной, – говорю я больше для собственного спокойствия.

– Они будут жить с тобой, – кивает Джон. – Ты их мать. Я просто хочу… быть для них чуть лучшим отцом, чем был. – Я удивленно поднимаю брови. – Я просто хочу быть для них отцом, – поправляется Джон.

– Тогда я тебе помогу, – соглашаюсь я, хотя меня переполняет чувство несправедливости. Я помогу ему компенсировать ущерб, который он нанес детям. Хотя он нанес его и мне. – Но я не тебе помогу, – поясняю я. – Я помогу им.

А трусливая, надеющаяся, идиотская часть моего сердца шепчет сама себе, думая, что я не слышу: «А возможно, поможешь и себе».