3
Марен мчалась по переулку, прыгая через лужи и избегая выбоин. Где-то впереди пророкотал тяжёлый мотор. Автобус. Если она пропустит его, то не успеет в больницу вовремя. Прибавив скорости, она вылетела из-за угла. Внезапно дверь почты распахнулась. Марен выкинула перед собой руки, отскочила от стеклянной двери и упала на булыжную мостовую.
– Ты не ушиблась? – Голос был мальчишеский, причём принадлежал мальчику, с которым ей не хотелось бы встречаться, но времени, чтобы как-то отреагировать, не было. Автобус уже стоял на остановке, и его двери вот-вот закроются. Марен оттолкнула протянутую ей руку и с трудом встала.
– Подождите меня! – крикнула она, не обращая внимания на жгучую боль в коленке, и бросилась к автобусной остановке. – Подождите!
Наполовину закрытая дверь автобуса «звезда/морская звезда» вновь открылась. Марен с облегчением вздохнула и, стараясь не уронить пакетик, выудила из кармана четыре монетки по двадцать пять центов.
– Проходите дальше по салону! – крикнул водитель автобуса.
Марен втиснулась в толпу пассажиров, заполнивших проход. Автобус взял с места, и пассажиры качнулись. Марен ухватилась за липкую ручку на спинке сиденья. От кого-то пахло мексиканской едой, кто-то включил музыку в стиле блюграс так громко, чтобы её мог слышать весь автобус. На сиденье рядом с Марен сидела женщина средних лет и вязала детский свитер, который постоянно менял цвет.
– Извини, что толкнул тебя, – сказал тот же мальчишеский голос.
Стиснутая со всех сторон массой пассажиров, Марен не могла повернуться и посмотреть на него. Впрочем, в этом не было необходимости. Это был Амос О’Грэйди, кудрявый мальчишка, который раньше был её лучшим другом… пока не начал тусоваться с компанией противных подростков, которые придумывали неприятные истории о людях и разрушали их жизни.
– Не бери в голову. – Марен передвинула сумку и, держа её перед собой, вытащила книгу в мягкой обложке. Она могла держать книгу лишь в нескольких дюймах от носа, слишком близко, чтобы на самом деле разобрать строчки. Но это не имело значения: главное, что Амос умолк. Колено всё ещё болело, и она чувствовала, как по ноге сочится кровь.
Автобус прогрохотал мимо магазинчика «Замороженное блаженство Мэйси Мэй», к которому вдоль тротуара тянулась обычная очередь покупателей. Магия мороженого Мэйси была похожа на магию снов Марен в том, что она влияла на умы людей, правда, не так сильно. Каждый вкус настраивал клиентов на разное настроение. Мятный вызывал приподнятое чувство последнего школьного дня, вкус жевательной резинки – бурное веселье, а лимонно-розмариновый сорбет пробуждал давно забытые воспоминания. Пикантная смесь шоколада и кайенского перца действовала по-разному. Иногда она согревала в холодный день, иногда побуждала к ненужным дракам.
На набережной большинство пассажиров вышли и направились к пирсу. На полминуты воздух наполнился солнцем, запахом корицы и беззаботностью отдыхающих. Затем двери захлопнулись, и в автобусе стало тихо. Марен нашла боковое местечко рядом с передней дверью. Подтянув колени к груди, она отгородилась книгой и притворилась, будто не замечает Амоса, который теперь был прижат к вязальщице меняющего цвет свитера. Сегодня на нём была синяя футболка, – Амос вратарь школьной команды, – и каждый раз, когда Марен поднимала взгляд, он косился в сторону.
По мере того как они покидали туристическую часть города, здания становились шире, темнее и серьёзнее. Марен нажала кнопку следующей остановки и, когда автобус остановился перед огромной кирпичной больницей, вышла.
Амос увязался следом за ней. Марен сунула книгу в рюкзак и почти бегом устремилась ко входу в больницу. Стеклянные двери открылись, выпустив наружу облако дезинфицирующего средства и запаха воска для пола. Стараясь не обращать внимания на волну печали, которую оно принесло с собой, Марен перешла с бега трусцой на быструю ходьбу. Больница, как и полицейский участок и автотранспортное управление, была лишена магии. Здесь верили в силу науки, в то, что всё можно измерить, проверить и доказать. Никаких капризных, непредсказуемых вещей, как магия.
Амос остановился у стойки регистрации. Это дало Марен фору во времени, чтобы нырнуть в лифт и нажать на кнопку номер пять. Лифт устремился вверх, а её живот остался где-то внизу, у первого этажа. В эти последние минуты тишины она всегда тревожилась, что с Хэлли случилось что-то ужасное и никто даже не удосужился сообщить ей об этом. Даже после трёх недель, когда не было ничего ужаснее, чем состояние её сестры, которая всё ещё оставалась без сознания, в лифте её постоянно одолевал страх. Она живо представляла себе, что Хэлли вот-вот умрёт или уже умерла, и она найдет лишь пустую кровать.
«Мама позвонила бы, если бы что-нибудь случилось, – сказала себе Марен. – С Хэлли всё в порядке. И с тобой тоже всё в порядке».
«Всё в порядке, всё в порядке, всё в порядке» – скрипели её кроссовки, когда она шла по безупречно чистому коридору детского отделения. Стены были увешаны рисунками воздушных шаров, животных и сказочных замков, но их яркие краски были чем-то вроде шутки, над которой никто не смеялся.
Палату Хэлли заполняли цветочные композиции на разных стадиях увядания. После аварии горожане приносили цветы каждый день, и Марен очень хотелось, чтобы они перестали это делать. Ведь Хэлли всё равно не видела этих цветов, а из-за них в палате пахло похоронами.
Хэлли лежала в постели, как кукла, аккуратно прикрытая покрывалом. Обычно она спала беспокойно, как ураган, дрыгала ногами, сбивала одеяло в ком, сбрасывала на пол подушки. Теперь она выглядела слишком аккуратно, слишком опрятно, слишком… правильно. Её щёки запали, светлые волосы стали тусклыми и безжизненными. Провода соединяли её с различными медицинскими аппаратами. К её руке был прикреплён пакет с физраствором, вводившим в организм питательные вещества. В другой пакет собирались продукты её жизнедеятельности. Марен подавила сомнение в том, что случайно забрела не в ту палату. Бессмысленно притворяться, что это кто-то другой: у Хэлли над левой бровью были три веснушки и шрам на руке от падения с тележки, когда ей было девять лет, а Марен – пять.
– С днём рождения, старшая сестрёнка, – сказала Марен, складывая все свои неправильные подарки в изножье её кровати. – Как твои дела?
Хэлли никогда не отвечала, но Марен всегда минуту ждала ответ – на всякий случай. Подавив приступ разочарования, она придвинула поближе к кровати неудобный коричневый пластиковый стул. Затем достала маркер, сняла колпачок и поднесла его к носу Хэлли, стараясь не оставить на нём чёрных пятнышек.
Опять ничего. Марен понюхала маркер с запахом ванили и, вздохнув, вернула колпачок на место.
– Бабушка вернулась из Коннектикута. Привезла с собой кучу всего нового. В том числе особую пыль, которую она… – Марен наклонилась ближе, чтобы прошептать: –…положила в сейф. Как ты думаешь, для чего она нужна?
И снова никаких признаков того, что Хэлли ей ответит, что она её слышит и вообще присутствует в этом мире, но Марен всё равно продолжила говорить:
– Готова спорить на что угодно, это действительно что-то крутое. Оно даже лучше, чем влюбиться, сгрести в объятия кучу щенков или летать. – Её рука потянулась к карману, но из коридора донеслись чьи-то шаги. Две медсестры остановились поболтать возле палаты Хэлли, и Марен снова откинулась на спинку стула.
– Я видела в автобусе этого червяка Амоса, – сказала она. – Помнишь, как он когда-то был влюблён в тебя?
Она невольно улыбнулась, вспомнив, как восьмилетний Амос оставлял на пороге их дома букеты одуванчиков и лютиков. Она тогда сказала ему, что любимым поэтом Хэлли была Эмили Дикинсон, и он пошёл в библиотеку и сделал фотокопию стихотворения «Почему я люблю вас, сэр?», а затем вычеркнул «сэр» и «сир» и написал «мадам» и «мэм». Хэлли и Марен ещё долго смеялись. Даже сейчас – в смысле, до аварии – стоило только одной из них с высокомерным английским акцентом сказать: «Мадам?» – как обе впадали в истерику, захлёбываясь от смеха.
Марен попробовала сделать это сейчас, но никто не засмеялся в ответ. Она снова потянулась к карману, но в этот момент дверь распахнулась, и её взгляду предстало измученное мамино лицо.
– Как хорошо, что ты здесь, – сказала мама, хотя даже и не посмотрела на Марен. Она поставила на стол рядом с кроватью купленный в магазине торт, но пластиковую крышку снимать не стала.
– Где папа? – спросила Марен.
– Задерживается на работе. – Мама потёрла глаза, которые теперь всегда были красными. – Он уже приходил во время обеденного перерыва.
В последнее время папа брал много дополнительных смен. Лёжа ночью в постели, Марен слышала, как родители приглушённо, но обеспокоенно обсуждают больничные счета Хэлли.
– Ты никогда не думала о том, что было бы, если бы мы дали ей сон? – Марен спросила как бы невзначай, но не смогла скрыть тоску в голосе.
Шаффл – пятка, шаг – пятка…
– Марен Элоиза. – Почему-то сегодня мама казалась ещё более усталой, чем раньше, как будто не спала тысячу лет. – Чтобы выздороветь, бедный мозг твоей сестры нуждается в отдыхе. Кроме того, это противоречит больничным правилам. Ты прекрасно это знаешь.
Марен действительно это знала. Но, как ей казалось, никто даже не пытался помочь Хэлли, а она не могла больше ждать.
– Может, нам спеть ей? – предложила она, пока не выпалила другие компрометирующие идеи.
Мама взглянула на торт и вздохнула:
– Думаю, да.
Раздался негромкий стук в дверь, и внутрь заглянула одна из десятков врачей Хэлли.
– Я не помешала?
– Нет, конечно, – ответила мама.
Врач помахала Марен и повернулась к маме.
– У меня есть брошюры об учреждениях длительного ухода.
Длительный уход – это не дни и даже не недели. Это невозможно долгое, бесконечное количество времени. Если Хэлли не проснётся к следующему четвергу – через десять дней, – её перевезут в одно из тех мест, где от пациентов никогда не ждут скорого выздоровления. А их страховка вряд ли покроет долгое пребывание в такой клинике. В горле Марен застрял ком, как будто туда затолкали мокрое папье-маше.
– Я сейчас вернусь, – сказала она.
Со стены коридора ей усмехнулся радужный единорог. Марен тотчас захотелось ударить кулаком по его нелепой зубастой морде. Она нашла питьевой фонтанчик и, не дыша, принялась глотать воду с неприятным металлическим привкусом, пока мир вокруг неё не поплыл.
– Оставь хотя бы немного воды для нас, – неожиданно произнёс резкий женский голос. Обычно люди говорят так в шутку, но этот голос прозвучал так, как если бы его обладательница и впрямь считала, что Марен выпьет всю воду в больнице. Вытерев рот, Марен повернулась и, к своему удивлению, увидела перед собой женщину, которая заходила в магазин снов. Мисс Мало. Она держала в руках горшок с поникшим бурым растением, а на её плече, сложив крылья, сидела белая моль.
– О… э-э-э, здравствуйте, – сказала Марен.
Как будто не узнав Марен, женщина протиснулась к фонтанчику и жадно припала к нему, не дав, однако, ни капли влаги своему засохшему растению. Напившись, она вытерла рукавом пурпурный рот, но помада нисколько не смазалась. Не глядя Марен в глаза, она повернулась и направилась к двойным дверям в конце коридора.
– Вам следует поместить её в Стерлинг-центр, – сказала она, даже не оглянувшись.
У Марен отвисла челюсть.
– Вы подслушивали?
Дверь захлопнулась. Озадаченная, Марен направилась обратно в палату Хэлли.
– Сегодня вечером я поговорю со Скоттом. – Мама и врач вышли ей навстречу. – Ещё раз спасибо. Марен, я сейчас схожу в туалет, а потом мы съедим наш торт.
Меньше всего Марен хотелось есть торт, но она была рада побыть наедине с Хэлли. Она почти полностью закрыла дверь, оставив лишь крошечную щель, чтобы услышать, как будет возвращаться мама, и на цыпочках подошла к кровати Хэлли.
– С днём рождения тебя, – шёпотом пропела Марен. Она наклонилась и поцеловала впалую щёку сестры, а потом осторожно открыла ей рот. – С днём рождения тебя.
Язык Хэлли казался резиновым, как у куклы. «Что будет? – задалась вопросом Марен. – Растворится ли сон у неё во рту, или она случайно подавится им?» Но не успел пакетик коснуться языка Хэлли, как он тотчас начал растворяться. На месте пакетика осталось лишь несколько крошечных белых и розовых волокон, а на губах Хэлли заиграла еле заметная тень улыбки.
– С днём рождения, дорогая Хэлли.
В коридоре послышались шаги и знакомое звяканье маминых ключей. Марен отошла от кровати, села на стул и впилась глазами в лицо сестры.
– С днём рождения тебя, – закончила она поздравление.
