За две недели Чижиков проехал многие крупные русские города – впрочем, были и помельче, – где у него оставались знакомые мэры еще с тех памятных времен, когда он начал приторговывать дешевым спиртом, а те являлись его партнерами как владельцы ликеро-водочных заводов на подземных источниках природных вод. Это потом они все как один ринулись в мэры крышевать свой бизнес, предварительно переписав заводы на жен и детей, а кто по наивности в политику не пошел, очень скоро лишился своего производства средней руки, принудительно отдав его рейдерам или бандитам.
Так он поговорил со многими десятками людей: и с Прасковьей Трезубко, и с Иваном Коломойцевым, Виталием Сердцеедом, Клавдией Подмощовой, Семеном Пальценюхом и с прочими, кто был готов к плодотворному сотрудничеству с центром на местах и кому провинциальное руководство давало зеленую улицу взамен внимания и финансового интереса, – а когда вернулся, его уже ждала убедительная гора писем с фотографиями. И это при том, что он едва приступил к делу, не объехал и трети запланированных городов и не посетил ни одного населенного пункта за Уральским хребтом.
Взяв несколько писем наугад, Чижиков аккуратно вскрыл их костяным ножом – как умелый рыбак вспарывает брюхо свежей рыбы перед тем, как бросить ее в кипящий котелок – и двумя пальцами в резиновых перчатках, чтобы не оставлять следов на глянце снимка, изъял содержимое, как молоку, пузырь или икру.
Корреспонденты все как один жаловались на хвори и превратности судьбы, полагая всему виной родовой стресс. Некоторые писали, что могли бы, конечно, и сами раньше догадаться, в чем причина их бед, потому что это так очевидно и просто, как березовый пень в осенний день. Однако как всё великое элементарно, но никто из обыкновенного населения этого не видит, а только гениям приходит на ум в качестве прозрения, как алкашам белочка, так и они не замечали вопиющего факта, и только великий шаман Ойгюн Байтыр открыл им глаза. И, как следствие, они готовы немедленно испытать на себе живительное действие снятия родового стресса, что сродни окроплению святой водой.
– Попал, в самую точку попал! – радовался Чижиков, разбирая конверты на три кучи. В одной были письма только с фотографиями. Он, не читая, бросил их в картонную коробку, для удобства поставленную справа от письменного стола. В другой были фотографии и платежки, в третьей – фотографии и вложенные купюры.
Чижиков от радости даже поцеловал один такой конверт, вынул двадцаточку в условном денежном эквиваленте, разгладил купюры, заломанные пополам, основал из них первую аккуратную стопочку и несколько минут танцевал вокруг стола лезгинку, модную тогда благодаря ежедневному кавказскому исполнению на Манежной площади до той поры, пока их за это не стали регулярно гонять, а то и побивать любители хоровода и гопака.
Достав следующую купюру и фотографию, Чижиков из любопытства прочел письмо. Старик девяноста семи лет жаловался на то, что у него по ночам стали мерзнуть ноги. Раньше как-то нет, а вот теперь – да. Если бы не это, он себя чувствовал бы вполне здоровым. Он просил снять с него родовой стресс, обвиняя мамашу в неудачных родах, попустительстве и халатности. Конечно, старик по-простому мог бы надеть двойные шерстяные носки, и это было бы самым идеальным решением, но дед поверил в чудо, как русский человек легких путей не искал и готов был заплатить за диво дивное.
Чижиков достал из секретера новенькую печать с подушечкой, подышал на рельефную поверхность, на которой было написано «Родовой стресс снят», приложил ее к обратной стороне пожелтевшей артефактной фотографии деда, на которой тот был не только без зубов, как теперь, но и без штанов, поставил подпись, похожую на прерывистую сердечную электрокардиограмму предпокойника, заламинировал в пластик и отложил снимок на две недели – предположительно, на тот срок, за который фотография могла бы преодолеть расстояние от столицы Русс Улуса до Монгол Улуса, побывать в юрте Ойгюн Байтыра и вернуться без приключений назад.
Чижиков даже представил себе одинокого шамана, мечтательно глядящего на степные звезды через круглую дыру в потолке, как в телескоп, перед тем как затянуть степной планетарий арканом, чтобы не упустить накопленное за день тепло, и улечься спать.
Проделав нехитрую работу со вторым письмом, Павел Иванович приступил к третьему, в итоге увлекся, просидел целый день и узнал много для себя нового и интересного из историй болезней и бед русского человека. К вечеру Чижиков к письмам охладел и перестал их читать, а только вспарывал и сортировал, потому что все они были однотипны: их содержание можно было описать словами «всё ужасно», «пиши пропало» и «доколе». Гора писем, однако, не очень уменьшилась, зато радовали и росли пачка денег, перехваченная аптечной резинкой, и стопка банковских квитанций, подтверждавших поступление денег в банк к Вальдемару Треффу, на поверку оказавшемуся тоже жуликом и прохвостом с той только разницей, что не мошеннического, а грабительского уклона.
Павел Иванович подумал, что если так дальше пойдет, то ему одному не осилить и придется нанять сотрудников, чтобы те смогли справиться с лавиной писем страждущих и дело не захлебнулось бы в потоке взбесившейся народной стихии. Можно было бы не отвечать и не обрастать людьми, а просто собрать денег, сколько получится, и убежать, но этот вариант был достоин обыкновенного жулика, а не такого серьезного коммерсанта, как Павел Иванович, которого жуликом и не назовешь, потому что он нацелился создать новое производство, наладить конвейер, удовлетворить всех жаждущих и страждущих и только потом отправиться жить на Лазурный берег или Канарские острова, свернув, а лучше передав бизнес в надежные руки, – например, родному сыну, будущее появление на свет которого было давно осуществлено в мечтах до такой степени, что превратилось в неизбежность, данность, ради которой оставалось сделать всего шаг – жениться. И уже имелась на примете невеста.
Он уже видел себя русским Биллом Гейтсом, человеком, создавшим империю в гараже буквально из ничего. Да, он не сам придумал родовой стресс, но и Билл не сам выдумал математику, кибернетику, не первый изобрел вычислительную технику, зато смог создать такую операционную систему, от которой деньги потекли в его карман сами собой. Чижиков отметил, что его схема хотя и аналоговая, классическая, традиционная, без информационных понтов, но не менее сложная и многообещающая по части поступления денежных средств, а может, в некотором смысле и более перспективная, потому что потребности в операционной системе Windows есть далеко не у всех, а родовой стресс коснулся каждого, кто родился, – следовательно, у его бизнеса есть потенциал более чем в 7 миллиардах случаев и неоспоримая монополия до тех пор, пока за нее не взялся одноименный антикомитет, ревностно следящий, чтобы деньги не текли в одни руки.
Помножив количество людей на скромную сумму, взятую по минимуму в 20 у. е., доступную в оздоровительных и чудотворных интересах любому финансовому пигмею, наш герой впал в такое эйфорическое состояние, в каком, пожалуй, не пребывал ни один человек со времен полета Гагарина или взрыва водородной бомбы, когда от рождения беззащитный перед природой индивид даже по сравнению с родственницей обезьяной содрогнулся от ощущения своего бесконтрольного могущества и величия над Вселенной и натурой.
К тому же нашего героя осенила та мысль, что хорошо бы в перспективе, через политиков, добиться введения обязательной процедуры снятия родового стресса по опыту диспансеризации или прививки от кори с соответствующей оплатой услуг посреднической фирмы «Чижиков и Ко» через больничную кассу. Павел Иванович понимал, что для этого ему придется взять в долю какого-нибудь крупного политика, а то и министра, если не самого Терентия Терентьевича Медякина, поделившись будущим капиталом с его дочкой, женой или с тем, кто у него там есть в доверительных лицах. Без этого было бы уже никак.
Цифры, которые шальным цунами вертелись в его голове, уже в несколько раз превышали годовой бюджет российского государства на тот неудачный год, в который Чижикову, наоборот, шло богатство. От этих сумм, еще пока недополученных, он почувствовал себя небывало могущественным человеком. Но, припоминая, чем чревато в таких случаях отсутствие прямого покровительства, осторожный Павел Иванович испугался и стал, что называется, искать подход.
Но прежде всего он с перепугу завел себе телохранителя. Им стал бывший милиционер Плутарх Иванович Перловка, раскассированный из органов за то, что перестал помещаться грозным и громоздким телом в оперативную малогабаритную «Ладу» и полгода ездил на задания в трамвае, прибывая на место преступления к шапочному разбору, когда все бандиты были либо застрелены, либо задержаны согласно оперативной разнарядке, а все вещдоки собраны и погружены в милицейскую «буханку». Он был как две капли воды похож на удава, который проглотил бегемота. За ним нашего скромно-рослого Павла Ивановича вообще не было видно, что затрудняло определить, где он есть на самом деле и есть ли он здесь вообще, пришел он или еще в пути; присутствовала определенная мистика, что было важно при его нынешних стремглав скапливавшихся деньжищах. Ведь всегда найдутся шустрые людишки, которые будут на них зариться как на свои.