2
В здании Национального агентства по охране детства в Вестминстере был кабинет, а в кабинете хранилась красная папка с надписью «Опекуны. Характеристика». В красной папке лежала синяя папка поменьше, и на ней было написано: «Максим, Чарльз». Характеристика гласила: «Ч. П. Максим очень начитан, как и подобает ученому, а также явно щедр, неуклюж и трудолюбив. Он необычно высок, но врач свидетельствует, что в остальном он здоров. Упрямо настаивает, что способен опекать ребенка женского пола».
Возможно, все это заразно, поскольку Софи тоже росла высокой, щедрой, начитанной и неуклюжей. К семи годам ноги у нее стали длинными и тонкими, как зонты-трости, а упрямства ей было не занимать.
На ее седьмой день рождения Чарльз испек шоколадный пирог. Получилось не слишком хорошо, потому что серединка провалилась, но Софи преданно заявила, что такие пироги ей нравятся больше всего.
– Эта вмятина, – сказала она, – оставляет место для глазури. А я люблю, когда глазури непоремно много.
– Рад это слышать, – ответил Чарльз. – Хотя обычно все же говорят «непомерно». С возможным днем рождения, дорогая! Как насчет Шекспира в честь праздника?
Софи частенько била тарелки, поэтому пирог они ели прямо с обложки «Сна в летнюю ночь». Протерев обложку рукавом, Чарльз раскрыл книгу на середине.
– Почитаешь за Титанию?
– Лучше я буду Паком, – поморщившись, ответила Софи.
Она прочитала несколько строк, но ей это быстро наскучило. Когда Чарльз отвернулся, она бросила книгу на пол и сделала на ней стойку на руках.
Чарльз рассмеялся.
– Браво! – Он зааплодировал Софи, сидя по другую сторону стола. – Ты прямо как маленький эльф!
Софи налетела на кухонный стол, поднялась и попробовала снова, теперь у двери.
– Молодец! С каждым разом все лучше. Получилось почти идеально.
– Только почти? – Софи пошатнулась и сердито посмотрела на него, стоя вверх ногами. Глаза уже щипало, но она не собиралась сдаваться. – Разве ноги у меня не прямые?
– Почти. Левое колено немного присогнуто. Но люди вообще несовершенны. За исключением Шекспира.
Софи задумалась об этом позже, в постели. «Люди вообще несовершенны», – сказал Чарльз, но он ошибался. Чарльз был совершенен. У Чарльза были волосы точь-в-точь такого цвета, как перила, и волшебные глаза. Он унаследовал свой дом и все костюмы от отца. Когда-то это были прекрасные, модные, стопроцентно шелковые шедевры от лучших портных города, но теперь шелка осталось лишь пятьдесят процентов, потому что другие пятьдесят процентов составляли дыры. У Чарльза не было музыкальных инструментов, но он пел ей, а когда Софи не было рядом, он пел птицам и мокрицам, которые время от времени заполоняли кухню. Он никогда не фальшивил. Казалось, его голос летал.
Порой среди ночи Софи вспоминала, как тонул корабль, и в такие моменты ей ужасно хотелось залезть повыше. Только это позволяло ей почувствовать себя в безопасности. Чарльз разрешил ей спать на шкафу. Сам он спал на полу, рядом со шкафом, на всякий случай.
Софи не совсем его понимала. Чарльз мало ел и редко спал. Он улыбался не так часто, как другие люди. Казалось, вместо легких у него была доброта, а вежливость никогда ему не изменяла. Если, читая на ходу, он натыкался на фонарный столб, он извинялся перед столбом и проверял, не пострадал ли тот при столкновении.
Раз в неделю утром приходила мисс Элиот, которая должна была «решать проблемы». (Софи могла бы спросить: «Какие еще проблемы?» – но вскоре она поняла, что лучше помалкивать.) Мисс Элиот осматривала дом, заглядывая во все углы и в затянутую паутиной пустую кладовку, и качала головой.
– Что вы едите?
Еда у них дома действительно была интереснее, чем дома у друзей Софи. Порой Чарльз на несколько месяцев забывал о мясе. Чистые тарелки бились всякий раз, когда Софи оказывалась рядом, поэтому он подавал жареную картошку на атласе мира, разложив ее по всей территории Венгрии. На самом деле он бы с радостью питался одним печеньем да чаем и выпивал немного виски перед сном. Когда Софи научилась читать, Чарльз стал держать виски в бутылке с надписью «кошачья моча», чтобы Софи к ней не прикасалась, но она откупорила-таки бутылку, попробовала содержимое на вкус, а потом понюхала под хвостом у соседской кошки. Пахло совсем по-разному, хоть и в равной степени неприятно.
– Мы едим хлеб, – ответила Софи. – И консервы.
– Что? – переспросила мисс Элиот.
– Мне нравятся консервы, – сказала Софи. – А еще ветчину.
– Правда? Я в жизни не видела в этом доме ни кусочка ветчины.
– Мы едим ее каждый день! Ну, – добавила Софи, потому что была честнее, чем следовало бы, – время от времени. – И сыр. И яблоки. А на завтрак я выпиваю целый стакан молока.
– Но как Чарльз позволяет тебе так жить? Ребенку это не на пользу. Это неправильно.
На самом деле они жили весьма хорошо, но мисс Элиот этого не понимала. Когда мисс Элиот говорила «правильно», Софи думала, что она имеет в виду «опрятно». Дом Софи и Чарльза опрятным было не назвать, но Софи считала, что для счастья опрятность не требуется.
– Дело в том, мисс Элиот, – сказала Софи, – дело в том, что у меня такое лицо. Оно просто не кажется опрятным. Чарльз говорит, что у меня неряшливые глаза. Это все из-за крапинок, видите?
У Софи была слишком бледная кожа, которая на холоде покрывалась пятнами, а волосы вечно спутывались в колтуны. Но Софи это не беспокоило, потому что, вспоминая маму, она видела такую же кожу и волосы, а в том, что мама была красива, она не сомневалась ни на миг. Она была уверена, что ее мама пахла прохладным ветром и сажей и носила брюки с заплатками на щиколотке.
Эти брюки, возможно, и стали началом всех бед. Накануне восьмого дня рождения Софи попросила у Чарльза брюки.
– Брюки? Разве женщины носят брюки?
– Конечно, – ответила Софи. – Моя мама их носит.
– Носила, Софи, дорогая моя.
– Нет, носит. Черные. Но я хочу красные.
– Хм… Ты точно не хочешь юбку? – встревожился Чарльз.
Софи нахмурилась.
– Точно. Я хочу брюки. Пожалуйста.
В магазинах не продавали брюк, которые были бы ей впору, только серые мальчишеские шорты.
– Мама дорогая! – воскликнул Чарльз. – Ты прямо как циркуль на уроке математики.
В результате он сам сшил четыре пары ярких хлопковых брюк и, завернув их в газету, вручил Софи. У одной из пар одна штанина была длиннее другой. Софи брюки понравились. Мисс Элиот ужаснулась.
– Девочки, – сказала она, – не носят брюк.
Но Софи упрямо ответила, что это не так.
– Моя мама носила брюки. Я точно знаю. Она танцевала в них, играя на виолончели.
– Не может быть, – отрезала мисс Элиот. Как всегда. – Женщины не играют на виолончели, Софи. И ты была слишком мала, чтобы это запомнить. Постарайся быть честнее, Софи.
– Но она носила брюки. Черные, сероватые на коленях. И черные туфли. Я помню.
– Ты все придумываешь, дорогая, – сказала мисс Элиот так, словно захлопнула окно.
– Но я клянусь, это правда.
– Софи…
– Это правда!
Софи не стала добавлять: «Старая, страшная ведьма!» – хотя ей очень этого хотелось. Дело в том, что невозможно было вырасти с Чарльзом и не пропитаться вежливостью насквозь. Софи казалось, что проявлять невежливость все равно что ходить в грязном белье, но оставаться вежливой, когда речь заходила о ее матери, было сложно. Все с полной уверенностью считали, что Софи все выдумывает, а Софи считала, что ошибаются именно они.
– Вот жаба! – прошептала Софи. – Карга старая! Все я помню.
И почувствовала себя немного лучше.
Софи действительно помнила маму – и совершенно отчетливо. Она не помнила отца, но помнила вихрь волос и две обтянутые тонкой тканью ноги, которые двигались в такт чудесной музыке, а ведь это не было бы возможно, если бы ноги скрывала юбка.
Кроме того, Софи была уверена, что помнила, как ее мама цеплялась за плавающую в воде пролива дверь.
Все твердили: «Малыши такого не помнят». Говорили: «Ты хочешь, чтобы это было правдой, вот и вспоминаешь обо всем». Ей надоело это слушать. Но Софи точно помнила, как мама махала и звала на помощь. Она слышала, как мама свистела. Свисток всегда хорошо слышно. Неважно, что сказала полиция, Софи точно знала, что мама не утонула вместе с кораблем. Софи упрямо настаивала на этом.
Каждую ночь Софи шептала себе в темноте: «Мама жива, однажды она придет за мной».
– Она придет за мной, – говорила Софи Чарльзу.
Чарльз качал головой.
– Это практически невозможно, дорогая.
– Практически невозможно – значит, все же возможно. – Софи пыталась стоять как можно прямее и говорить по-взрослому. Чем выше ты был, тем легче тебе верили. – Ты всегда говоришь, что возможное нельзя обходить вниманием.
– Но, дитя мое, все это так невероятно, что жизнь на этом строить нельзя. Это все равно что пытаться построить дом на спине у стрекозы.
– Она за мной придет, – говорила Софи мисс Элиот. Мисс Элиот была прямолинейнее.
– Твоя мама мертва. Ни одна женщина не выжила, – отвечала она. – Не говори глупостей.
Порой те взрослые, с которыми общалась Софи, не видели разницы между тем, чтобы «говорить глупости» и «быть совершенно правой, но не находить поддержки». В такие минуты Софи вспыхивала.
– Она придет, – говорила она. – Или я сама ее найду.
– Нет, Софи. Такого не бывает.
Мисс Элиот была уверена, что Софи ошибается, но она была уверена и в том, что вышивать крестиком очень важно, а Чарльз просто невозможен, и это лишь подтверждало, что взрослые не всегда правы.
Однажды Софи нашла красную краску и написала на белой стене дома название корабля «Королева Мария» и дату шторма, на случай если мама будет проходить мимо.
Когда Чарльз нашел ее, у него на лице читалось слишком много чувств. Но он помог ей забраться повыше а потом отмыл кисти от краски.
– Это просто на всякий случай, – сказал он мисс Элиот.
– Но она…
– Она лишь делает то, что я ей сказал.
– Вы сказали ей изуродовать собственный дом?
– Нет. Я сказал ей не обходить вниманием возможное.