Летом 1798 года в Раштатте к Меттерниху присоединились жена и маленькая дочь. Во всем остальном в его жизни ничего не изменилось. На конференции были приняты принципы секуляризации церковных владений и компенсации за утраченные поместья. Но сложности их практического осуществления затягивали переговоры до бесконечности. В начале следующего года стало ясно, что война будет продолжаться. В марте, когда пребывание в таком пограничном городе, как Раштатт, стало внушать беспокойство, Клеменс Меттерних вместе с родными вернулся в Австрию. Все еще не наладив отношения с Тугутом, он вел частную жизнь, чередуя увлечения наукой в Аустерлице с посещениями в столице аристократических салонов, где обсуждалась политика. Лишь после отставки Тугута из-за катастрофического мира в Луневиле в феврале 1801 года Меттерниху предоставилась возможность продолжить дипломатическую карьеру.
В эти два года он наблюдал события, связанные с войной Второй коалиции. Вопреки надеждам, которые питал Меттерних во время пребывания в Раштатте, конференция превратилась в «заранее спланированную игру», исход которой определялся не столько переговорами, сколько действиями двух отсутствовавших держав. Одной из них была Великобритания, которая продолжала войну и поэтому отвлекала внимание Бонапарта от Германии к Египту. Другой державой была Россия, которую встревожили амбициозные планы французов в Центральной Европе, обеспокоила судьба Баварии, Вюртемберга и Бадена, ее подопечных в империи. Россию возмущало то, что ее права как гаранта статус-кво в Германии совершенно игнорировались. Император Павел I стремился воссоздать коалицию европейских союзников, подорванную сепаратными мирными договорами с Францией. Он предупредил Директорию, что не потерпит враждебных действий против «нашего союзника, императора Священной Римской империи, или действий, ведущих к уничтожению Германской империи».
Если Первая коалиция погибла из-за поражения, то Вторая была рождена победой. Разгромив французскую армию на Ниле, Британия оказалась в положении соперницы России в Восточном Средиземноморье. Аналогичный характер приняли отношения между Россией и Австрией. После ряда долгожданных побед в Италии венское правительство стало тяготиться присутствием русских войск в Центральной Европе и чинить препятствия дальнейшему сотрудничеству с Россией. Однако император Павел, заподозрив, что австрийцы прибегают к уловкам с целью вовлечь Россию и Францию в губительную войну, отвел свои армии на родину и начал политику примирения с Францией. На этом пути Россия добилась посредством переговоров того, чего не смогла достигнуть при помощи войны, – влияния в решении проблем Германии, Италии и Леванта.
Изменение политики России поставило перед «фланговыми державами» в Центральной Европе ряд выборов. Выбор Австрии тем не менее был прост: либо препятствовать делу укрепления рейха, когда оно близилось к успеху, либо добиваться его полного успеха, чтобы затем обнаружить себя в подчинении более сильного союзника. Выбрав первое, она обрекла себя на поражения от французов 14 июня 1800 года при Маренго и 3 декабря того же года при Гогенлиндене. После этого Австрия запросила мира. На этот раз французские представители настаивали на том, чтобы Франциск Габсбург подписывал мирный договор и от имени рейха. Они не хотели повторять опыт Раштатта, когда Франц Георг отказывался от имени императора уступить то, что Кобенцль соглашался отдать от имени короля Венгрии.
По Люневильскому договору от 9 февраля 1801 года Австрия согласилась уступить все, о чем шла речь в Кампоформио, и даже больше. Был подтвержден принцип секуляризации церковных владений в Германии, аннулирована статья договора Кампоформио относительно Клевса и Гелдерланда, причем таким образом, чтобы Пруссия получила компенсацию в Восточной Европе за свой нейтралитет. Теперь весь левый берег Рейна, включая сильную крепость Майнц, был французским де-факто и де-юре. Между тем уничтожение всех укреплений на правом берегу оставляло Южную Германию на милость французов, а путь через Дунайскую долину к Вене – незащищенным. От Кампоформио в наследство остался также план удаления дяди Франциска, герцога Мадены, в Германию. Теперь он был подтвержден. Такая же судьба была уготована брату Франциска, Фердинанду, великому герцогу Тоскании. Реализация этой затеи не только покончила с австрийским влиянием в Италии. Это вынудило также Австрию содействовать перекройке территории рейха, иначе родственники Франциска не получили бы ничего.
Однако в Люневиле даже не упоминалось о компенсации Австрии потерь за счет Верхней Баварии и Зальцбурга, что составляло внутреннюю мотивацию договора Кампоформио. Причиной перемены в позиции Франции было желание Бонапарта умилостивить Россию, самозваную защитницу курфюршеств Южной Германии. Потому что Наполеон стал в это время первым консулом Франции, а российского императора Павла сменил Александр I. Этот государь еще энергичней, чем его предшественник, требовал своего участия в реорганизации Германии. 10 октября 1801 года граф Аркадий Марков от России и князь Шарль Талейран от Франции подписали совместную конвенцию, согласно которой Франция и Россия должны были сообща диктовать условия политического устройства Германии и Италии. Заранее предполагалось, что они отнесутся к Баварии, Вюртембергу и Бадену с особой благосклонностью. За этим снова последовала отчаянная конкурентная борьба курфюршеств империи за благожелательное отношение извне, но на этот раз они обращались за покровительством как к Маркову, так и к Талейрану, а некоторые из них направили своих лоббистов в Санкт-Петербург. Трехстороннее соперничество за «третью Германию» превратилось в четырехстороннее.
И снова беда Австрии обратилась личной выгодой Клеменса Меттерниха. Барону Тугуту, к которому в Вене все чаще обращались как к барону Тунихтгуту, пришлось заплатить своей должностью за неудачи Австрии, хотя он лучше других, возможно, представлял себе проблемы континентальной, удаленной от моря страны, того выбора, который стоял перед Россией, и понимал ненасытные амбиции Наполеона. Его преемником стал граф Кобенцль, старый друг Франца Георга, которому последний был обязан своим дипломатическим постом в Раштатте. Кобенцль и теперь пришел на помощь. Благодаря ему Клеменсу не только был предложен пост в министерстве иностранных дел, но и выбор места службы между Дрезденом, Копенгагеном и Регенсбургом. Для молодого человека без дипломатического опыта это было большое достижение. Обычно в таких случаях можно было рассчитывать лишь на пост секретаря посольства. Но Кобенцль был близок к Кауницам и Лихтенштейнам, а его сестра, графиня Ромбек, особенно симпатизировала рейнцу, который, очевидно, очаровывал всякого гостя на ее званых вечерах. Как бы то ни было, поступление Меттерниха на государственную службу обусловили не только личные связи, но и признание его таланта.
Хотя Меттерних получил назначение в феврале 1801 года, бюрократические проволочки не позволили ему выехать в Дрезден до ноября. Между тем Клеменс использовал свое новое положение, чтобы получить доступ к официальным документам в Вене и под опекой опытного эксперта Карла Дайзера фон Силбаха проводил месяцы за изучением подоплеки австрийской политики. Как это бывает, он стремился поскорее освоить то, на что требовались годы службы карьерного дипломата. Меттерних подвел итоги своим трудам в тщательно продуманном меморандуме, который надеялся захватить с собой в Дрезден в качестве руководства. Тот факт, что документ не был использован по назначению, не умаляет его ценности как свидетельства образа мышления дипломата-энтузиаста в мрачное время, последовавшее за Луневилем.
Подвергая анализу в меморандуме «современное состояние европейской политики», Меттерних все еще усматривал во Французской революции причину всех происходивших перемен, гораздо более важных, чем те, которые были вызваны «тремя великими войнами прошлого века». Тем не менее он обращает основное внимание не столько на социальные потрясения, сколько на развал европейской государственной системы. Явно демонстрируя свой «австрийский» взгляд на дипломатию, он усматривает немало «косвенных преимуществ» как в потере Нидерландов, «самой отдаленной и самой дорогостоящей в смысле обороны нашей территории», так и в территориальных компенсациях в Италии, которые имели следствием выдвижение на передний план торгового превосходства вместо контроля над Адриатикой. Сам Тугут не смог бы обосновать лучше отечественные интересы. Однако в документе было еще одно, что отличало Меттерниха как от Тугута, так и от Кобенцля. Речь идет о его убеждении, что благополучие Австрии зависит гораздо больше от европейского равновесия, чем от ограниченных территориальных приобретений. Вот почему он не был удовлетворен существованием статус-кво, усматривая в нем лишь возможность восстановить силы, привести в порядок внутренние дела Австрии и найти новых союзников для военного противоборства.
Необходимо решительно подчеркнуть, что с потерей Виннебурга-Байльштайна и отсутствия по-прежнему всякого намека на компенсацию интересы семьи Меттерних взывали к постепенному возобновлению войны с Францией. Очевидно также и то, что рекомендации Клеменса имели здоровую основу и опирались на объективный анализ действительности. Они оставались сутью политики Меттерниха многие годы спустя после того, как он расстался с мечтой вернуться в Рейнскую область и стал воплощением австрийского государственного деятеля. Симптоматично для все более бесстрастного суждения Меттерниха, что он считал ответственной за разрушение баланса сил не только Францию. Разумеется, территориальные захваты нужно было у Франции изъять, но и Англия сделала так много завоеваний, что мир может быть обеспечен лишь в том случае, если эта держава откажется от них. Раздел Польши он характеризовал как «противоречащий всем принципам здоровой политики», ставший возможным только из-за «слепого стремления к территориальной экспансии» в Берлине и Санкт-Петербурге. В схожей манере он оценивал рывок России на запад. «Располагая ресурсами, которыми не владеет ни одна другая цивилизованная страна, – писал он почти с завистью, – способная по собственному произволу покончить с любым альянсом и любой войной, просто отведя свою армию, неуязвимая для вторжения извне, Россия, благодаря своему географическому и политическому положению, всегда опасна, и особенно под властью правительства, которое действует совершенно беспринципно, исходя из выгоды момента».
Больше других он порицал за разрушение баланса сил Пруссию. Хотя Меттерних сомневался в том, чтобы выгоды от ее территориальных приобретений превышали риск иметь слишком протяженную общую границу с Россией, он осуждал прусские планы распространения гегемонии на Северную Германию и предостерегал саксонский двор от опасного союза с Пруссией. Он делал вывод, что надеждой Саксонии, окруженной Пруссией с трех сторон, должна быть Австрия. Только в этой связи он говорил с долей сентиментальности о конституции рейха. В конце концов он больше ничего не мог сказать курфюршеству, которое не менее, чем Пруссия, стремилось поглотить карликовые княжества рейха, заручившись поддержкой Франции и России.
Во всем этом было смутное ощущение того, что идеологическая борьба, начатая Французской революцией, переходила в похожие стычки между великими державами. Так всегда считали и «твердолобые» в Вене. Что бы ни значила революция для отживших социальных институтов Европы, ранние суждения о ней Меттерниха с его склонностью сводить все к конфликту между революцией и консервативным режимом являются поверхностными. Скорее ситуация складывалась так, как если бы эгалитарная Франция, либеральная Англия, автократическая Россия, бюрократическая Пруссия и династическая Австрия, которые глубоко различались своим внутренним устройством, вовлеклись в бескомпромиссную борьбу за контроль над более слабыми государственными образованиями старой Европы и ее колониальными придатками. У каждого из соперников были свои преимущества: у Франции – беспрецедентная энергия революционных масс, у Англии – военно-морская мощь, у России – ее удаленность от Центральной Европы, у Пруссии – неприхотливость и упорство, хотя ее нельзя было сравнивать по мощи с перечисленными выше державами. Лишь Австрия, кажется, не располагала набором отличительных свойств, за исключением ее положения в центре Европы. Извлечь выгоду из этого можно было только в такой Европе, где было бы восстановлено равновесие сил.
Этот новый акцент на соперничестве государств, а не доктрин вовсе не означал, что Меттерних отрекся от консерватизма своих студенческих идей. Наоборот, во время пребывания при дворе Саксонии он начал продолжительное и интеллектуально полезное сотрудничество с Фридрихом фон Генцем, одним из ярких последователей Эдмунда Берке, которого Меттерних встречал в Англии. Генц был склонен превращать консерватизм в догму. Он противопоставлял его всем революционным доктринам, как если бы это противопоставление отражало глобальную борьбу между добром и злом. Меттерних, со своей стороны, продвигался к более широкому взгляду. Этот взгляд состоял в том, чтобы не подвергать революцию остракизму, но включать ее в набор явлений политической жизни, которые государственный деятель должен расчетливо принимать во внимание и использовать к своей выгоде. Когда Меттерних говорил о своих принципах, он ссылался не на политические догмы или проекты совершенного общественного устройства, но на максимы, которые раскрывали метод, заключавшийся в суждении по существу дела. «Я начинаю всегда со спокойного обдумывания проблем этого мира», – сформулировал он свой метод через много лет. К этому времени, надо сказать, его метод скатывался к неприкрытому цинизму, который подстерегает всех, кто одержим одним лишь методом.
Меттерних предпочел Дрезден Регенсбургу, месту заседаний рейхстага, из желания быть ближе к процессам, происходившим в Восточной Европе. Этот выбор лишил его возможности находиться в горниле политической жизни Германии, поскольку именно в Регенсбурге должны были начаться важные переговоры относительно перестройки рейха. Но в связи с печальным опытом отца, принявшего неблагодарное назначение в Раштатт, понятно, что у его сына не было ни малейшего желания «наблюдать раболепство элиты Германской империи» и (что можно смело предположить) вероятный крах многообещающей карьеры дипломата. После позорного Люневильского мира добиться славы и успеха в столице Священной Римской империи было невозможно. Таким образом, Меттерних не принимал прямого участия в подготовке имперской депутации, выбранной рейхстагом для переговоров с французскими и российскими посредниками. Отсутствовал он и при утверждении 25 февраля 1803 года знаменитого постановления имперской депутации, или Имперского эдикта, крайне важного для понимания политической жизни эпохи Меттерниха.
Имперский эдикт заложил основы современной Германии не в смысле упрочения ее единства, а в смысле ликвидации остатков церковных и муниципальных средневековых институтов и распространения власти современных земельных правительств. Владения церкви были напрочь экспроприированы, а большинство имперских городов аннексировано, то есть подчинено политической власти светских князей более крупных государственных образований, которые отныне стали связующим звеном между этими городами и императором. Были и некоторые исключения, дань традициям прошлого и уступка практическим потребностям настоящего. Карл Теодор фон Дальберг, архиепископ выборного Майнца и главный канцлер империи, сохранил свой статус и получил в награду земли у Регенсбурга за сотрудничество с Наполеоном. Он и великий магистр ордена тевтонских рыцарей были единственными из правителей церковных владений, кто сохранил свои территории и власть. Сохранили свободу шесть городов: Аугсбург, Нюрнберг, Франкфурт, а также города Ганзейского союза – Любек, Бремен и Гамбург. На время перенесли бурю имперские рыцари, бароны и графы, потому что Бонапарт решил благоразумно придержать часть клиентуры для будущих распределений земель и имущества. А может, потому, что он еще не решил, каким образом реорганизовать третью Германию.
Для Австрии Имперский эдикт был неприемлем. Но сопротивляться ему было физически невозможно из-за обескровленной армии и пустой казны. Чтобы получить компенсацию за великое герцогство Тосканию, ей пришлось отказаться от своих претензий на Зальцбург, Берхтесгаден и Пассау, земли которых обеспечивали ей действительно надежную границу. Великое герцогство принадлежало брату Франциска Фердинанду, но это не гарантировало, как станет ясно позднее, постоянных связей его владений с Австрией. Хуже того, единственный способ обезопасить герцога Мадены состоял в отказе от Ортенау и Брайсгау, последних оплотов Австрии на Рейне и, по совпадению, территорий, где находились родовые имения матери Меттерниха. В компенсацию за них Австрия получила Трент и Бриксен в Южном Тироле. Это как-то восполняло потери в Италии, но не перевешивало утрат на Рейне. Изменения конституции рейха были еще более болезненными. Маркграф Бадена и герцог Вюртемберга заменили в коллегии выборщиков архиепископов Трира и Кельна, дополнительный избирательный округ был создан для Гессен-Касселя. В этом округе, так же, как и во всем рейхстаге, большинство теперь составляли протестанты. В случае новых выборов Габсбурги не имели шансов на победу.