Святая Русь не имеет четко выдержанной государственной принадлежности. Это не столица и не глушь. Это пространство без твердо установленных границ.
Святая Русь – земляная чаша, в которую налито вино Причастия. Стенки чаши хранят вино Истины.
Святая Русь одновременно припоминание Изначалья, Творения, рая на земле и стремление к Новой земле, Новому небу и новому раю.
Святая Русь представляет собой страну-идею, страну-мечту, в то же время мечту, уже отчасти осуществившуюся, пусть пока еще не до конца. Она задержалась в своем превращении из состояния «земля и люди» в состояние Новой Палестины, населенной народом чистым, без конца исторгающим святых из лона своего.
Святая Русь есть сопряжение смолистой, выдержанной русскости, твердо стоящей на земле, и христианской святости – светлой, воздушной. На земле эта святость задерживается разве что из сострадания к непросвещенности народов христианством и затопления общества грехом.
Святая Русь может отодвигать свои рубежи, даруя соседям просвещение в восточнохристианском ключе, и сжиматься, сосредоточиваться в «остров» на малом пространстве, когда натиск снаружи слишком силен и волны внешней ярости непрерывно бьют в стены светлого града. Она дышит, то сжимаясь, то расширяясь.
Святая Русь чиста, но окружена кольцом «фронтов» и держит границы, боясь осквернения.
О Святой Руси на Руси земной, державной, встающей на путь Царства, заговорили в XVI веке. Но уже тогда книжные люди, церковная иерархия, правители держали в умах своих нечто существующее, ширящееся, развивающееся. Притом существующее не со времен древнекиевских, почти забытых, а с относительно недавних пор.
Это необычное время, перевернувшее судьбу Руси и давшее ей высокое назначение, началось в XIV веке, в келейке преподобного Сергия Радонежского. Лучи молитвенного сосредоточения и самоотверженного отдания личности Богу разлетались по Руси сначала от горы Маковец, потом от жилищ учеников Сергия и соработников его, принадлежащих той же эпохе: Стефана Пермского, Димитрия Прилуцкого, Саввы Звенигородского, Авраамия Чухломского, Нила Столобенского, Кирилла Белозерского, Германа, Савватия и Зосимы Соловецких, Пафнутия Боровского… да целого сонма граждан Небесного града.
Монастырской святостью Русь просветилась. На карте ее словно бы образовалась сеть из нитей, узлов, звезд и перекрестков христианской святости, бежавшей богатства и простертой перед Богом в тревогах о спасении души. Словно бы на скудную, серую, едва отвоеванную у леса почву положили светящуюся сеть.
Сеть света проступила на русском пространстве в период скверны и тягот. Породила ее Русь Владимирская, истерзанная Ордой и междукняжескими усобицами, нищая, залитая кровью, запачкавшая одежды пеплом от больших пожаров.
Когда Русь Владимирская легла на сон, ее заменила Русь Московская, державная, обернувшаяся Царством. И этому Царству, всему его существованию, придавало смысл наследие владимирских времен, а именно Святая Русь, сеть света. Из Руси Московской, царственной, вышла Россия.
Итак, во времени и пространстве жизни земной Святая Русь – это Русь Владимирская и в какой-то степени Русь Московская.
Современный историк Д. М. Михайлович писал об этом пусть и весьма категорично, но в целом справедливо: «Россия вышла из кельи Сергия Радонежского и дубового кремля Ивана Калиты. В какой-то степени – из Золотых врат владимирских. И конечно же, из жаркого дня на широком поле у слияния Дона и Непрядвы. Но не из Софии киевской. Россия – дитя Ростово-Суздальской Руси, иначе говоря, Северо-Восточной окраины Империи Рюриковичей. Да, конечно же, святая Ольга и святой Владимир – родные русским. Через них и через киевский портал христианство широким потоком полилось на Русь – на всю Русь, не выбирая, где там в XX веке пройдет очередная случайная граница между разновидностями восточных славян. Да, конечно, вся история Древней Руси, то есть Руси домонгольской – принадлежность истории России в качестве глубинных корней ее бытия. Да, конечно, в юной России XV–XVI веков превосходно знали древнерусскую литературу, в значительной мере южно- или западнорусскую по происхождению. Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Илариона Киевского, Кирилла Туровского, “мужей чюдных” из Киево-Печерского монастыря почитали своими. Да, древние былины, “Повесть временных лет”, “Слово о Законе и Благодати”, “Сказание о полку Игореве” для великой хоромины России, строящейся из малых теремков удельной эпохи, стали камнями духовными, уложенными в фундамент… Всё так. Нет ни малейшей причины отказываться от этого, как сейчас говорят, культурно-исторического наследства. И всё же столичная Русь древнекиевских времен, Русь Южная, Русь, выросшая из симбиоза полян, древлян, кривичей с варягами, – страна в целом гораздо менее родная для России, чем окраинный ее регион: Ростово-Суздальская, позднее Владимирская земля. И многие национальные стереотипы русского народа, а вместе с тем многие особенности российского государственного строя – плод владимирской эпохи и Владимирской Руси, а Русь Киевская всему этому – хоть и не чужая, но все же, что называется, “дальняя родня”. Если сравнивать это с семьей, то Владимир-Залесский Москве – отец, Новгород – дед, Константинополь – прадед, а Киев – двоюродный дядя. Не чужое, родное – всё, включая и Софию киевскую, и былинных богатырей, и Владимира Мономаха, но чуть подальше торной дороги»[1].
Но и Орда Руси не родная, что бы ни утверждали евразийцы.
В исторической публицистике, а порой даже в исторической науке встречается утверждение: «Русское самодержавие – наследие Орды!» Кто-то говорит об этом с брезгливостью, кто-то – с гордостью, но вне зависимости от субъекта высказывания суть его неверна.
Орда в принципе не могла дать Руси примеров автократического правления, поскольку ее государственный порядок строился на родовом праве, не говоря уже о совершенно чуждой для Руси конфессиональной составляющей. Точно так же самодержавие, то есть сильный, прочный автократизм не мог вырасти из древних национальных традиций государственного строительства, поскольку и на самой Руси родовое право имело мощные корни.
Киевская Русь являлась государством, которое управлялось огромным, разветвленным родом Рюрика. Притом управление это, включая сюда и разделение Руси на отдельные княжения, и распределение этих княжений между отдельными представителями рода, производилось семейно, коллективно, напоминая управление общим участком земли, находящимся во владении большого семейства.
До 1130-х годов, как правило, у рода Рюрика имелся ярко выраженный лидер, который садился на «великий стол» в Киеве и властвовал как «старший в роду». Генеалогически, да и по возрасту он мог быть вовсе и не старшим среди Рюриковичей. Запутанность правил наследования как киевского княжения, так и всех остальных (то «братчина», то «отчина», то смесь первого со вторым) включала порой механизмы открытой силы – уже вне каких бы то ни было родословных схем. После смерти Мстислава Великого в 1132 году всякие механизмы сдерживания политических амбиций оказались сломаны, и Русь погрузилась в многовековое состояние политической раздробленности. Ее раздирали бесконечные междоусобные войны. Очень скоро отдельные ветви Рюриковичей получили постоянную власть над крупными регионами, которые сделались практически независимыми княжествами: Смоленское, Черниговское, Галицко-Волынское, Рязанское, Ростово-Суздальское и т. д. Киев же превратился в драгоценный приз, который самый удачливый завоеватель получал как военную добычу.
Политическая раздробленность делала Русь уязвимой ко вторжениям извне, чем пользовались соседи, в особенности с востока и юга: волжские булгары, а также кочевники-половцы или, иначе, «куманы», и, конечно, монголы.
Но в одном из княжеств центробежные тенденции начали уступать место центростремительным. Это колоссальный регион на северо-востоке Руси, имевший в качестве столицы то Ростов Великий, то Суздаль и, наконец, Владимир. Князьям Владимирским были подвластны десятки городов. Им подчинялась русская область, по площади вполне сравнимая и со Вторым Болгарским царством, и с Сербско-греческой империей времен их расцвета, правда, не столь густо населенная и постепенно, порой весьма медленными темпами осваиваемая в лесистых своих районах.
Владимирские государи время от времени ставили под контроль Новгородскую вечевую республику, где правило горделивое боярство. Завоевание Киева перестало быть для них целью: укрепляя собственные владения, они могли играть судьбой русского Юга. Волжские булгары, не раз смиренные их походами, трепетали перед военной мощью Владимирской Руси.
Два великих правителя, оба сыновья основателя Москвы Юрия Долгорукого, возвысили Владимирскую Русь до необычайных высот: во-первых, Андрей Боголюбский, правивший во Владимире с 1157 по 1174 год, и, во-вторых, Всеволод Большое Гнездо, великий князь Владимирский с 1176 по 1212 год. При них Владимирская Русь украсилась белокаменными храмами и новыми монастырями. Именно тогда появился Успенский собор во Владимире, ставший образцом для многих будущих храмов Руси. Высокая христианская культура процветала во Владимирской Руси: возводились крепости, велось летописание, создавались первоклассные литературные произведения.
От прочих древнерусских областей Владимирская Русь отличалась прежде всего тем, что два названных ее правителя утвердили традицию самодержавного правления. Они не зависели в своих решениях ни от местного боярства, ни от огромного Рюрикова рода, ни от собственной ветви Рюриковичей, связанной родством с Владимиром Мономахом. Тем более они никак и ни в чем не зависели от Киева. Андрей Боголюбский однажды демонстративно покинул одно из богатых южнорусских княжений, добытых ему отцом: его интересовала собственная земля, ее превращение в могучую державу. Он взял с собой великую святыню – икону Божией Матери, впоследствии получившую имя «Богородицы Владимирской» – по новому месту пребывания.
Смерть Юрия Долгорукого в 1157 году сделала его сына Андрея полновластным распорядителем Ростово-Суздальской земли.
Андрей Юрьевич любил Церковь, основывал новые иноческие обители, проявлял большую щедрость к духовенству. По словам летописца, князь охотно раздавал милостыню. Образованность Андрея Юрьевича можно сравнить с богатым культурным багажом его деда – Владимира Мономаха. Князь покровительствовал книжникам и сам являлся духовным писателем. Так, его перу принадлежит «Слово о милости Божией», связанное с одолением волжских болгар. Приязнь к духовенству сочеталась у князя Андрея с мечтами прославить любимую Владимирщину, твердый оплот его власти. 8 апреля 1158 года «…заложи Андрей князь в Володимери церковь камену святую Богородицу… и дал ей много имения: и слободы купленыя… за даньми, и села лепшия, и десятины в стадах своих, и торг десятый…»[2]. К 1160 году церковь была достроена, а к исходу августа 1161-го – расписана фресками. Князь «…украси ю дивно многоразличными иконами и драгим каменьем бес числа и сосудами церковными»[3]. Росписью и отделкой храма занимались мастера «из всех земель». Так рассказывает летопись о самой масштабной архитектурной затее Андрея Юрьевича – возведении громадного Успенского собора, который в XII веке звали «Богородицей Златоверхой». Конечно, искреннее христианское чувство соседствует здесь со стремлением показать: уходит древняя слава киевская, ныне Владимир украсится постройками, превосходящими величие киевской старины! Князю показалось мало одной только чудесной громады Успенского собора. В 1164 году закончилось строительство храма на Золотых вратах владимирских и началось сооружение Спасской церкви. Владимир первенствовал в строительных затеях князя Андрея. Но толика почтения досталась и Ростову: там при Андрее Юрьевиче появился белокаменный Успенский собор.
Рядом с Владимиром, в Боголюбове, князь выстроил белокаменную резиденцию и храм Покрова на Нерли поблизости. Лишь невеликая часть княжеской резиденции дошла до нашего времени[4]. Отсюда и прозвище Андрея Юрьевича – Боголюбский. Боголюбово дало ему возможность держать, до поры, древнее влиятельное боярство на расстоянии от себя. Он, кажется, предпочитал управлять через людей, прямо зависевших от него или же лично им поставленных должностных лиц – младших дружинников, «мечников», «посадников», «тиунов». А это с еще большей силой накаляло отношения между ним и боярами.
Андрей Боголюбский, этот первый самодержец Владимирской Руси, пал жертвой боярского заговора в 1174 году. Но владимирский автократизм отнюдь не ушел в могилу вместе с ним. Его младший брат Всеволод прочно удерживал бразды правления вплоть до самой кончины. Северо-Восточная Русь отдыхала при нем от междоусобных войн. 1176 год принес этому князю, младшему из братьев-Юрьевичей, власть над всей Северо-Восточной Русью. Обстоятельства заставили его покорять неуемных врагов огнем и мечом. В битве за битвой он повергал своих противников и только так мог их успокоить. Он начал править, достигнув 26-летия, имел к тому времени обширный политический опыт, располагал незаурядным воинским талантом, а вместе с тем – умственным складом прагматика. Силой установив на Владимиро-Суздальской земле свою власть, добившись полного подчинения всех ее областей, Всеволод Юрьевич все годы правления поддерживал единство, завоеванное дорогой ценой. Оно давало князю возможность свободно оперировать экономическим потенциалом и воинской силой Ростова, Суздаля, Владимира, Переяславля-Залесского, Юрьева-Польского, Белоозера, Костромы, Москвы, Твери, Кидекши и других городов. Автор «Слова о полку Игореве» риторически обращался к нему: «Ты можешь Волгу веслами раскропить, а Дон шеломами вычерпать!» Князь мог вывести в поле столько воинов, сколько не сумел бы поставить в строй никакой другой русский правитель.
Таким образом, Всеволод Юрьевич владел инструментом, позволявшим ему править самовластно на своей земле и столь же самовластно вмешиваться в дела соседей.
За все время правления князя его земля совершенно не страдала от внутренних усобиц и очень незначительно – от внешних вторжений. Она выглядела как континент покоя в океане бушующей Руси.
Всеволода Юрьевича и его старшего брата Андрея и по складу личности, и по политическому почерку можно считать предтечами московских государей, особенно тех, кто правил нашей страной в ту пору, когда сложилось централизованное Русское государство. Они искали единства для подвластных им земель, устанавливали непререкаемое подчинение и в то же время отличались крепкой верой, нищелюбием, благочестием. Всеволод Юрьевич, помимо того что занимался масштабным крепостным строительством в Суздале, Переяславле-Залесском и Владимире, основывал новые монастыри, возводил каменные храмы.
Летопись по смерти князя Всеволода возносит ему хвалу: «Много мужествовав и дерзость имев, на бранех показав. Украшен всеми добрыми нравы, злыя казня, а добромысленая милуя: князь бо не туне меч носит – в месть злодеем, а в похвалу добро творящим. Сего имени токмо трепетаху вся страны, и по всей земле изыде слух его (т. е. разносилась слава о нем). И вся зломыслы его вда Бог под руце его[5], понеже не возношашеся, ни величашеся о собе, но на Бога все возлагаше всю свою надежду, и Бог покаряше под нозе его вся врагы его. Многы же церкви созда по власти своей… имея присно страх Божий в сердци своем, подавая требующим милостыню. Судя суд истинен и нелицемерен, не обинуюся лица сильных своих бояр, обидящих меньших… Любяше же помногу черноризецскый и поповский чины»[6].
Его сыновья затеяли было свару, как это было принято на юге, и сошлись в борьбе за власть на реке Липице (1216). Как сообщает летописец, сражение русских против русских, православных против православных привело к гибели более девяти тысяч воинов. Владимирская Русь давно отвыкла от подобных трагедий! Братья-Всеволодовичи, ужаснувшись содеянному, заключили мир и впоследствии поддерживали между собой мирные отношения.
Один из них, Юрий, правил Владимирской Русью без малого четверть столетия (1212–1216 и 1218–1238 годы). При нем процветание Владимирской Руси продолжилось: полки Юрия Всеволодовича громили булгар, мордву и литовцев, натиск немецкого рыцарства на восток был приостановлен, продолжилось строительство каменных соборов, был основан Нижний Новгород. Юрий Всеволодович прослыл боголюбцем и нищелюбцем, неизменно покровительствовал Церкви. В XVII веке Русская церковь прославила его в лике святых. Фактически при нем в общих чертах продолжал существовать, пусть и в смягченном виде, владимирский автократизм, родившийся на византийской почве при Андрее Боголюбском и Всеволоде Большое Гнездо.
В первой половине XIII века Владимирская Русь пребывала на грани создания крупного единого государства, скрепленного властью православного самодержца. Вторжение монголов в 1230-х годах искусственно прервало этот процесс и вновь погрузило Владимирскую Русь в пучину междоусобных распрей.
В 1238 году великий князь Владимирский Юрий Всеволодович пал с оружием в руках на реке Сить, защищая свою землю от завоевателей. Величественный Владимир и множество других русских городов подверглись страшному разорению. Место Юрия занял его младший брат, Ярослав Всеволодович, один из лучших полководцев того времени (великий князь Владимирский в 1238–1246 годах). Он постарался навести порядок в пылающих, разоренных, рушащихся в хаос землях Северо-Восточной Руси. Он же приложил все усилия, чтобы страна не разлетелась вдребезги под ударами с запада и востока: со стороны немцев, литвинов и особенно Орды.
Ордынские властители давали ярлык на великое княжение Владимирское, играя страстями честолюбцев, требуя покорности и тяжелейших выплат за право старшинства среди всех князей Владимирской Руси.
Северо-Восточная Русь оказалась в положении вассала Орды: здесь правили собственные князья, но они являлись ордынскими данниками, за поведением которых еще и приглядывали ордынские чиновники-баскаки. Если кто-либо из русских князей являл неподчинение, на Русь отправлялась карательная рать, вновь громившая города, выжигавшая села, угонявшая тысячи пленников.
С запада в этот момент усилился натиск агрессивного рыцарства, прежде всего шведов и немцев. Его удалось затормозить князю Александру Невскому (сыну Ярослава Всеволодовича), разбившему первых в 1240 году на реке Неве, а вторых в 1242 году на льду Чудского озера. Позднее он же наголову разгромил коалицию литовских князей, попытавшихся было разорить Северную Русь, воспользовавшись ее тяжелым состоянием после монгольского нашествия.
Поражение Руси в войнах с Батыем было результатом не только ее раздробленности, но и чудовищной мощи монгольской степной империи. Мудрый стратег, Александр Невский понимал, что пытаться противостоять ей, даже в союзе с незначительными разрозненными силами европейского рыцарства – безответственно. Новые битвы с Ордой могли привести только к одному – новым опустошениям Руси. И, сделавшись великим князем Владимирским (в 1252–1263 годах), он повел сложную игру. Русь исправно платила дань монголам, хотя ради этого князь принудил к покорности Новгород Великий, не задетый монгольским нашествием. В то же время Александр Невский противостоял попыткам исламизировать Русь, а также утвердить здесь тяжелейшие формы данничества, когда хозяевами положения становились чужеземные откупщики, жестоко выколачивавшие из русских последнее серебро. В 1262 году великий князь организовал восстание, охватившее множество городов, приведшее к изгнанию откупщиков и гибели (или крещению) сторонников ислама на Руси.
В 1263 году великий защитник Руси и православия ушел из жизни. В 1547 году он был причтен Русской церковью к лику святых.
Среди преемников Александра Невского был достойный продолжатель его дела – выдающийся полководец князь Дмитрий Переяславский, один из сыновей Александра (великий князь Владимирский в 1276–1281 и 1283–1293 годах). Однако его попытки поддержать во Владимирской Руси прежний порядок оказались сметены хаосом интриг, распрей и междоусобных столкновений.
Ордынские правители подпитывали конфликты между русскими князьями, не давая стране шансов на объединение. А Рюриковичи, близкие родственники, все до единого потомки Всеволода Большое Гнездо, без стыда и совести использовали отряды завоевателей для борьбы друг с другом.
В начале XIV века Владимирская Русь оказалась в отчаянном положении. Разоренная, раздробленная, обезлюдевшая, она, казалось, уже никогда не обретет прежнего величия. Традиция единства и самодержавного правления, по крайней мере на первый взгляд, была растоптана. Древний Владимир оказался в страшной роли Киева: он сделался призом в военно-политической борьбе.
Но на закате Руси Владимирской появились новые центры силы, государи которых проявляли готовность побороться за новое объединение русских земель. Первой выступила Тверь, за нею Москва и Суздаль. Им суждено было столкнуться в соперничестве за наследие владимирского самодержавия.
Русь Владимирская постепенно превратилась в Русь Московскую. Уже при Дмитрии Донском (великий князь Владимирский в 1354–1359, 1363–1364 и 1364–1389[7] годах), праправнуке Александра Невского, Москва сделалась безальтернативным центром объединения страны. И Орда начала получать от нее сильные удары. Особенно славен среди них тот, что был нанесен на поле Куликовом в 1380 году.
Итак, Русь Владимирская существовала два столетия: со второй половины XII века, от княжения Андрея Боголюбского, до второй половины XIV века, эпохи Дмитрия Донского. Она была исторически единой областью с общей столицей – Владимиром, который, утратив положение подлинной столицы, всё же остался живым символом единства Северо-Восточной Руси. Она стала ядром будущей России, почвой, на которой поднялось единое Русское государство. Кроме того, Владимирская Русь – горнило, из пламени которого вышла Святая Русь – страна монахов-подвижников, просвещавших верой Христовой колоссальные пространства Севера. Наконец, Владимирская Русь хранила опыт византийской автократии, государственного строя истинной Империи. С течением времени он еще пригодится. Ни южная Русь, Киевская, Черниговская, Галицко-Волынская, ни вечевые республики севера ничего подобного не знали.
Идеи, которыми пользовались основатели владимирского автократизма, очевидно, имели не ордынское и не собственнорусское происхождение, а пришли из Константинополя. Для Византийской империи самодержавный порядок организации власти был естественным, давно установившимся. На Северо-Востоке Руси князья знали о нем от греческих представителей духовенства, прежде всего от архиереев, а также по дипломатическим и торговым каналам. Андрей Боголюбский, книжный человек и сам в какой-то степени духовный писатель, представлял его себе как минимум по хронографам и переводной правовой литературе.
Что же касается Всеволода Большое Гнездо, то он провел значительную часть отрочества в «Империи теплых морей», имея брачное свойство́ с царской династией Комнинов, правившей вплоть до 1185 года. Между тем Константинопольская империя периода царствования Мануила I Великого представляла собой блистательную «витрину достижений самодержавия». В пределах державы Комнинов процветала высокая культура, войска государя расширяли ее границы в разных направлениях, а сам император-витязь представлял собой пример деятельного и отважного монарха. Империя была связана с Русью отношениями воинских союзов, заключенных с разными князьями, а также общей религиозной почвой православия.
Для Владимирской Руси, как, впрочем, и для Руси в целом, на фоне всеобщей политической раздробленности главной скрепляющей и объединяющей силой стала Церковь. А она по-прежнему управлялась из Константинополя и, следовательно, постоянно возобновляла на русских землях идею, согласно которой Русь со всеми ее многочисленными князьями – нечто вроде дальней самоуправляющейся имперской провинции. Как видно из писем императора Иоанна VI Кантакузина митрополиту Феогносту 1347 года, в XIV веке официальное титулование русского митрополита полностью совпадало с титулованием митрополитов самой Империи.
В Константинополе, заметим, Владимирская Русь постоянно мыслилась как часть Империи, как своего рода «оторвавшийся фрагмент» лимеса, а ее князья могли учиться имперскому политическому опыту из первых рук и на полном основании видеть в себе часть мира «ромеев», то есть православных, располагающих собственной государственностью.
По всей видимости, Константинополь выступил в роли наставника Владимира в науке самодержавного правления. Иными словами, владимирский автократизм на уровне идейной основы был принят от могущественнейшей православной державы того времени и адаптирован к местным условиям. На исходе XIII и в XIV столетии он, придавленный ордынской политикой поощрения раздробленности на Руси, временно отошел в тень, но как ценный политический опыт сохранился в памяти нации, чтобы позднее стать основой для воздвижения России.
Итак, у Владимирской Руси был опыт единодержавного правления, правления, подобного царскому, то есть по образцу константинопольских императоров. Помимо этого, был опыт противоположного свойства: страшных усобиц, слабости верховной власти, несамостоятельности великих князей, утесняемых ордынским обычаем раздавать ярлыки по произволу хана, улещенного подношениями или же ищущего способов стравить между собой князей «Русского улуса».
Когда начало строиться единое Русское государство, когда творцы его, Иван III Великий и Василий III, выбирали образ действий, драгоценный опыт Владимирской Руси оказался востребован. Притом как отрицательный, так и положительный. Княжескую, по сути кровно-родственную, вольницу отринули, выжгли язву «семейного управления» Русью. Утвердилось единодержавие. Один Бог, один царь, единый народ в руке царя. Таким стало Московское государство, Россия, страна, в которой мы живем.
А пока не родилась страна-великан, пока Русское царство лишь набухало на ветвях истории малой почкой, Святую Русь, Русь Владимирскую и Московскую требовалось защищать. Государям-полководцам, защищавшим ее, и посвящена эта книга.