2005
Текущий к Дону Хопёр
Минувшее лето выдалось безразмерным. Сентябрь был теплым, ясным и без дождливых дней – обычное лето перетекло в бабье. Сушь приглушила осенние краски, местами листва на деревьях не желтела, а жухла. Долго летели на серебристых нитях осенние паучки, шорох в лесу вызывала даже бегущая мышь, местами сушь, как в 72-м году, вызвала возгоранье торфяников.
О летних днях приятно вспоминать, когда на дворе слякотно, когда лужи застекляются льдом и вот-вот полетят белые мухи. В сентябре посчастливилось мне побывать на Хопре, который очень люблю, по которому не раз плавал, но всегда хочется видеть Хопёр еще и еще – это одна из самых красивых рек Юго-Восточной России. Длина ее тысяча с небольшим километров. Потомок ледниковых вод, Хопёр течет по равнине, все время петляя, и почти в три раза превышает прямую линию от истока в Пензенской области до устья Дона.
Неспешная река.
Я знаю реку в среднем ее течении, где расположен недавно справивший семидесятилетие Хопёрский заповедник. Это место считают наиболее живописным на везде не скучной реке. Хопёр течет тут медленно, окаймленный пойменными лесами. Правый берег крутой, весной вода его моет, обнажая коренья деревьев. Время от времени дубы, клены, вязы и громадные (видел такие лишь на Юконе) тополя с серебристой изнанкой листьев падают в реку и лежат в ней годами, заставляя лодочников помнить об опасности наскочить на корягу. А левый берег низок, болотист, с ольховником, непролазной чащей подлеска и плотных высоких трав. На правом берегу в обрывах видишь норки птичек-береговушек, на левом – бобровые лазы и пеньки «подрубленных» зверями деревьев. А глубже, в пойменных зарослях встретишь колонию цапель, редкое по нынешним временам и громадное гнездо белохвостых орланов. В подлеске прячутся олени, проходят незримыми тропами волки, у самой воды увидишь следы енотовидных собак. И живет тут таинственный древний зверек, «водяной крот» – выхухоль. Для спасения выхухоли и создан был заповедник. С этой же целью создавался заповедник в мещерском краю у Оки. Выхухоли законом природы, как видно, суждено вымирать – везде численность ее убывает. Но роль заповедников за эти годы возросла и умножилась. Охраняемые территории стали последним прибежищем лесной живности, повсюду человеком теснимой и истребляемой.
Помню, в Воронежском заповеднике на вопрос, чем отличается он от заповедника на Хопре, директор Николай Николаевич Цесаркин сказал: «Воронежский заповедник – это опера, он строг, местами скучен, а Хопёрский уподобил бы я оперетте – веселый, живописный, в нем больше воды и живности тоже».
Мы плыли по Хопру, когда по берегам уже виднелись красновато-ржавые пятна вязов, жидкая предосенняя зелень ясеней. Вода в Хопре была тихой, зеркально-чистой. Переплывавший русло выводок кабанов нашей лодки нисколько не испугался. А потом реку неторопливо переплыл лось.
В небе, набирая кругами синюю высоту, летал орлан. Что видел он сверху? Светлую, шириной примерно в сто метров, ленту воды, степь за лесом правого берега, а по левой, низменной стороне – речные старицы и блюдца озер. В этих местах Хопёр ведет себя особенно вольно. Сверкающие летом на солнце озера (их тут около восьми сотен) во время паводка сливаются в одно общее море, оставляя лишь островки суши, на которых спасаются звери. Тут делают остановки весной летящие с юга на север птицы, а в недоступных для человека местах остаются прилетные журавли.
Однажды с лесником Егором Ивановичем Кириченко с бугорка у кордона мы наблюдали в низине, как еще глупая молодая лиса подбиралась к стайке голенастых и всегда чутких птиц. Нам было видно: журавли лису заметили и были уже начеку. Когда лиса, пластаясь по земле, подобралась уже близко, взлетели. «Вот дуреха, кого собралась обмануть!» – смеялся Егор Иваныч. А вечером ту же лисицу мышиным писком мы выманили из лесу на опушку – подбежала к самой машине, не боясь даже зажженного фонаря.
Егор Иваныч когда-то служил в авиации стрелком-радистом. «Но что-то стал заикаться. Какой из заики радист – ушел я шофером к геологам. Они много нашукали разных металлов, а я – радикулит. И вот теперь – в заповеднике». Однажды, подъезжая к кордону, я увидел Егора Иваныча стоящим на стогу сена в одних трусах и с биноклем. «Егор Иваныч!..» Но друг мой, не отрывая бинокля от глаз, только махнул рукой – погоди! Потом он съехал наземь со стога, как съезжают мальчишки со снежной горки. «Понимаешь, Машу (жену) в деревню послал за бутылкой, но что-то долго она там ходит…» Веселый и добрый был человек.
На этот раз не увидел я ни Егора Иваныча, ни кордона, где во дворе когда-то ходили куры, индюшки, гуси и где в половодье на припеке собиралась прорва ужей. Памятником всему, что было, стояли в высокой траве лишь покосившиеся ворота, да еще дятел упорно долбил трухлявый ольховый ствол, под которым мы сиживали с милым, веселым хохлом. Умер Егор Иваныч.
Плывем дальше. Как и на всякой реке, есть тут места неглубокие, с быстриной, а есть и широкие бездонные плесы – прибежище местных лещей до пяти килограммов весом. Есть в Хопре и крупные щуки, и тучные сазаны. Сома поймали однажды в восемьдесят с лишком килограммов. И есть, конечно, тут окунь, плотва, язи. Пишут: было когда-то рыбы в Хопре немерено – «возами шла на продажу». Особенно славились местные сазаны. Михаил Александрович Шолохов, завзятый охотник и рыболов, любил ловить сазанов, но ловил не в Дону, а специально приезжал на Хопёр, становился лагерем вблизи теперь исчезнувшего хуторка. Об этих семейных вылазках на Хопёр рассказывал мне сын Шолохова Михаил Михайлович. «Самым завзятым рыболовом в команде была мать. Если не позовут к завтраку, утреннюю зарю могла растянуть до обеда. Отец лишнего ловить не любил, но однажды за утро вытащил из Хопра дюжину сазанов. И крупных. Рекордная его добыча – сазан в двадцать пять килограммов».
Есть на Хопре новость. Появился тут травоядный гигант – толстолоб. Дальневосточная эта рыба завезена была в водоемы с буйной растительностью и нигде, кроме Каракумского канала, не нерестилась. Еда ее – всякая мягкая зелень воды. Растет быстро, и к осени, перед залеганием в ямы, вегетарианец набирает изрядно жира. Как попали эти рыбы в Хопёр, неизвестно. Считают – с весенними водами из прудовых хозяйств. По всем законам толстолобы в этой реке не должны размножаться. Ихтиологи на этом настаивают. Но рыбаки возражают: откуда ж рыбешки с палец, с ладошку? Крупные рыбы держатся стаями у поверхности и своими набегами пугают на ямах робких лещей и «смущают всякую рыбу».
Те самые толстолобы.
Ловить толстолоба удочкой очень непросто, но приспосабливаются. Для наживки опробованы пучки водорослей, листики клевера, ломтики огурцов, помидоров, всякие каши. Надежнее всего оказался горох – пареный и зеленый. На крючке большие, до двадцати килограммов, рыбы ведут себя буйно – рвут лески, ломают удилища. «Непутевая рыба», – сказал бывалый здешний удильщик.
Мы с воронежским другом Александром Елецких даже не попробовали покуситься на толстолоба, но попросили здешнего лесника Александра Викторовича Дорошенко попытаться поймать хотя бы одного – нам для съемки. Представьте себе, поймал! Ночь сидел на Хопре, а утром нас разбудил: «Идемте к реке – на кукане ожидают вас толстолобы». Ну, конечно, мы, как звери, накинулись на эту готовую опрокинуть нас в лодке добычу…
Доплыли по Хопру мы до славного «Нью-Хопёрска», то есть до Новохопёрска, бывшего когда-то большой станицей, куда с Дона приплывали баржи и пассажирские катера. Тут у Хопра правый берег возвышается, как гора. Поднимаясь с лесником по тропе лесом, высоту берега мы почувствовали. Внизу, в синевших и тронутых желтизною лесах, светлела лента Хопра, небольшая лодка виднелась комариком на воде. Тишина была оглушительной. Летевшая с высокого берега сойка, увидев нас, уронила желудь, и мы видели, как по воде побежали круги. Неторопливо и тихо Хопёр утекал к Дону.
• Фото автора. 3 ноября 2005 г.
Дела семейные
Нас умиляют животные, у которых наблюдаем упорядоченную семейную жизнь, кажется, в ней присутствует то, что в человеческих отношениях называют моралью. Увы, животные существуют по своим разнообразным законам, продиктованным не моралью, а целесообразностью выживания каждого вида в привычных условиях. И чаще мы видим ситуацию, когда самец с окончанием брачных встреч никакого участия в судьбе потомства не принимает. Характерный пример – медведи. Тут дело доходит даже до каннибализма. Взрослый медведь, встретив весной медведицу с медвежатами, норовит задавить малышей и сожрать. Мать таких встреч избегает и отчаянно малышей защищает, если нападение все-таки состоялось. Любопытно, что самец может быть малышам и отцом, им неведомым. То же самое наблюдается у леопардов. А сильный лев, посягнувший на жизнь самца в своеобразной семье (прайде) сородичей, убив соперника-льва, убивает и малышей. И львицы покорно принимают нового повелителя. У слонов самка выращивает малыша без отца. Почуяв беременность, она покидает возлюбленного и возвращается в материнскую группу, где самцов нет. Но воспитывать слоненка ей помогают «тетушки».
Не участвуют в воспитании детворы самцы гаремных животных, например, оленей, где самый сильный удерживает возле себя нескольких самок, все заботы ложатся на матерей. То же самое – у морских котиков. Рожденный детеныш оказывается в большом стаде молодняка. Уплывающая кормиться в океан мать в этом галдящем сообществе по голосу находит своего сосунка. Самки, участвующие в брачных игрищах тетеревов, глухарей, перепелов, коростелей, удаляются после них к гнездам, и птенцы вырастают только при материнской заботе. Этот порядок является законным для многих птиц.
Но есть животные, заключающие брачный союз на сезон выведенья птенцов. Тут токования выявляют способности к семейной жизни каждого из партнеров. Ритуальные подношенья подруге еды – рыбок, лягушек, жуков или даже просто палочек – у некоторых птиц выявляют готовность самца к воспитанью потомства. Результат смотрин иногда заканчивается синхронным криком, означающим заключение нерушимого союза семейной жизни по крайней мере до возмужанья потомства. Этот «торжествующий крик любви» хорошо наблюдается у журавлей.
Образцовые семьянины – верность на всю птичью жизнь.
Исключительно важное значение имеет он у пингвинов. Императорские пингвины в Антарктиде выводят птенцов в экстремальных условиях – на льдине при морозах пятьдесят градусов и сильном ветре. Продолжение рода у этих прекрасных бескрылых созданий возможно только при верности друг другу в супружеской паре, когда одна птица на много дней уходит кормиться к воде за десять и более километров и непременно возвращается к партнеру, чтобы сменить его на родительском посту сбереженья потомства.
Как действует этот союз, я несколько раз наблюдал и в колонии цапель. Гнездо у птиц построено кое-как. Но никогда, ни на минуту оно не остается без присмотра. Цапля с него взлетит, только когда с охоты к гнезду возвращается другой родитель. У некоторых видов цапель дело доходит до ритуала «сдал-принял гнездо» – одна из птиц передает другой в клюве веточку. Только по приеме этого «документа» второй родитель может лететь.
Совместное воспитанье потомства характерно для многих животных, особенно тех, кому непросто добывать корм. Вместе кормят птенцов многие хищные птицы – орлы, ястребы, соколы. Сбиваясь с ног, парой кормят птенцов и мелкие летуны – скворцы, воробьи, соловьи, дрозды, ласточки. У крупных хищников наблюдается «матриархат». Дело отца – приносить корм, отдавать его самке, и она уже делит его меж птенцами или съедает сама.
Крупные долгоживущие птицы тяготеют друг к другу. И хотя на зимовку (проверено радиослежением) улетают иногда порознь и часто разными путями, родное гнездо весною заставляет их встретиться, и совместная жизнь продолжается. При избытке корма некоторые птицы, например зимородки, заводят две-три семьи и, неустанно охотясь, помогают подругам «поставить на ноги» малышей. И никаких «моральных» проблем не возникает. Такой порядок вещей для этого вида животных выгоден.
Семейный союз на время воспитанья потомства наблюдается и у крупных животных. В Африке на глаза постоянно попадаются кабаны-бородавочники и члены всего семейства: мать – впереди, малыши – цепочкой – за нею, и строй замыкает папаша. Его дело следить: не отстал ли кто-либо и нет ли опасности. Все члены семьи не теряют друг друга из виду благодаря прутикам длинных, поднятых вверх, как антенны, хвостов. При опасности семья стремится к убежищу, вырытому в земле. Мамаша и малыши катятся вниз рылом вперед, а папаша пятится задом, выставляя наружу хорошо вооруженное рыло – попробуй сунься!
Особые случаи. Отсутствие семьи и лишь частичную заботу о потомстве демонстрирует нам множество видов кукушек, кладущих яйца в чужие гнезда. У большинства рыб заботы о потомстве либо нет совершенно, либо она ограничена лишь краткосрочной заботой (охрана икры и мальков сомами, забота о кладках икры у лососей). Большинство же рыб обеспечивают сохраненье потомства сверхобильным отложеньем икры – кто-нибудь выживет! Рекордсменами в таком воспроизводстве себе подобных являются огромная неуклюжая рыба-луна и треска.
Но есть и у рыб исключенья. Африканская тиляпия три-четыре десятка икринок инкубирует в своем объемистом рту, а потом все в тот же рот при опасности собирает в первые дни их жизни мальков. А рыба колюшка строит гнездо для икринок, причем делает это самец.
Иногда семейные отношенья принимают курьезные формы. В Африке я много снимал колоритных птиц-носорогов. Они небоязливо садятся на спинки стульев в придорожных харчевнях, у нашего лагеря в Ботсване носороги дежурили с восходом солнца, ожидая подачек возле костра. Свое же гнездо и обитателей в нем эти птицы ревниво оберегают. Подругу, сидящую в дупле на кладке яиц, самец замуровывает, оставляя в летке отверстие для передачи пищи. И затворница, наверное, удивилась бы, если б супруг забыл ее как следует огородить от опасностей.
Там же, в Африке, у самых крупных на земле птиц – страусов семейная жизнь тоже очень своеобразна. Яйца в общее гнездо на земле кладут сразу несколько самок, а насиживает, чередуясь с самцом, только одна. Бурого оперения птица, положив на землю перед собой шею (отсюда легенда: «прячет голову в песок»), сидит днем, поскольку менее заметна, чем одетый в черное самец, а он на гнезде сидит ночью. Еще одна неожиданность – воспитанье птенцов. Их водит папаша либо кто-то другой из «мужчин». И права на это добиваются в совсем не ритуальных сраженьях. Происходит это потому, что сохранить выводок в саванне, где много всякого рода хищников, может только сильная, нетрусливая птица. В Калахари мы столкнулись с таким вожаком, когда вышли из машины проветриться. Страус бросился к нам с безрассудной отвагой. И первым пострадал бы член экспедиции орнитолог, профессор Владимир Галушин. Но преградила путь разъяренному страусу проволочная ограда дороги. Страусят мы не видели, но явно они были где-нибудь рядом, и судьба их беспокоила ревностного охранника-воспитателя.
И, наконец, скажем о животных, у которых семейные отношенья похожи на человеческие. Супруги сохраняют верность друг другу не только в сезон размноженья, а всю жизнь – ревнуют, сокрушаются, если теряют партнера. К таким животным, как ни странно, относятся волки (их потомки собаки качества семьянинов утратили). Однажды выбрав друг друга на ристалище, где волки-самцы состязаются в беге (а иногда в дело пускают и зубы), волк и волчица сохраняют семейные узы всю жизнь. Я знаю случай, когда волчица рвала мясо для своего уже «съевшего зубы» более старого друга – волк жертву умело гнал в нужное место, а волчица ее приканчивала. Привязаны на всю жизнь друг к другу галки, долгоживущие гуси и лебеди, о чем расскажем особо.
И в заключенье беседы коротко о птице, которая занимает орнитологов уже лет тридцать. Живет она на затерянном в океане к востоку от Австралии острове Новая Каледония. Местным туземцам эта красивая серебристо-белая, с большими пестрыми крыльями птица своим поведеньем известна давно. Европейские орнитологи обратили на кагу (название птицы) вниманье, когда на острове этих птиц осталось всего шесть десятков. Повинны в убыли колонисты, поселившиеся в Каледонии вместе с собаками, свиньями, кошками. До этого никаких врагов у славных кагу не было, и летать они разучились. Это обернулось бедой.
Как водится, начали кагу спасать, и сейчас численность птиц достигла пяти сотен. Привлекла внимание орнитологов особенная социальная организация этих пернатых, и сейчас кагу в животном мире называют образцовыми семьянинами. Всю жизнь (до сорока лет) семейная пара спаяна в крепкий союз – ни размолвок, ни ссор, ни измен. Один раз в год насиживают поочередно одно яйцо. А птенца начинают кормить сразу несколько птиц. Когда их пометили, то обнаружили: это более ранние дети все тех же родителей. Взрослеют они лишь в девять лет, а до этого помогают выхаживать младших сестер и братьев. Такое поведение замечено было и у других птиц, но лишь на короткое время. А тут – девять лет! Образцовым семьянином названа кагу вполне заслуженно.
• Фото из архива В. Пескова. 1 декабря 2005 г.