– Итак, мы построили область решения, которая является замкнутым выпуклым многоугольником…
Девушка, стоящая у доски, повернулась к аудитории.
Сергеев в тысячу первый раз отметил детали ее внешности.
Тонкие ноги и руки соответствовали тонкому телу, с ними хорошо сочетался неразвитый задик. Маленькое личико имело пропорциональные черты и было почти красивым. Вся она создавала ощущение хрупкости, которое подчеркивал непропорционально большой бюст.
То ли стесняясь, то ли не умея подобрать бюстгальтер, девчонка затискивала свои богатства так, что они образовывали прямоугольный параллелепипед. Было непонятно, каким образом она сохраняет равновесие, не падая вперед.
– И что дальше, Настя? – спросил он.
– Дальше? Дальше. Дальше…
Студентка пожала тонкими плечами.
Крепко спрессованная, грудь даже не дрогнула.
– Дальше проводи линию целевой функции и ищи крайние точки, – не выдержал он. – Ты прекрасно умеешь все это делать.
Доцент Сергеев отвернулся от маленькой отличницы.
Девушек с приличной грудью в группе хватало.
Оставалось сожалеть, что высшая математика на этой специальности длится всего один семестр и он не увидит их в летней одежде.
Если Настя не осознавала достоинств и упаковывалась в посылочную коробку, то Алина под джемпер надевала идеальное бюстье, которое обрисовывало агрессивные округлости и намекало на что-то еще.
А Наташа не мерзла и носила блузку с открытым воротом. Ее выпуклости, выложенные напоказ, сверкали, как во времена Людовика.
Задержал взгляд на Наташиных бледных персях дольше, чем следовало, Сергеев почувствовал стыд.
В преддверии пятидесятилетия он уже вышел в тираж; ни молодость, ни просто зрелость не могли вернуться ни на миг.
Но студентки были молодыми, дразнили телами одногруппников и рикошетом поражали его.
Правда, неясным оставалось, осознают ли девицы реакцию доцента.
Да и сам он ничего плохого не делал, только рассматривал их украдкой, а этого никто не запрещал.
В конце концов, он был живым мужчиной, студентки не носили хиджабы и оставались общем достоянием.
– Владимир Иваныч… – раздался голос от доски.
– Что, Настя?
– Минимум целевой функции получается в точке «два, один».
– Правильно. Молодец, Настя. Теперь ищи максимум.
– А разве может быть сразу и минимум и максимум?
– Не сразу, а при разных значениях икс и игрек. Двигай линию.
– А как?
– Так, – ответил он. – Сама прекрасно знаешь, как.
Настя отошла от доски, словно взгляд издалека помогал решить задачу.
Справа – на первом ряду, около двери – сидела Марина.
У всех студентов имелись фамилии, но хороших – вроде Насти – или очень плохих – типа Алины или Наташи – Сергеев называл по именам.
Средних он не запоминал: они представляли сплошную серую массу.
А Марина оставалась Мариной, хотя не была ни хорошей, ни плохой.
Чтоб описать ее, у Сергеева – не филолога, а математика – не находилось слов.
Его внимание она привлекла на первой лекции, третьего сентября.
Девушка сидела вольно, сияла бедрами в колготках цвета здоровой кожи.
Прохаживаясь вдоль доски, Сергеев видел только гладкие Маринины коленки.
Но присев к столу, заметил белые трусики, сверкнувшие в недрах черной юбки.
Доцент быстро отвернулся, однако удар был нанесен, студентка запала в душу.
В основной массе первокурсники вели себя как школьники: шумели и веселились. Им казалось, что институт станет простым продолжением школы, где ожидают легкие строгости при неизменном попустительстве в финале.
Прозрение относительно новых бед ждало в декабре, но декабрь был далеко.
Несколько человек все-таки прозрели: сидели скромно, внимательно слушали, старательно писали конспекты.
Среди этих оказалась и Настя, хотя изначально Сергеев заметил ее параллелепипедную грудь, лишь потом констатировал редкое сочетание внешней формы и умственного совершенства.
А Марина не вписывалась ни в ту, ни в другую категорию.
Она не балбесничала с командой великовозрастных детей, но и не превратилась в сплошное внимание.
Существуя сама по себе, эта девушка делала вид, будто что-то пишет, и отстраненно глядела в сторону окна.
Во дворе корпуса росли рябины, среди веток шныряли пестрые птицы, клевали красные ягоды, перекрикивались звуками «тра-тра-тра-тра».
Но чтобы это рассмотреть с четвертого этажа, требовалось перегнуться через полуметровый подоконник. Сидя за столом, Марина могла видеть только небо – скучное и унылое, по-зимнему пустое.
Экстремали функционала Ферма – по которым распространяется свет согласно волновой теории – искривлены в анизотропных средах, в воздухе они прямые.
Однако студентка смотрела так, словно ее взгляд огибает препятствие.
Марина вообще не поддавалась сравнению с одногруппницами.
Ее лицо не было слишком взрослым, но на нем лежала печать пережитого. Такой не наблюдалось на чистых мордашках вчерашних школьниц, Насти или Алены.
Впрочем, в современных группах собирались студенты разных возрастов, кто-то поступал в институт после техникума.
Возможно, Марина была из таких, романтические туманы ее юности рассеялись. На окружающий мир она смотрела таким взглядом, точно ей все надоело и она не ждет ничего.
Одевалась она неплохо, но не казалась роскошной.
Когда-то обесцветившись, девушка не обновляла прическу, темные корни отросли сверх меры.
В отдельные моменты Марина чем-то напоминала Сергееву актрису Скарлетт Йоханссон в фильме, где та была такой же раздраенно-неухоженной.
Когда-то давно – в государственном университете, а не в этой «академии экономики и сервиса» – Сергеев любил работу и к себе относился иначе.
Читая лекции математикам, для собственного удовольствия он объяснял даже не входящие в программу полиномы Лежандра.
На студентов Сергеев тоже смотрел по-другому.
Он не просто помнил всех по именам и фамилиям, но по каждой группе составлял список в особой тетрадке – знал, кто как живет, к каждому студенту относился с корреляцией.
С городских, обласканных родителями, требовал по полной программе, иногородним, живущим в смрадном аду общежития, делал большие поблажки. Также жалел беременных, сирот, слабых здоровьем. Жалел всех вообще.
Доцент вел себя, как какой-нибудь Франциск Ассизский, светоч абстрактной благосклонности, и ему казалось, что только так и должен поступать преподаватель.
Увы, отданное добро не только не вернулось обещанной «сторицей», но вообще угасло в черных пустотах Вселенной.
Времена сменились, сменилось все вообще, причем в худшую сторону. Это родило иной взгляд на жизнь.
К студентам Сергеев стал равнодушен, видел в них не отдельных людей, а безликую массу, служащую источником средств к существованию.
Он забывал их, выходя из аудитории, не запоминал лиц, не узнавал в толпе и удивлялся, когда кто-то здоровался на улице.
Впрочем, на улицах он бывал редко: спустившись на парковку академии, садился в машину и сразу запирался изнутри, пешком никуда не ходил, даже в ближайший супермаркет ездил.
Он старался избегать ненужного общения, дома не отвечал на сигналы домофона, выключал сотовый, не выходил в соцсети.
Студенты из всех людей составляли категорию самых надоевших.
У той горстки, которая осталась небезразличной, Сергеев помнил только имена, подробностями жизни не интересовался.
Он не выяснял, чем дышат «в миру» умница Настя и красавица Наташа.
И относительно Марины, которая весь семестр ласкала взгляд, Сергеев тоже ничего не ведал.
Не знал даже, городская она или приезжая.
Это обуславливалось не личной метаморфозой кандидата физико-математических наук, «доцента ВАК» Владимира Ивановича Сергеева, а общей ситуацией, сведшей отношения между студентом и преподавателем к Марксовой схеме – где «Т» поменялось на «О», то есть «оценка», а «Д» осталось прежним.
–…Владимир Иваныч, максимум в точке «десять, семь»?
Настя заговорила вовремя, не дала слишком долго разглядывать Марину.
– Да… – вздохнув, Сергеев мельком взглянул на доску.
Задачи линейного программирования решались с помощью линейки, он не стал вникать в результат.
Умение решать не могло понадобиться Насте никогда, проверить ответ не мог никто, происходящее оставалось фарсом, и это понималось всеми.
Семестр утомил.
Год кончался, а пара тянулась бесконечно.
– Да, Настя, правильно. Молодец, – ответил он, попытавшись вложить в голос все остатки доброжелательности. – Молодец, как всегда. Можешь садиться.
Покачиваясь под массой бюста, девушка, вернулась на место.
– Ну что ж, – подытожил Сергеев, проводив ее глазами. – Сегодня последнее занятие. Настя работой на практике заработала «пятерку». На экзамен ей остается только принести зачетку. Или подойти ко мне в любой день, я отмечу в блокноте, потом перенесу в ведомость.
– Владимир Иваныч, а прямо сейчас можно? – пискнула Настя. – Зачетка у меня с собой.
– Можно все, что не запрещено законом, – он покривился, невольно подумав о самом себе. – Давай, поставлю.
Девчонка просияла так, будто доцент собрался завещать ей алмазную трубку в ЮАР, а не поставить ничего не стоящее «отлично» за упрощенный курс высшей математики.
– Будет тебе, Настя, хорошая примета, – сказал Сергеев.
– Какая? – меланхолично спросила Алина, поправив полуголую грудь.
– Первая «пятерка» по математике. Это хорошо. А вот первый зачет по физкультуре – плохо.
Никто не засмеялся.
Современные студенты ничего не понимали в жизни, их уделом был убогий «Инстаграм».
Расписываясь в зачетной книжке, Сергеев отклонился от стола: Настя стояла с противоположной стороны, нависла всей своей грудью, обдавала ароматами молодости и будущего.
От этих ощущений стало пусто на душе. Что-то такое, конечно, в его жизни было – но так давно, что и не было вовсе.
Во всяком случае, это предназначалось не ему, а какому-то неизвестному парню – которого доцент ненавидел до такой степени, что выбросил бы из окна головой об асфальт.
– А в блокнот, Владимир Иванович? – напомнила она, когда он поставил усталую подпись и подтолкнул зачетку от себя. – Забудете!
– Тебя, Настя, я не забуду, – возразил Сергеев, взглянув снизу вверх. – Можешь не волноваться.
Аудитория молчала.
Стихли волны громкого шепота и писки мобильных телефонов.
Эти первокурсники еще не знали, что будет дальше.
Но уже знали, что ничего хорошего не будет.
Эра школьного благодушия стремительно утекла в канализационный слив.
– Кроме Насти, «автоматы» получают…
Он посмотрел в свою рабочую ведомость – распечатанную экселевскую таблицу с сеткой дат, полной отметок об активности – и прочитал фамилии студентов, освобожденных от экзамена.
– А кто автомата не получил? – прозвучал безымянный голос с галерки. – Им что делать?
– Учить и сдавать, – Сергеев нехорошо улыбнулся. – Будет одна консультация, учебная часть вывесит расписание. Остальное – на экзамене. Вопросы я составил давно, передавал на флешке для всех. Передавал, Ализа?
– Передавали, – кивнула староста. – Я им сказала, чтобы подходили ко мне, я скину. Никто еще не пошевелился.
Это девушке с маленькой грудью и большими глазами родители дали татарский вариант имени из страны чудес.
Но она была симпатичнее, чем ослоумствующая англичанка.
– Но Владимир Иванович! – продолжал парень. – Я ничего не понимаю в математике. Я бы хотел…
– То, что не понимаете – это ваши проблемы, – жестко перебил Сергеев. – Я еще на первой лекции предупредил, что школьные времена кончены. Ваши знания нужны только вам. Я и так знаю слишком много для счастливой жизни.
– Но я…
– А будете выступать – вам же будет хуже. Не выводите меня из себя. Еще одно слово, и я удвою список экзаменационных вопросов. Любопытно будет взглянуть, как вас за это поблагодарит группа.
Тишина стала лабораторной.
Доцент поднялся из-за стола.
С высоты роста студенты казались ничтожными, он в самом деле готов был стереть их в порошок.
– Еще вопросы?
– Владимир Иваныч, а у меня «плюсики» есть? – спросила Марина.
Настырный бездельник взбесил преподавателя, это видели все, наглость девушки поражала.
Впрочем, то была не наглость, а высшая степень безразличия к миру, игнорирование закона самосохранения.
Сергееву стало смешно, злость отпустила.
– У вас… – он сделал вид, будто смотрит свой листок, хотя в том не было нужды. – Нет ни одного. Будете сдавать экзамен.
Студентов, которые проявляли интерес к математике, доцент называл на «ты».
Остальных он априорно дистанцировал методом обращения, не предвещающим хорошего.
– А можно мне сейчас к доске выйти?
Марина взглянула прямо, переставила под столом ноги.
Колени блеснули почти скромно.
– Можно, – Сергеев кивнул. – Но в этом нет никакого смысла. Один «плюс» роли не сыграет.
– А вдруг я решу задачу так хорошо, что вы сразу ко мне проникнетесь и поставите пять за один выход к доске?
Группа захохотала.
Очевидно, знания этой студентки были одинаковы по всем предметам.
– Это нереально, – ответил Сергеев. – Но если вы настаиваете…
Маринины шансы на успех равнялись нулю.
То, что доцент целый семестр любовался ее ногами, ничего не значило.
Согласно учебной нагрузке, он читал лекции и вел практические занятия по высшей математике в четырнадцати группах двух первых курсов шарашкиной «академии».
Из четырехсот двадцати студентов восемьдесят процентов составляли девицы, у половины были красивые ноги, половина половины позволяла ими полюбоваться. Восемьдесят четыре пары ног составляли репрезентативную выборку.
Янины, конечно, были красивее прочих, но красота ласкала глаз, ничего не давая телу.
Франциск умер с обесцениванием доцентской зарплаты.
Но Сергеев относился ко всем с равной степенью индифферентности.
А иногда – особенно в конце семестра, когда прецедент уже ничего не решал – не упускал возможность продемонстрировать напускное благодушие.
– Давайте на спор, – продолжил он. – Вы решаете задачу – одну эту задачу и больше ничего, но только без моей подсказки, а сами. И я вам ставлю «пять». Прямо сейчас – как Насте. И высшую математику вы забудете, как страшный сон. Все свидетели, я никогда не вру.
– А если не решаю?
– Если не решаете – на «нет» и вопросов нет, один ответ.
Пожав плечами, Марина вылезла из-за стола.
Искоса взглянув искоса на ее сияющие бедра, Сергеев взял растрепанную книгу Кремера и принялся диктовать условие задачи:
– Целевая функция задается…
Он читал автоматически, а сам в очередной раз завидовал преподавателям-женщинам, чья зависимость от экстерьерных характеристик студентов была не столь сильной.
Досада на то, что эти ноги он никогда не рассмотрит как следует, увеличивала общую досаду на жизнь, которая прошла слишком быстро.
Пятнадцать минут, оставшиеся до конца пары, Марина молча чертила мелом непонятные значки.
Она не знала ничего; впрочем, в том сомнений не было изначально.
– Ну все, – сказал Сергеев, взглянув на часы. – Караул устал. До встречи на экзамене.
Девица переминалась у доски, словно ждала озарения свыше.
– А вы, Марина, не представляю, как будете сдавать, – добавил он.
Она пожала плечами, двумя руками поправила неухоженные волосы.
Серый джемпер пополз вверх, над краем черной юбки показался живот: белый, чуть припухлый, с вертикальной ложбинкой через пупок.
Такие детали встречались не у девушек, а у молодых, еще не разъевшихся женщин.
Это тоже предназначалось не ему, от сознания факта расхотелось жить.
Аудиторные «пары» назывались по старинке, на самом деле парами не были, тянулись без перерыва полтора часа. Звонков тоже не давали, за временем следил преподаватель. Конец занятий определялся моментом, когда он начнет сворачиваться.
Захлопнув зеленый учебник с отваливающимся корешком, Сергеев сложил материалы в портфель.
Последняя пара курса была хороша тем, что не приходилось тратить двух минут у доски на выписывание номеров для домашней работы.
Кивнув всем вместе и никому по отдельности, он вышел из аудитории вперед студентов и быстро – чтобы кто-нибудь не пристал с ненужными вопросами – зашагал к лестнице.