Часть первая. Пока Оно спит

Прохладный вечер опускался на городские улицы. Весь сентябрь в Санлайте, как и во всей стране, продолжала стоять летняя погода и только под конец месяца осень наконец вступила в свои права. Усилившийся ветер уже настойчиво намекал на теплую одежду. Но несмотря на легкий озноб, Катрина намеренно решила немного увеличить путь к дому и пройти лишних двести шагов через небольшой сквер, расположенный по левой стороне улицы Виктора Гюго. Войдя в сквер, Катрина замедлила шаги и стала глубокими вдохами ловить холодный воздух, в котором уже не ощущалось томящих летних ароматов, уступивших место бодрящей осенней свежести. Пройдя шагов тридцать, она присела на скамейку, и около минуты просидела с закрытыми глазами, наслаждаясь отдаленным шумом городского вечера.

– Но меня вновь ждет тишина, – прошептала Катрина.

В подъезде своего дома ее чуть не сбил с ног мальчишка лет шести, бежавший по лестнице перепрыгивая через две ступени.

– Тише, тише! – беззлобно сказала Катрина. – С ног собьешь ведь!

– А моя мама говорит, что вы – сумасшедшая, – приветствовал ее ребенок.

– А почему твоя мама так говорит? – Катрина аккуратно тронула его за плечо, тем самым остановив, и внимательно посмотрела ему в глаза. Она знала, что это сын ее соседки этажом выше.

– Потому что… – мальчик с опозданием смутился, и хотел было продолжить путь, но Катрина крепче стиснула его плечо. – …Вы постоянно разговариваете! – выпалил он, и вновь собирался вырваться.

– Ага, – кивнула Катрина после короткого раздумья. – Передай своей маме, чтобы она лучше следила за своими ночными воплями, когда сам ты отправлен хрен знает куда. Понял?

Катрина отпустила ребенка, и тот быстро помчался вниз по лестнице.

Поднявшись на третий этаж, Катрина отперла дверь своей квартиры, вздохнула и переступила порог. Прошла на кухню и принялась выкладывать на стол купленные по дороге домой продукты.

– Знаешь, – тихим голосом заговорила Катрина, – я обожаю эти первые осенние холодные ветра. Что-то в них есть чарующее… ну, по крайней мере, в моем представлении. Что-то необъяснимое и новое они приносят с собой каждый год. Будто своей свежестью хотят утолить какую-то нашу жажду.

Она достала из шкафа небольшую кастрюлю, налила в нее воды и поставила на плиту.

– Оставила машину на работе. Хотела насладиться этим воздухом. Думала поужинать в ресторане, точнее, в какой-то забегаловке, но по дороге мне вдруг дико, прям до крика, захотелось просто отварного риса с зеленью и соевым соусом. Что может быть проще? Но ты ведь знаешь, что рис – это мой враг номер один на кухне. Поэтому, вот, – она распаковала коробку с рисом и положила один порционный пакетик в воду. – Не удивлюсь, если даже так он у меня получится сплошным белым комком. Тут что, нужны специальные способности? Хрен с ним, с этим рисом. Ножи совсем тупые, – продолжала Катрина, помолчав минуту и нарезая зелень. – Я так редко ем дома. Как будто сложно постоять у плиты полчаса, вместо того, чтобы таращиться в монитор компьютера. Сегодня об этом на работе подумала, когда мы с Линой обедали каким-то получерствым пирогом в соседней кофейне. Хотя за два года я, может быть, и готовить разучилась.

Закончив с зеленью, Катрина подошла к окну и устремила взгляд на тот самый сквер, через который недавно проходила.

– Аренду сегодня заплатила. Все нормально. Сентябрь получился на удивление хорошим. Еще бы октябрь и ноябрь так, и я расплачусь за долбаный «фольксваген». Я до сих пор не понимаю, какой черт попутал меня купить его. Я скучаю по «мазде». Наверное, я его продам, когда расплачусь за него. Он большой и неудобный. И бесит меня. Вот так. Сегодня разбирала отчеты за прошлые годы. Наша с тобой маленькая антикварная лавка понемногу, но прибавляет. Двое часов продала сегодня. Еще какая-то бабка купила, наконец, эту долбаную картину с подсолнухами. Она явно пришибленная. Первый раз приперлась ко мне два месяца назад. Говорит: «Сколько стоит»? Я говорю, что шестьдесят франков. Она отвечает, мол, дорого, если б пятьдесят, то еще можно. Я скинула до пятидесяти пяти, она сказала, что подумает. Приходит через месяц, спрашивает: «Еще пятьдесят пять?» Говорю, что да, а она мнется и башкой машет. «Нет, дорого» – говорит, и уходит. Я отвечаю: «Ладно, забирайте за пятьдесят». А она говорит, что все равно дорого. Ну, сука, думаю, пошла ты на хрен. А сегодня приходит и спрашивает: «Ну что дочка, пятьдесят еще»? Говорю: «Нет, поздно. Шестьдесят». Она давай хныкать, что в прошлый раз я за пятьдесят была готова отдать. А я ей отвечаю, что раньше думать надо было. Минут пятнадцать ныла и торговалась, но я с шестидесяти так и не сдвинулась. И что ты думаешь? Забрала. Отсчитала шестьдесят и забрала. Может мне и должно быть стыдно, но мне не стыдно. В общем, на работе пока порядок, и я, в принципе, довольна. Меньше четырех тысяч франков я не зарабатываю. Нормально? Я считаю, что да. А если верить Лине, которая все склоняет меня последовать ее примеру и продавать шмотки, то и три – это отлично. Вот и думай.

Катрина отошла от окна и приоткрыла крышку кастрюли, вода в которой уже закипала.

– Сколько там ему кипеть надо? Минут пятнадцать? Пятнадцать, – прочла она на упаковке. – Вина охота.

Она принесла из спальни откупоренную бутылку красного вина и налила себе половину бокала. Сделала небольшой глоток и поморщилась.

– Гадость. Вкусная гадость.

Вдруг она дернулась всем телом, быстро поставила бокал на стол и, побежав в прихожую, затараторила:

– Я же совсем забыла. Ты не поверишь, что я нашла сегодня. Разбирала старые бумаги на работе. И в какой-то папке… – она вернулась в кухню, роясь в своей сумочке, – да… и в какой-то папке, наверное, за позапрошлый год… нет, наверное, все-таки за одиннадцатый. Да куда же я ее засунула, мать твою… скорее за одиннадцатый, потому что на озере мы были в одиннадцатом, – Катрина продолжала судорожно рыться в сумочке, выбрасывая на стол все, что попадалось ей в руки. – Да что за издевательство, а?! – вскрикнула она, и тут же хлопнув себя ладонью по лбу, отбросила сумочку в сторону и вновь бросилась в прихожую. – Вот дура, я же ее в карман пальто сунула перед уходом. Сейчас!

Катрина вытащила из кармана пальто небольшого размера фотографию, провела по ней пальцами правой руки и медленно прошла в спальню. Она села на кровать и с нежной улыбкой устремила взгляд на фото, на котором она была запечатлена в объятиях высокого, светловолосого парня. Они стояли по пояс в некошеной траве на фоне Карленского озера.

– Твоя любимая фотография. Говорил, что на ней запечатлено истинное счастье. Хорошо там было. Я думаю съездить туда как-нибудь. Знаешь, даже в Альпах мне не так понравилось, как в Карлене, и это действительно был наш самый классный отдых. – Катрина усмехнулась. – Потом ты ее потерял, я помню, ты очень расстроился. Весь дом перерыл вверх дном, а, оказывается, забыл в магазине. Или специально выложил и вылетело из головы, кто знает. Пусть тут стоит, рядом с тобой.

Катрина придвинулась к тумбочке у изголовья кровати, на которой стояло фото того самого парня в черной рамке. Катрина попыталась поставить найденное на работе фото рядом, оперев о стену, но оно тут же соскользнуло и упало на пол.

– Что не так? – с удивленной улыбкой произнесла она. – Тогда знаешь, что сделаем? – она подняла фото и положила под подушку. – Раз так, значит, теперь эта фотография будет всегда со мной, как раньше была с тобой.

Катрина провела ладонями по лицу, после чего устремила пустой взгляд в пространство и словно выпала из реальности. В течение нескольких минут ни одна мышца не дрогнула на ее лице и для стороннего наблюдателя такая безжизненность на лице живого человека выглядела бы крайне жутко. Из этого состояния Катрину вырвал стук подпрыгивающей на кастрюле крышки.

– Черт, мой рис! – вскрикнула она и кинулась в кухню.

Поужинав, она налила себе второй бокал вина и вернулась в спальню.

– Не вкусно, – сказала она. – Не буду больше дурью страдать. Как взбредет что-то в голову. Девчонки из торгового центра зовут в бар, я отказываюсь – неохота. Мне в последнее время что-то скучно в подобных местах. Все эти разговоры, шутки и улыбки меня утомляют, и вместо расслабленности я начинаю чувствовать усталость. Не знаю, когда это началось, не помню, но затворнический образ жизни кажется мне более подходящим. По крайней мере, в настоящее время. Ты считаешь, что это неправильно, – она взглянула на фотографию и несколькими глотками выпила вино. – Лучше с книгой поваляться или фильм посмотреть.

Катрина откинулась на подушки, вино ударило ей в голову, по телу расползлась приятная усталость, а мысли немного затормозились.

– А лучше, просто ляжем спать, – сказала она спустя минуту. – Что-то я сегодня устала сильно, или вино разморило. Приму ванну и лягу спать.

Она вновь села на кровати и склонив голову, запустила руки в волосы.

– Да… – проговорила Катрина, – все неправильно. Все неправильно.

Спустя десять минут она лежала в горячей ванне и из глаз ее текли слезы. Катрина не рыдала, не всхлипывала и не вздрагивала. Слезы текли сами собой – это был беззвучный плач, к которому она уже привыкла и который не могла контролировать в минуты тишины и полного уединения. Он подкрадывался аккуратно и деликатно, отступая, когда Катрина нуждалась в концентрации или находилась в обществе, но безжалостно выходил наружу, как только чувствовал, что нет для этого преград. Никогда не было истерик или просто эмоциональных взрывов, был лишь этот беззвучный плач, который не нарушал тишины, и с которым выходили боль и тоска, накопившиеся за долгий одинокий день, чтобы на следующее утро вновь начать собираться по крупинкам. На протяжении двух лет со дня гибели мужа был лишь этот плач…

– Что я должна делать, подскажи мне как-нибудь, дай какой-то знак, я не знаю. Не знаю, что я должна делать и как должна жить дальше. Я в полной растерянности, за два года я не нашла ни намека на ответ, как я должна преодолеть эту боль. Я ведь знаю, что ты устал видеть меня в таком состоянии, что ты устал видеть мои слезы, устал видеть страдания, устал понимать, что твое отсутствие является прямым их следствием. Те, кто пережил подобное, говорят, что боль никогда и никуда не уйдет, что с ней просто нужно научиться жить, научиться прятать ее и обезболивать. И я знаю, что ты бы сказал то же самое, что ты искренне желаешь, чтобы я жила нормальной полноценной жизнью… но я не могу. Я не могу отпустить тебя, я не могу дать тебе отойти хоть на шаг, не могу представить, что ты сможешь уступить место чему-то другому. Господи, как же это эгоистично и мерзко, но я не могу. Я просто схожу с ума, просто… я просто очень хочу, чтобы ты был рядом, чтобы ты был со мной. Чтобы сейчас раздался твой голос «ты там еще не замерзла?», чтобы, когда я вышла, на тумбочке у кровати стояла чашка горячего чая, хочу заняться с тобой сексом и потом уснуть рядом с тобой. Господи, я просто до сих пор не принимаю, что этого уже никогда не случится, я действительно этого не принимаю. Может ли быть такое, милый? Может ли человек быть настолько обезумевшим? Дай мне какой-нибудь знак, я прошу тебя. Я ведь теряю себя, растворяюсь и чувствую, как жизнь проходит стороной, не воспаляя во мне никаких желаний и стремлений. Все безразлично и все не имеет значения. Я как будто четко понимаю, что все приходит и уходит, так зачем за что-то цепляться? Я читала, что этот страх рождает боль потери, что я подсознательно боюсь приобрести что-то новое из страха вновь это потерять. Но проблема в том, что, как мне кажется, я не испытываю никакого страха, я не боюсь, я просто не хочу. И знаю, что ты говоришь мне сейчас, что это неправильно, знаю, что ты сейчас киваешь головой, а из твоих глаз тоже текут слезы, когда ты слышишь эти слова. Я просто очень тебя люблю. Я люблю тебя больше этой жизни… вот и все. Кругом какая-то бесконечная суета и замкнутый круг. И счастье не купить в том мире, где даже искренняя улыбка стоит очень дорого и многим не по карману…

Проснулась Катрина не от звука будильника и не от ощущения рассвета. Она проснулась от чувства неприятного подергивания в области желудка и странного ощущения необъяснимой тревоги. Она лежала, не открывая глаз, и пыталась понять, что эту тревогу могло вызвать, вспоминала события предыдущего дня и составляла их цепочку, но никакого определенного ответа, оправдывающего чувство беспокойства, найти не могла. Попытки вновь уснуть оказались безуспешными.

Ни душ, ни чашка горячего кофе так и не сняли далекой тревоги в ее душе, более того, Катрина чувствовала, что эта тревога нарастает.

Выйдя на улицу раньше обычного, Катрина вновь ощутила такой любимый ею аромат осенней свежести и глубоко вдохнув, некоторое время держала этот воздух в легких, в надежде, что он растворится в ней и своей свежестью рассеет все страхи и беспокойства. По дороге на работу она пыталась отвлечься от назойливого чувства с помощью музыки и наушников, а открыв магазин, сразу принялась наводить порядки на витринах и под ними. Затем принялась протирать и без того блестящие картины и часы, статуэтки и посуду. Она рассчитывала, что активность сможет ее отвлечь, но не тут-то было – беспокойство не отпускало ее ни на минуту, и волнами накатывалось на ее нервы. Оно также выражалось в крайнем раздражении в обращении с покупателями, чего Катрина старалась себе не позволять. Но сегодня она не могла совладать с эмоциями и замечала, что в людях ее раздражает абсолютно все: от внешности до их вопросов, которые казались девушке бесконечно глупыми. Ближе к двум часам дня она уже подумывала, не выпить ли ей какой-нибудь успокоительной таблетки, которых она всячески избегала и сторонилась. Она чувствовала, что не может усидеть дольше двух минут, все мысли путаются и, ворвавшись в голову бессвязным вихрем, таким же вихрем ее покидают. Все валилось из рук, и она даже заметила легкую дрожь в кистях. Но больше всего Катрину пугало то, что она ничем не могла объяснить эту тревогу, и в то же время, это ощущение казалось ей невероятно знакомым и вполне логически объяснимым.

Катрина решила сходить выпить кофе в ближайшее кафе, и постаралась незаметно пройти мимо соседнего павильона, где ее приятельница Лина торговала дешевой одеждой, не стыдясь называть свой товар эксклюзивными вещами. Вообще Катрина не стремилась к подобному обществу, но Лина умела бесцеремонно игнорировать чужие желания. Также и в этот раз Лина настигла Катрину уже у входа в кафе, состроила обиженную гримасу, и упрекнула Катрину в том, что та не пригласила ее с собой. Катрина же в отличие от своей знакомой была девушкой тактичной и сказать, что хотела пообедать в одиночестве, не решилась. Лина была тридцатипятилетней женщиной с бегающими зелеными глазами, взгляд которых порой казался абсолютно несфокусированным, крашенными рыжими волосами, обладала пышными формами, и как многие знавшие ее люди между собой отмечали, формы эти компенсировали количество извилин в ее голове. То, что Лина неизменно тараторила, и что было трудно ее переслушать, Катрину обычно не смущало; сказать по правде, она просто не слушала, а воспринимала речи знакомой как звуковое сопровождение во время обеда, что не сильно отличалось от звучания радио или телевизора. Как признавалась себе Катрина, эта женщина на самом деле вызывала в ней то чувство умственного превосходства, которое, как и любому другому человеку, ей было приятно в себе поддерживать. Обычно не испытывая излишнего дискомфорта в ее обществе, сегодня Катрина, ввиду своего эмоционального состояния, была бы очень рада не видеть Лину, однако судьба распорядилась иначе.

– Два года мы не виделись и не общались. Помнишь его, такой невзрачный и незаметный был всегда. Оказывается, он открыл в Санторине какой-то бизнес, связанный с парфюмерией, и уже два года живет там, а сейчас приехал родителей навестить. Может и врет насчет бизнеса… но зачем ему врать? Тем более, мне. Короче, в сети нашел меня и написал, – тараторила Лина. – Написал, что я отлично выгляжу, что совсем за два года не изменилась, хаха, как думаешь, изменилась, хаха, или нет?

– Нет, – едва скрывая раздражение, коротко ответила Катрина.

– Хаха, не знаю даже… ну так вот, и пригласил меня на выходных встретиться где-нибудь, – тут Лина перешла на шепот и слегка наклонилась в сторону Катрины, а затем с нотой торжественности и, закатив глаза, добавила: – И я не знаю, что мне теперь делать, хаха.

Речь Лины практически всегда, чуть не ежесекундно сопровождалась гримасничаньем, закатыванием глаз и идиотским смешком, и сейчас, каждый раз слыша этот смешок, Катрина чувствовала, что кто-то словно дергает в ней туго натянутую струну. Последний же вопрос Катрина слышала уже раз в двадцатый, на который она, как обычно, ответила пожиманием плечами, и как обычно, услышала одно и то же продолжение.

– Я думаю, стоит сходить, хаха. Почему бы и нет? К тому же пару флаконов духов, я думаю, он не зажмет, а? Хаха.

– Не боишься, что муж когда-нибудь все узнает? – спросила Катрина, сделав усилие, чтобы поднять трясущейся рукой чашку с кофе. Лина это заметила, но не заострила внимания, а вновь наклонившись ближе, сказала тем же торжественным шепотом:

– А кто же ему скажет, хаха? – она резко откинулась на спинку стула. – Ты же не скажешь, а? Хаха.

Катрину передернуло от отвращения, которое она не смогла сдержать во взгляде, брошенном на собеседницу. Та, возможно, и заметила это выражение, но, опять же, пропустила мимо.

– А что такого, хаха? Это же просто чашка кофе. Хотя, может… – вновь наклон и торжественный шепот, – может и бокал вина, хаха. А может… – вновь резкий бросок тела на спинку стула, – может и не один, – и тут она дала волю заливистому хохоту.

Отсмеявшись и отпив зеленого чая из своей чашки, она продолжила, дернувшись всем телом:

– Я все-таки заставила его вчера установить этот заборчик. Этого идиота вообще тяжело заставить что-то делать, хаха, тем более делать хорошо. Это относится ко всему, что он должен делать, хаха. Так вот… у меня теперь аккуратный белый заборчик вокруг крыльца, прямо как в американских фильмах показывают, хаха.

– У многих такие заборы во всей стране, – прокомментировала сквозь зубы Катрина.

– Да, но мой лучше всех, – отчеканила Лина, и выражение ее лица приняло самодовольно бескомпромиссное выражение, от которого у Катрины чуть не свело судорогой лицо. – И пусть, хоть один ублюдок, будь то малолетний идиот или пьяный урод, пусть хоть пальцем попробуют его испортить, нарочно или случайно. Я возьму пистолет моего мужа – я знаю, где он лежит, – и пристрелю урода к хренам собачьим, я клянусь. Я имею право, – тут к ней вернулась ее привычная манера, – это ведь будет проникновение на частную собственность, хаха. Ты должна мне кое-что пообещать.

– Что? – Катрина напряглась.

– Завтра ты заедешь ко мне и посмотришь на мой забор, хаха.

– Даже не знаю, получится ли у меня, – Катрина повела головой, стараясь дать понять, что эта идея ей совсем не по нраву.

– А почему не получится? У тебя что, дела какие-то? Сидишь дома безвылазно, хаха, – Лина, говоря это, широко распахнула глаза и в данный момент действительно была похожа на идиотку.

Катрине же, после последних слов собеседницы, стоило немалого усилия сдержать себя и не швырнуть чашку горячего кофе в лицо, которое вызывало в ней сейчас безграничное отвращение.

– Мне пора, – сказала она, но Лина удержала ее за руку.

– Нет, не пущу, пока не пообещаешь приехать завтра и полюбоваться на мой заборчик.

– Лина, мне пора, отпусти… я подумаю, – Катрина еле сдерживалась, чтоб не перейти на грубость.

– Пообещай, пообещай… – заверещала Лина, состроив жалобную гримасу; левой рукой она удерживала Катрину, а открытой ладонью правой яростно забарабанила по столу, – пообещай, пообещай, пообещай…

С каждым «пообещай» кровь в висках Катрины пульсировала все сильней, и она чувствовала, что еще секунд пять и Лине будет точно не до заборчика.

– Черт, обещаю! – гневно крикнула Катрина, и любой другой человек абсолютно справедливо расценил бы такое обещание как «иди на хрен!», после чего развернулась и быстро пошла прочь. Любой другой, но не Лина, которая осталась сидеть со своим идиотским выражением лица и с распахнутыми глазами.

Когда Катрина вернулась в свой магазин ее трясло и колотило, как при лихорадке. Лицо горело, все внутри нее клокотало, и сердце было готово вырваться наружу. Она яростно бросила сумочку через витрину в сторону своего стола, но чувствуя, что этого недостаточно и не подчиняясь никакому самоконтролю, пробежала на склад, где схватила первую попавшуюся вазу и с размаху швырнула ее в стену. Грохот разбитого фарфора и звук падающих на пол осколков, немного отрезвил ее. Она стояла и тяжело дыша смотрела на то, что секунду назад было дорогой вазой и чувствовала, как состояние истерии постепенно отступает. Когда дыхание понемногу выровнялось, Катрина присела на стоявшую рядом коробку, обхватила голову руками и попыталась окончательно взять себя в руки. И вдруг она поняла. Поняла, с чем было связано ее сегодняшнее беспокойство. Это было предчувствие. Обострение интуиции, предупреждавшее ее о том, что вот-вот что-то произойдет. И отнюдь не хорошее.

Понимала Катрина это, потому что вспомнила. Вспомнила, когда и при каких обстоятельствах она уже испытывала подобное состояние, вспомнила, будто это произошло вчера. Она вспомнила день накануне гибели ее мужа. Вспомнила эту необъяснимую тревогу и панику, которая ничем не снималась и не выходила из сознания на протяжении всего того дня. Дождливого дня, в который Пьер уехал в Санторин и должен был вернуться к вечеру. Она вновь вспомнила его звонок, и как он сказал, что задержится и будет примерно к полуночи. Вновь вспомнила час ночи, и два часа ночи, и голос автоответчика на его мобильном. Вновь вспомнила голос офицера в половине третьего ночи, который прозвучал как взрыв тысячи бомб, сообщая роковое известие. Вновь вспомнила скользкую дорогу и ливень, и огни сирен на пятнадцатом километре трассы Санлайт – Санторин. Вспомнила серебристый «фольксваген», капот которого был смят в гармошку от удара о столб линии электропередач, а лобовое стекло было выбито телом водителя. Вновь вспомнила крики, душераздирающие крики, стоявшие сплошной стеной звука, а она даже не понимала, что кричит она сама…

Все это Катрина вспоминала сотни раз, вспоминала изо дня в день, переживала те события снова и снова, но сейчас вспомнила именно то назойливое и угнетающее чувство тревоги, сопровождавшее ее весь день накануне. До сегодняшнего дня с ней больше не случалось ничего подобного, и никогда прежде в ее памяти не восставали чувства, которые она испытывала перед трагедией, уступая место тому, что она чувствовала непосредственно после того, как узнала о гибели мужа. Но сейчас, со стопроцентной ясностью она понимала, что это абсолютно та же необъяснимая и неконтролируемая тревога. Но странно, что при этом Катрина не испытывала осознанного страха от предчувствия опасности. Сидя на коробке и обхватив голову руками, она удивлялась отсутствию этого страха и думала о том, что неужели подсознательно она готова к чему бы то ни было в жизни, неужели не пугала ее возможность нового потрясения? Но дело было не в этом. Где-то далеко внутри она слышала голос своего рассудка, который указывал ей на одно странное обстоятельство. Указывал на то, что на самом деле Катрине уже известно, что с ней произойдет, что она знает о том, что ее ждет в ближайшем будущем – и это уже был не голос интуиции. Это был голос разума, который просил Катрину подумать еще совсем немного. Катрина встала, чтобы заварить себе чай, в надежде на то, что он поможет ей успокоиться, но тут же села обратно. Тот же голос вдруг зазвучал как бы ближе, подавая четкие и осмысленные команды. «Нет, нет… – она будто слышала эти слова, – нет, погоди. Сядь и подумай, пожалуйста, подумай, ответ совсем близко. Ты должна найти ответ сейчас, иначе потом может быть поздно. Катрина, милая, пожалуйста, подумай, спаси себя, спаси себя…»

И она подчинилась. Следуя голосу разума, она старалась найти в себе ключ к разгадке, блуждала по лабиринтам мыслей и пыталась зацепиться за нить, которая вывела бы ее к ответу. Катрина напрягала ум и просила его проявить все свои лучшие качества, и вдруг она ясно почувствовала, что разгадка совсем рядом, что она витает в воздухе, что стоит только протянуть руку и поймать ее. И когда Катрина была уже в одной мысли от цели, раздался звонок дверного колокольчика – в павильон кто-то вошел.

От неожиданности Катрина вздрогнула и машинально встала. И в тот же момент безвозвратно потеряла нить своих размышлений. И если бы сейчас ее спросили, о чем она думала пять секунд назад, она бы ни за что не вспомнила, как бы ни напрягала собственную память. На секунду Катрина даже задумалась о том, зачем же она зашла на склад и осмотрелась по сторонам в поисках цели. Задержав взгляд на осколках разбитой вазы, она пожала плечами, выдохнула и вошла в павильон.

– Здравствуйте, – поздоровалась она с посетителем и прошла к своему столу.

– Добрый день, – ответил тот. – Я так… посмотреть зашел, не возражаете?

– Ни в коем случае.

Взглянув при приветствии на незнакомца, Катрина удивилась ярко выраженной подозрительности взгляда, каким смотрели серые глаза этого молодого красивого парня лет двадцати шести. Катрина села за стол и уткнулась в журнал, пока ее гость осматривал витрины. Периодически она поднимала глаза, пытаясь поймать взгляд парня и убедиться, что та самая подозрительность ей лишь померещилась. Легкая неряшливость во внешнем виде молодого человека и не очень аккуратно причесанные волосы подчеркивали красоту его острых черт лица. Он был одет в красивый кожаный плащ, спускавшийся чуть ниже пояса и расстегнутый на все пуговицы, светлые выцветшие джинсы и далеко не новый свитер с растянувшимся воротником. Катрине как раз всегда нравились люди, в которых говорило не отсутствие стиля, а полное пренебрежение понятием стиля.

– Ух ты, что у вас есть, – заговорил парень, указывая на репродукцию «Четы Арнольфини» Яна ван Эйка. – Интересная картина, правда?

– Да, – улыбнулась Катрина, поднимая взгляд. – Интересная, потому что гениальная, а люди любят все гениальное окутывать легендами и россказнями.

– Согласен, – кивнул парень в ответ. Взгляд его оставался пристальным, но при этом Катрина отметила, что эта пристальность очень привлекает ее внимание. – Сколько стоит?

– Пятьдесят франков.

– Что так дешево? – удивился парень.

– Ну, так это же не ручная работа… просто печать на холсте, – с улыбкой пояснила девушка.

– Тогда почему так дорого?

Катрина не смогла сдержать смех. Молодого человека, похоже, удовлетворила такая реакция и он тоже широко улыбнулся.

– Мне было лет десять, когда я ее увидел в первый раз и мне стало страшно, ну не то чтоб страшно, не по себе. Знаете, почему? Мне казалось, что у этой леди на голове рога. Это очень впечатлило меня, я минут пять смотрел на нее и не понимал, зачем девушке рога? Я спросил у отца, почему у этой дамы рога растут, ну а он ответил, что это вовсе не рога, а такая прическа. Мол, в те времена такие прически были модными. Ну и тогда для меня все стало ясно, но впечатление уже осталось в детской душе, и с тех пор я всегда невольно вижу не прическу, а рога.

– И до сих пор жутко?

– Как захочу.

Молодой человек отвел взгляд и принялся молча рассматривать другие репродукции, а Катрина вновь стала изучать журнал. Минуты две прошли в молчании, и тут Катрина интуитивно ощутила, что незнакомец сверлит ее взглядом. Она подняла глаза и убедилась в этом. Парень пристально смотрел на нее в упор, он не улыбался, но сама Катрина невольно почувствовала, что ее губы медленно растягиваются в улыбку.

– Что-то не так? – спросила она.

– Вы очень красивая, – прямо сказал молодой человек.

Катрина часто слышала комплименты в свой адрес, но такая спешка от нового поклонника ей особенно польстила. Она даже немного растерялась от неожиданности.

– Спасибо, – коротко ответила она.

И тут же в ее воображении явился покойный муж. И он не улыбался. С лица Катрины улыбка тоже исчезла.

– Как вас зовут? – спросил парень.

– Катрина.

– Очень приятно, Катрина. Меня зовут Ричи.

– Взаимно, Ричи.

Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу. Ричи первым отвел взгляд, и, указав на большие деревянные часы с фигурными стрелками, сказал:

– Интересные часики, такой себе средневековый стиль.

– Да, есть такое… они, кстати, говорящие.

– Это как?

– Ну, в смысле там есть функция, которая может заставить говорить который час через определенные промежутки времени, которые вы сами зададите.

– Нет… к такому я еще не готов.

– Почему? – Катрина вновь улыбнулась.

– Ну как… – тут Ричи принял серьезное выражение лица, – если говорить со стенами, то стены рано или поздно начнут отвечать. Думаю, то же самое и в этом случае: если часы будут говорить со мной, то рано или поздно я начну говорить с ними.

Катрина невольно вздрогнула, и улыбка застыла на ее губах, но Ричи не заметил этого, продолжая рассматривать часы.

– Хотя… может это и не самый худший недостаток. У всех ведь есть недостатки, без исключений, – он сделал шаг навстречу. – Знаете, какой у меня недостаток?

– Какой? – Катрина вышла из оцепенения.

– Я быстро влюбляюсь.

Мысленный образ мужа позволил ей лишь стойко выдержать взгляд Ричи.

– А у вас? Назовите ваш недостаток? Осмелитесь?

– Их так много, что я не знаю, какой из них выбрать, – усмехнулась Катрина.

– Ну, выберете тот, который сейчас вам ближе других.

– Ну что ж. Я редко влюбляюсь, – сказала она, стараясь придать своему лицу хоть долю той обаятельной подозрительности, какой играло выражение лица Ричи.

– Вот как! – он засмеялся и отступил. Но тут же вновь сделал шаг навстречу. – Катрина… можно предложить вам…

– Простите, Ричи… я не могу, – тут же перебила Катрина.

– Не можете что? Я ведь еще ничего не сказал.

Поняв справедливость его слов, Катрина приняла удивленный вид и прямо сказала:

– Вы ведь хотели пригласить меня куда-нибудь?

Ричи секунду внимательно смотрел на Катрину.

– Да даже в мыслях не было! – ответил он и засмеялся.

– Что?! – засмеялась и Катрина и спрятала лицо в ладонях. – Боже, как неловко!

– Стоп, стоп, стоп! Если вы так подумали, значит… вы подсознательно этого хотели, да? Хотели, чтобы я пригласил вас выпить кофе. Ну, Катрина, посмотрите на меня.

– Нет! – весело ответила Катрина и убрала руки от лица.

– Почему нет?

Лицо мужа без тени улыбки и одобрения настойчиво вернулось в воображение Катрины.

– Простите, Ричи. Вы очень приятный собеседник, но я не хотела бы отвечать на этот вопрос. Спросите лучше то, что собирались, прежде чем я вас перебила.

– Я забыл, – ответил Ричи и разочарованно улыбнулся. Катрине на секунду показалось, что это разочарование граничит почти с презрительностью.

– И все же? – настояла она.

– Ну ладно. Я хотел сыграть с вами в маленькую безобидную игру.

Это было не совсем то, что намеревалась услышать Катрина, но все же интересно.

– Что за игра?

– Ну… допустим вы хотите узнать обо мне что-нибудь… задаете один вопрос с двумя вариантами ответа – «да» или «нет». Задаете быстро, чтоб я не успел толком осмыслить вопрос, а моя задача также быстро ответить – это и будет подсознательная правда, без лишних размышлений выпрыгнувшая на поверхность. Потом я задам вам вопрос, и вы должны будете так же быстро дать ответ. Ну как, идет?

– Ну, давайте попробуем, – сказала Катрина, и подперев рукой подбородок лукаво прищурилась. – Вот только…

– Что?

– Какова цель?

– У меня она есть. Раз уж вы тактично отказали мне в попытке пригласить вас на чашку кофе, позвольте хоть такую шалость.

– А почему это я должна начинать? – Катрина сделала игриво недовольное выражение лица.

– Ну, знаете ли, – усмехнулся Ричи, – моя игра и мои правила.

– Вот как. Ну ладно. Я не буду играть в философию и задам первое, что мне пришло в голову.

– Отлично.

– В действительности, вы хотели пригласить меня куда-нибудь?

– Нет, – в тот же момент ответил Ричи.

Секунды две они молчали, глядя в лица друг другу.

– Очень мило, – покачала головой Катрина, не понимая куда клонит этот странный молодой человек. – Что ж, Ричи, ваша очередь.

– Вы готовы? Помните, ответ должен последовать сразу.

– Я готова.

– Ну что ж, отлично, – он помолчал три секунды и спросил: – Вы хотели бы обмануть жизнь?

– Да! – почти вскрикнула Катрина и тут же отшатнулась. От неожиданности она даже закрыла глаза. Напугал ее не столько вопрос, сколько ее ответ. А когда она открыла глаза, то едва не съежилась от той ледяной пустоты, что царила во взгляде Ричи. Ей показалось, что она действительно смотрит в безжизненную бездну.

– Это не смешно Ричи, – только и произнесла она.

– Никто и не смеется, Катрина.

Она не могла отвести взгляд и продолжала как зачарованная смотреть в серое ничто.

– Под конец разговора я вас разочаровал, не так ли?

– Да, есть немного.

Ричи несколько раз кивнул головой, при этом на лице его вырисовывалась неприятная, язвительная ухмылка.

– Вот и славно! – резко сказал он и отвернулся. Выходя, он случайно зацепился полой плаща за дверную ручку.

Еще минуты две Катрина продолжала смотреть на дверь, обдумывая то, что с ней произошло. Странный молодой человек, который так ей понравился в начале знакомства, и который оставил такое давящее впечатление после ухода. Странно, но Катрина не допустила спасительной мысли, что перед ней был обычный псих. В его взгляде ей показалось нечто, что лежит уже за гранью психики. Разумеется, только показалось.

Взгляд ее скользнул по полу и остановился на маленьком черном предмете. Приглядевшись, Катрина поняла, что это пуговица, которая оторвалась от плаща Ричи, когда он выходил. Пряча пуговицу в ящик стола, она не смогла дать себе точного ответа на вопрос: хотела бы она, чтобы Ричи вернулся или нет?

Ричи не вернулся.

Вечером, сидя на кровати, перед тем как лечь, Катрина впервые за вечер обратилась к мужу:

– Я думаю, мне нужен отдых, нужно съездить за город, сменить обстановку хоть на пару дней, сбежать от всех мыслей. У меня ощущение, что все эти мысли, усиленные моим природным идиотским даром заострять внимание на пустяках и ненужных мелочах держат меня в плену. Наверное, у каждого человека есть такая тюрьма… попадаешь в нее за что-то мелкое и несущественное, так, легкое преступление перед собственной душой, потом вымаливаешь прощение, а потом опять… серьезней и серьезней, и вот сам того не замечая становишься рецидивистом. Я знаю, что я изощренный преступник против своего собственного… счастья? Хотя бы комфорта. Ладно, хватит с меня сегодня этого сегодня. Я люблю тебя.

Катрина поцеловала фотографию и легла в постель.

– Спокойной ночи.

Она уже была в граничащем с погружением в сон состоянии – мысли смешивались и убегали, веки сомкнулись, еще секунду и она бы крепко уснула, но вдруг…

– Сука.

Голос похожий на скрежет стали прозвучал как гром среди ясного неба и эхом отозвался от стен спальни. Катрина подпрыгнула на кровати и села, обхватив колени руками. Потянулась к выключателю ночника, испытывая при этом страх, что сейчас кто-то или что-то схватит ее за руку. Но когда тусклый свет осветил комнату, ничего и никого, кто бы мог это сделать, она не увидела. Мороз пробегал по ее коже, сердце бешено колотилось, и на лбу выступила испарина. Катрина хотела бы поверить, что голос принадлежал очередному другу ее соседки этажом выше, но проблема была в том, что такой силы тембра и интонации не могло быть ни у одного человека. Было очень страшно, хотелось умыться и выпить воды, но Катрина боялась встать с постели.

– Твою мать, я слышу голоса, – прошептала она. – Все, конец. Голоса в моей голове.

Десять долгих и жутких минут Катрина ждала продолжения своей слуховой галлюцинации. Но тишину больше ничто не нарушало и мало-помалу Катрина успокоилась и попыталась убедить себя в том, что успела провалиться в сон, из которого ее вырвал какой-то шум у соседей, показавшийся ей в пограничном состоянии человеческим голосом. Она сходила на кухню, выпила стакан воды, но, когда вновь ложилась в постель, ночник все же оставила включенным.

– Что-то не так… что?

– Ты не такая, сука!

Катрина просто взлетела на кровати, при этом задела ночник, который упал с тумбочки и погас. Тогда она бросилась к выключателю, чтобы зажечь люстру, но запуталась в одеяле и упала. Ей казалось, что она барахталась минут десять, пока все же не откинула одеяло и не достигла стены. Прекрасно помня, где находится выключатель, она в судорогах шарила рукой, но чертова кнопка все не попадалась. Паника нарастала, страх затмил все чувства и готов был разорвать ее на части. Выключатель наконец нашелся, яркий свет ударил в глаза. Катрина зажмурилась и не устояла на ногах, отползла в угол и забилась в него как загнанный зверь. Она хотела закричать, но из горла лишь вырвался сдавленный хрип.

– Какого черта! Кто здесь?!

Катрина дрожала всем телом, зубы стучали, страх сковывал. Воздух словно вибрировал от этого голоса, похожего на металлический скрежет.

– Кто здесь? – повторила Катрина, бегая взглядом по стенам спальни, и больше не сомневаясь в присутствии кого-то или чего-то. Но даже сквозь страх она понимала, что покинь она квартиру и убеги отсюда куда глаза глядят – вряд ли это уже поможет. – Сумасшедшая, – прошептала она.

– Нет, просто тупая сука, – проскрежетало в спальне.

Катрина с силой сжала ладонями голову.

– Кто это? Кто здесь? – прохрипела она, не помня себя от ужаса.

– Не вздумай орать – соседей разбудишь.

Катрину затрясло и ей показалось, что она теряет сознание, но через секунду дрожь прошла, а крик готовый было вырваться наружу, застрял в горле. Часто и судорожно дыша, она проглотила комок в горле и с ужасом поняла, что она повиновалась.

– Вот так.

Голос стал тише и оттого еще сильнее, словно громкость перешла в силу внушения, в волю к приказу.

– Я сошла с ума? – проскулила Катрина, почти плача.

– Психам нравится слышать голоса, а тебе, я смотрю, не очень.

Катрина заметила, что этот голос идет не из пространства в голову, а наоборот: голос, рождаясь в ее голове, уже после отражается от стен спальни.

– Я слышу тебя в голове, значит, я псих.

Я мог бы тебе приказать перестать так думать, но пока оставлю тебе право выбора.

– Кто со мной говорит? – всхлипнула Катрина и инстинктивно зажмурилась.

– На этот вопрос я бы тоже хотел знать ответ, – прозвучало с усмешкой.

– Что тебе нужно?

– Поговорить.

– О чем?

– О тебе.

– Мне страшно. И мне нужна помощь, – простонала девушка.

– О, тут ты права, – с издевкой ответил невидимый гость. – Собственно, для того я и здесь.

Мне нужна помощь врача.

Как думаешь, псих сидел бы в одной ночной рубашке в углу и кусал бы кулаки? Я думаю, нет. Я думаю, он бы уже мнил себя пророком, а меня называл Господом. Конечно, я понимаю твое замешательство, а потому не буду тебе сильно докучать сегодня. На сегодня хватит и знакомства.

Катрина вновь ощутила силу внушения этого «нечто». Она прекрасно понимала, что должна сопротивляться своему безумию, пока она еще отдает ему отчет, но не могла сделать даже первоочередное: не отвечать. И только она об этом подумала, голос прочитал ее мысли и сказал:

– Я не стану тебе приказывать, если ты перестанешь сопротивляться моему присутствию.

– Мне страшно, чертов ты ублюдок, – тут Катрина заплакала и уронила голову на колени.

Больше нет.

И примерно через минуту Катрина заметила, что действительно больше не боится. Что ей приказали больше не бояться. Этот факт должен был бы накрыть ее новой волной ужаса, но вместо этого она ощутила почти спокойное принятие ситуации.

– Спокойной ночи.

Голова закружилась, Катрина легла на одеяло, вместе с которым она слетела с кровати, и сознание покинуло ее.

Проснулась она от головной боли. В первый момент она ничего не поняла, села и, схватив голову руками, попыталась сквозь боль восстановить события минувшей ночи. А когда вспомнила, то поежилась. Вспомнила весь разговор, а вспоминая, безуспешно уверяла себя, что все это ей приснилось.

– Эй… – тихо позвала Катрина. Ответа не последовала, она подождала минуту, напряженно прислушиваясь, и повторила: – Эй, ты здесь?

Тишина, никаких голосов или даже шепота. Катрина засмеялась, но веселья в этом смехе не было. Она понимала, что обычная жизнь висит на волоске. Понимала, что поход к психиатру с жалобами на голоса в голове может перечеркнуть ее будущее, каким бы мрачным оно ей не казалось до этого. Только тут Катрина вспомнила о работе, и, взглянув на часы, обнаружила, что уже начало одиннадцатого. Ни о какой работе, разумеется, не могло быть и речи. Она выпила две таблетки аспирина, прилегла на кровать, и посмотрела на фотографию мужа.

– Мне конец, – прошептала она.

Минут через двадцать, когда боль утихла, Катрина встала и сделала себе кофе. Открыла окно, чтобы впустить свежий воздух, но на улице стояла духота, и дело шло к дождю. Не допив кофе, Катрина налила себе бокал вина, выпила залпом и отправилась в душ.

Стоя под струями горячей воды, Катрина позволила надежде вновь попытаться убедить себя если не в нереальности произошедшего ночью, то хотя бы в том, что это случилось в первый и последний раз. Она попыталась убедить себя, что причиной был парень по имени Ричи и ее подсознательное желание понравиться ему. И пусть бы она отказалась, если бы он ее действительно пригласил на свидание, это уже ничего не меняло. Повод для ревности уже был. Чувство вины перед мужем уже было оправдано.

Катрина вышла из ванной и подумала о том, что хорошо бы выпить еще…

– Доброе утро!

Она вздрогнула от неожиданности, хотя, на самом деле, была готова к такому исходу. А может, даже ждала его.

– Мать твою… – протянула она и оперлась спиной о стену. – Все-таки правда.

– Хаха! Прошу любить и жаловать!

Голос звучал бодро, весело и крайне издевательски. Вообще, Катрина понимала, что какую бы интонацию он ни приобрел – от детского плаксивого всхлипывания до агрессивного повышенного тона, сила и отвратительные отзвуки металлического скрежета его никогда не покидают.

– Что прикажешь? – усмехнулась Катрина. – Повеситься или убить кого-то?

– Ну к чему такая пошлость? Я просто хочу поговорить. Я ведь очень давно мечтаю о том, как мы будем с тобой разговаривать по душам. Ты ведь как раз собиралась выпить? Давай отметим нашу встречу.

Катрина не двигалась с места. Ей вновь было страшно. Оттого, что она сходит с ума, и оттого, что сумасшествие сильнее.

– Ну же, Катрина! Ну, что ты застряла на месте? Для меня будет честью выпить в твоем обществе. Прошу тебя, не лишай меня этого счастья.

– Ты не думаешь, что с моей стороны будет крайне лицемерно пить и разговаривать с тем, кто мне отвратителен? – спросила она, не в силах сохранить молчание.

– Я это исправлю, – смиренно пролепетал голос в ответ. – Обещаю тебя не раздражать и не расстраивать, если ты не будешь от меня отворачиваться. Обещаю быть тебе хорошим другом.

Катрина закрыла лицо руками.

– Ну же, Катрина, не стоит из-за меня противоречить собственным желаниям, – интонация начала слегка заметно меняться в более жесткую сторону.

Катрина прошла на кухню и налила себе второй за сегодня бокал вина.

– Да-да-да! – подначивал ее голос, – еще немного, ну еще пару капель… ну ладно, и так сойдет – лучше, чем ничего. Скажи тост.

– Пошел на хрен! – ответила Катрина, проходя в спальню. – Тебя нет!

– Ладно, тогда я скажу. Не обессудь, если мое красноречие оставляет желать лучшего, в конце концов, я очень долго хранил молчание. Тост у меня простой…

Катрина села в кресло и сделала большой глоток, но голос словно не заметил столь оскорбительного поступка, прервавшего его на полуслове и продолжал:

Простой, но емкий. Давай выпьем за истинную дружбу и взаимопонимание! – он сделал паузу, как будто ждал похвалы, а не дождавшись вновь заговорил, сменив торжественный тон на смиренный: – Ты не злись на меня за то, что я вчера тебя немного напугал. Но теперь я вижу, что ты не боишься и по-другому и быть не могло… как можно бояться, когда чувствуешь рядом того, на кого можно положиться в любой ситуации? И я докажу это. Да, Катрина, ты поймешь, что ближе и роднее, чем я, у тебя никого не было и быть не может. Поверь, я сделаю все ради твоего доверия.

Катрина молча сидела с бокалом вина в правой руке, и смотрела на экран выключенного телевизора, в отражении которого видела свой силуэт. Видела, как человека со стороны, и понимала, что этот человек сейчас слышит голос – голос, исходящий из его головы, слышит так же, как если бы кто-то сидел рядом и говорил. Видела человека, который явно сходил с ума.

Голос помолчал с минуту и продолжил, приняв на этот раз интонацию доброты и нежности.

– Встречала ты в жизни хоть кого-то, с кем могла бы говорить абсолютно все, что только придет тебе на ум? Того, кто без тени сомнения ответит на любой твой вопрос. Того, кто готов бесконечно слушать тебя с искренним участием. Того, кто не имеет от тебя ни одного секрета, ни одного маломальского секретика. Того, кто готов не судить тебя, а понимать. Того, кто любит тебя любой – чистой и грязной, худой и толстой, умной и глупой, веселой и плачущей. Встречала? Того, кто всегда останется на твоей стороне и будет отстаивать твою правду до конца. Катрина, милая, ответь мне.

Катрина допила вино и поставила бокал на журнальный столик, продолжая рассматривать себя в отражении экрана.

– Не хочешь отвечать… – продолжил голос через полминуты, вновь сменив интонацию, и теперь звучал глубоко разочарованно. Катрина отметила про себя, что все его интонации несут удивительную артистичность, но не театральную артистичность, а типично жизненную. – Мне очень жаль. Хотя нет… не то, чтобы жаль, ведь я прекрасно знаю ответ, который бы ты дала, если бы была искренней. Да и не ждал, что ты признаешь во мне все эти качества. Но я действительно тот единственный, на кого ты можешь рассчитывать, не боясь быть обманутой. Я, и только я – тот, кто тебе сможет помочь и не попросит взамен ничего, кроме дружбы. И если наша дружба примет двусторонний характер, твоя жизнь изменится и многое, о чем ты не подозревала, всплывет на поверхность, многое, что казалось тебе сложным и непонятным, станет прозрачно простым, многое, чего ты боялась, станет безобидным. Наша дружба сослужит тебе огромную выгоду, уж поверь. Ты готова быть моим другом, Катрина? Заметь, я не приказываю тебе дружить со мной, я лишь предлагаю тебе честную и бескорыстную дружбу.

Катрина встала и подошла к музыкальному центру. Вставила в проигрыватель диск с альбомом «Металлики» и включила на полную громкость. Когда заиграла музыка, голос отступил, но радость эта длилась недолго, потому что вскоре он начал подпевать, и делал это столь убедительно, что едва не дрожали стекла.

So tear me open and pour me out

There’s things inside that scream and shout,

And the pain still hates me

So hold me until it sleeps.

Катрина поняла, что идея была не лучшей. Она выключила музыку, рухнула на постель и устремила взгляд в потолок.

– Ох, отличная песня. Зачем ты выключила? Ну что за человек? Пока оно не уснет, да? Думать надо, пока оно спит, а не молиться, чтобы оно уснуло, когда уже слишком поздно.

– Кто ты? – спросила Катрина.

– Я же уже говорил, – голос продолжал звучать издевательски, – на этот вопрос должна ответить ты. Подумай, Катрина, подумай…

– Я помню его голос – он был нежный и добрый, он никогда со мной так не разговаривал, он никогда не причинял мне боли. Он никогда не пугал меня, никогда, даже в шутку.

– Это ты о ком?

– Нет, ты не он.

– Да о ком же ты? Неужели, о своем муженьке? Как ты могла подумать такую чушь?! Он же неудачник. Еще и француз. Ненавижу французов!

– Если еще раз скажешь что-то подобное про моего мужа, – спокойно сказала Катрина, – я в ту же секунду вызову психиатра прямо на дом.

– Ладно, ладно, на самом деле я погорячился. Просто вырвалось само собой. Но поверь, – голос заговорил с оправданием, – я так не думаю, нет. Просто вдруг захотелось тебя уколоть немного. Прости меня, я чертовски виноват, я не имел права так говорить, поэтому прости. А? Мир? Ну что ты, Катрина, не будем ссориться…

– Кто ты? – повторила она.

– Ну что ты заладила?

– Ты – зло?

Может быть.

Дьявол?

– Слишком высоко берешь.

– У тебя мерзкий голос.

Что поделаешь. Придется привыкнуть.

Очень мерзкий голос.

Могу сменить на женский, но вряд ли это поможет.

А почему сразу не принял женскую роль?

Ну к чему это лукавство? Мы оба знаем, что тебе очень не хватает мужского общества.

Катрина с усмешкой покачала головой. Тут она заметила, что несмотря на весь ужас происходящего, она чувствует в себе прилив сил. Спустя минуту она резко встала и стала быстро натягивать на себя джинсы и свитер.

Голос буквально завопил:

– Да! Да-да-да, идем гулять. Нечего сидеть в этих стенах, пойдем в свет!

Катрина наскоро причесалась, накинула легкий плащ салатного цвета и, прежде чем выйти из квартиры, достала из-под подушки фотографию и положила ее в карман.

Голос продолжал радостно верещать:

– Ты отлично выглядишь, все в порядке. Кстати, тебе совсем не обязательно обращаться ко мне вслух, просто подумай, что говоришь со мной… я пойму. А то еще, чего доброго, тебя не поймут окружающие. А они не поймут. Мало кто знает, что такое настоящая дружба, доверие и взаимопонимание.

Катрина нисколько не удивилась тому, что говорить вслух не обязательно – это было понятно сразу. Выйдя на улицу, она прошла мимо своей машины и направилась в сторону сквера, через который проходила два дня назад.

– Да, не нужна машина, – продолжал лепетать голос, – так пройдемся, подышим, кости разомнем, дождя еще нет, а начнется так и не страшно. Можно в бар зайти и хорошенько выпить! Сколько ты уже не позволяла себе больше двух бокалов вина, а? Два года? Иногда надо хватить лишнего – это полезно, конечно, если это происходит не слишком часто. Алкоголь отлично перезагружает мозги.

Голос помолчал и вдруг вновь заговорил с презрением:

– Ну же, Катрина, говори со мной. Я только этого и жду. Я ведь не твой муженек, до которого хрен докричишься.

– Ты ведь знаешь куда мы идем? – прошептала Катрина.

Ну, вообще-то на прием к психиатру нужно записываться заранее. Так что, боюсь, что ты просто блефуешь.

– Да? Есть неотложная помощь.

– И что? Ты устроишь истеричный спектакль посреди улицы в надежде, что тебя накачают всякой дрянью и на этом все закончится?

– Нет, я просто приду в поликлинику и скажу первому встречному врачу, что голос в моей голове приказывает мне убивать, – Катрина попробовала просто фокусировать внимание на том, что ей хотелось произнести вслух, и это оказалось не так уж сложно. – Как думаешь, обратят внимание на такую бедняжку или выгонят за доказательствами?

– Ты пытаешься убедить в этой затее меня или же саму себя?

Катрина с отвращением отметила, что голос прав. Даже если она и вынашивала в голове подобные планы, то одновременно понимала, что воплотить их в жизнь у нее не получится. Во-первых, она боялась последствий принятия сумасшествия. А во-вторых, и что куда важнее, она прекрасно понимала, что это «нечто» в ее голове просто не позволит избавиться от себя каким-либо быстрым и относительно доступным способом. Голос подавлял ее волю и предоставлял право выбора только тогда, когда ему того хотелось. То есть, Катрина могла обратиться за помощью только с его позволения. Она поняла, что надломленный разум затеял с ней ужасную игру, и сам устанавливает правила. Кроме того, Катрина с отчаянием замечала, что неотвратимо, с каждой минутой, с каждым новым монологом, она принимает этот голос. С каждой минутой в ней неумолимо нарастает странное ощущение, что она словно ждала его всю свою жизнь.

– Катрина, – голос заговорил пренебрежительно, – я заметил в твоей квартире одну странную деталь. А почему вторая комната заперта, а? Что могло послужить причиной такого странного поступка? Ведь можно было бы использовать ее как кабинет, например, а? Или заняться искусством – живописью, допустим, и устроить ее как мастерскую. Вполне здравая идея, тебе так не кажется? Ну, если ты не любишь живопись, хоть я знаю, что любишь, ну ладно… ну сделала бы там небольшой спортзал.

Катрина почувствовала, что голова ее начинает идти кругом и подступает тошнота. Она ускорила шаг, хоть даже не знала куда ей идти, и просто шла прямо по улице Виктора Гюго, глядя себе под ноги, и избегая взглядов прохожих.

– Прямо как в фильмах ужасов, когда на чердаках прячут какие-нибудь шкатулки с проклятьями, ящики с привидениями, опечатывают этот чердак и живут дальше, будто ничего не произошло. Живут рядом с призраками, которые только и мечтают вырваться наружу и пожрать своих хозяев. Вот мне что-то подобное в голову приходит. Не по той же схеме ли и ты сработала? Может ты спрятала что-то в этой комнате, а? Ну, не знаю… нет, конечно, я могу и ошибаться. Но такой вариант, в смысле, что ты что-то скрыла в этой комнате, кажется мне вполне логичным. Ну… может, какую-нибудь вещь? Или даже несколько вещей? Может, гору вещей? Катрина, я прав?

Катрина до скрипа стиснула зубы, понимая, что голос хочет причинить ей боль, и она не в силах постоять за себя.

– А что там за вещи? А? Чьи? Чьи там вещи?

И голос захохотал дьявольским смехом, видимо довольный собой.

– Не надо, – обратилась Катрина к голосу.

– Катрина, чьи это вещи? – продолжал тот, не обратив внимания на просьбу. — Ты должна мне ответить.

И Катрина поняла, что должна. Что это приказ.

– Это…

– Ну же, смелей. Это не так страшно, как кажется.

– Это вещи Пьера, – Катрина почувствовала, что может лишиться рассудка и замедлила шаг.

– Да, – самодовольно произнес голос, – да, это вещи твоего Пьера. Катрина, а что вещи Пьера делают в запертой комнате, а?

– Я их туда спрятала, – вновь он словно выжал из нее ответ. – Зачем ты это делаешь?

– Делаю что? – голос повысил тон.

– Причиняешь мне боль.

– Но ведь ты сама меня понуждаешь к этому. Я просил тебя поговорить, а ты все молчишь. А я хочу получить ответы на некоторые вопросы.

Только не о нем.

– О нем! Зачем ты спрятала вещи мертвого мужа в ту комнату? Отвечай, Катрина.

– Я не знаю! Не знаю! – закричала она про себя.

– Знаешь, Катрина, знаешь. Просто тебе кажется, что музей мертвеца делает тебе честь, правда? Немного притупляет стыд, да? Потому что тебе стыдно, я прав?

Глаза Катрины стали мокрыми от слез.

– Я сейчас закричу, – сказала она.

– Ладно, успокойся… – голос заговорил мягче. – Куда идем-то, кстати? Может, на кладбище сходим? Поплачем там, расскажем, что произошло с нами в последнее время. Скоро дождь начнется – атмосфера самая подходящая для такого мероприятия. Посидим, погрустим, вспомним прошлое. Не хочешь? Почему? Я не нарушу идиллию, даже помолчу, пока ты будешь изливать душу над трупом этого чертого ублюдка!

Катрина резко застыла на месте, чувствуя, как из нее через секунду вырвется неистовый и бессильный вопль. Она оперлась рукой о стену здания, мимо которого проходила, и огромным усилием воли заставила себя сдержаться. Или же ее заставили.

Голос хохотал в это время над своими словами.

– Вот так же и меня задевает твое равнодушие, даже неприятие, с которым ты обращаешься ко мне. Зуб за зуб!

Катрина оторвалась от стены, и глубоко вдохнув, медленно побрела дальше.

– Катрина… – спустя полминуты язвительно проговорил голос. – Твой дохлый муж – ничтожество и неудачник. Хаха!

Катрина свернула в переулок, который попался на ее пути, и побежала, сдерживая давившие ее рыдания и слыша отвратительный смех, вырывавшийся из ее головы и заполнявший пространство вокруг нее. Переулок этот по диагонали соединял улицы Гюго и Иоганна Штрауса. Катрина несколько раз спотыкалась и чуть не падала, привлекая недоуменные взгляды прохожих. Выбежав на улицу Штрауса, она присела прямо на бордюр тротуара, и не в силах сдерживаться, заплакала, продолжая слышать скрежет металла в этом отвратительном хохоте.

– Ну все, все… – заговорил голос отсмеявшись. – Ну, не нужно плакать, Катрина, не нужно. Уже люди смотрят.

– Вы в порядке? – услышала Катрина обычный человеческий голос.

Она подняла голову и увидела склонившегося над ней молодого человека в бейсболке.

– Пошли его! Катрина, пошли ко всем чертям этого тупицу! Дай ему пощечину! Ну же!

Катрина резко встала, отчего молодой человек даже отшатнулся, и едва сдерживая себя от исполнения приказа, выдавила:

– Спасибо, уже все в порядке.

– Ладно, – парень окинул ее подозрительным взглядом и двинулся дальше.

– Тьфу ты! Как же с тобой скучно.

Катрина достала платок из кармана плаща и вытерла слезы.

– Слушай, Катрина… эй, Катрина! А на что это твоя рука наткнулась в кармане, а? Давай посмотрим.

Катрина сумела проигнорировать эту просьбу и побрела вверх по улице Штрауса.

– Вот черт! Вновь ты не можешь сделать для меня даже такую мелочь. Послать какого-то придурка не можешь, показать, что у тебя в кармане не можешь, разговаривать со мной тоже не хочешь. Как с тобой дружить?

Улица Штрауса была самой протяженной в Санлайте и пересекала его с севера на юг, к слову она была одной из старейших улиц города. По всей ее длине располагались частные дома и коттеджи, и Катрина вспомнила мимолетно, что на ее южном конце живет Лина. Минут пять она медленно шла в тишине, голос почему-то притих. Также Катрина заметила, что после того, как незнакомец поинтересовался ее самочувствием, в душе ее начала зарождаться злость, вытеснявшая собой отчаяние. И злость эта, несомненно, была готова подчиняться голосу, последствия чего могли быть самыми непредсказуемыми.

– Я знаю, что в твоем кармане, – вновь жалобно заговорил голос, но вдруг резко сменил тон на презрительный: – Там фото, где ты с трупом, хаха! Да, тогда труп был еще жив. А сейчас он настоящий труп. Ну труп, да и труп, и хер с ним, хаха!

Злость и ненависть вспыхнули в Катрине с новой силой. Она ускорила шаг, стараясь ни о чем не думать и ни на что не обращать внимания, в то время как внутри нее все клокотало от ненависти. Катрина миновала перекресток с улицей Антона Чехова и продолжала идти быстрым шагом, по-прежнему не задаваясь вопросом, куда именно она идет. Голос молчал, но Катрина понимала, что сейчас, вместо того чтобы говорить, он нагнетает в ней страсть к разрушению.

– Чем бы ты ни был – я найду способ избавиться от тебя. Я клянусь! – сказала она про себя, но беззвучный тон ее был неуверенным и слабым.

– Я рад, что он сдох, потому что, если б он не сдох, мы вряд ли бы с тобой сейчас говорили, – голос сделал вид, что пропустил ее слова мимо внимания.

– Чем же он тебе так не угодил, тварь? – Катрина чувствовала, что злость в ней усиливается с каждой новой фразой, оскорбляющей ее покойного супруга.

Дело не в нем, – усмехнулся голос. – Дохлый тут вообще ни при чем. Неужели ты этого не понимаешь? – голос повысил тон и стал говорить с новой интонацией нравоучения, что Катрину взбесило еще сильнее. – Дело в тебе. Ты бы не позволила мне быть с тобой, а не дохлый.

– Насколько я заметила, ты не особо интересуешься моим желанием пребывать в твоей компании, – с отвращением произнесла Катрина.

– Если так, значит, ты просто очень невнимательна, – смиренно ответил голос и замолчал.

Пройдя еще шагов двадцать Катрина вдруг заметила того самого парня, который пятнадцать минут назад предложил ей помощь. Он доставал какую-то коробку с переднего сидения своей машины – зеленого «опеля», а заметив Катрину, слегка улыбнулся. Катрина не смогла ответить, потому что почувствовала, как вдруг ярость внутри нее достигает апогея. Почувствовала, что от всей души желает схватить камень и разнести к чертям лобовое стекло этого автомобиля. Желание было настолько сильным, что Катрина даже замедлила шаг, а отойдя от машины шагов на десять, вдруг заметила на обочине отличный булыжник, идеально подходивший для этой затеи. Катрина представила, как она хватает его и разбивает стекло, и ее захлестнуло чувство восторга. Чувство отвратительное и невероятно обольстительное, исходящее из глубины души, чувство торжества и восторга от вандализма. С невероятным усилием она отвернулась от камня и продолжила медленно идти, изо всех сил стараясь противиться инстинкту разрушения.

– Хочешь, поклянусь тебе, что больше слова плохого не скажу о твоем муже?

– Ты уже обещал это, – Катрина ответила дрожащим шепотом и почувствовала, что именно голос попросит взамен.

– Нет, я обещаю. Я больше слова не скажу о нем.

– Да, я хочу… чтоб ты больше ни словом не упомянул его, – Катрина позволила себе поверить.

– Тогда сделай это.

Катрина почувствовала, как запрет становится лишь условностью, как трещат оковы морали. Адреналин и восторг – отвратительный и низменный восторг. Она развернулась, медленно подошла к камню и крепко сжала его в правой руке. Она видела, что молодой человек несет большую коробку по дорожке к своему дому. Он был от машины уже шагах в тридцати, Катрина в десяти.

– Сейчас что-то будет, – прошептал голос.

Катрина мельком обрадовалась, что надела кеды, так как предчувствовала, что сейчас ей придется бежать еще быстрее, чем она уже бегала сегодня. Впрочем, ее не особо волновало, что будет если ее же жертва настигнет ее саму.

– Ой, сейчас что-то будет, – повторил голос.

Катрина сделала два резких шага в сторону машины, занесла руку и со всей силы запустила камень в лобовое стекло. Глухой удар, визг сигнализации и чувство невероятной звериной радости отозвались в ее душе. Гулом из головы в пространство вырвался адский хохот.

Катрина тяжело дышала и поначалу не могла сдвинуться с места – настолько невероятным был всплеск эмоций. Она видела, как парень резко обернулся и переводит опешивший взгляд с нее на орущую машину. Сквозь туман в голове она поняла, что он не может толком сообразить, что произошло, или не верит своим глазам, и это вызвало в ней новую волну истерической радости. Сама того вначале не замечая, Катрина вдруг поняла, что смотрит на парня с широкой и искренней улыбкой – не презрительной или подлой, а именно искренней и веселой. Бедняга, похоже, не мог прийти в себя, а Катрине казалось, что она смотрит на него уже минут пять.

– Беги!!!

В ту же секунду она повиновалась и побежала, при этом не от машины, а прямо на нее, в ту же сторону, откуда пришла сюда. А пробегая мимо машины еще и со всей силы ударила ногой в переднее крыло, оставив небольшую вмятину.

– Я горжусь тобой, сука! – в восторге визжал голос. – Ты даже не представляешь насколько! Это просто невероятно, твою мать!

И тут, на бегу, Катрина заметила, что она и сама давится хохотом. А за спиной она слышала, как кричит удивленно-ошарашенным голосом парень, попавшийся под расправу:

– Твою мать, сука! Да что же я тебе сделал, а?! Сука, что ты натворила?! Что ты за сука адская?! Что за тварь?!

– Беги! Беги! Хаха!

– Сука! Чтоб тебе в аду гореть! Твою мать, что же ты за тварь?! Что я тебе сделал, сука!? Что ты за адская сука?!

Катрина слышала, что голос парня затухает, а значит, он не предпринял погоню. Его проклятия приводили Катрину в экстаз. Она уже приближалась к улице Чехова, когда заметила, что начинается дождь – первые крупные капли упали на асфальт. Катрина также с радостью отметила, что дорога сейчас пуста, и что поблизости нет прохожих, которые могли бы ее остановить, но те, кто находился поодаль, останавливались и с интересом глядели на орущего парня у разбитой машины и бегущую хохочущую сумасшедшую.

Катрина перебежала дорогу на улице Чехова, благо на светофоре горел зеленый, и бросилась во внутренний двор первого же многоэтажного дома. На бегу она сориентировалась и поняла, что если пересечет три двора держась примерно диагонального направления, то выбежит на улицу Виктора Гюго в сотни метров от своего дома. Дождь усилился и духота, стоявшая в воздухе с утра, отступала под струями воды. Катрина перестала смеяться, но звериный восторг продолжал наполнять ее изнутри, сердце бешено колотилось от возбуждения и быстрого бега, пот стекал по телу. Катрине казалось, что она под каким-то наркотиком. Она понимала, что совершила грязный, подлый и ничтожный поступок, но эйфория перечеркивала зов совести. Даже голос, звучавший в ее голове, не казался таким мерзким и отвратительным как раньше, он казался ей неотъемлемым элементом этой эйфории.

Катрина перешла на шаг, когда увидела улицу Гюго.

– Черт возьми! Это было действительно круто.

– Это было чертовски круто! – ответила Катрина и посмотрела в небо, подставив раскрасневшееся лицо под капли дождя.

– Ты ведь не делала раньше ничего подобного.

– Нет. Никогда. Даже близко похожего, даже в детстве.

Катрина заметила, что сейчас не испытывает чувства, что ее воля подавлена. Неужели ей удалось удивить своего врага тем, что она способна на отчаянные поступки? Или нет? Может, именно он показал ей на что она способна и сейчас просто ослабил свою власть, чтобы Катрина сама это уяснила и осознала?

Тут небо разразилось оглушительным громовым раскатом, и начался настоящий ливень – вода полилась едва ли не стеной. Но Катрина даже не подумала искать укрытия, и продолжала идти, не обращая внимания на быстро образующиеся лужи. Потоки воды подействовали на нее даже успокаивающе – возбуждение уходило, сменяясь каким-то неестественным умиротворением, словно эйфория, которую девушка ощущала после своей расправы с лобовым стеклом, вышла в свою кульминационную стадию.

Ливень закончился, как только Катрина вошла в свой двор. Вода была в промокших кедах, в прилипавших к ногам джинсах, в промокших волосах, но Катрина не собиралась возвращаться домой.

– Да, сейчас дом – это тюрьма, – поддержал ее голос.

Катрина подошла к своему «фольксвагену» и села за руль. Она положила голову на подголовник кресла, закрыла глаза и почувствовала теперь уже неприятные ощущения от мокрой одежды. Тут же она ощутила невероятную усталость, и едва нашла в себе силы, чтобы завести двигатель, включить печь и немного опустить боковое стекло.

В следующий момент она уснула. Сон был без сновидений, но с ощущениями. Ей все казалось, что ее куда-то тянут, без конца дергают и трясут за плечи. Катрина слышала, как ее имя произносится десятками разных голосов – мужскими и женскими, тихими и громкими, нежными и злыми. Сквозь сон она не понимала, чего от нее хотят, и не хотела понимать, ей хотелось лишь некоторого времени покоя и тишины. Но голоса, звавшие ее, не умолкали, кто-то с силой схватил ее и поволок куда-то вниз, повторяя: «пора, пора». Все другие голоса стали затихать, крепкие пальцы впивались в ее плечи и продолжали тянуть вниз – все быстрее и быстрее. Затем эти пальцы разжались, и Катрина полетела камнем, испытывая дикий страх, нараставший вместе со скоростью. Этот животный ужас и заставил ее проснуться.

В машине было уже душно и, заглушив двигатель, Катрина на всю опустила стекло и жадно вдохнула свежий воздух. Ливень стих, шел проливной дождь. Катрина прокрутила в голове последние события и злорадно рассмеялась. Она смеялась над собой, над разбитой машиной, над пораженным молодым человеком и его проклятиями. Она смеялась над всем миром и с удовольствием позволяла себе его ненавидеть и презирать. Голос молчал. Катрина вдруг подумала, что он прав. Что он ее лучший друг, и что именно этого знакомства она ждала всю свою жизнь. Она поняла, что ей хочется сейчас чувствовать на себе его влияние и мощь. Она не хотела думать о том, как она могла так быстро поддаться его влиянию, и предпочитала прорастающее где-то в глубине души наслаждение от верховенства этого голоса.

– Эй, дружок, – позвала Катрина.

– Я тут вот о чем подумал, – сразу отозвался голос.

– О чем?

– Когда мы брели по Штрауса, ты кое о ком вспомнила вскользь.

– Ага, – сказала Катрина, невольно улыбаясь, – Лина… она живет в самом начале этой улицы.

– Думаю, ты догадываешься, что я ненавижу эту тварь. Самодовольная, мерзкая и безгранично тупая сука. Как вспомню, так колотит.

Вплоть до вчерашнего обеда, Лина казалась Катрине человеком, на которого грех обижаться. Иногда Катрина чувствовала по отношению к знакомой раздражение, но не больше. Сейчас же в ней закипала ненависть, рожденная словами и презрительной интонацией голоса, и Катрина поняла, что ее снова провоцируют. На лице ее заиграла маниакальная улыбка, а в теле появилась даже легкая дрожь.

– Кстати… вчера она о чем-то тебя просила, вроде бы?

Катрина попыталась вспомнить и даже хлопнула в ладоши.

– Она просила заехать и полюбоваться на ее новую белоснежную оградку.

Так… может, — голос ухмыльнулся, – съездим и глянем, как думаешь?

Катрина завела машину и, тронувшись с места, ответила:

– Ты даже не представляешь, как я этого хочу.

– Вот умница, – и голос засмеялся.

Через минуту Катрина уже мчала по Штрауса – ехать до дома Лины было пять минут. Азарт играл в ней с невероятной силой, адреналин вновь захлестывал, жажда разрушения вновь просила утоления.

– Рыжая скотина должна быть поставлена на место! Ничтожество! Шлюха! И она должна быть наказана, так ведь? Согласна?

– Несомненно, – вслух сказала Катрина.

Когда же она еще издалека увидела белоснежный забор, окружавший участок Лины, Катрину просто подбросило в водительском кресле. Она взглянула на спидометр – шестьдесят пять. После этого, взгляд ее намертво приковал забор, который неумолимо приближался по правой стороне. До участка Лины оставалось тридцать метров, когда в мозгу девушки сработало: «Остановись!»

– К черту! – прокричала Катрина.

Она выехала на тротуар, к которому и примыкала передняя стенка забора, круто вывернула руль вправо, влетела в ограждение передним бампером и ударила по педали тормоза.

Голос исступленно завопил.

От резкого поворота заднюю часть машины круто развернуло. Хруст и треск дерева отозвался в душе Катрины звуком праздничного салюта. Удар был не слишком сильным, но ее все же слегка бросило лбом на руль. Секунды три она приходила в себя. Вокруг стояла мертвая тишина. Сердце было готово выпрыгнуть из груди в предвкушении шоу. Катрина посмотрела на результат своих усилий и увидела, что добрая часть лицевой стены забора теперь валялась грудой раскуроченных палок во дворике, на тротуаре, и под колесами машины.

– Что так тихо? – шепотом спросила Катрина.

– Погоди. Сейчас что-то будет.

Буквально тут же из дома раздался вопль.

– Ой, сейчас что-то будет! – голос хихикнул.

Вопль Лины был похож на сирену. Катрина вышла из машины под моросящий дождь. Она не чувствовала страха. Хоть Лина была значительно крупнее, Катрина знала, что она не сможет причинить ей никакого вреда. Знала, что сейчас она сильнее Лины, какой бы сильной та ни была.

Входная дверь с грохотом распахнулась, и на крыльце появилась Лина – с растрепанными волосами и искаженным от гнева лицом.

– Она убить обещала! Убить обещала! – заверещал голос.

– Ты, сука! – заревела Лина утробно-горловым рыком. – Ты что наделала?!

Катрина подавила смех, нарисовала самую учтивую улыбку и, сделав два шага навстречу, сказала:

– Привет, подруга! Я, как и обещала, заехала взглянуть на заборчик. И вот, что я тебе скажу: это самый великолепный забор из всех, что я видела. Он изумителен!

Лицо Лины, замолчавшей при таком хамском и бесстыжем обращении, сначала побагровело, но через секунду резко побледнело. Сделав два нетвердых шага и гневно глядя в улыбающееся лицо Катрины, Лина вновь зарычала:

– Шваль, ты же сейчас умрешь!!!

– Рычит как псина. У нее талант.

Катрина тоже пошла навстречу.

– Не угостишь чашечкой кофе, подруга? – с издевкой и улыбкой спросила она. – Замерзла, жуть просто.

Лина на секунду остолбенела, замолчала и взглянула в глаза Катрины, которая тут же заметила то, о чем и так знала – гнев и злость в глазах Лины сменились неуверенностью. В следующий момент она вцепилась в волосы обеими руками и с визгами бросилась в сторону дыры в заборе. Катрина подумала, что, скорее всего, Лина сейчас вцепится ей в горло, но та пробежала мимо.

– Быстро ты ее! – захохотал голос.

– Сука! – вопила Лина, падая на колени перед обломками белых палок. – Тварь! Ты сейчас сдохнешь, сука!

Глядя на рыдающую, ползающую по грязной и мокрой земле среди обломков забора Лину, рвущую на себе волосы, размазывающую грязь по лицу, ничто не дрогнуло в душе Катрины.

– Смотри, как сука в грязи валяется, хаха! Грязь смешивается с грязью.

– А что ты плачешь, Лина? – участливо спросила Катрина. – Я же сказала, что он красивый, почему ты плачешь?

– Мой забор! Мой заборчик! – продолжала вопить Лина, продолжая биться в истерике. – Сука! Эта сука тебя угробила!

– Вот это ее полощет! – верещал голос, лаская Катрине слух.

Катрина понимала, что издевается самым низким способом над человеком, который ничем не заслужил такой расправы с ее стороны. Разумом Катрина осознавала до какой низости и маниакальной подлости она дошла, но ничего не хотела с этим делать. Голос взял верх над ее волей, над ее разумом, над ее сердцем, и делал с Катриной что хотел, заставляя испытывать наслаждение от мерзостей. Она стояла и едва сдерживала хохот, глядя на несчастную Лину.

– Я убью эту суку! Убью эту тварь!

Лина вскочила и, скользя по мокрой земле пожухлого газона, бросилась в дом. Перед крыльцом она упала лицом в грязь, с трудом поднялась и вбежала внутрь.

Еле сдерживая смех, Катрина бросилась вслед за Линой.

– Лина! Лина! Так как насчет кофе?! Я так замерзла!

– Плюнь в нее! Плюнь в эту мразь!

Катрина ворвалась в гостиную и по шуму и воплям поняла, что Лина наверху – либо что-то ищет, либо просто громит мебель.

– Лина! – кричала Катрина, стараясь, чтоб ее голос звучал участливо и сочувственно. – Лина, расскажи мне про своего нового друга, солнышко! Он уже трахал тебя, а?

– Да, дави эту суку!!!

Со второго этажа продолжали звучать истерические вопли вперемешку с рыданиями и звуками ударов.

– Лина! Так тебя уже трахал твой новый друг, а? Он трахал тебя в твоей с мужем постели? Или прямо на глазах мужа? Когда тебя уже будут драть на глазах мужа, а?

Тут Лина появилась на лестнице – в правой руке она держала пистолет, но в нынешнем своем состоянии она не могла его даже жестко сжать рукой и направить на Катрину, а про выстрел вряд ли можно было вообще думать. Видя грязную и рыдающую Лину, еле ковылявшую вниз по лестнице с болтающимся в руке пистолетом, Катрина даже не допустила мысли об опасности.

Да, это самое жалкое убожество, какое только можно себе представить.

– Я убью тебя, сука! – уже сорвавшимся и дребезжащим голосом хрипела Лина, безуспешно пытаясь поднять руку, словно вместо пистолета она держала гирю.

– Ну что ты, милая моя, – заворковала Катрина, – за что? Мы же так отлично полюбовались заборчиком, сейчас выпьем кофе, и ты расскажешь мне, как тебя трахали прошлой ночью, а?

Забери пистолет! – прошипел голос.

Лина тем временем спустилась с лестницы и остановилась в двух метрах от Катрины. Она вновь попробовала поднять руку, но еле-еле смогла согнуть ее в локте. Потоки грязи вперемешку со слезами стекали по ее лицу, волосы и одежда были перепачканы, голос уже не мог рычать, а лишь издавал слабое дребезжание. Катрина торжествовала. Она продолжала ехидно улыбаться, глядя в глаза Лине, и видела в них испуг и бессилие.

– Отдай… пистолет, – Катрина закончила фразу, начатую голосом. – Отдай его.

Рука Лины вновь повисла, и пистолет упал на пол. Она опустила заплаканные глаза и прохрипела:

– Сука, за что?

– Я не понимаю, о чем ты? – продолжала насмехаться Катрина. – Я приехала к тебе полюбоваться оградкой, ты же меня просила, Лина, ведь так? Ты же просила?

Лина заскулила и медленно опустилась на колени.

– Я и приехала, – Катрина погладила ее по голове, – хотела с тобой посплетничать…

Тут у Лины брызнула из носа кровь, и она без чувств растянулась на полу.

– Твою мать! Эта тварь, что, подохла?

Катрина нагнулась и хладнокровно проверила пульс.

– Живая.

Хотел бы я сказать, что рад.

Катрина взяла со стола в гостиной графин с водой и вылила его на лицо Лины. Та медленно открыла глаза, но, похоже, не сразу поняла, что происходит.

– Возьми пистолет, – прошипел голос.

Катрина нагнулась, подобрала пистолет и положила в карман плаща. Потом вновь погладила нокаутированную Лину по голове, и быстрым шагом покинула дом. Когда она приблизилась к своей машине, то заметила, что с соседнего участка за ней наблюдает какой-то мужчина, вероятно, привлеченный криками Лины и видом сломанного забора. Катрина остановилась, открыв дверь автомобиля.

– Что таращишься… урод? – прокричала Катрина. – На! – и она показала ему средний палец правой руки.

Не обращая внимания на реакцию мужчины, Катрина завела машину, выехала на дорогу и помчалась вверх по улице.

И вдруг ужас осознания охватил ее мозг. «Отдай пистолет», «Что таращишься, урод?» – Катрина поняла, что голос уже начинал контролировать ее речь.

«Или уже контролирует? – думала она, чувствуя дрожь в коленях. – Нет, нет, если я это понимаю, значит, власть его еще не окончательная, значит еще не все потеряно. Значит все еще можно изменить, да… или нельзя?»

– Я думаю, не стоит все портить, – тут же услышала она.

Голос вновь стал жестким и омерзительно железным.

Катрина прижалась к обочине и затормозила. Пелена спала с ее глаз. Она вдруг словно протрезвела.

– Катрина, не стоит все портить.

– Заткнись! – заорала Катрина и несколько раз ударилась лбом об руль. – Заткнись! Заткнись! Заткнись!

– Ты вновь меня расстраиваешь, Катрина.

– Господи, что же я натворила? – шептала Катрина. – Что же я натворила? Господи, как же я могла дойти до такого?

– Эта сука получила то, что заслужила.

– Господи, Лина, прости меня. Это ведь не я, не я… это мерзость в моей голове, это зло и мерзость в моей голове.

– Нет, Катрина. Это ты. Запомни – это ты. Если б это был я, ты бы выпустила всю обойму в ее безмозглую башку, и наслаждалась бы зрелищем вытекающих тупых мозгов.

– Это не я, – продолжала шептать Катрина, но не голосу, а самой себе. – Это не я. Это не я.

– Это ты! Это ты! Это ты!

– Это не я! – закричала Катрина и тронулась с места.

– Куда едем? – спустя минуту ехидно спросил голос. – Вот снова ты начинаешь злиться и создаешь дискомфорт. Зачем? Только все стало нормально, а ты опять за старое. Не понимаю, что тебе вечно не так? Только ладить начали, а ты хочешь все сломать. Ты посмотри только, как отлично мы провели время вместе, повеселились же на славу! А сейчас снова не разговариваешь, едешь куда-то… куда, Катрина? А?

Катрина не отвечала. Она всеми силами старалась сосредоточиться на остатках своей воли и думать только о том хорошем, что могло в ней быть. Ведь она чувствовала, что в глубине ее души остался свободный клочок разума. Именно из этого клочка исходила убежденность в сумасшествии, именно там гнездились последние крошки рациональности, именно оттуда пришло искреннее раскаяние. И может быть, если хорошенько окопаться на этом клочке, то получится выдержать осаду.

Катрина свернула на улицу Чехова.

– Хаха! – злорадно завопил голос. – Я понял! Понял, понял, понял! Мы едем в храм, хаха! Молиться! Да-да-да, едем молиться! Черт! Это потрясающе! Как тебе только в голову пришла такая идея?! Храм – это замечательно, надо попросить прощения за грехи, покаяться и очистить душу. Будем молиться, да! Я так хочу молиться, не могу прям! Гони! Гони! Хаха!

Катрина припарковалась метрах в пятидесяти от храма, который стоял по правой стороне улицы. Лишь оторвав руки от руля, Катрина обратила внимание, что все ее тело бьет мелкая дрожь.

– Да ты не нервничай. Все будет нормально, там совсем не страшно. Тем более, что тебе есть чем крыть все твои грехи. Ну, ты понимаешь, о чем я… – добавил голос небрежно. – Ну, я о том… о том, что ты ни с кем не спала уже два года, так ведь?

Катрина поняла, что для нее уготована новая порция пыток.

– Два года – это очень внушительно. Это прямо обет целомудрия, монашки позавидуют, ага? Еще и чуть не до смерти извела одну рыжую тварь, шлюху, у которой в году мужиков больше, чем дней! Как это?! Пока кто-то два года изнывает от похоти, кто-то обжирается страстью? Нет, не пойдет, ага?

У Катрины задрожали губы, она заплакала и уронила голову на руль. Отчаяние вновь скрутило ее, выжимая прочь все другие эмоции.

– Но ты не расстраивайся. Главное, что сама ты ангел во плоти, а все остальное – это суета. Если ты и дальше будешь соблюдать целомудрие, тебе простятся все грехи, все! Катрина, можешь делать что угодно – воруй, убивай, оскверняй, разрушай! Но! Ни с кем не трахайся, Катрина! – голос закричал. – Так ведь?! Ты ведь сама так думаешь, Катрина? А? Нельзя ни с кем трахаться, да? Отвечай!

– Нет! – в истерике закричала Катрина, ударяя кулаками по рулю. – Нет!

– Ложь! – кричал голос в ответ. – Ложь! Ложь! Говори правду!

Катрина почувствовала, что она приближается к конечной черте, за которой ее сумасшествие обретет полную свободу. Она выскочила из машины и побежала к храму.

– Да, вперед! – голос вновь заверещал радостным криком. – Вперед! Будем молиться! Молиться во спасение души! Хаха!

Приближаясь к храму, Катрина чувствовала, как отступает отчаяние и из глубины души вновь пробиваются ростки злости. На бегу осмысливая действительность, она попыталась списать это на праведную злость, надеясь, что стены храма восстают против зла, которое она ощущает в себе, надеясь найти спасение в святом месте. Но в то же время, она прекрасно понимала, что вовсе это не праведная злость, а уже знакомая злость, которую диктует и которой управляет ужасный стальной голос в ее голове.

– Вперед! – продолжал вопить он. – Мы бежим молиться! Расступитесь берега, разверзнитесь небеса – мы бежим молиться! Хаха!

Одним рывком Катрина распахнула тяжелую дверь храма и вбежала внутрь.

Через двадцать минут она выскочила на улицу и одичавшим взглядом посмотрела по сторонам.

– Слушай, ну ты просто… у меня даже слов нет! Хаха! Это превзошло все мои ожидания! Ты восхищаешь меня все больше и больше, ты была просто фантастической!

Катрина тряслась всем телом, голова кружилась и ее дико тошнило. Всегда людная улица Чехова, сейчас – благодаря то утихающему, то припускающему дождю, – была практически пуста за исключением немногих прохожих. Сквозь туман в голове и истерическое состояние души, Катрина благодарила небо, хоть за эту удачу, казавшуюся сейчас сверхъестественной. Нервным и неровным шагом, то спотыкаясь, то порываясь на бег, она преодолела несколько десятков метров, перебежала дорогу в неположенном месте и выскочила на центральную аллею, разделявшую проезжие части.

«Избавиться, сейчас же избавиться, – мерцало в голове, – пока никто не видит, давай же. Господи, как я могла прийти в твой дом с оружием, как? Прости меня, Господи! И дай мне сил, прошу тебя! Небеса, дайте мне сил выстоять! Простите меня, простите!..»

– Эй, ты что это делаешь? – удивленно спрашивал голос. – Нет-нет, не стоит этого делать, пистолет нам еще пригодится. Эй, ты слышишь, Катрина? Не стоит.

Катрина подошла к зарослям кустарника, росшим по обе стороны аллеи. Она еще раз оглянулась, быстро вынула пистолет из кармана и кинула в ветви кустов. Затем вновь перебежала дорогу, не помня себя от страха и возбуждения добежала до своей машины, и с визгом шин понеслась дальше вверх по улице Чехова.

– Ну и что же ты наделала? – голос говорил теперь наставническим тоном. – Ну кто же так делает? Украсть пистолет, а затем выбросить… зачем тогда вообще было его красть? Что за логика, а? Когда ты уже перестанешь бояться? Когда научишься контролировать свои страхи и идти до конца? Ты опять начинаешь меня разочаровывать, Катрина.

Не зная зачем, Катрина свернула на улицу Луи де Бройля и поехала на север. Сейчас она не могла думать о выброшенном пистолете и о том, что Лина уже, должно быть, заявила в полицию. Сейчас она цеплялась только за одну мысль, в которой видела свое спасение: как она могла позволить собой управлять? Как могла так быстро сдаться?

– Да очень просто, – издевательски звучал голос. – Не нужно много усилий, чтобы заставить человека совершить мерзость. Все эти мерзости жили и живут в тебе, Катрина. Я лишь поднял их со дна твоей души и предложил воплотить их в жизнь, а ты согласилась. Ты согласилась, Катрина. Не я виноват, не я доводил рыжую тварь до нервного срыва, а ты. Почему, Катрина?

– Потому что я тебя слушала! – закричала девушка и резко затормозила рядом с автобусной остановкой.

– Или?

Катрина молчала, не в силах дать ответ, который был готов сорваться сам.

– Катрина, или что?

– Или я хотела тебя слушать, – простонала Катрина.

– Слышать, а не слушать. И это сугубо твой личный выбор. И даже я не могу на него повлиять.

– Я не хочу тебя слышать, – прошептала она. – Не хочу. Ты берешь меня силой, ты вынуждаешь.

– Как? Катрина, как? Разве я могу добраться до тебя иначе, чем словом? Разве могу я причинить тебе хоть малейший вред?

– Слов достаточно.

– Ах, вот как! – голос перешел на ироничный тон. – Слово… как же я мог забыть. Да, слова порой достаточно. А знаешь когда и почему? Знаешь, Катрина? Когда слышишь то, что хочешь слышать, да. Тогда все хорошо, тогда все гладко. Когда в уши заливаются слова любви – тогда все хорошо. Когда слышишь, что все будет по-твоему – тогда все хорошо. Когда слова говорят, что виноват кто-то другой – тогда все хорошо. Когда слышишь клятвы и обещания, сулящие мир и добро – тогда все хорошо. Когда слова утешения возрождают в тебе веру в светлое будущее – тогда все хорошо. Все это хорошо и все это слова. Но знаешь, Катрина, когда слово перестает быть отражением иллюзии? Когда слово перестает дарить фальшивое добро? Знаешь, когда? Знаешь, когда оно причиняет боль, с которой подчас просто невозможно справиться? Тогда, когда слово становится оружием. Единственным оружием, с помощью которого работает правда. Слова правды – это одно из самых серьезных возмездий, с которым человеку приходится сталкиваться на своем пути. Правда, Катрина… испокон веков за нее боролись, судили и убивали. Так где же ее искать? Ответь мне…

– Ты говоришь мне только ложь, – Катрина старалась взять себя в руки. – Я никогда и никому не хотела причинить вред – это правда. Мне не нужна чужая боль – это правда. Я не хочу тебя слышать – это правда. Я не позволю тебе создать во мне иллюзию правды, до правды тебе не добраться. И ты сам это знаешь. Ты можешь гнуть мою волю, можешь склонять к поступкам, но ты знаешь, что правду во мне ты не изменишь. Это то, против чего ты бессилен. Но в одном ты прав! Правда – это оружие.

Катрина чувствовала, что уверенность в ней возрастает по мере ее речи. И она с радостью, какую только она могла сейчас ощущать, понимала, что эта другая уверенность. Не та, которую навязывал ей голос, когда ему было это интересно. Нет, это была ее уверенность, к которой она привыкла за свою жизнь, ее родная уверенность в себе. Неужели этот омерзительный подселенец сам подсказал ей свое слабое место? Словно заранее попытался отвести подозрения, но прокололся.

– Да ладно! – продолжал тем временем голос, нисколько не смутившись. – Кто из нас боится правды еще стоит подумать. Хорошенько подумать. Ведь есть еще один важный вопрос: сможешь ли ты принять ту правду, с помощью которой собираешься со мной побороться?

– Правда в том, что тебя нет.

Тогда поищи другую правду. Знаешь, почему ты обречена? – голос ждал ответа, но Катрина вновь заставила себя не отвечать. Терпеть изо всех сил, какие она найдет в себе, но не отвечать. — Ладно, я отвечу за тебя. Потому что ты не веришь в эту правду.

Поверить! Вот, что было действительно необходимым.

Катрина осмотрелась по сторонам и увидела бар метрах в пятидесяти от себя. Она подумала, что сейчас самое время выпить, вышла из машины и направилась к бару. Дождь продолжал идти, и ближе к вечеру становилось весьма прохладно.

– А знаешь, чем ты сейчас занимаешься, Катрина? – продолжал тем временем голос. – Черт возьми, это просто невероятно! Ты занимаешься тем, что вообще не может идти рядом с правдой, которой ты меня пыталась напугать. Самообман, Катрина! Ты пытаешься убедить себя, что меня нет, но ты в это не веришь. Нет, не веришь! Ты хочешь просто вбить себе это в голову, но ничего не выйдет – самообману не место рядом с правдой! Попробуй сначала найти правду, и если сможешь – тогда начинай игру. А запугивать меня тем, во что сама не веришь – дело весьма бесполезное. Я думал, в храме ты это поняла, но выходит, что нет. Кстати, выпить – отличная идея.

Катрина тем временем вошла в небольшой зал.

– Можно мне «Хеннесси»? – обратилась она к бармену.

– Конечно, где присядете?

– Там, – она указала на стол в углу.

– Только «Хеннесси»?

– Да. Два раза, – добавила Катрина и, следуя указателю, прошла в туалет.

Краем глаза она успела заметить, что бармен как-то странно переглянулся с официанткой, словно оба пытались скрыть улыбку.

– Как мило, что ты обо мне вспомнила, я с удовольствием выпью с тобой, – съязвил голос.

Увидев себя в зеркале, Катрина тут же с уверенностью посмела списать невольные улыбки персонала на свой внешний вид. Глаза ее были покрасневшими от недавних слез, все выражение лица выражало не то, чтоб страх, но тревогу – определенно. Волосы были взъерошены, джинсы промокшие и где-то даже грязные. Катрина горько улыбнулась и покачала головой.

– Да и хрен с ним, – сказала она своему отражению и вернулась в зал.

– Вот именно! – не преминул заметить голос.

Катрина села за стол, на котором уже стояли два бокала коньяка.

– Так ты еще и скрытая алкоголичка? Будешь вот так сидеть одна и бухать? Господи, как неприлично для девушки! Сидеть в какой-то забегаловке и пить голый коньяк!

Катрина сделала глоток и почувствовала, как обожгло все тело, а горло схватил горячий спазм. Катрина очень редко пила крепкий алкоголь, к тому же весь день ничего не ела, и ощутила, что опьянела буквально с первого глотка. Она отпила еще и по телу начала расходится приятная усталость.

– А деньги есть? Сумочку ведь мы дома оставили.

Машинально Катрина проверила карман плаща и обнаружила сложенную купюру в пятьдесят франков. И тут же укорила себя, что вновь невольно повиновалась, хоть прекрасно знала, что в кармане есть деньги.

– Хаха! – тут же расхохотался голос. – Не слушает! Да что же ты такая дура, Катрина? Ну что ты вновь упрямишься? Давай поговорим, а? Давай поищем правду вместе, может к чему и придем? Ты же этого хочешь, да? Так кто из нас боится правды – ты или я? Я предлагаю тебе попробовать найти ее. Ты ведь думаешь, что правда опасна для меня, а сама боишься. Как же так? Молчишь? Ладно…

Катрина знала, что ей необязательно обращаться к голосу. Все о чем она думала было ему известно так же, как и ей самой. Скрыть ничего не получится, разговаривать с ним нельзя. Остается одно – продолжать игнорировать и пытаться обращаться к собственному разуму, стимулируя и вызывая на помощь то свое, что еще не совсем отказывалось ей служить.

– Ну что же, – заговорил голос спустя две минуты, – придется мне пробовать найти правду. Вопрос только в том, понравится она тебе или нет? Но… от правды не уйти. Как не пытайся, но не уйти.

Катрина почувствовала, как внутри нее все съежилось в предвкушении новой экзекуции – возможно, самой страшной. Она поняла, что сейчас голос будет пытаться навязать ей какую-нибудь свою правду, окутанную грязью и мерзостью. Навязать всеми своими силами убеждения и внушения, что он умел делать лучше всего. Катрина старалась приготовиться к этому и держаться до последнего.

– Поговорим о дохлом?

Катрина знала, что рано или поздно тема ее покойного мужа, которая причиняла ей невыносимую боль, а голосу невыносимую радость, поднимется вновь. Она сделала еще глоток коньяка и приготовилась.

– Я люблю эту тему. Она заставляет тебя чувствовать мою близость. Мне жаль, что я вынужден причинять тебе боль, но это только кажется болью. На самом деле, это просто вопросы, которые требуют некоторой ясности. Может быть, она приблизит тебя к твоей эфемерной правде. Так как, поговорим? Не хочешь? Да, не хочешь. А почему? А потому что боишься. Ну, ничего, это скоро пройдет. Итак… значит, ты любишь своего мужа? Да, Катрина? Любишь мужа? Или, может, ты любишь свои страдания? Может, за два года ты настолько привыкла к своей роли жертвы, что уже не можешь представить без страданий свою жизнь? А? Без ложных, выдуманных, лицемерных страданий! Которыми ты насыщаешь свою никчемную душонку, чтобы хоть как-то оправдать свои комплексы? Лживые страдания, не имеющие ничего общего с любовью. Страдания страха, но никак не любви. Страха принять себя такой, какая ты есть, страха правды!

Голос неумолимо повышал тон, с каждой минутой он гремел в пространстве бара все громче и громче.

– Зачем ты сделала из комнаты музей трупа? Зачем, дура? Не можешь расстаться с памятью о нем? Так ты думаешь? Нет! Ты боишься отказаться от памяти о нем! Ты боишься признаться, что с его призраком твой страх легче держать под контролем. Страх самой себя. Его вещи не имеют к нему никакого отношения, ты хранишь их не в память о нем, а во славу своего идиотизма. Идиотизма лжи! Лжи образа верной и скорбящей вдовы, хоронящей себя из-за нереализованных амбиций семейного счастья. Лжи любви, которая очерняет и оскверняет искренность чувств. Лжи недостатка любимого человека, без которого ты замечательно обходишься. Да, Катрина! Несмотря, на все твои истерики, ты знаешь лучше меня, но боишься признать! Ты не нуждаешься в этом человеке! Нет! Не нуждаешься. И от страха признать это, принять как факт, проистекает все остальное. Ты провоцируешь себя тем сильнее, чем ближе осознание факта его ненужности в твоей жизни подкрадывается к твоему рассудку. И ты прогрессируешь в своей лжи! Ты принципиально не ешь дома! Ты постоянно разговариваешь со стенами! Ты целуешь его фото каждое утро и каждую ночь! Ты два года мастурбируешь, вместо того чтобы найти себе партнера! Ты слушаешь «Металлику», пусть и без особого удовольствия. Все это было бы мило, если бы не было ложью! Все это – ложь! Так, где же тогда правда, которой ты меня запугивала? Правда – это твоя ложь!

Катрину выворачивало наизнанку от этих слов. Нет, она их не признавала, ни на секунду она не допускала хоть малейшей доли истины в услышанном. Она знала, что голос играет на самом болезненном, что есть в ее душе, знала что это провокация, направленная на то, чтобы любым путем вывести ее из себя и продолжить навязывать свою волю.

– Это твоя воля! – презрительно сказал голос. – Но, на самом деле я ведь тебя ни в чем не виню. Наоборот, я лишь желаю тебе счастья, хочу, чтобы ты наконец выплюнула из себя все ненужное и начала жить нормальной жизнью. Зачем ломать себя ради какого-то ничтожества? И ты прекрасно знаешь, что дохлый – ничтожество. Никчемный, бездарный и безвольный неудачник. Ты с помощью своего отца устроила его на нормальную работу, ты открыла свой маленький бизнес, ты купила квартиру! Все ты, Катрина! Все сама! Он же только плыл по течению, следовал за тобой! То, что так бесило и раздражало тебя, теперь ты стараешься обратить в его плюсы. Какие? Он был внимательным? Нежным? Заботливым? Понимающим? Он слушал тебя? Он чувствовал, что ты от него хочешь? Ты чувствовала себя комфортно с ним? Нет! Нет, нет, нет, нет, нет!!! Но ты пытаешься в это поверить, ты наделяешь его качествами, которыми он никогда не обладал. Которых ты никогда не находила в нем при жизни, но вдруг нашла после смерти! Как же так? Как это? Катрина! Обман! Вся твоя жизнь – обман, вся твоя память – обман! Хватит, покончи с этим! Единственное качество, которое тебя устраивало в твоем трупе – это то, что из него можно было вить веревки, просто приказывать под видом просьбы. Ведь этот идиот даже голос на тебя не повысил ни разу за два года брака, и за год до него. Он не мог спровоцировать даже мелкую ссору, в которой иногда так нуждаются женщины. Из-за своей бесхребетности он даже тебе не позволял найти к чему бы придраться. «Пьер, ты сделал это?», – «Да, милая». «Пьер, ты сделал то?», – «Да, любимая». И так во всем – вот тварь французская. Да что говорить! Господи, я честное слово не представляю, где он взял столько смелости, чтобы сделать предложение. Каких душевных мук ему это стоило, наверное. Сколько сомнений и внутренних препятствий он пересилил, чтобы выдавить из себя: «Выходи за меня»! Это просто невероятно! А скажи честно, а? Скажи, что ты почувствовала, когда услышала эти слова? Счастье? Радость? Волнующее ошеломление? Нет, Катрина. Ты почувствовала торжество! Торжество охотника, загнавшего жертву. Это было зловещее и злорадное ощущение! Разве так любящая женщина воспринимает самые важные в своей жизни слова, а? Женщина, которая знает, что не пропадет, что она молода и красива, что ее жизнь в ее руках? Нет, Катрина! Ты так никогда не думала, ты мечтала не об этом. Ты думала, что когда уверенная в себе женщина слышит слова предложения от любимого человека, ее переполняет безграничное счастье от понимания того, что теперь она будет соединена священными узами с ним. Ты считала, что если любовь искренняя и чистая, то невозможно почувствовать: «Ага, партия!». Но… так оно с тобой и случилось. Не было дрожи в коленках, не было перехватившего дыхания, не было даже слез. Лишь торжество верховенства.

Катрине казалось, что чьи-то жестокие руки ломали все, чем она жила и дышала. Она уже пила второй бокал коньяка. Алкоголь ударил в голову, и под его воздействием Катрина представляла – словно она наблюдала со стороны, – что она где-то далеко за пределами города и страны. Что этот бар стоит обособленно на границе мира, что он не в Санлайте и вообще за пределами Сантории. Она видела людей в баре, но не понимала, что они тут делают, кто они и вообще, зачем тут находятся? Как они вообще сюда попали? Зачем нарушают ее физическое одиночество, если ничем не могут ей помочь. Зачем сидят здесь, если не слышат того, что слышит она, если не чувствуют того, что чувствует она. Какова тогда цель их пребывания здесь? Зачем собрались здесь и наблюдают за ней? Да, они ждут… они ждут, что Катрина сломается, и ждут шоу, которое за этим последует. Ждут и злорадствуют. Да, им даже на секунду не может представиться, что она сейчас переживает. Они хотят зрелища, хотят аплодировать этому дьявольскому голосу, рукоплескать и веселиться. Им будет не интересно увидеть ее победу – нет, намного приятнее им будет увидеть ее поражение, ее агонию и бессилие. Им не нужны герои – они скучны. Жертва, павшая и изуродованная жертва – вот их жажда! Смотреть на чужие муки – одно удовольствие. Такой вид самолюбования для тех, кто еще не падал. Ведь не осознавая этого, видят они свое отражение.

Официантка подошла за пустыми бокалами, и Катрина попросила повторить заказ.

– Правильно, не нужно считаться с людьми, которые не играют в твоей жизни никакой роли, – продолжало тем временем звучать из головы девушки. – Это совсем не обязательно. Тем более, когда сама с собой не считаешься. Не боишься опьянеть? Алкоголь может поспособствовать необдуманным и агрессивным поступкам, пробудить неудержимый инстинкт разрушения. Тебе ведь это так не нравится, а? Ну, дело твое.

Голос молчал в течение минуты, заставляя Катрину пребывать в ожидании. Она заметила, что когда голос брал паузу – словно обдумывал дальнейшие речи, – то речи эти становились еще более невыносимыми, и мучительно болезненными.

– Ну что ж… – голос заговорил негромко, но звучал до крайности зловеще. – Как говорится – чего ждем, то и получаем. Скажи, Катрина, ты хорошая супруга? Хорошая? Ну, конечно, хорошая, как же тут можно сомневаться? Но дело не в этом… скажи, когда ты стала хорошей супругой?

Катрина стиснула зубы и до боли в пальцах ухватилась за ручки кресла.

– Нет-нет, не нужно нервничать. Мы же правду ищем. Так когда? Сразу после свадьбы? Через месяц, через год? Когда? – голос требовательно повысил тон. – Ты стала хорошей женой после смерти мужа, вот как обстоит дело! Да, Катрина! Да? Ведь правда?! Вдруг внезапно, раз и все – и ты самая прекрасная и верная вдова на всем белом свете. Да что же это такое? А?

Катрина едва сдержала стон как раз в тот момент, когда ей принесли новую порцию выпивки.

– Что? Больно? Правда? В точку? Ты гребаная эгоистка, которая стала хорошей женой после смерти мужа, когда он уже гниет и его жрут черви. Это просто позор! Позор твоей гнилой и грешной душонке! Какая же это крайняя степень эгоизма – стать хорошей женой, когда это уже нахрен никому не нужно! Кроме тебя! Ты долбаная сука! Мерзкая тварь! Эта верность, эти разговоры со стенами, эти поцелуи фотографии – это все для твоего чувства стыда! Ага, Катрина, каково?! Стыдно? Больно? Осознание собственной мерзости разрывает сердце? Так давай поговорим с дохлым, давай поплачем глядя на его фото, давай же! Сука, давай! Давай!

Катрина дернулась всем телом и уронила один из бокалов. Звон стекла заставил всех присутствующих обернуться.

– Ну-ну-ну, – голос заговорил тихо и успокоительно. – Не стоит привлекать внимание, не нужно так нервничать. Я лишь говорю то, что ты отказываешься признать.

Не поднимая глаз на людей в помещении, Катрина чувствовала, как ее сверлят удивленные и заинтересованные взгляды. Ей вдруг захотелось схватить последний бокал и выплеснуть его содержимое в первое попавшееся лицо. Крепко сжав голову руками, она подавила в себе это отчаянное желание. Она вновь дала слабину. Голос опять довел ее. Катрина в отчаянии понимала, что стоит ему добавить, как все ее достижения в этой войне обращаются в прах. Даже эта родная и собственная уверенность, которую совсем недавно почувствовала Катрина в себе, не может ничего противопоставить ужасающим методам голоса, потому что ее слишком мало.

– Простите, – едва слышно вымолвила Катрина, когда официантка подошла, чтобы смести осколки и протереть стол. – Мне очень неловко.

– Ничего страшного, – нехотя улыбнулась девушка.

– Вот, возьмите, – Катрина дрожащей рукой положила деньги на стол. – Сдачи не надо… там должно хватить.

Когда вновь осталась одна, Катрина уперлась локтями в стол, и помассировала виски.

– Успокоилась? Вот и хорошо. Тогда продолжим. Да, Катрина, ты была отстойной женой. Ты не уважала дохлого и даже не любила. Любви нет и сейчас, есть лишь попытки оправдать саму себя, заглушить стыд и придумать боль. Потому что настоящей боли утраты тоже никогда не было… и нет. Вот так вот. Есть раскаяние за то, что ты была дрянью. Но ты как была дрянью, так ею и осталась. Потому что живешь во лжи.

Катрина заметно опьянела. Голова затуманилась, веки потяжелели, но зато голос продолжал звучать четко и ясно, всаживая ножом каждое свое слово в ее сердце.

– Шлюха, – сказал он шепотом.

Катрина усмехнулась.

– Ты ведь это хотела услышать, не так ли? Шлюха и прелюбодейка. Изменщица. Да… Макс. Отличный парень. Сколько он за тобой носился? Полгода? Ты была на третьем курсе, а он на пятом, я ничего не путаю? Просто вспомнить его охота… Высокий, красивый, веселый и умный. А как играл в теннис – одно удовольствие наблюдать. Спортсмен, целеустремленный и сильный – полная противоположность дохлому. Полная противоположность.

Катрина вновь усмехнулась и до боли закусила нижнюю губу.

– Казался слишком идеальным, да? А потом ты вышла замуж – банальная история. А потом вы встретились в Санлайте. Хаха! Ну, что ты так напрягаешься? Ну переспали, да и ладно – ну, в самом деле, что такого? А то… что через месяц вы встретились опять, – голос принял отвратительно невинный тон. – И опять переспали. А потом опять. И опять. Как мило. Ну, что взять со шлюхи? Такова ее натура.

По щекам Катрины покатились две слезы.

– Помнишь, как ты отсосала ему в первый же вечер? А сколько раз за три года отношений труп был награжден минетом? Три? На каждый день рождения? Вот именно. Но Макс-то трахался как бык, в отличие от твоего немощного муженька. Ага. А второго как звали? Напомни, пожалуйста. Джон? Джек?

Катрина всхлипнула и закрыла лицо руками, вновь привлекая к себе внимание.

– Не плачь, – сказал голос наигранно мягким тоном. – Не плачь, потаскуха. О! Можно еще вспомнить о вчерашнем парне. Как его? Ричи, вроде бы. Симпатяга, правда? Немного странный, но это еще более возбуждающе, не так ли? Скажи, Катрина, что ты чувствовала рядом с ним? Ну что ты все рыдаешь?

Катрина одним глотком допила свой коньяк и уронила голову на стол.

– Скажи, что ты чувствовала рядом с ним? Похоть, Катрина! Невыносимую похоть! Тебе хотелось его прям на рабочем месте, хотелось невыносимо, ты еле сдерживалась, чтоб не прыгнуть на него и не затрахать до смерти! Так ведь, Катрина? Я ведь прав! Ты хотела его животным инстинктом, жаждала, чтобы он схватил тебя, сорвал одежду и взял прямо на прилавке! Ты хотела ему отсосать, Катрина?! Хотела?! – голос гремел разрывая голову девушки и заставляя ее дрожать всем телом. – Отвечай, гребаная сука! Хотела отсосать ему?! А?! Ты, тварь, отвечай мне немедленно!

– Да! Да! – закричала Катрина, ударяя кулаками по столу. – Хотела! Хотела!

Голос стих. Бар погрузился в тишину, и Катрина услышала, как бармен кому-то негромко шепнул:

– Это уже вторая психопатка за сегодня.

Скорее всего, Катрина просто потеряла сознание от невероятного эмоционального стресса. Пришла в себя она оттого, что кто-то потряс ее за плечо. С трудом, чувствуя злость и отвращение, она подняла голову и увидела бармена, пытавшегося ее разбудить.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он. – Может, вам лучше вызвать такси?

– Пошли этого придурка! – процедил голос.

– Пошел на хрен, гребаный урод. И не вздумай ко мне прикасаться, если глазами дорожишь, – сквозь зубы прорычала Катрина и снова закрыла глаза.

Ей показалось, что тут же ее вновь принялись трясти за плечо, но, видимо, она вновь провела некоторое время в отключке, потому что на этот раз увидела перед собой молодого человека в полицейской форме.

– Я прошу прощения, – вежливо обратился тот, глядя на взъерошенную Катрину. – Я могу вам чем-нибудь помочь? Может, вас подвезти домой?

– А что? – проснулся и голос; теперь он говорил с задумчивой интонацией. – Довольно интересный вариант.

– Девушка, – повторил полицейский, – вы меня слышите? Могу я вам помочь?

– Можешь, – прошептала Катрина и утвердительно покачала головой. Затем резко вскочила, опершись ладонями о стол, и заорала мужчине в самое лицо: – Трахни меня! Ты, черт в форме! Трахни меня, как последний раз в жизни!

Катрина с силой толкнула опешившего полицейского в грудь, и тот от удивления сделал шаг назад. Бармен и официантка округлившимися глазами наблюдали эту сцену из-за стойки.

– Хаха! – голос хохотал своим громовым дьявольским смехом.

– Что стоишь, ты, придурок?! – продолжала орать Катрина. – Трахни меня на этом столе! Или смелости не хватит?!

Полицейский пришел в себя и сделал шаг к столу.

– Боюсь, вам придется проехать со мной в участок.

– Ага, конечно! – рявкнула Катрина, ловко запрыгнула на стол и со всей силы ударила мужчину ногой в грудь.

– Вот она! – в восторге завопил голос. – Вот она – моя прелесть!

Удар озверевшей девушки оказался чувствительным, и полицейский пошатнулся на два шага назад. Катрина спрыгнула со стола и пулей выскочила на улицу, где уже стемнело и вновь шел дождь. Подгоняемая восторженным хохотом, она подскочила к своей машине, нервными движениями достала ключи, и прыгнула за руль. Машина сорвалась с места в тот момент, когда полицейский выскочил следом за ней. В зеркало заднего вида Катрина видела, что он говорит с кем-то по рации – видимо, патрульный автомобиль ждал его где-то поодаль.

– Гони! Гони! Уйдем! – восторженно кричал голос.

Катрина переживала только одну минуту. Не заметив преследования, она временно выкинула полицию из головы, понимая, что если останется живой и при своей памяти, то ей еще предстоит иметь с ней дело.

– Куда теперь? Куда едем, девочка ты моя золотая? Куда? Хаха! Да! Да-да-да! Куда же еще? Только туда! Только к нему! Я обожаю тебя! И ты скажешь правду? Катрина, ты скажешь ему правду? Ты скажешь, что он – дохлое ничтожество, которое не играет в твоей жизни никакой роли?! Ты скажешь, что тебе плевать на него?! Что он долбаный неудачник, который не смог за три года подарить тебе ни одного оргазма?! Скажешь? Дорогая моя! Конечно скажешь, ведь правда торжествует! Я слышу ее могучую поступь! И труп ее узнает!!!

Словно переводя дыхание, он помолчал секунд десять и продолжил, на этот раз спокойным и философским тоном:

– Дурочка ты моя. Разве ты и впрямь подумала, что я могу тебя в чем-то обвинять? Что я могу позволить себе упрекнуть тебя в измене? В измене этой твари, которая забрала три прекраснейших года твоей жизни и даже после своей – вполне оправданной и заслуженной смерти, – продолжает терзать твою душу и заставляет чувствовать раскаяние. Да рядом с таким идиотом не то, что изменишь, а в проститутки подашься, не так ли? Катрина… все изменяют! В этом нет трагедии, которую ты умудрилась создать. В твоем случае измену вообще нельзя считать изменой, потому что вся твоя жизнь с ним – это было сплошное самопожертвование. А ты… черт, из-за двух других мужчин ты заклеймила себя шлюхой! Катрина! Я тебе скажу в чем дело. Раз уж мы начали достигать правды и сейчас едем сказать правду дохлому, в его мерзкую морду, то надо идти до конца. Знаешь, почему тебе стыдно за измены? Вот почему: ты настолько презирала своего мужа, что представить себе не могла измену с его стороны! Ты бы никогда не простила, ты бы возненавидела его, плюнула бы ему в лицо, растоптала бы, заставила чувствовать себя самым последним подлецом на всей планете. И вот это чувство – чувство собственного верховенства над ним, неразрывно связывало ваш брак. Чтобы такое ничтожество, которое должно целовать тебе ноги за одну только возможность спать с тобой в одной постели, позволило себе такую дерзость, как измена? Нет! Нет, нет и еще раз нет! И самое главное… самое главное, Катрина! Ты знала, что он бы никогда! Слышишь, никогда он бы так с тобой не поступил! Это было ясно как день, как рассвет и закат, это была простая аксиома, это было понятно при одном только взгляде на него. Он бы никогда тебе не изменил! Вот откуда твой стыд, Катрина! Вот откуда ложная любовь, ложная боль! Спустя два года ты вбила в свою голову идею о том, что ты последняя тварь и потаскуха. Ты ломала себя глупыми упреками и пыталась заглушить это разговорами со стенами. Ты не любишь дохлого. Ты любишь себя, ты жалеешь себя. И не можешь поверить, что сама способна на измену человеку, который искренне тебя любил, который беззаветно тебе доверял, и который никогда бы не поступил так с тобой. Да, осознание этого сполна проникло в тебя после его смерти и уродует твою судьбу. Но, Катрина… ты не совершила ничего, чтобы заслужить такое наказание. Сейчас, когда ты скажешь трупу правду, то почувствуешь в себе новую жизнь. Ты просто молодая женщина. И как любой молодой женщине, тебе нужен хороший крепкий член… о! Приехали!

Катрина остановила машину, выскочила из нее и вбежала на территорию кладбища. Дождь усилился. Рыдая вслух, Катрина пробиралась во тьме к могиле своего мужа. Ноги скользили на мокрой траве, дважды Катрина падала, крича и цепляясь руками за могильные плиты, снова поднималась и снова пыталась бежать. Она прекрасно знала, где находится могила Пьера, и не могла ее найти, она металась от надгробия к надгробию, в отчаянии вглядывалась в надписи на них, снова бросалась к той же плите, от которой оторвалась десять секунд назад, не сознавая ошибку.

– Да не туда же! – раздраженно бормотал голос. – Ну что ты, как психопатка? Возьми себя в руки! Десять шагов вперед пройди же, ну что ты дура такая?

– Пьер! – закричала Катрина срывающимся голосом.

– Да вон же он! Вон он! О, Господи! Катрина, как же тяжело с тобой в самые ответственные моменты! Только правду, Катрина! – возбужденно звенел голос. – Только правду, иначе дела не будет. Ты уже большая девочка и должна все понимать.

Дождь хлестал в лицо и смешивался со слезами. Вся в грязи и мокрая, Катрина достигла могилы мужа и рухнула перед ней на колени.

– Хватит рыдать! – загремел голос. – Правду! Скажи правду этому дохлому ничтожеству! Катрина, давай!

– Я люблю тебя, Пьер! – в истерике завопила Катрина и поползла на коленях к его надгробию. – Слышишь меня, любимый?! Я люблю тебя! И всегда любила тебя! Я люблю тебя!

– Какого хрена, ты, подлая сука?! – голос загремел железным скрежетом, и Катрина услышала в нем ноты истерики.

– Милый, я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! – Катрина обняла плиту и целовала ее, стоя на коленях.

– Сука! Что ты несешь, тварь?! Скажи правду этому трупу! Скажи, кто он такой! Хватит лгать, ты, тупая стерва!

– Я люблю тебя! Я всегда тебя любила, и ты это знаешь! И ты знаешь, что это правда! Милый, скажи мне что-нибудь оттуда!

– Он – труп! Ты тупая тварь, что он может тебе сказать, если на два метра под землей только его мерзкие кости! Скажи этой гнилой падали правду! Ты, мерзкая шлюха!

– Ты – лучшее, что случалось в моей жизни, любимый! Прости меня! Прости, умоляю тебя! Я люблю тебя!

– Сука, что ты делаешь?! – истерический вопль пронизывал ужасом до глубин души, но сейчас Катрину этот ужас лишь укреплял.

– Я люблю тебя! – истошно кричала она.

– Ложь! – разрывалось пространство вокруг.

– Я люблю тебя! Я всегда любила только тебя!

Загрузка...