Очень часто поздним вечером, когда зажигались и переливались всеми огнями здания ресторанов, кафе и ночных клубов, я любил выезжать на своем черном «Крузере» в город и там заигрывать, флиртовать с красивыми женщинами из тех, кого злые на язык люди называют потаскушками. Обычно наше знакомство ограничивалось постелью в моем загородном доме. Совсем незаметно это вошло в привычку. Однако так же незаметно пролетело и несколько десятков лет. Никакой выгоды от этого я, конечно, не получил, если только не считать того, что я утроил свое богатство и обзавелся сетью супермаркетов, еще лишился нескольких зубов и узнал, что такое остеохондроз.
Впрочем, я еще не ощущал себя слишком старым, мне было за пятьдесят и крепкие молодые девчонки не раз и не два ложились со мной в постель. Меня не слишком угнетала мысль, что им нужны мои деньги. В конце концов, каждый хочет того, чтобы ему легче жилось.
Но одиночество пугало меня. У меня не было ни жены, ни ребенка, даже друзья, которые прежде часто встречались со мной, тоже как-то потускнели и в мыслях, и в делах. У меня иногда даже было такое чувство, что мы заранее сговорились больше думать о прошлом, чем жить настоящим. В моем настоящем тоже не ощущалось никакой страсти. Хотя меня стали посещать какие-то странные сны. Во сне я овладевал спящей красивой и молодой женщиной с очень рыжими волосами, а когда я изливал в нее свое семя, она просыпалась и плакала. Только вместо слез из ее глаз падали белоснежные розы.
– Любовь и невинность, – шептал я, тут же просыпаясь.
Моя любовь и ее невинность, любовь – это моя слепая страсть, а ее невинность – это жертвенность. Эти сны, как ни странно, остановили меня, то есть мой безумный поток удовольствий. Теперь я стал получат наслаждение от прогулок по осеннему лесу рядом с «Дубравой», именно так я называл свой загородный дом, скрывающийся между старых, но еще стройных дубов. Еще я полюбил лежать в осенних листьях и почти ни о чем не думать… Я сумел вернуть свою первозданную детскую робость и любопытство, и с восторгом рассматривал проплывающие надо мною облака.
Неожиданно мне опротивел мой собственный бизнес, постоянные расчеты затрат и прибылей, и я быстро захлопнул двери моего внутреннего мира пред такими же торгашами, как я. В каком-то смысле я испугался выглядеть смешным, но главное, я убедился в необходимости быть самим собой, и не от кого не зависеть, и даже от женщин, которым нужны только твои деньги, или твоя свобода, а иногда и то, и другое.
Вскоре я выбросил все свои галстуки, костюмы и лакированные штиблеты, свитера и джинсы с кроссовками. Я полюбил притворяться бедным и смешиваться с толчеей железнодорожных вокзалов. Я полюбил наблюдать за людьми, изучать их лица, мимику, жесты, привычки.
Алкоголь. Водка. Вот что сближало меня с простыми людьми и вело к упоительным приключениям. Приключение бутылка водки – и вот оно – божественное открытие, когда я вдруг обнаруживал всегда готовых к соитию женщин. Но я искал только одну – единственную женщину, я искал ее везде, и во многих проходящих мимо меня женщинах, но почему-то всегда видел только ту огненно-рыжую девушку из сна, и погружал сам себя в чувственную трясину фантастических ощущений.
И все же как бы я ни напивался, и к каким бы женщинам не притрагивался, я всегда хранил в душе как икону – свой сон про огненно-рыжую девушку.
Постепенно я бросил пить и окунулся с головой в работу. Казалось, я опять выкинул из жизни всех женщин, глядя на мир невинным мальчиком. Карл глядел на меня волком, было ощущение, что я явился на работу без спросу, и что хозяин положения не я, а он. Поэтому мне понадобилось не менее трех суток, чтобы промыть мозги своему заму. Правда, от этого мне стало самому хуже, я не умел делать людям больно. Особенно таким милым людям, как Карл, Карл Бюхнер.
Карл Бюхнер уже более пяти лет руководил моей фирмой. И фирма под его руководством работала идеально. За невероятно короткое время сеть наших гипермаркетов разрослась по всей стране. И вот я за пять лет, уже привыкший ничего не делать, а только лишь контролировать своего незаменимого Карла, пытаюсь сам управлять этой махиной. Меня же хватило только на две недели.
Я вскоре, опять убедился в великолепных способностях Карла, и в два раза увеличив его жалованье, улетел к черту на кулички, то есть на Гавайи.
Несколько ночей с прекрасной туземкой под крышей соломенной беседки и пару бутылок отменного английского виски несколько взбодрили меня.
Мы совокуплялись даже и в море, и верхом на гигантской черепахе.
Правда, через неделю я узнал, что такой сенная лихорадка и еще две недели провалялся в местной больнице. Последние дни, когда я пошел на поправку, меня удовлетворяли медсестра, повариха, уборщица и кастелянша. В общей сложности мое проживание на Гавайях затянулось на два месяца, и обошлось мне в триста тысяч долларов, но что такое триста тысяч долларов по сравнению с теми невероятными ощущениями, которые дарит нам наша плоть?!
Я любил многих женщин и ничего не боялся, как, впрочем, и ничего не совершал, кроме любовной страсти в постели. Короче, я как клоп присосался к человечеству и пил его горячую нежную кровь, потому что она была женской, и еще давала мне сил не думать о наступающей старости, о замерзании собственного тела и холодной пугающей тьме, олицетворяющей мою собственную смерть.
Похоть, океан похоти вздымался, крутился, дрожал и шумел в моей голове. Жара, стекающая с неба на Гавайи, на эти волшебные острова, превращала людей в животных. Может от этого все время туземки шептали мне во время соития одно слово «алоха», что на их гавайском языке означает и «здравствуйте», и «добро пожаловать», и «привет», и «я люблю тебя». И это было совсем не удивительно, ибо их язык состоит из пяти гласных и семи согласных. Благодаря своему общению с туземками я узнал, что гавайские аборигены вовсе не съедали Джеймса Кука, который высаживался на их берег, а был убит из-за собственной жадности и жестокости, с какой он обращался с туземцами. И вообще, как я успел заметить, гавайцы были очень добрым и дружелюбным народом, которому только не забывать платить, чтобы не стирать с лица довольную улыбку.
Через неделю я вернулся в хмурый зимний полдень родной столицы.
Встреча с Карлом несколько ошеломила меня. Он был в истерике.
В стране надвигался кризис, акции нашей компании падали в цене, а валюта в цене резко выросла. По миру бродили уже несколько миллионов уволенных отовсюду граждан. Покупательная способность стремительно падала вниз. Наш банк внезапно заморозил все наши счета. Выхватывать свои сбережения из швейцарских банков было глупо, и тупо, и возможно, даже бесполезно, хотя Карл просил именно этого.
– Мы беднеем! – орал он, размахивая руками перед включенным компьютером. На экране монитора высвечивалась кривая нашего финансового падения. – Ты хоть понимаешь, что очень скоро станешь нищим?! Нищий богач, – ты хоть понимаешь, что значит – нищий богач?!
– Угу! – добродушно кивнул я Карлу.
– Нищий дурак, бедный придурок! Нет, я этого не вынесу! – по лицу Карла текли самые настоящие слезы.
– Боже, как же ты глуп, – добавил он минуту спустя спокойным голосом.
– Ты думаешь, швейцарские банки тоже полетят?! Или к нам применя санкции? – вздохнул я.
– А черт его знает! – усмехнулся Карл, и по его ехидному взгляду я прочел одну неприятную мысль: «Мне-то терять нечего, а вот тебе есть чего! Так что думай! Думай сам! Черт тебя побери!»
Я нисколько не обиделся на Карла, и не столько ради себя, сколько ради него, все же вытащил несколько миллионов евро, чтобы с их помощью и с умом Карла спасти вымирающую сеть гипермаркетов.
И как ни странно, Карлу это удалось! Ведь не недаром же его родители назвали его в честь Карла Маркса, чьи работы до сих пор умело предсказывают содрогание всего капитализма.
Единственно, я никак не мог понять, почему швейцарские банки тоже должны были лопнуть, или заморозить мои счета в свете происходящих санкций против России. Неужели сам дьявол навел порчу на весь мир, и даже самые честные капиталисты все тут же до единого погрязли в смертных грехах?! И кто теперь поставил их всех на колени, Америка Европу, или один народ другой, одни олигархи других, одни тупицы других?!
Смешно и боязно, любить и не дышать?! Или любить глазами, а кончить носом! Карл это умел. Это в бизнесе он был, что называется, мастер-класс, а в любви он был дурак дураком.
Помню, однажды привел к нему одну стриптизершу, так этот остолоп всю ночь ей цитировал Законы Мерфи, и лишь к утру, когда она уснула от его бредней, этот нахал весьма стыдливо овладел ею.
Бедная женщина, она ничего даже не почувствовала! А через девять месяцев вполне благополучно разродилась таким же маленьким лысым Карлушей. Вот так несчастный Карл женился на стриптизерше, которая тут же удачно синтезировалась в его личную секретаршу.
– Ну и как поживает твой секретарь?! – иногда со смехом спрашивал я Карла.
– Оставь, это лишнее! – стыдливо морщился Карл, и тут же его глаза, полные слез, умело скрывались за запотевшими стеклами очков. Одно слово, вундеркинд! Не то что я, бездельник, бабник, баламут. Нет, не баламут, а баловник. Именно так зовет меня Карл, а я его вундеркиндом. И оба довольны. Особенно я его сногсшибательным браком.
– Хорошее дело браком не назовут, – стонал порой Карл, угощаемый мною гавайским ромом.
Однако разглядывая его чистую рубашку с модным галстуком, блестящий костюмчик с отглаженными брючками, и начищенные до блеска штиблеты, я подумал, что брак не такая уж и плохая вещь, как о нем говорят.