Погружение в подлинность - читать онлайн

Другой мир

Друзья рассказывали о новой поездке и о том, как впервые погрузились в море с аквалангом.

– И как это первый раз погружаться в море? – спросила Дина, чувствуя, как по спине пробежал легкий холодок.

– Страшно.

– А потом?

– Потом привыкаешь и начинаешь видеть вокруг себя другой мир.

– К которому потом тоже привыкаешь?

– Нет. Это просто другой мир, не такой, как здесь, наверху. Там надо все время быть внимательным, следить, чтобы тебя никто не ранил, чтобы не слетела маска, чтобы кислорода было достаточно… Там просто все иначе…

Когда друзья ушли, Дина еще раз просмотрела фотографии, вспоминая их рассказ о погружении в море. Она пыталась представить, что может испытывать человек, который на время отрывается от привычной реальности и оказывается в совершенно другом мире. На мгновение она попыталась вообразить, что бы она чувствовала, если бы ей пришлось совершить такое погружение…

Думая об этом, Дина почувствовала, как сердце начало колотиться и яркой молнией как будто осветило осознание того, что все ее внутреннее состояние, все то, что она пережила за последние месяцы, точнее можно было бы назвать одним словом – «погружение». Только погружаться ей приходилось не в морскую пучину, а в собственную душу.

Когда все началось? Казалось, она могла бы просто ответить: «Когда я начала слушать рок». Но это была неправда.

Она и раньше его слушала, правда, больше иностранные группы. Теперь слушала больше наших.

Она могла бы сказать, что все вокруг изменилось, когда она начала рок слышать. Когда что-то в сердце и мыслях перевернулось. Но это тоже было не совсем так. То, что она слушала раньше, каждая песня по-своему, нашли в ее душе свой отклик.

Дело было в другом. Дина начала по-другому слышать рок-музыкантов, и иначе воспринимала то, что они пели, ей казалось, что она погружается в совершенно новый для нее мир. Так случается тогда, когда ты внезапно обнаруживаешь, что в окружающем тебя пространстве есть вещи, которые ты раньше не замечал, когда видишь на лице любимого человека новое выражение, которое раньше не видел, и этот человек, даже если он казался тебе таким знакомым, теперь кажется новым и неизвестным.

Сначала она просто не понимала, что происходит. Потом осознала: слушая рок-музыкантов, она начинала погружаться в подлинность. В подлинность тех людей, которых она слушала, и в свою собственную подлинность, спрятанную глубоко внутри.

Когда кто-то из родственников недоуменно пожал плечами на ее взволнованное признание о том, что для нее стала значить рок-музыка, и задал ей вопрос, что она вообще считает «роком», Дина задумалась…

– Понимаешь, рок – это… – Дина внезапно умолкла. В памяти тут же возникли слова Тютчева «Мысль изреченная есть ложь».

«Не ложь, просто…», – Дина была в замешательстве.

Вечером она записала в свой дневник новые строчки: «Я не могу вразумительно объяснить даже себе самой, что такое рок. Не могу подобрать слов. Наверное, потому, что это не объясняется, это чувствуется…

Когда ты понимаешь, что приходится опускаться на дно собственной души и видеть там то, что не видят другие. Когда ты больше не можешь скрывать от себя определенные вещи. Окружающие этого не замечают, в твоей внешней жизни может ничего особо и не меняется, но многое меняется изнутри. Когда ты открываешь себя другого и незнакомого, когда внутри тебя начинает гореть такой огонь, которого ты от себя не ожидал.

Я не могу объяснить, почему сердце начинает безудержно колотиться, когда я слышу песни тех групп, которые я раньше никогда не слушала. Я никогда не чувствовала такого бешеного ритма. Не знаю, что со мной происходит. У меня такое ощущение, что во мне открылась какая-то преграда и из нее бурным потоком хлынули чувства, такие разные и незнакомые для меня, что я теряюсь. Я привыкла к теплу и спокойствию, а огонь и пульсации пугают меня.

Наверное, все это спало во мне и ждало часа своего пробуждения, только я абсолютно не знаю, что мне со всем этим делать и что мне делать с самой собой…

Трудно представить, что будет, если всколыхнуть все то, что находится в душе взрослого человека. Все то, я «собрала» внутри за свою жизнь, все то, что крылось где-то в потаенных уголках мыслей и души, начало выбираться наружу и заявлять о себе. Какие-то желания ушли безвозвратно, но некоторые из них всего лишь спали, а теперь проснулись от такой мощной вибрации и напомнили о своем существовании. Только вот усыпить их теперь невозможно, как и невозможно сделать вид, что их нет…

Я не знаю, как объяснить, что рок – это не просто музыкальное сопровождение, а часть твоей жизни, которая и музыкой и словами вплетается в тебя, в твое движение, в твою душу. Когда ты этим живешь и дышишь…».

Вскоре Дина поняла, что она не хочет много говорить о роке. Любые разговоры на эту тему казались ей агитацией и рекламой рока. А рекламу она не выносила ни в каком виде, и меньше всего ей хотелось кого-то агитировать. Она была уверена, что у каждого свои внутренние отношения с музыкой, и не считала себя вправе кого-то переубеждать…

Лицейский полет

Когда Дина познакомилась с Андреем, одним из первых вопросов, которые она ему задала, был вопрос о музыке, которую он любит слушать. Ей всегда казалось, что музыка, которую человек слушает, по-своему рассказывает о нем самом.

– Что слушаю? – Андрей замялся. – Да рок, в основном.

Он не привык говорить о своих пристрастиях. Просто слушал то, что ему нравится, а обсуждать это не любил.

Дина плохо разбиралась в рок-музыке, поэтому сначала просто с любопытством ребенка взяла у Андрея несколько дисков и для разнообразия решила послушать волну, на которой все время звучит рок…

…Грустный голос с нескрываемой болью пел о крыльях, которые навсегда потеряла любимая женщина, и о том, что мы все что-то теряем, проходя через трудности жизни… Дине стало тревожно, она всерьез задумалась над тем, что когда-то заставляло ее летать, от чего у нее самой как будто вырастали крылья, и что она потеряла…

Пока она думала, песня закончилась, грустный голос умолк. Его заменила группа, которую Дина не очень-то понимала и совсем не чувствовала, и она приглушила звук. Через некоторое время она поняла, что никак не может сосредоточиться, мысли перескакивали с одного увлечения на другое, каждое из этих дел было по-своему интересно и важно для нее в определенное время, но ни одно из этих воспоминаний не давало ей ощущения полета…

Дина включила радио громче и попыталась вслушаться в песню, точнее, в речитатив, звучащий под музыку. Сначала она подумала, что это просто новая песня поющей питерской группы. Но песня закончилась, и радио-ведущая сообщила, что слова принадлежат Маяковскому.

Маяковский всегда был для Дины очень сложным поэтом, она никак не могла почувствовать ритм его стихов. Ей нравились его стихи для детей, а во всем, что касалось взрослой жизни, – у нее было ощущение, что она его плохо понимала. Он казался ей странным и эксцентричным. Хотя… Среди ее лицейских учителей были те, кто дал ей возможность почувствовать его иначе, обратив ее внимание на некоторые детали, которые она просто не заметила…

В голове замелькали картинки лицейской жизни…

…Это было самое начало перестройки. Одну из обычных северных школ переделали в лицей, и Дина оказалась одной из его учениц… Вокруг бурлили перемены, огромные очереди стоящих за исчезающими продуктами обывателей обдувал пронизывающий ветер северного города, в котором жила Дина. Ни один праздник не обходился без споров о политике, самые активные ратовали за походы на митинги и решительные поступки. Те, у кого не хватало сил видеть, как один за другим рушатся идеалы, начинали пить и откровенно отказывались двигаться дальше…

Но это было за стенами лицея. То, что происходило внутри, никак не вязалось с тем, что оставалось там, за его пределами. Это был первый лицей в городе, все еще было бесплатно, и о деньгах за учебу никто даже не заикался. Учителя, пришедшие в литературные, исторические, математические и другие классы, старались на все смотреть по-новому, постоянно сами что-то изучали. В воздухе витал дух свободных мыслей и романтики, которая была навеяна разговорами о пушкинском лицее.

К новоиспеченным лицеистам относились очень по-доброму, смотрели на них, как на своих союзников, а не на недорослей, которых надо все время осаживать и наставлять. Им постоянно внушали, что все они хорошие. Возможно, в глубине души не все учителя так думали, но Дина на всю жизнь усвоила: мы хорошие и талантливые. Им постоянно говорили, что они многое могут, что у них все получится, перед ними открывали новые двери, им, подросткам, говорили «Вы». С уважением и абсолютно серьезно, зная при этом, что они воспримут и сделают далеко не все, что хотелось бы учителям. Эта кажущаяся мелочь: «Вы» вместо «ты» давала огромный стимул, как и такое отношение вообще. Дина никогда не чувствовала разделения на два лагеря: «ученики» – «учителя». У них была общая цель – наука, к которой шли вместе, а не по разные стороны баррикад. Их этому учили сами учителя. Поэтому Дина привыкла воспринимать учителей как союзников, а не как врагов, которым нужно противостоять.

Литературный, «девичий» класс, в котором училась Дина, быстро познакомился не только с программной литературой, но и с античными и с зарубежными классиками. На уроках мировой художественной культуры даже ставили сценки из античных авторов. Лицеистов учили писать рефераты, о которых раньше никто не слышал…

Дина решила писать о Грибоедове. Но не как о поэте, а как о музыканте… Ей открылся совершенно другой Грибоедов. Человек, который хорошо разбирался в музыке, часто спорил с друзьями о теории музыки, брал уроки у знаменитых музыкантов, был способен часами импровизировать, сидя за роялем, сам сочинял музыку… У Дины в голове не укладывалось, почему от всего этого остались только два вальса, наполненные светлой и щемящей грустью…

Когда на следующий год место Грибоедова занял Блок, Дина уже не смогла ничего написать. Сдав все то, что положено по программе, она не пыталась заучивать остальное. Она просто погружалась в Блоковские стихи и растворялась в них. Для реферата надо было многое читать про Блока, а ей хотелось читать его самого, в голове звенели строчки Марины Цветаевой «Имя твое – поцелуй в снег…», а перед глазами стоял его одухотворенный образ, такой, каким она видела его на портрете…

…Сердце всколыхнулось, как потревоженная птица. Тогда, там, в лицее она писала стихи, много стихов, и каждый раз испытывала ощущение полета. А потом… Потом просто писать расхотелось, и ощущение полета исчезло…

В памяти волной пронеслись строчки из песни о потерянных крыльях и грустный голос, как будто, спросил у нее самой, где ее крылья… А действительно где?

Дина снова задумалась. Верить в то, что от крыльев, как в песне, остались только шрамы, не хотелось. Хотелось верить, что время без стихов было просто передышкой перед новым, более важным этапом, и крылья остались на месте, и нужно просто не бояться их расправить и не бояться ни полетов, ни падений…

Но она также понимала, что не сможет просто приказать себе это сделать, прекрасно зная, что строчки стихов приходят не по внутреннему приказу, а по вдохновению, взволнованное дыхание которого она надеялась снова почувствовать в сердце и в мыслях…

Потоки сердца

Дина уже несколько месяцев встречалась с Андреем, но ей казалось, что между ними стояла какая-то невидимая преграда, которую она не могла перешагнуть. Она пыталась понять, что мешало ей сделать еще один шаг ему навстречу, но у нее это не получалось…

Вернувшись после очередного свидания, Дина снова попыталась разобраться в себе, но все было бесполезно. Тяжело вздохнув, она достала из сумки диск с рок-балладами, который Андрей принес ей послушать.

Она почти не слышала первые несколько песен. Когда заиграла очередная песня, она взяла в руки обложку диска и посмотрела на название группы. Оказалось, она не ошиблась. Это была одна из иностранных групп, Дина не знала, как зовут их солиста, но его голос нравился ей очень давно, хотя она не могла сказать, что слушала его очень часто. Эту песню она никогда не слышала. Даже не пытаясь разобрать, о чем была песня, она села и закрыла глаза. Как когда-то давно этот голос затронул очень грустные струны, и горечь ручьем потекла в сердце. Обычно Дина старалась подавить такое настроение, но, на этот раз, она даже не попыталась сопротивляться своей боли, понимая, что рано или поздно ей все равно пришлось бы снова в нее окунуться…

Достав из дальней коробки несколько исписанных тетрадных листков, Дина почувствовала, как пальцы слегка задрожали. Для нее это были не просто листы, это были несколько сгустков боли, спрятанные за строчками писем к человеку, с которым… С которым ее связывали очень сложные и непонятные для нее отношения, и который все-таки ушел от нее по своему пути, хотя она до последнего надеялась, что путь у них один…

Она так и не смогла отправить эти письма, сжимая зубы и до боли впиваясь ногтями в кожу, когда у нее возникало желание запечатать письма в конверт.

«Я не знаю, как мне выразить ту боль, которая сжимает сердце от мысли, что ты никогда не будешь рядом со мной, что нам предстоит идти по жизни разными путями…».

«Мне так хочется что-то тебе доказать, что-то тебе объяснить. Но я знаю, что это бесполезно. Ты не будешь слушать…».

«Мои отношения с тобой разрушают меня изнутри. Только ты здесь ни при чем. Я сама себя разрушаю моим отношением к тебе, моим нежеланием двигаться вперед. Я упираюсь в тебя, а все, что мне нужно, это слегка развернуться на моем пути и двигаться параллельно с тобой…».

Когда Дина закончила перечитывать свои неотправленные письма, ей казалось, что слез уже не осталось, они размыли те строчки, в которых она больше не видела никакого смысла.

Теперь смысл был в другом. Ей хотелось по-другому рассказать о том, что она пережила… На новом листе запестрели строчки, уложенные в рифмы:

Дина перечитала стихи, сложила листок и убрала его в черновики. Даже если она кому-то это покажет, никто все равно не узнает, кому посвящены эти строки…

Потом, снова взяв ручку, она с решительным спокойствием написала последнее неотправленное письмо, которое сохранила у себя. Остальные она решила уничтожить. Они ей больше были не нужны.

«Я освобождаю тебя из плена моего сердца и отпускаю тебя. Я позволяю тебе жить без меня, избавляюсь от зависимости мысленно всегда быть рядом с тобой.

Теперь я вижу свой путь. Я чувствую собственную пульсацию. Я могу идти сама. Без тебя.

Я принимаю тебя таким, какой ты есть. Я не ожидала, что это так сложно. Невообразимо сложно просто позволить тебе идти своим путем, слушая себя, а не меня. Я признаю за тобой это право – жить без меня… Теперь у меня достаточно сил, чтобы сделать это…

Я желаю тебе внутреннего полета… Ощущения парения над землей, чувства внутренней глубины и наполненности. Чтобы тебе ничего не мешало и не останавливало. Чтобы ты чувствовал в этот момент все богатство жизни, и тебе было хорошо, просто хорошо и светло.

Знаешь, я поняла, что очень важно вовремя признаться самому себе, что ты сегодня чувствуешь иначе, и не пытаться искусственно заставить себя испытывать вчерашние чувства. В сегодняшнем дне нет места для меня вчерашней…».

Оставив это письмо у себя, Дина больше ни разу его не перечитывала. Ей просто этого не хотелось. У нее больше не было желания цепляться за прошлое, хотелось дышать и жить дальше, двигаясь навстречу тому человеку, который теперь был рядом с ней.

Через несколько дней она вернула Андрею сборку. Они, как обычно, о чем-то разговаривали, но у Дины было такое ощущение, что внутренняя преграда, разделявшая их, исчезла.

Свой путь

– Знаешь, мне всю ночь снились какие-то странные сны: какие-то гитары, свечи, обрывки стихов… – призналась Дина подруге.

– У-у-у! Слушай, а может, сон в руку, и скоро миру явится еще одна рок-певица? – полушутя спросила подруга, совершенно не представляя себе, как реагировать на слова Дины. Она надеялась, что все удастся свести в шутку.

– Не явится, – твердым голосом ответила Дина, и подруга поняла, что ответную шутку она не услышит.

– Почему?

– Потому что каждый должен заниматься своим делом. Если человек чувствует, что после очередного внутреннего перерождения ему нужно петь, и другого пути у него нет, если он готов посвящать этому всю свою душу и всю свою жизнь, тогда другое дело. А я не хочу петь, я хочу писать стихи.

– Ну, тогда Бог в помощь, что я еще тебе скажу? – растерянно ответила подруга.

– Спасибо, – Дина прекратила разговор.

Положив трубку, подруга вздохнула и пожала плечами. Она нисколько не удивилась, когда через несколько дней Дина протянула ей напечатанный листок со стихами. Подруга вчитывалась в напечатанные строчки, но ей казалась, что она видит скользящую по тетрадному листку руку Дины, выводящую строчки неразборчивым от скорости почерком. Она вспомнила лицо Дины, когда та была задумчивой и своим отрешенным взглядом как будто прятала от других то, что она еще не была готова открыть окружающим.

Теперь это не было тайной и вырывалось наружу из стихотворных строчек…

Набирая Динин номер, подруга снова почувствовала растерянность. Она скованно и неуклюже похвалила стихи, а потом все же решилась задать вопрос, который вертелся на языке:

– А ты не боишься конкуренции? Поэтов много, и тебе может быть очень сложно пробиться. Не боишься проиграть в борьбе за место под солнцем?

– Нет.

– Так уверена в своих силах?

– Нет, просто я в этой борьбе участвовать не собираюсь. Мое настоящее место – то, которое мне суждено занять, оно предназначено только для меня, и за него бороться не надо, к нему надо идти. Борьба и путь – это разные понятия…

Разговор уже прекратился, но Дине казалось, что она не до конца сказала то, что думала об этом. Новая страница дневника была открыта: «Меня сегодня спросили, не боюсь ли я проиграть в борьбе за место под солнцем. Не боюсь. Потому что не собираюсь ни за что бороться. Я просто хочу быть собой, а стихи – это часть меня…

Мне кажется, что быть собой – это вовсе не значит бороться с внешним миром и окружающими тебя людьми. Быть собой – это значит найти свое место, которое предназначено только для тебя.

Я не верю в необходимость борьбы «за место под солнцем», потому что не вижу в этом смысла. За истинно твое место бороться не надо. Раз ты здесь, на Земле, значит, твое место для тебя уже приготовлено, и твоя задача – его найти. Суть здесь не в борьбе, а в пути, в том, что ты на этом пути найдешь и откроешь для себя, пока дойдешь до того места, которое предназначено только тебе и которое сама Жизнь никому, кроме тебя, занять не позволит.

Гораздо проще отказаться от этого пути, и просто выбить со своего места того, кто ближе находится и кто, как ты считаешь, мешает тебе. Но то место, которое ты в результате займешь, твоим не будет.

Не будет, потому, что ты должен двигаться по своему пути не только внешне, но и внутренне. Эта внутренняя часть пути к своему месту гораздо труднее, и если речь о борьбе и зайдет, так только о борьбе с самим собой, а не с окружающими. Никакие внешние обстоятельства и препятствия не сравнятся с нашим собственным внутренним ступором, с нашим сопротивлением собственному развитию, которое иногда происходит. Никто не может помешать нам двигаться дальше, кроме нас самих. И самое главное в том, что никто, кроме нас, эту внутреннюю часть пути пройти не сумеет.

На этом пути очень важно осторожно обходить тех людей, которые тебе встречаются, на каких-то отрезках двигаясь параллельно с ними, а не расталкивая их.

И чем ближе ты будешь подходить к своему месту, тем внимательнее нужно быть с теми, кто будет находиться рядом с тобой. Ведь именно у них тебе предстоит научиться чему-то важному, а, может быть, сообщить им что-то значащее именно для них. Истинные ценности невозможно получить с помощью кулаков и битв. Если ты начнешь выбивать окружающих тебя людей со своих мест, у них, возможно, хватит мудрости и сил противостоять тебе и не отвечать ненавистью, только вот настоящие знания, которые они могут тебе сообщить, при такой атаке ты от них не получишь. Да и тебя никто слушать не будет, если твоя агрессия и нетерпение будут всем мешать.

Поэтому, приближаясь к своему месту, нужно не кулаками махать, а готовиться слушать и слышать ушами, сердцем и умом. Только тогда ты сможешь сказать что нашел и занял свое место а не отвоевал чужое. Потому что только чужое нужно отвоевывать, а к своему нужно идти…

Я не хочу думать о том, что делают другие, осуждать кого-то или кого-то копировать, у меня своя дорога, я не лучше и не хуже других, просто я – это я…

Бетховенский шторм

Концерт близился к концу. Группа отмечала двадцатилетний юбилей одного из альбомов, пригласив по этому случаю бывшего солиста, и фанаты, разгоряченные долгожданными песнями, не сдерживали своих эмоций. Толпа вокруг бушевала, и Дине казалось, что все вокруг нее ходит ходуном…

Секундную паузу между песнями взорвали яростные аккорды на тему Паганини. Дине показалось, что сердце выскочит из груди от радости. Это была одна из ее любимых песен, она никогда не слышала ее на концерте, в глубине души надеясь, что ее все-таки исполнят, хотя она не входила в альбом. Услышав знакомое вступление, Дина вместе со всеми закричала от восторга, не зная, что на этом концерте ей предстоит услышать эту песню в другой интерпретации. Она, не отрываясь, смотрела на сцену, не обращая внимания на видеоряд, который ее вообще всегда мало интересовал. Бросив на него случайный взгляд, она не поверила своим глазам. Певец, изображавший скрипача, был одет во фрак, что само по себе было непривычно, и держал в руках скрипку. По сюжету песни героя обвиняли в сговоре с темными силами, поэтому лицо солиста временами сменялось устрашающим образом искусителя, образ которого должен был появиться в песне после проигрыша…

Виртуозный и бушующий проигрыш закончился, только на этот раз певцу не пришлось перевоплощаться из музыканта в дьявола. На сцене появился второй солист, одетый в красную накидку, изображающий темную силу, и на сцене началась настоящая борьба музыканта с искушающим его губителем человеческих душ… Дине казалось, что она захлебнется от восторга…

Когда эмоции после концерта улеглись, Дина задумалась. За последнее время ей несколько раз встречалось имя Паганини. Сначала она услышала шала интервью одного из бывших гитаристов группы. Огневолосый музыкант рассказывал, как создавалась мелодия, как была использована тема Паганини. Потом она случайно прочитала статью, в которой снова звучало имя Паганини, и упоминались его сложнейшие каденции. Теперь этот концерт, и новый образ Паганини…

Дине пришлось честно себе признаться в том, что, несмотря на свою любовь к классической музыке, она не слишком хорошо в ней разбиралась. Она что-то знала о Паганини, но очень поверхностно, возможно, слышала что-то из его произведений, но никогда особенно им не интересовалась. Теперь же она поняла, что это совпадение не может быть простым, и ей очень хочется его послушать. Может быть, теперь она была готова его слушать.

В отделе классической музыки Дина погрузилась в легкую ностальгию, глядя на диски с портретами любимых композиторов, которые в разное время сыграли для нее свою важную роль…

Взяв с полки несколько дисков с каприсами и концертами Паганини, Дина случайно взглянула на соседнюю полку и увидела диск с симфониями Бетховена. Лицо Бетховена, изображенное на обложке диска, показалось таким родным и близким…

Дине было лет тринадцать, когда она увлеклась музыкой Бетховена, и это стало для нее настоящим потрясением. Точнее потрясением стали его сонаты. Симфонии и другие его произведения она слышала отрывками и тогда не смогла их прочувствовать. А слушать классику просто так, «для галочки», она считала лицемерием. Она снова и снова ставила пластинку с тремя самыми известными его сонатами, в постоянном желании окунуться в эту неуемную и непостижимую энергию, как в источник с живой водой… Однажды, почти обессилев на лыжне во время школьных соревнований, она представила себе образ Бетховена и попыталась как будто «включить» в своем сознании те моменты из «Аппассионаты», которые ей нравились больше всего, и почти физически ощутила прилив сил…

Дина повертела в руках диск с портретом Бетховена и поставила его на место, решив сосредоточиться на Паганини… Она начала слушать диски, которые нашла в магазине и то, что смогла скачать из Интернета, параллельно пытаясь что-то прочитать о Паганини, поскольку почти ничего не знала о нем. Ей хотелось понять, за что его обвиняли в сговоре с темными силами. Сухие биографические факты, найденные в Интернете и в справочниках, не дали ей ответа. Она знала, что в советское время был поставлен фильм об осуждении Паганини на сюжет одноименной книги. Слышала она и об иностранном фильме, в котором актер, игравший Паганини, показал его виртуозом, способным на такое мастерство, которое вряд ли подвластно простому смертному…

Пролистав в Интернете книгу об осуждении Паганини, она поняла, что не может сосредоточиться, и сначала решила, что просто читать с монитора очень сложно, и ей будет легче, если она найдет печатный вариант книги. Но поход в книжный или в библиотеку все откладывался, и это объяснялось вовсе не отсутствием времени. Дина не могла понять, что ее останавливает. Тогда она просто переключилась на музыку…

Когда читаешь в биографии о том, что тот или иной композитор был гением и т. д. и т. п., это воспринимается как-то отдаленно. А когда ты сам слушаешь музыку этого композитора, это напоминает разговор без свидетелей, после которого ты сам для себя делаешь выводы, что он для тебя значит. Тогда ты сам можешь чувствовать, какие струны в твоей душе задевает его музыка, и задевает ли вообще, если тебе никто при этом не разъясняет, что это – шедевр мировой классической музыки.

Дина всегда считала скрипку очень сложным инструментом, фортепиано и гитара ей всегда казались ближе. Поэтому она не смогла долго слушать каприсы Паганини для одной скрипки, хотя в одном из них услышала мелодию, использованную любимыми музыкантами для песни. Слушать скрипку в сочетании с другими инструментами или с оркестром было гораздо интереснее, на их фоне она воспринималась иначе. Какие-то вещи были ей знакомы, просто она не знала, что их автором был Паганини, многое она слышала впервые…

Через некоторое время Дина ясно осознала: даже если она прочитает все книги о Паганини и узнает множество мнений о его причастности или непричастности к темным силам, ей все равно будет неважно, кто и что про него думает, кто кем его считает. Для нее он всегда будет гением и великим мастером. Не потому, что так сказал кто-то из его биографов, а потому, что она все слышала сама…

Как-то, прокручивая в памяти цепочку событий, которые привели ее к Паганини, она вспомнила, как что-то всколыхнулось в сердце, когда она увидела портрет Бетховена на диске… Войдя в магазин, Дина сразу же направилась к дискам с музыкой Бетховена. Снимая диски с полки, она даже не стала разбираться, что из этого она слышала, а что нет, понимая, что даже то, что ей знакомо, сейчас будет звучать для нее по-другому. У нее было такое ощущение, что прерванный когда-то разговор ищет своего продолжения, только новый его виток будет совсем иным…

Раньше ей хватало чувств, которые у нее остались от тех сонат, которые она слышала. Теперь же ей казалось, что она его не дослушала, не расслышала, не поняла до конца… Теперь ей хотелось услышать и пропустить через душу то, мимо чего она когда-то прошла. На нее лавиной обрушивались симфонии, увертюры, сонаты, концерты, унося в мир человека, который когда-то уже зажег в ее душе огонь, но который многого ей тогда не рассказал и не раскрыл.

Видимо, тогда время еще не пришло, а теперь ей казалось, что все внутри ее рвется навстречу тому, что она слушала. Ей казалось, что он продолжает разговор только другим тоном и в другом ключе. Возможно, время для такого разговора настало только сейчас, когда Дина стала старше и на многие вещи стала смотреть по-другому…

На книги, написанные о Бетховене, она тоже стала смотреть по-другому. Когда-то, еще подростком, она читала художественные произведения о нем, в которых авторы пытались воспроизвести его диалоги с окружающими. Теперь ей все это было не интересно и казалось надуманным. Ей хотелось прочитать его собственные письма, увидеть то, о чем он говорил сам, понять, что для него было важно…

В описаниях многих авторов Бетховен предстает как страдающий, несчастный человек. Но Дине теперь мало было знать про него только это… Трагедии, боль, несчастная любовь, глухота – это все понятно. Но ведь таким он был не один. Многие композиторы, музыканты, художники тоже пережили несчастную любовь, жизнь большинства из них тоже была наполнена болью. Глухота… Конечно, для него это было трагедией, но ведь есть много других людей, которые тоже теряют определенные способности, а вместе с ними – возможность заниматься делом всей своей жизни.

Дина хотела найти то, что зажигало в его душе такой огонь, который заставил его сказать: «Музыка должна высекать огонь из груди человеческой». Ей очень хотелось понять, что вызывало у него горячий интерес и вдохновение, что помогало ему справляться с трудностями. Она вчитывалась в его письма, пытаясь представить пишущего их Бетховена, который на время оставил мир звуков и выражал свои мысли в словах. Она не ожидала, что в этих письмах, вместе с какими-то бытовыми деталями, найдет какие-то ценные мысли для себя самой.

Образ того Бетховена, которого она знала раньше, теперь казался ей похожим на набросанный карандашом портрет. Теперь же этот портрет обогащался красками, она видела другого человека. Наверное, так чувствует себя человек, который попадает в новое место, долго смотрит в какую-то одну точку и вдруг оглядывается вокруг, и это место открывается перед ним совершенно иначе, во всей своей полноте…

Конечно же, Дина знала, что он рано начал терять слух, но только теперь прочитала, что ему часто приходили в голову мысли о самоубийстве, и он смог справиться с этими мыслями и остаться жить. Что-то внутри не позволило ему свести счеты с жизнью, что-то остановило его. В одном из своих писем он писал, что у него были причины для того, чтобы остаться жить, где-то он прочитал, что человек не имеет права уйти из жизни, если он может сделать еще хотя бы одно доброе дело. Она почувствовала новую волну глубочайшего уважения к его силе духа, не давшей ему нарушить правило настоящего человека: раз не ты сам даришь себе жизнь, не тебе и отнимать ее у себя.

Признаваясь, что главную роль в его жизни занимает музыка, Бетховен при этом интересовался и литературными произведениями мастеров, писавших в разные эпохи, он считал, что человеку, занимающемуся искусством, нужно знать как можно больше всего. Он делал для себя выписки из их книг. Дина пыталась представить его сосредоточенное лицо, когда он что-то для себя выписывал, его задумчивость, когда он над этим размышлял.

Среди множества поэтов Бетховен выделял Гете, написав несколько произведений на сюжеты любимого поэта, но даже ему не прощал вещей, которые считал недостойными. Ему казалось, что Гете слишком терпим к тому, что происходит вокруг, слишком «дорожит придворной атмосферой». Слова Бетховена о том, что поэты, которые, по его мнению, являются «главными наставниками народа», могут позабыть обо всем ради внешней мишуры, перекликались с мыслями о пустоте гламура, которые Дина улавливала во многих песнях, услышанных за последнее время…

В своих письмах Бетховен часто делился с друзьями своими мыслями о жизни, признавался в своей любви к природе, которая одаривала его новой энергией, где бы он ни находился. Дина знала на собственном опыте, как это важно – общаясь с природой, получать от нее в дар новые силы, а такие слова Бетховена о природе давали ей ощущение, что она смогла понять и почувствовать что-то важное в жизни. Бетховен считал, что человек должен сохранять свой внутренний стержень независимо от того, что происходит во внешней жизни, и не должен позволять себе попадать под влияние времени. Одного из своих ближайших друзей, которого он даже называл братом, Бетховен призывал творить «…вокруг себя столько добра, сколько позволяют злые времена…». Для Дины было поразительно то, что эти решительные строки были написано в военное время, когда многие теряются сами и начинают терять что-то внутренне важное. «Знал бы он, насколько это верно сейчас…», – подумала она, когда прочитала эти строки…

Когда-то давно она не решилась играть Бетховенские сонаты, она была уверена, что не сможет этого сделать. Теперь же, преодолев все сомнения и непонятное для нее самой смущение, она открыла ноты с любимыми сонатами и попыталась их хотя бы разобрать…

Кто бы из пианистов ни играл произведения Бетховена – это были профессионалы с великолепной техникой, которой у Дины никогда не было и уже быть не могло. Но она в глубине души надеялась, что имеет право на личный разговор с любимым композитором, на то, чтобы открыть ноты и один на один, без посредников и без чужих ударений и акцентов, прочувствовать под пальцами то, что он хотел сказать. Попытаться самой его услышать, расшифровывая ноты, вложить в звуки собственную энергию, которая будет иной, чем у пианистов. Она понимала, что ее игра никогда не будет профессиональной, она будет просто подлинной с искренним интересом к композитору и желанием погрузиться в его музыку, когда слушаешь звуки собственного сердца, а не чужие подсказки. Тем более, что она точно знала, что этот разговор с Бетховеном не услышат даже самые близкие ее друзья…

Через несколько дней она записала в свой дневник: «Когда слушаешь музыку в чьем-то исполнении – это похоже на слушание известных произведений в прочтении известных актеров. Каждый из них добавляет свои интонации, делает акцент на важных для него моментах. Он как будто переводит чье-то произведение на язык своего исполнения, показывает тебе его под своим углом зрения. То же самое и с музыкой. Одна и та же вещь по-разному звучит у разных исполнителей. Какие-то моменты, исполненные одним пианистом, могут тронуть сильнее, чем те же моменты, сыгранные кем-то другим…»

Среди всего того, что Дина услышала впервые и того, что она слушала заново через много лет, отдельно стояла «Аппассионата». Если бы ее попросили передать словами, что она чувствовала, когда слушала «Аппассионату», все свои эмоции она описала бы несколькими словами: «мощь», «накал» и «глубина». Все остальное повторяло бы написанное в книгах. А ей не хотелось повторяться. Теперь, слушая «Аппассионату» в исполнении разных пианистов, чувствуя, как они, каждый по-своему, ее представляют, ей хотелось попытаться уложить в стихи то, что она за последнее время поняла о Бетховене, что смогла услышать в том, что не слышала раньше, показать его таким, каким она увидела его, читая его письма. И сделать это ей хотелось, как в «Аппассионате», в нескольких частях, не смешивая одно с другим, постепенно раскрывая суть того, что ты хочешь передать, когда бушующие волны сменяются неторопливым течением, а потом снова поднимается мощная волна…

…Отрывистым от волнения почерком Дина вывела на листе название:

Человек-загадка

«Это самое дорогое из того, что у меня есть. Мне хочется с тобой этим поделиться. Послушай…», – письмо лежало на нескольких кассетах. На каждой кассете карандашом было написано одно слово – название группы, совершенно незнакомое Дине. Она честно пыталась выполнить просьбу сестры, но… Не смогла. Не получилось. Она даже не могла понять, что ей тогда не понравилось, почему, выключив кассету со странными для нее песнями, она больше ее не включала. Ей даже в голову не приходило, насколько хорошо она будет понимать сестру через несколько лет, когда для нее эти песни зазвучат совершенно иначе и обретут свой смысл…

Теперь она понимала, что должно было пройти время, и ей нужно было стать такой, какой она стала, чтобы это произошло. Правда, она не помнила, когда все изменилось, когда то, что она теперь слушала, из чужого стало своим, родным, таким, без чего мир был бы беднее…

Вокалиста группы в шутку называли «шаманом», а его голос окрестили «подлунным». Дина улыбалась, когда это читала, но в глубине души, была с этим согласна. Он не стал для нее единственным любимым музыкантом, он стал просто очень важным…

Положа руку на сердце, она далеко не всегда могла бы рассказать, о чем та или другая песня, даже пересказать их не смогла бы. Но ей казалось, что в них для нее все понятно… Манекен, плачущий о человеческих чувствах… Ищущий странник, мнящий себя египтянином… Фиолетово-черный сердцеед, околдовывающий свою героиню… Хулиган-школьник, пытающийся отстоять перед учителем право на свое видение мира… В каждой песне был свой образ, но каждый из них завораживал своей необычностью. Сердце сжималось от пронзительности, и голова слегка кружилась от привкуса тайны. Дина улыбалась про себя: «Наверное, действительно, нашаманил»…

В самом начале она пыталась разгадать, о чем он поет, потом поняла, что ей это не нужно. Ей хотелось чувствовать, а не понимать. Покориться власти чарующих звуков, которые то мягко обволакивали душу, то пульсировали как стук сердца, сплетаясь со словами так, что все это по-настоящему казалось какой-то мистикой… Вздрагивать, когда слова, сложенные в необычный узор, поражали до глубины души невозможной точностью или легким сарказмом, и ощущения мистики уже не оставалось, но неожиданно как будто спадала пелена с глаз, и какие-то стороны реальности виделись совсем по-другому…

Купив новый диск, Дина рассматривала обложку. Рисунки вокалиста, украшавшие обложку диска, открывали ей взгляд человека, видящего нашу действительность совершенно иначе. Дина зашла в гости на сайт группы, пытаясь не потеряться в хороводе странных и удивительных образов. Она уже знала, что не стоит искать объяснений, нужно просто смотреть. Также как когда-то она уяснила, что нужно просто слушать. И не столько понимать, сколько чувствовать…

Если бы ее попросили рассказать о нем, она просто включила бы песни или показала бы его рисунки. Она не знала, что и как говорить о человеке, который ей показывал мир таким, каким она его никогда не видела…

Дина уже несколько раз слышала, что на радио готовится проект, в котором рок-музыканты исполняют народные песни. Эта новость вызвала в ней противоречивые чувства. С одной стороны, ей было интересно узнать, как рок-музыканты видят такие песни, но, с другой стороны, ей казалось, что исполнение уже всем известных, полюбившихся народных песен должно быть безумно сложным.

…Радиоведущие еще раз рассказали о проекте, а потом произнесли название полюбившейся Дине самобытной группы… Вокалист запел первые строчки известной народной песни, у Дины глаза открылись от удивления. Она не представляла себе, что эта песня может звучать еще и ТАК…

Теперь она слушала и песни группы и народную песню в их исполнении, и каждый раз, когда что-то откликалось в ней, ей хотелось улыбнуться и прошептать: «Нашаманил»…

Возвращение в королевство

Дина смотрела на фотографию темноволосой девушки, играющей на арфе…

Вместе с этой девушкой в мире Дины появилось новое сочетание «фолк-рок». Это потом Дина узнала, что, оказывается, уже слышала музыкантов, поющих в таком стиле, просто не знала, что он так называется. От их песен веяло запахом горьких трав, они в восприятии Дины ассоциировались с бескрайними полями, с какой-то пьянящей свободой, с высокими деревьями, с чистой ледяной водой…

Это потом она прочитала, что солистка с необычным псевдонимом играет не на простой арфе, а на ирландской, что она серьезно занимается научной работой, и увлекается очень многими вещами, полный список которых никак не укладывался в голове Дины.

Это было потом. А сначала Дина просто услышала по радио одну из песен и вряд ли смогла бы вразумительно объяснить, чем она так ее зацепила. Зацепила неожиданно сильно и до глубины души, как будто вытаскивая изнутри что-то скрытое и пробуждая что-то спящее. Неповторимое сочетание романтики и безудержной фантазии, глубины и изысканности, щемящей грусти и обволакивающей нежности, первозданной дикости и невозможной красоты… Звуки инструментов, названий которых Дина даже не знала, задевали в ее душе такие струны, звучания которых она никогда не слышала…

Это потом Дина ныряла в Интернет, делала запросы о группах, относящихся к фолк-року вообще и к кельтской культуре в частности. Она слушала их песни, с удивлением читая названия некоторых групп, которые казались ей странными, слушала, как звучит кельтская гитара… Листая одну за другой страницы паутины, она читала историю славян и кельтов, смотрела на фотографии с изображением незнакомых для нее музыкальных инструментов, на танцоров, исполняющих ирландские танцы, вспоминала все то, что она знала из книг и из учебников. Сочетание древности и современности не было для нее странным. Наоборот, ей казалось, что времена, которые сплелись в тех звуках, которые она слышит, просто очень гармонично дополняют друг друга… Но все это было потом. А первое время Дина просто слушала, очарованная красотой и трогательностью песен…

Телефонный звонок прервал плавное течение песни. Дина приглушила звук и взяла трубку. Бывшая одноклассница торопливо рассказывала очередные сплетни, среди которых особняком стояла главная новость: всеобщий любимец девчонок, кареглазый красавец, по которому когда-то тайно вздыхала и Дина, расстался с любимой девушкой и очень переживал по этому поводу. Одноклассница что-то верещала в трубку, откровенно не понимая, почему такой парень так сильно переживает вместо того, чтобы найти себе другую, благо, ему-то это труда не составило бы. Дина ответила парой дежурных фраз и прекратила разговор.

От прежних нежных чувств к красавцу-однокласснику уже ничего не осталось. Но Дина неожиданно ощутила острый приступ сочувствия к его переживаниям. Она вряд ли могла полностью понять, что он сейчас чувствовал, но для нее было совершенно очевидно, что это не тот случай, когда одну подружку можно просто так поменять на другую. Она сделала звук громче. Герой грустно и нежно обращался к далекой королевне. Сердце Дины захлестнула грусть, ей тут же захотелось выплеснуть ее так, чтобы никто об этом не знал. Она понимала, что даже если встретится с бывшим предметом своих грез, она ничего не должна ему говорить. Придется делать вид, что она ничего не знает. Хотя ей так хотелось сказать ему, что расстаться с драгоценным для тебя человеком не так страшно, как страшно потерять себя в разрушающих душу отношениях…

На тетрадном листке замелькали строчки. Дина знала, что никогда не отдаст ему эти стихи, но для нее было важно их написать. И она знала, под чьим влиянием они были написаны именно так, и почему главным героем был король…

Летчик с Планеты людей

Бешеный ритм песни заставлял сердце безудержно биться и накалял все изнутри. Энергичный голос певца рассказывал о борьбе своего героя, выводил его из пекла трудностей, отправляя его в свободный полет…

Дина слышала интервью певца и знала, что авторы песни вкладывали в нее двойной смысл, и мнение о том, что это была песня о летчике, было неверным.

Но само сочетание «свободный полет» и понятие борьбы в восприятии Дины были связаны именно с летчиком… Антуаном де Сент-Экзюпери…

Когда в институте она начала читать «Планету людей» на французском, ее поразило то, что человек, видевший множество смертей и серьезных опасностей, сам не раз смотревший в лицо смерти, писал о пройденном так, что ощущения безысходности не возникало. Возникало желание увидеть суть жизни, искать в ней свой смысл, находить то, что дано именно ей.

Простота и ясность, без пафоса и трагизма, взгляд, проникающий во внутреннюю суть вещей и понятий, невозможная реалистичность, точность до мелочей – все это восхищало Дину.

Она устала от постоянных трагедий в литературе, не особо афишируя свою усталость и не желая навлечь на себя праведный гнев преподавателей. А Сент-Экзюпери даже о смерти говорил так, что желание жить не пропадало. Это был не легковесный оптимизм человека, который, закрывая глаза на трудности и предпочитая реальности розовые очки, твердит: «Все будет отлично!».

Дело было в другом. Описывая свой взгляд на мир, он как будто показывал истину, призывая следовать ей, но, не обещая при этом безоблачное будущее. Поэтому даже самые большие трудности казались разрешаемыми, стоило только прикоснуться к его миру.

Он дарил такую энергию, которая была нужна Дине, как читательнице. И она чувствовала, что ценит его еще больше не только как писателя, но и как человека, способного быть очень гуманным и глубоким.

Дина заметила, что, если о Сент-Экзюпери пишут, то чаще всего вспоминают о двух его высказываниях: о нашей ответственности за тех, кого мы приручили и о том, что любящие люди смотрят не друг на друга, а в одну сторону.

Но для Дины он был гораздо более многогранным, и на нее произвели очень сильное впечатление совсем другие его высказывания, которые не стали так широко известны.

В одном из своих писем Сент-Экзюпери писал: «Ищите меня в том, что я пишу». И она продолжала искать, следуя за ним в каждой странице, в каждой строчке…

Ей хотелось понять, как мог воспринимать Землю летчик, видевший ее с высоты полета и приобщившийся к тайнам неба, но все-таки вернувшийся назад. Какой она была для него? Что он понял о жизни тех, кто населял эту самую планету – о жизни людей? Каким он видел человека, его сущность и предназначение?

Побывав в объятиях неба, он уже никогда не сможет смотреть на нее по-прежнему. И теперь все будничные заботы, если они не разбавляются чем-то иным, вроде мыслей о Земле и своем предназначении, кажутся ему внутренней тюрьмой, в которую человек заточает себя сам и, не успев вовремя сбежать, превращается в затвердевший кусок глины, не способный к главному предназначению человека – созданию.

Зная по опыту, что такое война, Сент-Экзюпери писал о том, что войны – это ложная попытка объединить людей. Объединяет только общее дело…

Когда Дина прочитала эти строчки, написанные Сент-Экзюпери, у нее было такое ощущение, какое испытываешь в серьезном разговоре с важным для тебя человеком в тот момент, когда он с тобой соглашается, одобряет твои мысли…

Она прекрасно понимала, что из происходящего вокруг удручает ее больше всего – разрушение. Разрушение в войнах, терактах, природных катаклизмах, и самое главное – какая-то непонятная тяга к разрушению. Она не понимала зачем? Ведь человек рожден для того, чтобы создавать, а не разрушать. Она полностью соглашалась с высказыванием Сент-Экзюпери о том, что человеком может называться только тот, кто творит…

Однажды, почувствовав, что она перестает вникать в прочитанное, Дина отложила книгу и включила диск… Экипаж, теряя силы и чувствуя дыхание смерти, боролся с накрывающим его зенитным шквалом, штурман требовал нужной высоты, а яростный накал гитарных виражей не давал поверить в то, что все может закончиться и голос штурмана когда-нибудь умолкнет…

Когда Дина впервые услышала эту песню, она не произвела на нее какого-то очень сильного впечатления. Теперь же, в ее сознании переплетались все герои Сент-Экзюпери, не желающие тратить силы на пустые слова о мужестве, просто проявляющие это мужество в конкретных действиях, герой, борющийся со стихией, а теперь и этот экипаж с его штурманом, упорно повторяющим просьбу о высоте…

Кто-то очень мудрый однажды сказал: «Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту». Дина запомнила эти слова, потому что была полностью с ними согласна. Она считала, что Сент-Экзюпери делал именно так. Он видел темноту, но не проклинал ее. Он зажигал свечи: своей любви к Земле, верности тому, что он делал. Он постигал земные тайны, пытался проникнуть в глубину человеческой сущности, и каждое его открытие светило, как новая зажженная свеча.

Он ощущал ценность жизни, понимал, что жизнь – это дар…

Переводчики переводят его книги с французского языка на другие языки. А Дине хотелось сделать другой перевод: перевести его мысли в прозе на язык стихов. Для нее это было важно…