Политические партии Англии в XVII–XXI вв.

Политические партии и общество в Великобритании в конце XVII-начале XIX вв.: историографический очерк В. Н. Ерохин


Парламентская история и связанная с ней история политических партий составляют одну из важнейших тематических областей и проблем в изучении британской истории Нового времени. Британским вкладом в мировую историю стал не только первый пример создания парламентского выборного представительного учреждения, но и упорядоченный процесс политической борьбы в обществе в виде конкуренции между собой на выборах политических партий как организационно оформленных групп интересов.

В истории Великобритании политическая система в стране вышла на новый этап в своем развитии в результате событий Славной революции 1688–1689 гг.: был упорядочен в процедурном отношении созыв парламента как регулярно и постоянно действующего политического института, стали складываться условия для институционализации политических партий как постоянных организационных структур. Парламент стал превращаться в главную политическую трибуну страны, по сути дела, даже в важнейший центр принятия политических решений. Есть основания утверждать, что выход парламентской модели в Великобритании на новый этап ее развития способствовал еще более динамичному развитию общественного сознания и выявлению политических интересов различных социальных групп, обеспечил более активное взаимодействие власти с обществом в решении насущных политических и социальных проблем. В результате британским властям, по сравнению с ситуацией на европейском континенте в XVIII–XIX вв., удалось добиться гораздо большей политической стабильности в своем государстве. Правительственные кабинеты в Великобритании неоднократно находили выход из острых ситуаций, не давая возможности все-таки появлявшимся и в этой стране радикальным политическим группировкам перевести политические процессы в силовой формат их разрешения.

Вместе с тем, именно в британской политической культуре впервые в европейской и мировой истории прочно вошли в политическое сознание и стали постоянно обсуждаться вопросы, связанные с определением полномочий монарха, роли и значения парламентского представительства, путях и способах обеспечения политических прав и свобод, о месте политических партий в этих процессах. В британской политической культуре в повседневный политический обиход ранее, чем в какой-либо другой стране, вошли также вопросы организации парламентских выборов, борьбы политических деятелей в публичном политическом пространстве, интриг в правительственных кабинетах. В новое время в Великобритании шла отработка процедур парламентских споров и функционирования законодательных механизмов. Политическая борьба в обществе стала затрагивать гораздо более широкий круг людей по сравнению с тем, как политическая сфера жизни общества функционировала в средние века. Одним из следствий большей публичности политической жизни и борьбы в британском обществе стало формирование общей британской политической идентичности в объединенном государстве, включавшем английский политический центр и кельтские окраины: в XVIII в. начался процесс осознания принадлежности к единому политическому сообществу все более широкого круга жителей Британских островов[1].

История понятия «партия» гораздо старше политических партий как организованных постоянно существующих политических структур, в том числе и в английском языке. Лексикологи находят свидетельства первоначального употребления слова «партия» еще в среднеанглийском языке XIV в. (слово partie, происходящее из англо-французского языка англо-нормандского периода, восходящее к заимствованному из латинского языка слову pars – часть). Большое внимание к политической и конституционной истории – одна из характерных черт британской историографии. В британской исторической науке широким признанием пользуется подход, согласно которому все важнейшее, определяющее в общественной жизни совершается в сфере политической жизни – следовательно, необходимо изучать в первую очередь политическую историю. В этом русле развивается также изучение истории политических партий. Британская историография политических партий в Англии периода Новой истории очень значительна, так что представляется возможным отметить в этом огромном массиве проделанной к настоящему времени работы лишь наиболее значимые источники и исследования. Из-за обширности темы наибольшее внимание в очерке будет уделено истории возникновения политических партий в Англии в Новое время.

Огромный массив материалов включают документальные и повествовательные источники. В Великобритании на архивном хранении в главном архиве страны, Государственном архиве Великобритании (Public Record Office), находятся материалы, относящиеся к деятельности всех государственных учреждений, министерств, к истории политических партий, личные архивы политических деятелей. Архивная система в Великобритании не централизована (местные архивные учреждения не находятся в отношениях соподчинения с центральным архивом страны), поэтому источники, имеющие значение для изучения общенациональной истории, могут находиться на хранении в местных архивных учреждениях[2].

Первоначальным ориентиром в изучении истории партий являются опубликованные источники. Важнейшие издания документальных источников включают материалы парламентских дебатов, данные об итогах парламентских выборов и целый ряд сборников документов, подготовленных коллективами составителей[3]. Повествовательные же, нарративные источники по истории партий, включающие воспоминания и дневники, переписку монархов, государственных должностных лиц и политиков, других современников событий, просто не поддаются краткому перечислению. Среди современных отечественных исследователей-англоведов большую работу по изучению политической истории Великобритании Нового времени и ранним политическим партиям проделали Т. Л. Лабутина и М. П. Айзенштат[4].

Осмысление парламентской истории и истории формирования политических партий в Новое время стало происходить в Великобритании уже в среде современников. К настоящему времени продолжают оставаться познавательно значимыми работы ряда британских историков XIX – начала XX вв., которые подробно излагали фактическую сторону событий [5].

В XX в. изучение истории развития политической системы в Великобритании стало разворачиваться в более широком социальном контексте под влиянием не только традиционных для британских историков установок политической истории, но и на основе методологических подходов социальной истории, что, вне всякого сомнения, представляется обоснованным. В результате экономического развития в Великобритании впервые в мировой истории стало складываться общество, в котором городское население по численности преобладало над сельским, а это влекло за собой необходимость решения в городах новых социальных проблем. На новый уровень выходили поддержание полицейского порядка, более эффективное администрирование в увеличившихся по численности населения городах, решение жилищной проблемы, вопросов здравоохранения и всех сопутствующих этой сфере проблем. Социальная сфера требовала политических методов регулирования и нахождения решений, что влекло за собой расширение традиционного понимания политической жизни общества, которая ранее сводилась к взаимоотношениям между короной, аристократией, дворянством, более состоятельной частью городского населения. Рост численности лиц, работающих по найму в сельском хозяйстве и, особенно, в промышленности, создавал в обществе атмосферу, чреватую социальными конфликтами, ростом классового сознания тех социальных групп, которые ранее находились вне политики.

Поддержание социальной стабильности требовало не только репрессивных действий властей, но и нахождения способов воздействия на массовое общественное сознание. Действие всех этих факторов тоже внесло свой вклад в возникновение и развитие политических партий в Англии: наступило время, когда для выполнения политико-пропагандистских функций потребовались именно такие, более широкие по характеру деятельности организации, как политические партии. Свою роль в поддержании социального порядка в английских условиях продолжала играть также государственная по своему статусу англиканская церковь, да и другие религиозные деноминации: в Англии политические деятели и в XVIII, и в XIX веке не только не исключали из своего пропагандистского арсенала религиозно-моральную риторику, но и активно ее использовали.

В первые десятилетия XX в. в изучении истории политических партий, в соответствии с взглядами, которые сложились на основе трудов британских либеральных историков предшествующего столетия, считалось, что после Славной революции 1688–1689 гг. политическая жизнь в стране разворачивалась как состязание партий тори и вигов, которые вели свою родословную и идейное наследие со времени правления короля Карла II Стюарта (1660–1685). В этом свете представало и происхождение английской партийной системы, основу которой вплоть до начала XX в. составляло соперничество Либеральной и Консервативной партий. В дискурсе либеральной английской историографии история Великобритании нового времени представлялась как постепенное утверждение в стране экономических и политических свобод при определяющем влиянии идейных факторов: реализация в общественной жизни привлекательной для всех здравомыслящих людей идеи свободы преподносилась как двигатель британской истории. Материальные интересы тех общественных сил, которые стояли за различными группировками, политическими партиями, нельзя сказать, что совершенно замалчивались, но не попадали в фокус внимания.

Дальнейшее стимулирующее влияние на изучение партийной истории Англии XVIII в. оказали исследования Л. Б. Нэмира (1888–1960)[6]. С одной стороны, Нэмир подверг сомнению представление о преемственности в развитии истории партий в Англии с конца XVII в. Он стал отстаивать идею о различиях между первоначально сформировавшимися группировками тори и вигов, сложившимися в результате политической борьбы времени правлений Карла II Стюарта и Якова II Стюарта (1685–1688), и последующими политическими партиями тори и вигов, хотя группировки и партии носили те же самые названия. С другой стороны, Нэмир подверг сомнению традиционный либеральный тезис о том, что двигателем общественного развития и партийной борьбы в британской истории были высокие идейные мотивы и стимулы. Рассуждения Л. Нэмира в данном русле дошли до того, что само существование политических партий в английской политической жизни с конца XVII до конца XVIII вв. стало им оспариваться. В представлении Л. Нэмира, английская политическая жизнь представляла собой борьбу групп, сложившихся на основе родственных и личных связей, которые преследовали, в первую очередь, свои корыстные материальные по характеру цели, стремились добиться доходных должностей. К использованию же идеологических средств, политических лозунгов, в трактовке Л. Нэмира, английские политики подходили просто инструментально, легко меняли свои политические позиции и взгляды, если перемена политических пристрастий могла принести что-то значимое в материальном отношении.

Л. Нэмир показал, что политические деятели в Англии второй половины XVIII в. не рассматривали свое участие в политической жизни как следование продуманным политическим программам организованных партий, к которым они сознательно принадлежали. Политическая жизнь представала как своекорыстная борьба амбициозных политиков, а не соревнование сознательных, рациональных, идейных по характеру программ и установок и представлявших эти идейные позиции политических деятелей.

Под этим углом зрения, когда, по сути дела, политическая жизнь во все времена видится как борьба за собственные корыстные интересы существующих в обществе группировок, трудно объяснить, почему в общественной жизни в движении от прошлого к будущему все-таки что-то меняется. Под влиянием работ Л. Нэмира было поставлено под сомнение существование политических партий в Англии как организованных структур даже в середине и второй половине XVIII в., не говоря уже о времени в ближайшие десятилетия после Славной революции. Был также дискредитирован тезис о том, что общественно-политические деятели, политические партии ведут борьбу между собой под влиянием идейных, идеалистических по характеру соображений. В результате начавшегося обсуждения исследований Л. Нэмира распространилось суждение, что следует рассуждать скорее лишь об английской политике конца XVII–XVIII вв., чем об истории партий.

Подход Л. Нэмира стал приобретать научное влияние. Американский историк Роберт Уолкотт (1910–1988), как и Л. Нэмир, использовал для изучения английской политической жизни конца XVII – первых десятилетий XVIII вв. просопографический метод (составление картотеки с выявлением родственных, личностных связей изучаемых персонажей). Р. Уолкотт писал о существовании своего рода системы сетевых связей в Англии и в английской политике первой половины XVIII в. В результате, в его трактовке, политическая жизнь в Англии не сводилась к противостоянию тори и вигов, а часто представляла собой борьбу между отдельными группировками, альянсами и их различными рекомбинациями, которые в то время, по его мнению, были важнее для английской политики, чем тори и виги. Р. Уолкотт насчитал семь таких влиятельных группировок в английской политике того времени. Выявленные группировки, как это виделось Р. Уолкотту, не являлись политическими партиями[7]. На основе установления родственных связей, содержания материалов переписки в соответствии с установками просопографического метода, Р. Уолкотт на весьма шаткой основе конструировал сети связей политического характера между государственными деятелями исследуемого им периода. Некоторые из сконструированных им группировок (Ньюкасл-Пелхэм-Уолпол), как стало известно историкам позднее, ни в каком виде вообще не могли существовать. К настоящему времени сложилось убеждение, что построения Р. Уолкотта полностью дискредитированы[8]. Британский историк Дж. В. Беннет назвал подход американского исследователя к этой проблеме просто «пагубным» (disastrous)[9]. В данном случае схематическое применение просопографического метода, хотя интересного и познавательно значимого, дало недостоверные результаты, видимо, из-за недостаточного понимания историком изучаемого периода.

Интерпретацию английской политической жизни конца XVII – начала XVIII вв. как «беспартийной» обосновывал впоследствии в конце 1960-х годов Д. Рубини[10], предлагавший понимание периода 1688–1702 гг. как противостояния «Двора» и «Страны», а не партийных группировок тори и вигов. В эти же годы у известного американского историка П. Загорина (1920–2009) формировалась концепция понимания Английской революции середины XVII в. как конфликта «Двора» и «Страны». Как видно, эти идеи П. Загорина исследователи стали проецировать также на понимание ими английской политической жизни конца XVII – нач. XVIII вв.

Вызвавшее широкий резонанс эффектное использование просопографического метода Л. Нэмиром в изучении политической и партийной истории Англии, хотя и побуждало британских историков к переосмыслению английской политической жизни XVII–XVIII вв., вместе с тем, вызвало у многих из них стремление поставить под сомнение подобную дискредитацию английской политики. Сведение содержания английской политики только лишь к своекорыстной борьбе на основе личных мотивов все-таки было упрощением. Подход, противостоящий взглядам Л. Нэмира, и отстаивающий мнение, согласно которому уже после Славной революции в последующие десятилетия английская политическая жизнь выстраивалась как противостояние тори и вигов, пронизывавшее всю общественную жизнь, в скором времени все же стал пробивать себе путь в изучении данных проблем. Убедительные аргументы в подкрепление тезиса о существовании партийной борьбы в Англии в конце XVII – нач. XVIII вв., опирающиеся на материалы источников, были представлены, в частности, в работе У. А. Спека на примере исследования электорального поведения англичан в начале XVIII в.[11] Внес вклад в полемику с взглядами Л. Нэмира также известный историк Дж. Пламб, отмечавший, что уже в течение полувека, с 1675 по 1725 г. в Англии «разделение на партии было реальным и создавало нестабильность в обществе или, вернее, было отражением этой общественной нестабильности»[12].

В 1960-е – начале 1980-х гг. британские историки проделали значительную работу, чтобы убедительно поколебать или даже опровергнуть точку зрения Л. Нэмира, согласно которой политическую борьбу в Англии в указанный период не следует считать борьбой политических партий. На основе детального изучения политических взглядов парламентариев и политической борьбы в Англии конца XVII – начала XVIII вв., оппоненты Л. Нэмира пришли к выводу о том, что наличие партий тори и вигов и их борьба вполне отчетливо прослеживаются со времени известного внутриполитического конфликта 1679–1681 гг. (Exclusion Crisis). Конфликт развернулся в связи с требованиями исключения из престолонаследия принца Йорка, будущего короля Якова II Стюарта (1685–1688) в силу его католических религиозных симпатий[13]. Эти требования выдвигала как раз формировавшаяся группировка вигов. В тезисной форме позиция обосновывавшей такую трактовку группы историков была выражена, в частности, словами Дж. Холмса, который писал, что «общество, раскалываемое враждой между тори и вигами, вне сомнений, существовало в Англии после революции 1688 года»[14].

Приверженность этой позиции, правда, влекла за собой новые вопросы, обсуждение которых развернулось в среде британских историков. Почему при такой остроте партийного противостояния между тори и вигами борьба этих групп может быть прослежена в заметной степени по сути дела только в парламенте, поскольку она не повлекла за собой какого-либо широкого социального конфликта в обществе в целом? Ведь несколькими десятилетиями ранее, в середине XVII в. развернувшаяся первоначально в парламенте борьба партий между королем Карлом I Стюартом (1625–1649) и оппозицией повлекла за собой масштабное противостояние, революционные по характеру события. Так что группировкам тори и вигов в конце XVII – начале XVIII вв., при всей остроте партийного противостояния, что-то не давало возможности перевести партийную борьбу во внепарламентские формы для того, чтобы нанести поражение оппонентам. К народным массам ни одна из группировок апеллировать даже не пытались. Между борющимися группами, видимо, существовал также консенсус по поводу того, к каким методам прибегать можно, а к каким не следует обращаться. Может быть, эти партийные группировки все-таки не сложились в такой степени, чтобы перейти к фронтальному противостоянию? Или сказывалось влияние исторического опыта (впечатления об относительно недавнем остром конфликте в Англии в середине XVII в.), или же на новый этап в своем развитии выходила политическая культура, в результате чего стал вырабатываться парламентский механизм разрешения политических споров?

Исследователи также обращали внимание на то, что примерно после 1715 г. острота конфликта тори и вигов явно пошла на убыль, и задавались вопросом, как такое могло произойти, если партийное противостояние было действительно острым, а потом вдруг буквально «завяло»? В связи с этим известная исследовательница Л. Колли отмечала, что применительно к началу XVIII в. можно говорить о том, что в среде английской политической элиты еще существовал «фундаментальный политический унисон», а в парламенте разворачивался «стилизованный политический конфликт, происходивший в рамках социального консенсуса»[15].

Важный и значительный вклад в изучение формирования партий тори и вигов в конце XVII – нач. XVIII вв. внес Дж. Холмс (1928–1993) – крупный специалист в области политической и конституционной истории Великобритании[16]. На основе анализа результатов парламентских голосований он показал, что в парламентах в правление Анны Стюарт (1702–1714) из 1064 депутатов только 130 парламентских депутатов голосовали непоследовательно, в то время как среди остальных депутатов видна их постоянная приверженность к позициям тори, либо вигов. Эти две боровшиеся друг с другом большие группы депутатов, составлявшие практически 90 % от числа депутатов парламента, как считал Дж. Холмс, сплачивались, в первую очередь, близостью политических взглядов, а не родственными или групповыми, клановыми по характеру связями. Депутаты парламента, отмечал Дж. Холмс, при этом, конечно же, боролись также и за выгодные доходные должности в аппарате государственного управления, но все же в целом вели борьбу на основе приверженности определенным политическим принципам.

Дж. Холмс также считал, что для периода 1694–1715 гг. можно говорить о высоком уровне обратной связи между депутатами парламента и избирателями. В эти годы парламентские выборы проводились со средней периодичностью один раз в полтора года, и депутаты при столь частых выборах были довольно внимательны к мнениям избирателей.

С другой стороны, исследователями применительно к этому времени выявлены: низкая явка избирателей на парламентских выборах, значительные колебания в отношении к кандидатам одной и той же политической ориентации в одном избирательном округе на следовавших одни за другими выборах. Такие факты уже могут быть истолкованы как свидетельства слабой осознанности или даже индифферентности в защите избирателями своих интересов[17].

Вместе с тем, историки находят свидетельства того, что поведение избирателей в эти годы вполне могло быть самостоятельным, несмотря на воздействие тех или иных влиятельных людей, пытавшихся патронировать ход выборов[18]. Видны также признаки того, что в 1694–1715 гг. королевской власти слабо удавалось воздействовать на ход парламентских выборов. В 1698 г. приближенные короля Вильгельма III Оранского (1689–1702) признавались ему, что утратили контроль над парламентской избирательной кампанией. В 1716 г. накануне парламентских выборов власти готовили принятие Семилетнего Акта (об установлении полномочий избранных депутатов парламента сроком на 7 лет, в чем виделся, в частности, способ уменьшить расходы на проведение выборов), принятого в итоге парламентом в мае того же года. Королевские служащие накануне выборов, как установлено, не брались заранее делать выводы о том, что из этого выйдет. Поведение электората они считали недостаточно предсказуемым.

Далее же, после победы вигов на парламентских выборах 1716 г., как оказалось, 7-летний срок полномочий избранного парламента пошел на пользу победившей партии. Виги провели работу по укреплению своего влияния на избирателей, особенно в небольших избирательных округах. К 1722 г., как отмечают исследователи, английским политикам того времени стало понятно, что организаторы выборов могут вернуть себе способность воздействовать на голоса избирателей. После этого на парламентских выборах резко пошло на убыль количество случаев, когда происходила острая борьба между кандидатами в избирательных округах[19]. На несколько десятилетий, вплоть до 1760-х гг., сложилась ситуация, когда стало видно, что политическая и партийная борьба в английском обществе могут активизироваться только в том случае, когда у большинства людей возникают проблемы материального характера, и слишком многих начинает волновать, «будет ли у них масло, чтобы намазать его на хлеб». Добившись решающего влияния в парламенте, виги резко снизили накал публичной политической и социальной критики существовавших порядков. Заметно изменился и стал гораздо более умеренным характер политической деятельности вигов. Известно, что в вигской среде еще с 1680-х гг. выдвигались радикальные по характеру политические идеи: о предоставлении политических прав всему мужскому населению или, хотя бы, всем собственникам, о введении тайного голосования, о перераспределении количества избираемых депутатов в избирательных округах в соответствии с численностью избирателей. Но после того, как виги укрепили свое политическое влияние в результате приятия Семилетнего Акта 1716 г., их стремление к борьбе за дальнейшее развитие политических свобод резко пошло на убыль.

Между тем, носители радикальных идей в английском обществе не перевелись: в 1720- 1750-е гг. они учились использовать для пропаганды своих идей печатные органы, существовавшие в стране, тренировались в способности создавать группы поддержки своих кандидатов в избирательных округах, апеллировали к формировавшемуся среднему классу, к горожанам, заявляя о необходимости борьбы против засилья олигархии, при необходимости могли собрать массовую демонстрацию. В такой социальной среде обострение общественных проблем, появление способного харизматического лидера могло опять придать политической жизни в Англии более радикальный характер. На этом фоне становится понятнее, как мог появиться и стать влиятельным деятелем предводитель английских радикалов Дж. Уилкс (1725–1797)[20].

Окончательное подведение итогов в полемике между подходами Л. Нэмира и его оппонентами в понимании характера английской политики конца XVII–XVIII вв., несмотря на убедительную критику нэмирианской позиции, еще не произошло. Тем не менее, показательно высказывание по этому поводу известного специалиста в изучении политической истории данного периода Дж. Кениона. По его словам, работа Дж. Холмса «Британская политика в век Анны» по уровню обоснованности выводов не уступает позиции Л. Б. Нэмира и вместе с тем принадлежит к числу тех редко встречающихся исторических трудов, которые, будучи научно-историческим исследованием, одновременно являются произведением литературы и искусства[21].

Современные британские историки рассматривают развитие политической и партийной системы в Великобритании в контексте формирования в течение XVIII в. единого британского государства, которое гораздо теснее, чем прежде, связало английский политический центр с кельтскими окраинами. Государственная власть и английская политическая элита в ходе формирования единого государства неоднократно проявляли способность сформулировать привлекательную для жителей государства политическую программу и комплекс практических мер, которые создали объединенную британскую монархию. Ко времени восшествия на престол королевы Виктории (1837–1901) Великобритания представляла собой действительно единое государство. В течение XVIII века, как отмечают исследователи, также развился язык британства (language of Britishness) – лексика, символы, система образов, которые несли в себе интегративный потенциал для укрепления государственного единства. И хотя взгляд на Британию как на единое политическое сообщество в эти годы не был абсолютно общепризнанным и бесспорным, тем не менее Соединенное Королевство в XVIII–XIX вв. успешно развивалось как единое государство[22].

Традиционно в качестве фактора, способствующего созданию единого государства в Новое время, рассматривают общность экономической жизни, экономических интересов. Влияние экономического фактора заметно проявилось также при формировании Соединенного Королевства. К этому добавлялось очень существенное воздействие внешней политики. Британский историк А. Бриггс утверждал, что для Великобритании путь в XIX в. проходил не только через промышленную революцию, создание хлопкопрядильных фабрик и металлургической индустрии, но в буквальном смысле также и через борьбу с Францией, порой переходившей в прямые военные столкновения. Но по сей день этот аспект в понимании становления модернизированного индустриального общества в Великобритании остается в должной мере не осмысленным. Историки пишут об этом гораздо меньше, чем о промышленной революции [23].

В изучении политической, конституционной, партийной истории Великобритании в XX в. британскими историками были реализованы значительные коллективные проекты. Важна для изучения истории партий в Великобритании работа, проделанная коллективом авторов «Кембриджской истории нового времени», в которой обобщенно изложены результаты исследовательской деятельности многих историков. В этом издании представлена связная характеристика развития Великобритании в Новое время, учитывающая все важнейшие достижения и выводы британской исторической науки в понимании этого периода. Изучение истории политических партий в Англии конца XVII–XIX вв. и проблем в разработке этой темы представлено в VI–XII томах издания[24].

В начале 2000-х годов опубликован ряд интересных, новаторских по характеру и ревизионистским по многим позициям работ[25]. Автором одной из них стал Дж. Кларк (р. 1951), впервые привлекший внимание исследователей объемной монографией об английской партийной системе середины XVIII в.[26]. Дж. Кларк вступил в полемику и с либеральной, и с марксистской трактовками британской истории конца XVII–XVIII вв. В качестве предшественницы предлагаемых им трактовок Дж. Кларк упоминал работу британской исследовательницы Бетти Кемп (1916–2007)[27]. Кларк стал предлагать использовать применительно к периоду 1660–1832 гг. понятие «долгий восемнадцатый век», подчеркивая связность и преемственность в развитии британского общества в данных хронологических рамках. Этот подход получил признание в научно-академической среде. Согласно взгляду историка, 1660–1832 гг. явились периодом господства в обществе аристократии в альянсе с духовенством англиканской церкви: на местном уровне в политических делах и в управлении доминировала аристократически-дворянская олигархия. Для политического настроя народа в этот период, по его мнению, было характерно безусловное признание монархии и англиканской церкви как символов национального единства. Происхождение же оппозиционных политических сил, которые уже заявили о себе в 1660–1832 гг., Дж. Кларк связывал с влиянием религиозных диссентеров, не удовлетворенных официальной англиканской церковью, и от требований больших религиозных свобод переходивших к политической борьбе. «Длинный восемнадцатый век» в британской истории Дж. Кларк призывает не рассматривать в свете либерального по характеру девятнадцатого века. Даже при рассмотрении причин Войны за независимость североамериканских колоний в 1775–1783 гг. Дж. Кларк обнаруживает и подчеркивает влияние религиозного фактора в противостоянии между англиканской епископальной церковью и североамериканским пуританским нонконформизмом, так что войну между Великобританией и ее североамериканскими колониями британский историк расценивает как «религиозную войну». В своих исследованиях Дж. Кларк часто обращается к полемике с работами известных британских марксистско-ориентированных историков Кристофера Хилла (1912–2003), Эрика Хобсбаума (1917–2012), Эдварда Палмера Томпсона (1924–1993). Ревизионисты в британской историографии распространили свою деятельность и на период XVIII–XIX вв., в целом оказав, хотя и не бесспорное по идейному содержанию и научным результатам, но стимулирующее влияние на изучение данного периода в истории Великобритании.

Проблема формирования английской двухпартийной системы в историографии Киселев А. А


Среди основных элементов любой современной демократической системы безусловными являются парламентаризм, институт выборов и политические партии. Исторические условия развития каждого демократического государства диктовали свои правила развития этих институтов. Однако классическим и наиболее интересным считается именно британский опыт развития парламентаризма, поскольку он заложил основы современной демократии, а британская двухпартийная политическая модель стала прототипом партийных систем многих стран мира. Несмотря на то, что она появилась еще во второй половине XVII в., ее формирование до сих вызывает множество вопросов у исследователей.

Так спорным представляется сам термин «партия» применительно к английским парламентским объединениям второй половины XVII в., называвшим себя «тори» и «вигами». Англичане-участники и современники событий употребляли термин «party». И русский князь Б. И. Куракин, приехавший в качестве посланника Петра I в Лондон в 1710 г., писал царю о «партии торриса, которая противна партии вика»[28]. Однако, что понимали в эпоху Нового времени под словом «партия»?

Пожалуй, наиболее точное определение для партий той эпохи дал французский мыслитель и политический деятель Бенжамен Констан: «Партия есть общность лиц, публично исповедующих одну и ту же политическую доктрину» (1816 г.)[29]. В этом смысле обе английские парламентские группировки можно называть «партиями». Но в остальном мнения исследователей расходятся.

Историки и политологи XIX – первой половины XX в., предметом исследования которых стали партии и политические движения, утверждали, что в XVII–XVIII вв. тори и виги никак не могли быть партиями. Так М. Я. Острогорский считал, что постоянные партийные организации возникли в Великобритании только после парламентской реформы 1832 г. Политические объединения, существовавшие до этого события, М. Я. Острогорский называл «клубами»[30]. М. Вебер полагал, что до 1832 г. английские партии представляли собой только «свиту аристократии», поскольку состояли преимущественно из землевладельцев, которые сплачивались вокруг своего лидера, «вождя», и осуществляли патронаж над всем своим электоратом[31].

В классических работах политологов второй половины XX в. также прослеживается мысль о том, что политические партии появились не в эпоху Раннего Нового времени, а позже.

Французский исследователь М. Дюверже настаивал, что «еще в 1850 г. ни одна страна мира (за исключением Соединенных Штатов) не знает политических партий в современном значении этого термина: мы обнаруживаем течения общественного мнения, народные клубы, философские общества, но отнюдь не партии в собственном смысле слова»[32]. Причиной этого М. Дюверже считал отсутствие организационной структуры в политических объединениях того времени. Партию, как полагал исследователь, характеризует наличие «аппарата», «машины», тогда как идеологическая составляющая вторична. «Партия есть общность на базе определенной специфической структуры, – утверждал М. Дюверже. – Современные партии характеризуются прежде всего их анатомией: протозавров предшествующих эпох сменил сложный дифференцированный организм партий XX века»[33].

Норвежский политолог С. Роккан, чьи работы заложили методологию электорального исследования, также полагал, что партийные системы появились только в конце XVIII – первой половине XIX в. По его мнению, партийная борьба основывалась на четырех конфликтах («расколах», «размежеваниях»): центра и периферии, государства и церкви, сельского хозяйства и промышленности, собственников и рабочих. Все эти конфликты появились в результате двух крупнейших событий в Европе Нового времени – Великой Французской революции 1789–1799 гг. и промышленных революций второй половины XVIII – первой половины XIX вв.[34] Поскольку политическая борьба в английском парламенте второй половины XVII в. не была основана ни на одном из этих конфликтов, то и считать участников этой борьбы партиями нельзя.

Этой же тенденции следуют и представители современной политологии, утверждая, что до середины XIX в. партии «представляли собой объединения знати, различного рода клубы, литературно-политические образования, являвшиеся формой общения единомышленников»[35].

Однако если среди политологов не было сомнений в оценке английских парламентских группировок XVII в., то у историков эта тема превратилась в острую дискуссию.

До XX столетия в Великобритании ни один исследователь не подвергал сомнению тезис о том, что тори и виги в период формирования парламентаризма были «партиями». Именно этот термин употребляли английские просветители XVIII в. Г. Болингброк, Д. Дефо, Дж. Свифт, Ф. Честерфилд, Д. Юм[36].

В 1733 г. торийский лидер Г. Болингброк опубликовал одно из первых исследований британской партийной системы – «Рассуждение о партиях». Он выделял две политические партии в стране, но сетовал, что «значительные расхождения в принципах, на которых они основывались» исчезли вместе с эпохой Стюартов, а деление на «вигов и тори», «конституционалистов и антиконституционалистов», «партию Двора и партию Страны» в первой четверти XVIII в. – «номинально», «нелепо и смехотворно»[37].

Другой интересный политический анализ партийной системы принадлежит Д. Юму. Просветитель выступил с идеей своеобразного «психологического» подхода, согласно которому британцы делились на сторонников свободы и сторонников порядка и традиций. Первые выступали в поддержку религиозных сект (диссентеров), вторые – за сохранение англиканства в качестве доминирующей веры. Следовательно, первые стали вигами, вторые – тори. В качестве главного критерия, по которому парламентские группировки делились на партии, Д. Юм выделял «принципы, которые составляют саму природу нашей конституции»[38]. Таким образом, просветитель определял идеологию как основу партийного разделения. Однако Д. Юм писал, что «определить сегодня природу этих партий – одна из труднейших задач, с которой только можно столкнуться», поскольку «проживая в стране, где высочайший уровень свободы, каждый может открыто высказывать свое мнение, а значит можно утверждать, что главные принципы, из-за которых партии делились (борьба за свободу слова, собраний, печати и т. и. – А. К.), утеряны»[39].

В XIX веке историки единогласно писали о тори и вигах как о политических партиях. Представители «вигской» либеральной историографии (Дж. Лингард, Т. Б. Маколей, У. Лорд, У. Эбботт, С. Кент, К. Фейлинг, Дж. М. Тревельян) выдвинули тезис, согласно которому парламентская борьба Либеральной и Консервативной партий XIX в. имела самую прямую связь с противостоянием их предшественниц – партий вигов и тори[40]. Однако столетие спустя американский исследователь Р. Уолкотт обвинил «вигских» историков в «осовременивании» истории. «Концентрация на идее противостояния либералов и консерваторов и более ранней борьбы вигов и тори привела к игнорированию других прежних дифференциаций, которые были характерны для стиля XVII–XVIII вв.: борьбы правительства против оппозиции или Двора против Страны», – писал Р. Уолкотт[41].

Несмотря на сложившееся в либеральной историографии мнение о вигах и тори как партиях, Т. Б. Маколей все же указывал на их сложную структуру в конце XVII в.: «Отношения парламентских партий… были очень запутанные. В каждой палате они делились и подразделялись несколькими пересекавшимися линиями. Не говоря о второстепенных подразделениях, была линия, делившая вигскую партию от торийской, и была другая линия, делившая должностных людей с их друзьями и клиентами, – их называли иногда придворной партиею, – от людей, которых называли в насмешку «роптателями», Grumbletonians, а в похвалу – национальною партиею, Country Party. Эти две главные линии пересекались: из должностных лиц и их приверженцев половина были виги, другая половина – тории»[42]. Таким образом, Т. Б. Маколей указывал на то, что в парламенте конца XVII – начала XVIII вв. присутствовало скорее четыре партии, а не две.

Еще одно классическое представление – о социальной структуре английских политических партий – сложилось именно в XIX веке. В начале XVIII в. деятели английского Просвещения указывали, что тори и виги представляли собой группы «земельных» и «денежных» интересов. Полвека спустя Д. Юм называл такое деление «неудачным», поскольку «интересы этих партий на самом деле не были ярко выражены»[43]. Однако именно историки викторианской эпохи вернулись к классовому делению парламентских группировок. Так Дж. М. Тревельян писал: «Тори… были той частью общества, которая самым искренним образом отстаивала сохранение аграрной Англии. Виги… большей частью являлись представителями землевладельческого класса, тесно связанного с коммерсантами и с их коммерческими интересами. Поэтому политика вигов, а не политика тори должна была выиграть в отдаленном будущем, благодаря непрерывному процессу экономических изменений, которые вели с неизменно ускоряющимся темпом к аграрному и промышленному перевороту, оставившему лишь очень немногое от того, чем характеризовались старые пути развития страны»[44]. Вместе с либеральными исследователями классовый подход к партийной истории Великобритании применили К. Маркс и Ф. Энгельс, чьи работы впоследствии оказали значительное влияние на историографию XX столетия[45].

Своеобразной революцией в историографии стало появление в 1929 г. монографии консервативного историка Л. Нэмира, посвященной британской политике эпохи Георга III. Исследователь обратил пристальное внимание не на идеологию партий, а на их социальный состав и структуру. Его выводы перевернули многие традиционные представления. Во-первых, Л. Нэмир утверждал, что «к 1760 г. не было надлежащих партийных организаций, хотя названия партий существовали»[46]. Тори и виги являлись скорее парламентскими фракциями, управляемыми влиятельными политиками. Не было и партийных идеологий, потому что все английские политики руководствовались собственными корыстными интересами и верностью влиятельному «патрону», который их курировал. Партийная система была пронизана патронажем и коррупцией. Во-вторых, анализ социального состава тори и вигов привел Л. Нэмира к выводу, что обе «партии» преимущественно состояли из дворян-помещиков, отстаивающих в парламенте, как правило, интересы собственных «боро». Таким образом, по мнению Л. Нэмира «политическая жизнь эпохи (XVIII века – А. К.) может быть полностью описана без использования партийных обозначений»[47]. Естественно, выводы Л. Нэмира вызвали бурную дискуссию в историографии, однако были признаны научным сообществом[48].

«Нэмировская революция» в англоязычной историографии оказалась настолько значительной, что до конца 1960-х гг. исследователи не использовали в своих работах термин «партия» в отношении политических группировок XVII – первой половины XVIII вв. Например, американский историк Д. Г. Барнс категорично заметил, что «о двухпартийной системе… девятнадцатого века даже не мечтали в 1689 г.»[49].

Самым известным последователем Л. Нэмира в 1940-1960-х гг. оказался американский историк Р. Уолкотт, который поставил под сомнение наличие в британской парламентской системе конца XVII – начала XVIII в. всего двух партий. По его мнению, партийное деление было более сложным и неустойчивым, поскольку главную роль в политической жизни страны играли семейные и личные связи. Так, анализируя парламентские выборы 1702 г., Р. Уолкотт выделил восемь группировок: правительственную, Мальборо-Годольфина, Ноттингэма-Финча, Хайда-Сеймура, Харли-Фоли, придворных пэров, Ньюкасла-Пэлхэма-Уолпола и вигскую Хунту. Исследователь доказывал, что в период парламентских сессий эти группировки объединялись в четыре, а не две фракции: «Тори Двора», «Тори Страны», «Виги Двора» и «Виги Страны». Р. Уолкотт утверждал, что политическая система Британии на раннем этапе была многопартийной, трансформировавшись в двухпартийную только в эпоху Георга III[50].

В 1960-70-х гг. позиция Л. Нэмира и Р. Уолкотта, была подвергнута критике новым поколением исследователей, а тори и виги XVII–XVIII вв. снова объявлены политическими партиями. Британский историк Дж. Пламб полагал, что к началу XVIII в. Англия «уже обладала стабильной и глубоко инерционной политической структурой», в то время как «партийное деление было реальностью и порождало нестабильность». Дж. Пламб считал период 1675–1725 гг. эпохой жесткого партийного противостояния и даже ввел термин «партийные бури» применительно к этому периоду. Историк был уверен, что борьба за голоса избирателей могла быть успешной только с помощью «партийных отношений, идей и организации»[51].

Своеобразный вызов Р. Уолкотту бросил исследователь Дж. Холмс, написавший фундаментальную монографию о британской политике в эпоху правления королевы Анны (1702–1714 гг.). Дж. Холмс, в отличие от последователей Л. Нэмира, обратил внимание не на состав и структуру парламентских фракций, а на то, как депутаты голосовали по различным вопросам. Особое внимание он уделил общенациональным проблемам (религия, экономика, война и др.). В результате историку удалось доказать, что, несмотря на принадлежность депутатов к разным «семейным» фракциям (Хайдам, Ньюкаслам, Харли и др.), их политический выбор почти всегда диктовался принадлежностью либо к тори, либо к вигам. Это значило, что, во-первых, двухпартийное деление все-таки имело место, и, во-вторых, что противостояние тори и вигов являлось не борьбой кучки землевладельцев в парламенте, а настоящим соперничеством двух крупных политических сил в национальном масштабе[52].

Работа Дж. Холмса была высоко оценена историками, получив множество положительных отзывов. Так британский исследователь У. Спек утверждал: «Теперь нет больше причин сомневаться, что политика этого периода была сформирована соперничеством двух партий – тори и вигов. Эти партии были разделены прежде всего различными взглядами на проблемы природы правительства, религиозного урегулирования и направлений внешней политики»[53]. Ученики Дж. Холмса применили его метод ко всему периоду от Славной революции до середины XVIII столетия и подтвердили выводы о существовании двухпартийной системы[54].

Однако в 1980-х гг. новым событием в историографии стали труды британского исследователя Дж. Кларка, который исследовал партийную борьбу второй половины XVII–XVIII вв. с позиций «нового ревизионизма». Его выводы опять поставили под сомнение принадлежность тори и вигов к «партиям». «В Англии не существовало двухпартийной системы или партийной системы любого другого вида. Родословная английских партий фрагментирована и прерывиста… Миф о давнем существовании двухпартийной системы был ретроспективно изобретен политическими деятелями и публицистами, ищущими оправдание родословной, – писал Дж. Кларк. – Партия не была постоянным явлением, которое может быть определено политологом и затем описано историком. Английский опыт показывает постоянно прерывающуюся последовательность систем с двумя, тремя и даже четырьмя партиями, которые развиваются и влияют друг на друга»[55].

Идею Дж. Кларка поддержали и другие британские историки. Л. Колли, исследовавшая торийскую партию, полагала, что «несмотря на свою кажущуюся остроту, соперничество вигов и тори в правление Вильгельма III и королевы Анны… было розыгранным, часто безжалостно, конфликтом, который проходил в рамках общественного консенсуса – проявления доверия и фундаментального политического унисона земельной элиты Англии»[56]. Современный историк Дж. Блэк, рассуждая о вигах второй половины XVII в., писал что «эту партию следует считать скорее группой, связанной неформальными узами, амбициями и идеологией, а не партийной дисциплиной и централизованным управлением»[57].

В наши дни исследователи стремятся найти консенсус между позициями сторонников и противников идеи существования двухпартийной системы во второй половине XVII–XVIII вв.[58] Интерес к этой проблеме постепенно угас, оставив еще множество различных вопросов. Один из них – вопрос о времени происхождения английских политических партий.

Г. Болингброк полагал, что это был период накануне Славной революции[59]. Д. Юм возводил истоки тори и вигов к «кавалерам» и «круглоголовым» эпохи Английской революции 1640–1660 гг.[60] Т. Б. Маколей утверждал, что партийное противостояние началось раньше: «Эта партия (виги – А. К.) возвысила свой голос еще против Елизаветы в великом вопросе о монополиях; эта партия в царствование Иакова I организовала самую первую парламентскую оппозицию, которая твердо стояла за права народа. Эта партия заставила Карла I отказаться от произвольной корабельной подати. Эта партия уничтожила Звездную Палату и Верховную Комиссию. Эта партия при Карле II вынудила Акт Habeas Corpus»[61]. Дж. М. Тревельян снова вернулся к представлениям о тори и вигах как наследниках «кавалеров» и «круглоголовых»[62].

Интересное предположение выдвинул в начале XX в. британский историк У. С. Эбботт. Он полагал, что истоки борьбы были не столько политическими, сколько религиозными, и происходили из религиозной борьбы эпохи Тюдоров. Как утверждал историк, «в результате этих событий в церкви и государстве образовались три партии: консервативная католическая, умеренная англиканская и либеральная пуританская». Однако развиваясь в течение XVI–XVII вв., когда религиозные противоречия стали еще и политическими, эти группы сформировались в две партии, которые впоследствии и получили названия «тори» и «вигов». Складывание двухпартийной системы У. С. Эбботт относил к 1660–1675 гг. «После 1675 г. принципы, методы, организация и даже персоналии английских политических партий мало изменятся (до XIX в. – А. К.)», заключал исследователь[63].

Концепция зарождения политических партий в эпоху Тюдоров была впоследствии поддержана целым рядом исследователей. Так британский историк К. Фейлинг заявил, что «происхождение тори, как и происхождение вигов, связано с религиозными разногласиями времен Елизаветы»[64]. Эту же идею высказывал крупный исследователь тюдоровской Англии Дж. Нил, утверждавший, что пуританское лобби в Палате Общин Елизаветы I было первой политической партией в английской истории[65]. Спустя два десятка лет другой известный исследователь Л. Стоун утверждал, что происхождение политических партий относится к 1570-1580-м гг., когда церковь, созданная Елизаветой, была «наполнена двумя группами решительных людей, которые очень различались своими религиозными предпочтениями и убеждениями». Первые были выходцами из католических семинарий, создавших пост-реформационное католическое меньшинство в Англии. Другие были группой пуританских священников – как вернувшихся из ссылки жертв католической политики Марии Кровавой, так и молодых людей, чьими идеалами являлись пуританские мученики. Л. Стоун указывал, что «группы людей, собиравшихся вокруг пуританских проповедников в городских церквях в 1620-1630-х гг. были моделями партийных организаций, собиравшихся на идеологической основе»[66].

Впоследствии, однако, историки снова вернулись к «революционной» и «реставрационной» теориям происхождения партий. Одним из первых исследователей был Д. Андердаун, который утверждал, что, хотя «первые признаки появления партий могут быть замечены в электоральной активности пуритан в 1580-е гг.», но «у елизаветинских пуритан нельзя увидеть централизованного управления, которое является одной из составляющих любой партии». Историк считал, что партийная организация появляется в парламенте только в 1640-е гг.[67] Британский исследователь Т. О. Калхун, изучающий памфлеты XVII в., также полагает, что истоки двухпартийного противостояния лежат в событиях Английской революции[68].

Однако классической точкой зрения по-прежнему остается концепция происхождения двухпартийной системы в эпоху Реставрации Стюартов. К. Робертс полагал, что отсчет нужно вести с 1667 г., когда парламент смог объявить импичмент первому министру Кларендону. Именно тогда и проявились черты будущих политических партий. «Сеймур, Осборн и Говард в Палате Общин были более похожи на Фоксов и Уортонов XVIII столетия, чем на Пимов и Элиотов XVII в. Импичмент Кларендона обозначил рубеж начала борьбы за патронаж, который будет играть важную роль в британской политике после 1714 г.», – писал К. Робертс[69].

Однако большинство историков склоняется к событиям т. н. «исключительного кризиса», который, по их мнению, и положил начало английской двухпартийной системе. Ожесточенная политическая борьба 1678–1681 гг. вокруг билля «Об исключении» Якова II из числа наследников трона Англии, как полагают исследователи, и определила формирование в парламенте двух группировок, которые позже получили названия «тори» и «виги»[70].

В отечественной историографии вопрос о «партийной» принадлежности тори и вигов никогда не дискутировался. Еще М. М. Ковалевский характеризовал их как «парламентские партии», указывая, что различия между ними были «не столько в политической, сколько в общественной их программе». Периодом образования двухпартийной системы М. М. Ковалевский считал 1678 г.[71] Н. И. Кареев также называл вигов и тори «парламентскими партиями», признавая периодом образования этих группировок эпоху Реставрации. Однако позиция Н. И. Кареева была ближе к британской либеральной историографии, чем у М. М. Ковалевского, поскольку он полагал, что партийная борьба 1660-1680-х гг. представляла собой «прежний антагонизм» 1640-1660-х гг.[72]

В советской историографии партийная борьба в парламенте второй половины XVII в. почти не исследовалась. Большая часть работ по истории Англии была посвящена социально-экономическим процессам и классовой борьбе, в контексте которых рассматривались и политические явления. Однако тори и виги упоминались на страницах исследований как «партии»[73].

Первой и, по сути, единственной до сих пор отечественной работой, в которой был исследован процесс формирования английских политических партий в эпоху Реставрации, стала монография Т. Л. Лабутиной. Автор использовала новейший в то время метод массовых подсчетов при помощи ЭВМ, противопоставив его традиционному методу экземпляфикации. Проанализировав выступления 180 партийных ораторов, Т. Л. Лабутина получила «представление об идеологии не только лидеров тори и вигов, но и в определенной мере о массовой идеологии самих партий». Исследовательница указывает, что «основные идеи буржуазной революции середины XVII в. («договорная» теория, теория «народного суверенитета») были значительным образом модифицированы в умеренно-конституционном (монархическом) или умеренно-республиканском духе, отвечавшем интересам имущих классов». Главный вывод, сделанный Т. Л. Лабутиной, заключался в том, что «борьба между тори и вигами была в первую очередь борьбой между «средним классом», т. е. буржуазией, и земельной аристократией»[74]. Несмотря на то, что данная монография посвящена преимущественно анализу идеологии партий, оставив почти нерассмотренными вопросы их структуры и внутренней организации, методов внепарламентской борьбы и др., работа Т. Л. Лабутиной стала первым крупным отечественным исследованием в этой области английской истории. Важно отметить, что до сих пор данная монография не теряет своей актуальности.

В современной постсоветской историографии существуют различные мнения о формировании двухпартийной системы в Англии. Так, Т. Л. Лабутина полагает, что дискуссию о сущности партий и времени их возникновения можно завершить. «Новейшие исследования поставили точку в данном споре, дав утвердительный ответ, – пишет Т. Л. Лабутина. – Именно в этот исторический период (1660–1714 гг. – А. К.) происходило становление двухпартийной системы»[75]. С ней не согласен А. Б. Соколов, который указывает на спорность данного утверждения, поскольку «оно было оспорено не только Л. Б. Нэмиром, но и рядом современных западных историков (Дж. Кларк и др.)» [76].

Актуальность исследования проблемы формирования ранних британских политических партий подтверждают и новейшие работы отечественных историков. Так, в кандидатской диссертации Д. В. Кутявина достаточно большое внимание уделяется идеологии торийской партии, однако практически не рассматриваются ее структура, связи и методы политической борьбы[77]. В недавно опубликованной монографии К. Н. Станкова была поднята, но не раскрыта в полном объеме деятельность якобитов в рядах тори[78]. До сих пор нет новейших исследований партийной системы в эпоху Реставрации Стюартов.

Однако следует отметить кандидатскую диссертацию С. В. Бурова, посвященную политической борьбе придворных группировок накануне Английской революции. Автор обращает внимание на тот факт, что двор Стюартов представлял собой сложную, неоднородную структуру, в которой переплетались интересы различных придворных фракций и велась серьезная политическая борьба. «Необходимо объединить административный, политический и культурный подходы к изучению двора», – делает вывод С. В. Буров[79].

Поскольку английские политические партии представляли собой на раннем этапе сложные полифракционные организации, тесно связанные с придворными группировками, можно сказать, что этот подход применим и для них. Важно исследовать не только идеологию, но и формирование структуры партий, методов их борьбы (как парламентских, так и внепарламентских), политических связей и интересов в XVII–XVIII столетиях. В этом и представляются основные задачи для дальнейших исследований.

Индепенденты в середине XVII в.: доктрина и состав движения С. Е. Федоров


Анализ принципов и понятий, определявших сознание и поведение индепендентов, связан с выявлением наиболее устойчивых, но при этом менее идеологизированных структур, при всей своей гетерогенности составлявших целостную систему индепендентских представлений об универсуме[80]. При таком подходе индепендентская доктрина перестает казаться застывшим образованием, а многие из известных ее положений получают структурно-генетическое, а следовательно, адекватное обоснование. Высвечиваются методологически важные компоненты самой доктрины, совокупность которых в конечном счете обусловливает возможность анализа индепендентских представлений как стилистически и композиционно своеобразной системы видения мира. В свою очередь определение специфики организации этой системы открывает благоприятные перспективы для оценки самого индепендентства с точки зрения его вполне определенной социокультурной целостности[81].

Индепендентская доктрина долгое время продолжала оставаться относительно слабо изученным явлением. Ситуация стала меняться во второй половине прошлого столетия, когда в историографии наметился интерес к социокультурной интерпретации самого движения. Обозначившееся преодоление традиционного взгляда на эволюцию его доктрины, сводящейся к постепенной (главным образом к 40-м гг. XVII в.) замене религиозных конструкций политическими, сопровождалось повышенным вниманием к работам У. Халлера, А. Вудхауса, содержащим ряд ценных наблюдений о соподчиненности конфессионально-правовых и собственно юридических компонентов индепендентского сознания[82]. В частности, особенно популярными были рассуждения этих авторов о религиозной терпимости и о влиянии ее концептуального осмысления на систему политических требований индепендентства[83].

По мере развертывания соответствующих исследований неоспоримость существовавшей связи между религиозными и светскими взглядами индепендентов становилась все более явной, что, видимо, и побудило сначала Д. Юла, а затем Д. Андердауна сформулировать мысль, судьба которой на долгие годы определила направление поиска других специалистов. Речь идет о констатации, хотя и достаточно осторожной, прямой зависимости эволюции политических представлений индепендентства от роста их религиозного радикализма[84].

Просопографические исследования по отдельным членам Долгого парламента выявили определенные недостатки наблюдений Юла и Андердауна, самым серьезным из которых было пренебрежение принципом подвижности религиозных мотивировок в деятельности парламентариев[85]. Юл и Андердаун, а также их последователи были вынуждены искать новые и достаточно веские подкрепления для своих утверждений. Думается, что этот поиск и стал причиной продолжающегося и по сей день союза между этими историками и специалистами, занятыми изучением различных пластов народной культуры[86].

Дело в том, что Юл сам показал наличие достаточно мощных, основанных на механизме средневекового патронажа периферийных образований индепендентства, включавших вполне убедительные по масштабу народные элементы[87]. Их воздействие не замыкалось только структурой движения, а распространялось и на идеологические конструкции индепендентства[88]. Сравнительно неплохо изученный к тому времени «никодемизм» английской народной культуры давал вполне оправданные основания для исследования его соответствующих воздействий на индепендентское учение. Результаты поражали своей парадоксальностью: воздействие народной культуры на индепендентство подтверждалось материалами и елизаветинской поры, и тем более революционных десятилетий[89]. Проблема заключалась лишь в доказательстве глубины этого влияния.

Исследовательски эта задача осложнялась тем, что систематическое изложение индепендентской доктрины ограничивается творчеством двух-трех авторов, среди которых лавры первенства принадлежат Джону Мильтону,[90] публицистическая деятельность которого охватывает практически весь спектр индепендентских исканий и совпадает с основными периодами эволюции самого движения.

Первыми наиболее значительными разработками влияния народной культуры на индепендентское учение был комплекс работ известного английского историка К. Хилла о Мильтоне, естественным образом отразивших в себе особенности интерпретируемого материала, а, следовательно, в виде соответствующей компенсации наделенных теоретическими рассуждениями. Логика исследований Хилла подсказывает, что автор склоняется к признанию вторичности указанных влияний на творчество Мильтона и, видимо, не признает их органичного для самого движения существования.

Наиболее общей посылкой в построениях Хилла является основанное на результатах исследований начала 1970-х гг. положение о существовании в Англии середины XVII в. «двух революций»: победоносной, приведшей к установлению священных прав собственности, освободившей пуританскую этику от традиционных наслоений, и не произошедшей, пытавшейся установить собственность народа, демократию, уничтожить государственную церковь, видоизменить пуританскую этику. Неудавшаяся революция, однако, содействовала дальнейшему развитию идей радикализма в английской культуре, она же обусловила двойственную природу национального конфликта середины XVII в., отразившуюся в противоречиях «аристократизма» и «пуританизма средних слоев», с одной стороны, радикализмом и тем же пуританизмом – с другой.

В небольших публикациях на страницах «Литературного приложения» к «Таймс» Хилл впервые попытался связать особенности мировоззрения Мильтона с природой двух конфликтов в английской революции, предпринял ряд закономерных обобщений, касающихся особенностей индепендентского сознания[91]. Его идея оказывалась достаточно простой: популярность многих идей народной культуры, усиливавшаяся под непосредственным воздействием радикальных религиозных сект, оказывала влияние на формирование отдельных положений мильтоновских трактатов, а через них – должно быть, на структуру индепендентского сознания. Позиция Хилла встретила возражения со стороны П. Хелма, М. Фикслера и М. Левиса, указавших на несколько упрощенное толкование взглядов Мильтона в свете учений радикальных сект середины XVII столетия[92]. Хилл остался непоколебим, выразив в специальной монографии о Мильтоне верность ранее сформулированным положениям, он позволил себе ряд небезынтересных дополнений и уточнений.

Как считает Хилл, одним из противоречий середины XVII столетия был конфликт двух культур, представлявших двор и страну. За ними (обычно невидимая исследователям) существовала третья, народная, еретическая культура. По мере развития революции она стала определять взгляды радикального (в том числе индепендентского) крыла парламентской оппозиции. Получив вследствие этого большую популярность, эта культура стала оказывать значительное влияние на индепендентских авторов, в том числе на творчество Мильтона, развивая в нем ранее существовавшие радикальные элементы. Под воздействием ее традиций окончательно сформировалась позиция поэта, вобравшая в себя составные части второй и третьей культур[93].

В то же время Хилл оговаривает, что воздействие радикальных народных учений ограничивалось формированием представлений о равенстве клириков и мирян, герменевтизме, мортализме, милленаризме, антитринитаризме и материализме (Хилл называет их основными конституирующими элементами третьей культуры): там, где дело касалось незыблемого права собственности, пускались в ход традиционные для пуританских мыслителей решения. В этом неразрывная связь Мильтона с традициями второй культуры, с основным спором ее представителей – «средних слоев» – с феодально-абсолютистским государством[94]

Загрузка...