Глава вторая Мухи, зонтики и сапоги


Разве неделю назад кто-нибудь смог бы поверить, что известнейший писатель Роман Лепот поселится у Гавриловых на чердаке, там, где до него жили только голуби и где нет ни мебели, ни даже раковины? Только старая раскладушка. Но он поселился и почти не выходил с чердака. Так как на чердаке отсутствовали и розетки, удлинитель для ноутбука Романа Лепота протянули в окно со второго этажа, и всякий раз, когда начинался дождь, приходилось спешно его втягивать, чтобы не замкнуло.

Подружившись с гавриловскими детьми, писатель попросил их сохранить его присутствие в тайне. Лучше бы он этого не делал. Рита, которая в любом другом случае даже не вспомнила бы, что у них дома живёт кто-то посторонний, в тот же день растрепала всем своим подружкам, что у них на чердаке живёт дядя. К счастью для Лепота, дети в младшей группе детского сада не были поклонниками любовных романов, да и сама Рита не выговаривала слишком много букв.

Одной подружке она сказала, что у них живёт «Бепот», другой – что «Пепот», третьей – что «Непот». Подружки, такие же мудрые, как и сама Рита, пошептавшись с ней в песочнице, тем же вечером поведали своим мамам, что у Риты есть какой-то «дядянепа», в которого стреляли из танка акварельными красками, но он почти не испачкался.

На третий день утром папа поднялся к Лепоту на чердак. «Дядянепа» стоял у окна и озабоченно глядел на улицу. По его плечам бродили окончательно приручившиеся голуби. Ноутбук гостя помещался на перевёрнутом ящике рядом с раскладушкой. Крышка была опущена, и сверху надет пакет. Видимо, чтобы защитить компьютер от голубиного помёта. Каждый день Лепот печатал ровно по две страницы, не больше и не меньше. Писал он быстро, без раскачки, без творческого кризиса и без литров вливаемого в себя кофе. Кофе Лепот не уважал и вёл здоровый образ жизни. Питался по часам и каждое утро начинал с того, что чуть-чуть укорачивал щетину специальной насадкой на бритву и полоскал нос водой со слабым раствором йода.

Пока Лепот печатал, голуби – а их было четыре! – летали вокруг него, топтались на голове и на плечах, а некоторые даже опускались на клавиатуру, внося в текст свои исправления.

– Как работается в Крыму? Как истоки творчества? – спросил Гаврилов.

Лепот, всё так же глядя в окно, отозвался, что работается сносно. Во всяком случае, лучше, чем в Антарктиде. В прошлом году он плавал туда на круизном лайнере. Ночевали они в палатках. Было дико холодно, ноутбук не желал запускаться, и он писал карандашом, потому что шариковые ручки тоже замерзали.

– Ты ведь читал мою книгу «Холодный поцелуй»? Она как раз по впечатлениям от Антарктиды.

– Собираюсь прочитать, – уклончиво ответил Гаврилов. Он знал, как правильно отвечать писателям на вопрос, читали ли их книги.

Роман Лепот кивнул и опять уставился в окно. Из окна вся улица-восьмёрка просматривалась как на ладони. Вот детский сад, больница, а вот переулок, похожий на единичку, в котором живут Моховы. Порой Гаврилову приходило в голову, что Лепот потому выбрал третий этаж, что отсюда отлично виден любой человек, который вздумает подойти к их дому.

– Ты ведь хорошо знаешь Крым? Где находится Соколиное? – спросил Лепот.

– Если по карте, то примерно тут… – Гаврилов ткнул пальцем в воздух. – Через него идёт дорога на Ай-Петри. Длинный-длинный горный подъём с сотней поворотов. Зимой дорогу обычно перекрывают, потому что она превращается в сплошной лёд.

Он вспомнил, как однажды они поднимались туда на машине. Вику тошнило, Алёна всё время просила остановиться, мама опасалась, что они упадут в пропасть, и кричала папе, чтобы он держал руль, Саша и Костя, напротив, мечтали в неё упасть. Рите ничего не было видно, и она вопила: «Я тозе хотю на какую-нибудь эскусию!»

– М-м-м… понятно… – промычал Лепот. – А до Соколиного далеко ехать?

– Не особенно. Часа за два можно добраться, – сказал Гаврилов.

– Так близко? – недоверчиво переспросил гость. – Я почему-то думал, что это далеко. А завтра сможем на твоей машине доехать?

Гаврилов прикинул, нет ли завтра срочных дел:

– Думаю, что сможем… А что там в Соколином?

– Старушку одну нужно навестить, – ответил Лепот. – Это будет большое и светлое дело, практически благотворительность.

– Два часа туда, час у старушки, потом хорошо бы ещё на Ай-Петри подняться, раз мы будем у подножия. Это ещё два часа. Ну и четыре часа обратно. Итого, часов девять… Значит, выезжаем в семь утра, чтобы всё успеть! – посчитал Гаврилов.

Озвучивая это, он забыл одну очень важную истину. Истина же эта звучит так: «Если хочешь посмешить Бога, расскажи ему о своих планах».

* * *

Первоначально папа собирался съездить с Лепотом в Соколиное один. С одной стороны, он любил поездки с детьми, а с другой – прекрасно представлял, во что это всё превратится. Костя с Сашей, заскучав, начнут драться в машине, и между ними придётся ставить рюкзак или мусорное ведро. Алёна будет каждые пятнадцать минут заявлять, что её укачало, а потом, гуляя по лугу, преспокойно собирать цветочки. Саша с Костей тоже не усидят и наловят кузнечиков, бабочек и богомолов, которых некуда будет посадить. Петя станет заявлять, что мелкие его достали и он уже жалеет, что поехал. Рита будет зорко выслеживать глазами магазинчики на обочине дороги и заводить свою песенку «купикупикупик!»

– Мы быстренько. Выедем, когда вы будете ещё спать. Одна нога здесь – другая там, – сказал папа маме Ане.

– Как это без нас?! У тебя дети есть?! У тебя я есть?! – возмутилась мама.

– Ну понимаешь… – начал папа издали. – Ты, конечно, есть, и дети, конечно, есть, но так мы смотаемся быстро, а если с вами, то…

Но мама громко сказала:

– Дети, голосите! Папа не берёт нас в поход!

Слово «поход» подействовало на юную часть семейства Гавриловых, как появление тележки с едой на зверей в зоопарке. Все забегали, засуетились. Вика тоненько запищала. Алёна завыла, как полицейская сирена – «иу-иу-иу!». Костя долго-долго набирал воздуха, кратко и страшно гаркал прямо в ухо папе и снова начинал долго-долго набирать воздуха.

Саша колотил молотком по кастрюле.

Рита, воспитанница школы Станиславского, прежде чем кричать, решила как следует себя огорчить. Для этого она стала бродить из комнаты в комнату, отыскивая публику.

– Я плачу! Я плачу! – сообщала она всем спокойным бубнящим голосом.

Публика хорошо знала Риту и разбегалась от неё. Рите это не нравилось. Она хмурилась, скрещивала на груди руки и повторяла «Я плачу!» всё грознее и грознее.



Пете кричать не хотелось, но он автоматизировал процесс. Подключил свой телефон к колонке, что-то нашёл в Интернете, и дом наполнился ужасающими воплями. Кто-то рыдал, голосил, бился о землю.

– Африканские жёны оплакивают мужа. А у них традиция такая, что та, которая голосит тише всех, должна отправиться с ним в загробный мир, – объяснил он, ненадолго выключая колонку.

Папа Гаврилов был человек ко всему привычный. Он ходил по дому и ставил на бумажке точки, отмечая, кто из детей производит больше звуков.

– Катя, а ты чего молчишь? – удивлённо спросил он.

Катя хмыкнула, качаясь на стуле:

– А что я, вопить должна? Пускай хотя бы моего крика в этой какофонии не будет!

Костя жадно зашевелил губами, радостно запоминая, а потом и повторяя новое слово, а Рита, перестав страдать, побежала ябедничать маме, что Катя учит Костю плохим словам. Видимо, Рита шептала маме что-то не то, потому что мама ничего не поняла.

– Катя, какое ты слово сказала? – крикнула она из кухни.

– Какофония!

– Сама ты такая! Я холосяя! – запищала Рита и наконец получила желанный повод разораться.

Непривычный к воплям, Лепот спрятался за холодильник и стоял за ним, бледный и напуганный, зажимая пальцами уши.

– Давай возьмём их с собой! – сказал он Гаврилову.

– Да запросто! – уступил тот.

Лепот вздохнул:

– В плане быта я не капризен. Как-то я через Аравию ехал на верблюде и жил в полотняном шатре. Не читал мою книгу «Жаркий поцелуй»?

– В процессе! – ответил папа Гаврилов. – Эй, дети, дядя Роман согласен! Мы вас берём!

Юные Гавриловы покосились на папу, проверяя, правда ли это, убедились, что правда, и почти сразу в доме воцарилась тишина. Только Рита по инерции взвизгнула ещё раз пять, но, сбитая с толку тишиной, замолчала и сунула палец в рот.

– У меня жуб шашается! Или эшо не жуб. Или эшо яжык шашается, – произнесла она задумчиво.

Петя вытащил из колонки шнур и намотал его на палец.

– Ну что? – спросил он. – Идём, значит, собирать рюкзаки? А куда мы едем-то?

– В Соколиное, – ответил папа.

– Мы же там были. Это где мечеть, горы и прудики такие, вокруг которых куча лошадей? И лягушки в камышах орут? Может, куда-то в другое место?

– Неееет! Туда-туда! – завопили Саша и Костя, давно мечтавшие поймать лягушку. Ради одной-единственной лягушки они готовы были пешком пройти весь горный Крым. Неосторожно упомянув лягушек, Петя потерял двух ценнейших союзников.



– Да, правда, а почему именно в Соколиное? Что за старушка там? – спросил папа.

Лепот, выдвинувшись из-за холодильника, прошествовал к столу и смущённо присел на краешек стула. Забавно было смотреть на известнейшего писателя, сидящего на краешке стула и указательным пальцем трогавшего на столе засохшую булочку.

– Чаю нальёте? Я расскажу. Тут такая запутанная история, что надо с мыслями собраться… – сказал он.

Рита мгновенно перестала расшатывать зуб, за который она планировала получить от зубной феи мзду, и кинулась к чайнику с кипятком.

– Не надо! – мягко сказала мама.

– Почему вы не разрешаете? Пусть девочка нальёт! – умилился Лепот. Он до сих пор не выучил имена детей и называл их просто «девочка» и «мальчик».

– Пусть-то пусть. Но не факт, что она его нальёт в чашку, – сказала мама, отодвигая Риту с чайником подальше от колен писателя.

Получив наконец чашку, Роман Лепот кончиком ложечки выловил из неё чаинку, после чего долго рассматривал поверхность чая на свет.

– Видите эту плёнку? Это называется микробная пленка. Страшнейший яд! – сказал он детям, но всё же отхлебнул и, решившись, тряхнул головой. – История такая! Неделю назад я и не планировал ехать в Крым. Мне нужно было срочно готовиться к международной книжной ярмарке. У меня же книги на английский будут переводиться, я не говорил? И вот я сижу на обычной рядовой встрече в книжном. Стол стоит посреди зала, а позади меня стеллаж. И я слышу, как за стеллажом разговаривают двое. Догадываюсь, что они понятия не имеют, что мне их слышно. Прислушиваюсь и понимаю, что эти двое задумали преступление. Здесь, в Соколином, в Крыму!.. Я в замешательстве. Прошу у организаторов прощения, встаю и пытаюсь заглянуть за стеллаж. Но поздно! Успеваю только зацепить взглядом удаляющиеся женские ноги. И вижу татуировку в форме морды пумы на правой голени. И всё.

– И вы не побежали следом? – жадно спросил Петя.

– Нет. Неловко сознаваться, но я вернулся на своё место и продолжил раздавать автографы. Но эта история не давала мне покоя. Несколько дней я колебался, не зная, как поступить. Оповестить полицию? Но что я им скажу? Про встречу в магазине? Но я не могу описать ни внешности преступницы, ни даже поклясться, не является ли всё это шуткой. Хорошо, если мне просто не поверят, а если поверят, заведут какое-нибудь дело, меня сделают свидетелем и я не смогу осенью улететь за границу? Но и ничего не предпринять я тоже не могу… Совесть заест! И вот я взял билеты и прилетел в Крым. А перед этим написал тебе письмо, а ты предложил меня встретить.

И, приподняв чашку, Лепот сквозь её ручку умоляюще взглянул на Гаврилова.

– Ты всё сделал правильно! – похвалил Гаврилов. – И ты молодец, что мне написал, и мы молодцы, что тебя встретили. Ты только секрета не раскрыл: что за преступление планируется в Соколином.

Лепот передвинул чашку и посмотрел сквозь ручку уже другим глазом.

– Нет, не могу сказать… Прости, но не могу… Пока не могу – а может, и никогда не смогу! – решительно произнёс он.

– Почему?

Писатель замялся:

– Видишь ли… Это не того рода преступление, когда нужно вооружаться дробовиком или брать с собой сторожевых собак… нет… напротив, это изящное, тонкое, кружевное преступление. Оно всё на полутонах, всё на воображении! Я бы даже назвал его деянием злого гения! Такие преступления бывают раз в сто, нет – раз в двести лет!

– Так в чём же оно? – нетерпеливо воскликнул Гаврилов.

Лепот заёрзал на стуле:

– Скажу тебе правду. Я не хочу рассказывать потому, что ты писатель. При писателях нельзя даже рта раскрывать. Ты похитишь у меня этот замысел и напишешь книгу. А я хочу написать её сам.

– Не похищу, – пообещал Гаврилов.

– Нет, похитишь. Захочешь не похитить, но всё равно похитишь. Это у писателей в крови. Меня уже обокрали один раз. Знаешь Мишукова? Я как-то случайно рассказал этому графоману свой сюжет. Там смысл в том, что муж уходит от жены! Какова тема? Блеск! И что же? Через полгода открываю новую книгу Мишукова, и там у него жена уходит от мужа! Изменил мой сюжет, гад, исковеркал, да ещё и следы замёл!

Гаврилов хотел осторожно заметить, что муж, сбежавший от жены, – сюжет в литературе довольно обычный и в его книгах тоже такое встречается, хотя он не читал ни Лепота, ни Мишукова. Однако Лепот был мужчина физически крепкий, а на столе во множестве лежали вилки и другие опасные предметы, так что он не стал рисковать.

– Ладно! – уступил Гаврилов. – Пусть это будет твоя книга! И твой секрет!



Весь день и весь вечер они собирались. Каждый из детей составлял себе собственный список вещей, которые хотел взять с собой.

Саша и Костя намеревались захватить шесть контейнеров с богомолами, один со сколопендрой, коробку с шипящими тараканами, со сверчками, круглую железную банку с пауком-волком, аквариум с вьетнамскими палочниками, тёрку и несколько морковок для тараканов и сверчков. Кроме всего упомянутого, вместе с Сашей и Костей в поход отправлялись два сачка для бабочек и один резервный сачок с отломанной ручкой, который Костя носил на голове как кепку.

Алёна захватила крыс, черепаху Мафию, кролика Чудика и шиншилл.



– А нельзя их с собой не брать? Просто покормить и дома оставить? – предложил папа, но Алёна заявила, что с животными дома может произойти куча случайностей. Кролик сам открывает клетку, после чего сразу бежит перегрызать электрические провода, шиншиллы опрокидывают поилку, а черепаха Мафия спит и видит, чтобы кто-нибудь из сбежавших крысят попытался напиться из её аквариума, а ещё лучше – в нём искупаться.



Катя взяла с собой этюдник, кисти, краски и два альбома для зарисовок. Ну и на всякий случай два фотоаппарата. Вика, кроме своих собачек и всего, что к ним прилагалось, набрала целую коробку шампуней, бальзамов и расчёсок. Петя прихватил настоящий – действительно настоящий! – монгольский лук, который мама сама подарила себе на прошлый день рождения, но который почему-то перекочевал к Пете, и знаменитый рюкзак на железном каркасе, который раньше принадлежал американскому солдату Тэду Джейсону, о чём сообщала бирка. Рюкзак был куплен в секонде и, кроме массы плюсов, имел два существенных минуса. Первый минус – в него мало что помещалось, и второй – он был никак не защищен от дождя.

Папа надеялся, что хотя бы у Риты не будет с собой особенных вещей, но ошибся. Очень скоро выяснилось, что Рита собирается взять с собой:

1. Акулу чёрную, набитую ватой, размером с две Риты – 1 шт.

2. Цветные карандаши – 1 кофейная банка, альбомы, точилки и т. д.

3. Восемь толстых книг с картинками по 200–300 страниц каждая.

4. Одежда зимняя, одежда летняя, резиновые сапоги, зонтик, ещё одни сапоги на размер больше, ещё один зонтик, ещё одни сапоги на два размера больше.

5. Горшок – 1 шт.

6. Кровать железную, раскладную.




О том, что кровать раскладная, папа узнал, только когда увидел, что Рита, не без помощи Саши, который скромно прятался за шторой, раскрутила её шуруповёртом и вместо кровати на полу лежит теперь куча отдельных железок.

– А зонтики зачем? И столько сапог? – спросил папа.

– Всё очень просто, – объяснила мама. – Рита будет попадать под дождь и расти как гриб. Попала под дождь, подросла – сапоги стали малы. Опять попала, опять подросла – и снова сапоги малы. Обязательно их надо взять, тем более что она старалась – сама всё собирала.

Поняв, что от сапог не отвертеться, папа попытался покуситься на акулу:

– А эта штука? Она занимает в машине отдельное место! Проще впихнуть в машину дополнительных двух Рит, чем одну такую акулу.

Рита попыталась заупрямиться и даже отыскала глазами место, чтобы улечься на пол и подрыгать ногами, но в этот момент Костя стянул кофейную банку с её карандашами, собираясь насыпать туда окуклившихся мух на корм богомолам, и Рите пришлось с воплями за ним гоняться. Ей сразу стало не до акулы.

Собираясь в дорогу, Лепот обнаружил под газовой плитой запылённые весы. Встал на них и наклонился, чтобы посмотреть на результат.

– Восемьдесят килограммов? – невинно поинтересовалась Катя.

Писатель изумлённо уставился на неё. Катя стояла далеко и никак не могла видеть, что показывают весы.

– Восемьдесят один. Откуда ты знаешь?

– Угадала, – таинственно ответила Катя.

* * *

На другой день утром папа, Петя и Роман Лепот встали рано и стали загружать в автобус рюкзаки, палатки, клетки. Они выстроились в ряд от ворот до машины и по цепочке передавали вещи друг другу. Когда они закончили погрузку, папа отошёл на пять шагов, посмотрел на автобус и тяжко вздохнул. Загруженный почти до стёкол, автобус лаял, взвизгивал, подпрыгивал, шипел, плескался водой в аквариумах и скрёбся множеством лапок. Из окон торчали зонтики, сачки для бабочек и стрелы монгольского лука. Не верилось, что в автобус смогут ещё втиснуться мама, семеро детей и великий писатель Роман Лепот.

– Есть только одна причина, по которой я сажусь за руль этого бешеного вагончика. Водительское место – единственное, где у тебя никто не будет прыгать на коленях! – сказал папа.

Катя успела застолбить себе почётное место рядом с водителем, однако сильно порадоваться не успела. Чтобы Кате не было очень просторно, мама положила ей в ноги две сумки с продуктами, матрас и пять свернутых одеял, которые захватила на всякий случай. Остальные дети и мама привычно загрузились назад, рассаживаясь между клетками и двумя визжащими собачками Вики, которые то облизывали всех, то визжали, то вываливали языки и от волнения часто-часто дышали.

Лепот, не капризничая, протиснулся на крайнее место заднего ряда, пристегнулся и двумя руками обхватил свой чемодан с колёсиками и выдвижной ручкой.

Последним явился Петя, закрывавший дом и проверявший, чтобы всё было выключено. Он плюхнулся на сиденье у раздвижной двери. Рядом с ним сидел Саша и грустно держал на коленях банку, в которой самка богомола только что отъела самцу голову и теперь, дожёвывая её, размышляла о чём-то извечном женском.



– Никогда не женюсь! Я же только хотел их познакомить! – возмутился Саша.

– Чего ты смотришь? Спасай его скорее! – засуетилась Алёна.

Однако Саша считал, что спасать самца уже поздно.

– Ладно уж. Пусть доедает. Тогда сегодня можно не кормить. А вылупившихся мух мы сможем отдать пауку-волку! – сказал он.

Петя решительно двинул брата бедром и захлопнул двери.

– Чего так долго? Две минуты тебя ждали! – заявила Катя.

– Ну и что? Сейчас ещё мама чего-нибудь забудет! – хладнокровно парировал Петя.

– Нет, ничего не забыла, – мама невольно задумалась, поскольку слова Пети пробудили в ней беспокойство. – Погодите! Надо в холодильник заглянуть! У нас остался недоеденный омлет!

– Нет! Омлета наша машина точно не выдержит! Мы и так уже скребём днищем асфальт! – испугался папа и, тронув автобус, стал пробираться сквозь тугие сплетения винограда и шиповника.

Загрузка...