Сон от Акселя ускользал, несмотря на всю усталость. Монахи предоставили им комнату под самой крышей, но, хотя отсутствие необходимости мириться с идущим от почвы холодом и приносило облегчение, ему никогда не удавалось выспаться над землей. Ночуя при нужде в амбаре или конюшне, он зачастую забирался наверх, чтобы провести бессонную ночь, растревоженный зиявшей под ним пустотой. Или же его сегодняшнее ночное беспокойство было связано с сидевшими наверху в темноте птицами. Теперь птицы почти умолкли, но время от времени сверху слышался шорох или хлопанье крыльев, и Аксель ощущал потребность обвить руками спящую Беатрису, чтобы защитить ее от вонючих перьев, медленно падающих сквозь воздух.
Когда вчера днем супруги вошли в келью, птицы уже были там. И разве он не почувствовал прямо тогда что-то зловещее в том, как эти вороны, черные дрозды и лесные голуби смотрят на них со стропил? Или это на его память лег отсвет последующих событий?
Или, может, в бессоннице был виноват по-прежнему отдававшийся эхом по всему монастырю шум, виновником которого был Вистан, колющий дрова? Эти звуки не помешали Беатрисе легко погрузиться в сон, и на другом конце комнаты, положив голову на черный силуэт, который, как ему было известно, был столом, за которым они все ужинали накануне, тихо похрапывал Эдвин. А вот Вистан, насколько Аксель заметил, не спал вообще. Воин сидел в дальнем углу, дожидаясь, пока со двора под окнами не уйдет последний монах, и ушел в ночь. И вот теперь снова принялся за свое – несмотря на предупреждение отца Джонаса – стал колоть дрова.
Монахам потребовалось время, чтобы разойтись после собрания. Несколько раз Аксель уже готов был погрузиться в сон, но голоса внизу то и дело его будили. Иногда их было четыре, иногда пять, но всякий раз они были приглушены, а порой казались озлобленными или испуганными. Уже какое-то время снизу не слышалось никаких голосов, однако, снова погружаясь в дрему, Аксель не мог избавиться от ощущения, что монахи так и остались у них под окном, и фигур в рясах было не одна или две, а десятки, и они молча стояли в лунном свете, слушая разносившийся по округе стук Вистанова топора.
Накануне, когда комнату еще наполнял свет послеполуденного солнца, Аксель выглянул в окно и увидел, как ему показалось, всю монастырскую братию – больше сорока монахов, – в ожидании разбившуюся на группки по всему двору. Настроение среди них царило какое-то подозрительное, словно они стремились утаить свои речи даже от собственных собратьев, и Аксель видел, как они обмениваются недобрыми взглядами. Рясы у всех были из одинаковой коричневой материи, разве что то тут то там не хватало капюшона или рукава. Судя по всему, им не терпелось войти в большое каменное здание напротив, но что-то их удерживало, и накопившееся нетерпение было почти осязаемо.
Аксель продолжал смотреть во двор, и тут послышался шум, заставивший его еще больше высунуться из окна и посмотреть вниз. Он увидел внешнюю стену здания, белесая кладка которой на солнце отливала желтым, и врезанную в нее лестницу, которая шла от земли прямо к нему. Посередине лестницы находился монах – Аксель разглядел его макушку, – который держал в руках поднос с едой и кувшином молока. Монах остановился, чтобы удержать поднос, и Аксель с тревогой наблюдал за его маневром, зная, что ступени у лестницы стоптаны неровно и с внешней стороны нет перил, поэтому, идя на ней, нужно было все время вжиматься в стену, чтобы не упасть на твердые булыжники. В довершение всего, поднимавшийся монах явно прихрамывал, но все равно продолжал путь, медленно, но верно.
Аксель подошел к двери, чтобы забрать у пришедшего поднос, но монах – отец Брайан, как он вскоре представился, – настоял на том, чтобы собственноручно донести его до стола.
– Вы – наши гости, поэтому позвольте мне услужить вам как подобает.
К тому времени Вистан с мальчиком уже ушли, и, возможно, стук их топоров уже висел в воздухе. Остались только Аксель с Беатрисой, они и уселись рядышком за деревянный стол и с благодарностью угостились хлебом, фруктами и молоком. Пока они ели, отец Брайан весело, иногда впадая в задумчивость, болтал о предыдущих монастырских гостях, о том, какая рыба ловится в близлежащих речках, о бродячей собаке, которая прожила с ними до прошлой зимы, пока не сдохла. Иногда отец Брайан, человек пожилой, но энергичный, вставал из-за стола и прохаживался по комнате, подволакивая больную ногу, не переставая болтать и время от времени подходя к окну, чтобы проверить, все ли в порядке с его оставшимися внизу собратьями.
Тем временем птицы летали туда-сюда по чердаку у них над головой, и их перья то и дело планировали вниз, оседая на поверхности молока. Акселя одолевало искушение разогнать птиц, но он не поддавался ему из опасения, что монахи их почитают. И его крайне удивило, когда снаружи по лестнице застучали быстрые шаги и в комнату ворвался огромный монах с черной бородой и багровым лицом.
– Демоны! Демоны! – кричал он, свирепо глядя на балки. – Я утоплю их в крови!
У пришельца была соломенная кошелка, и, запустив туда руку, он вытащил камень и запустил им в птиц.
– Демоны! Поганые демоны, демоны, демоны!
Когда камень рикошетом отлетел в пол, он бросил второй, а потом третий. Камни падали в стороне от стола, но Беатриса прикрыла голову обеими руками, и Аксель, поднявшись, направился к бородачу. Но отец Брайан добрался до него первым и схватил за руки.
– Брат Иразмус, умоляю! Остановись и успокойся!
К этому времени птицы с криками разлетелись во все стороны, и бородатый монах прокричал сквозь поднявшийся гомон:
– Я узнал их! Я узнал их!
– Брат, успокойся!
– Не смейте меня останавливать, отче! Это слуги дьявола!
– Они также могут быть и посланцами Господа, Иразмус. Мы этого еще не ведаем.
– Я знаю, что они от дьявола! Загляните им в глаза! Как они могут быть от Господа, если смотрят на нас такими глазами?
– Иразмус, успокойся. У нас гости.
При этих словах бородатый монах заметил Акселя с Беатрисой. Сердито бросив на них пристальный взгляд, он обратился к отцу Брайану:
– К чему приводить в дом гостей в такое время? Зачем они сюда явились?
– Это просто добрые люди, которые проходили мимо, брат, и мы рады оказать им гостеприимство, каким всегда славились.
– Отец Брайан, вы глупец, что посвящаете чужаков в наши дела! Ведь они же следят за нами!
– Ни за кем они не следят, и им нет никакого дела до наших бед, у них своих по горло, даже не сомневайся.
Внезапно бородач выхватил еще один камень и чуть было не запустил его, но отец Брайан вовремя ему помешал.
– Иразмус, возвращайся обратно и оставь кошелку. Отдай-ка ее мне. Негоже всюду таскать ее с собой.
Бородач ускользнул от пожилого монаха и ревниво прижал кошелку к груди. Отец Брайан, позволив Иразмусу одержать эту маленькую победу, подвел его к порогу, и, когда тот повернулся, чтобы еще раз свирепо глянуть на крышу, мягко вытолкал его на лестницу.
– Иразмус, иди. Внизу тебя ищут. Спускайся и смотри, не свались.
Когда монах наконец удалился, отец Брайан вернулся в комнату, разгоняя рукой парящие в воздухе перья.
– Приношу вам свои извинения. Он хороший человек, но наш образ жизни ему не подходит. Пожалуйста, садитесь за стол и с миром закончите трапезу.
– И все же, отче, – заметила Беатриса, – тот брат может быть в чем-то и прав, говоря, что мы вторглись к вам в нелегкое время. У нас нет никакого желания прибавлять вам хлопот, и, если вы позволите нам наскоро получить совет отца Джонаса, мудрость которого общеизвестна, мы отправимся восвояси. Нет ли еще вестей, что нам можно с ним повидаться?
Отец Брайан покачал головой.
– Я ведь уже сказал, госпожа. Джонасу нездоровится, и аббат строго-настрого приказал, чтобы никто его не беспокоил, кроме тех, кому сам аббат даст разрешение. Зная о вашем желании встретиться с Джонасом и о том, сколько усилий вы приложили, чтобы сюда добраться, я с самого вашего прихода пытаюсь добиться аудиенции у аббата. Однако, как видите, вы пришли в неспокойное время, а теперь к аббату прибыл важный посетитель, что еще больше задерживает наше собрание. Аббат только что вернулся к себе в кабинет, чтобы с ним побеседовать, и мы все его ждем.
Тут Беатриса, стоявшая у окна и наблюдавшая за спуском бородатого монаха по каменной лестнице, указала на что-то рукой.
– Отче, это не аббат ли там возвращается?
Подойдя к жене, Аксель увидел сухопарую фигуру, широким решительным шагом направлявшуюся в центр двора. Монахи, оборвав разговоры, потянулись к ней.
– Да, надо же, аббат вернулся. Теперь заканчивайте трапезу с миром. А что касается Джонаса, наберитесь терпения, потому что, боюсь, я не смогу сообщить вам решение аббата, пока собрание не закончится. Но обещаю, что не забуду и буду ревностно просить за вас.
Нет никаких сомнений, что тогда, как и теперь, по двору разносились удары воинова топора. Более того, Аксель отчетливо помнил, что, наблюдая за монахами, гуськом заходившими в здание напротив, спросил себя, слышит он одного рубщика или двоих, потому что второй удар следовал так быстро за первым, что было трудно определить, настоящий это звук или эхо. Теперь, лежа в темноте и раздумывая об этом, Аксель был уверен, что Эдвин колол дрова бок о бок с Вистаном, равняясь на воина при каждом ударе. Похоже, мальчик уже успел поднатореть в колке дров. А еще раньше, до того как они пришли в монастырь, он изумил спутников тем, как быстро у него получается копать землю парой плоских камней, случайно подвернувшихся под руку.
К тому времени Аксель уже перестал копать, уступив уговорам воина поберечь силы для восхождения к монастырю. Поэтому он стоял рядом с окровавленным телом солдата, охраняя его от слетавшихся на ветви птиц. Аксель помнил, как Вистан копал могилу мечом убитого, заметив, что ему не хочется тупить свой собственный ради такого дела. На что сэр Гавейн возразил: «Этот солдат умер с честью, не важно, каковы замыслы его господина, и для рыцарского меча не будет бесчестья выкопать ему могилу». Тем не менее оба остановились, с удивлением наблюдая за тем, как быстро продвигается Эдвин, пользуясь своими примитивными орудиями. Потом, вновь принявшись за работу, Вистан сказал:
– Боюсь, сэр Гавейн, лорд Бреннус не поверит вашему рассказу.
– Поверит, обязательно поверит, – возразил Гавейн, продолжая копать. – У нас с ним прохладные отношения, но он держит меня за честного дурака, неспособного на хитроумные небылицы. Я могу наплести ему, что солдат, истекая кровью у меня на руках, твердил о разбойниках. Вам такая ложь может показаться тяжким грехом, но я знаю, что Господь отнесется к ней снисходительно, ведь она предназначена остановить дальнейшее кровопролитие. Я заставлю Бреннуса мне поверить. Но даже и так вам все равно будет грозить опасность, поэтому стоит поспешить домой.
– Я и поспешу, сэр Гавейн, как только покончу со своим делом. Если копыто у моей кобылы не заживет, возможно, я обменяю ее на другую, потому что до болот путь неблизкий. Однако мне будет ее жаль, потому что лошадь это редкая.
– Редкая, это верно! Увы, мой Гораций уже не может похвастать подобной резвостью, однако он часто приходит мне на подмогу, так же как ваша кобыла только что помогла вам. Лошадь редкая, и вам будет печально ее потерять. Но как бы то ни было, скорость – важнее всего, поэтому отправляйтесь в путь и забудьте про свое дело. Драконихой займемся мы с Горацием, так что у вас нет больше оснований о ней беспокоиться. В любом случае теперь, по здравом размышлении, мне стало ясно, что лорду Бреннусу никогда не удастся привлечь Квериг в свою армию. Это самое дикое и неукротимое из всех созданий, и тотчас опалит не только ряды неприятелей Бреннуса, но и его собственные войска. Сама мысль об этом нелепа. Так что больше не думайте об этом и поспешите домой, пока ваши враги не загнали вас в угол. – Поскольку Вистан продолжал копать, ничего не отвечая, сэр Гавейн спросил: – Так вы даете мне слово, мастер Вистан?
– Насчет чего, сэр Гавейн?
– Оставить мысли о драконихе и поспешить домой.
– Вам, видно, очень хочется, чтобы я это сказал.
– Я пекусь не только о вашей безопасности, сэр, но и о тех, на кого Квериг обратит свой гнев, если вы ее потревожите. И что тогда станется с вашими попутчиками?
– Верно, безопасность друзей меня беспокоит. Я доеду с ними до самого монастыря, потому что негоже оставлять их без защиты в этих диких местах. А потом нам будет лучше расстаться.
– Значит, после монастыря вы отправитесь домой.
– Я отправлюсь домой, когда буду готов, сэр рыцарь.
Вонь, шедшая от внутренностей мертвеца, вынудила Акселя отступить на несколько шагов, и после этого он обнаружил, что видит сэра Гавейна с лучшего ракурса. Рыцарь стоял уже по пояс в земле, лоб у него покрылся испариной, и, возможно, именно поэтому черты его лица утратили привычное благодушие. Он смотрел на Вистана с откровенной враждебностью, пока тот продолжал копать, ни о чем не подозревая.
Беатрису расстроила смерть солдата. Пока копали могилу, она медленно вернулась обратно к огромному дубу и уселась в его тени, склонив голову. Акселю хотелось подойти и сесть рядом с ней, и, если бы не налетевшие вороны, он так бы и сделал. Теперь, лежа в темноте, он тоже взгрустнул о погибшем. Ему вспомнилось, как любезен был к ним солдат на маленьком мосту, как вежливо он разговаривал с Беатрисой. Еще Аксель вспомнил точность, с которой тот развернул лошадь, въехав на поляну. Что-то в его манере тогда показалось ему знакомым, и теперь, в ночной тиши, Акселю вспомнились холмистые пустоши, низко нависшее небо и отара овец, бредущая по вереску.
Аксель сидел верхом на лошади, и перед ним, также верхом, возвышался его товарищ, некто по имени Харви, обладатель грузного тела, вонь от которого была настолько сильна, что перебивала конскую. Они остановились посреди ветреной пустоши, потому что заметили какое-то движение вдалеке, и, как только стало ясно, что это не представляет угрозы, Аксель потянулся, выпрямив руки – они ехали уже долго, – и стал наблюдать за тем, как лошадь Харви машет хвостом из стороны в сторону, словно для того, чтобы помешать мухам усесться к ней на круп. Несмотря на то что лицо спутника в тот миг было от него скрыто, наклон его спины и вся его поза свидетельствовали о злости, которую пробуждал в нем вид приближавшихся. Оторвав взгляд от Харви, Аксель разглядел овечьи морды и движущихся меж ними четырех человек – один ехал на осле, остальные шли пешком. Собак, похоже, не было. Аксель решил, что пастухи уже давно их заметили – силуэты двух всадников четко вырисовывались на фоне неба, – но по тому, как медленно и настойчиво те двигались вперед, нельзя было понять, терзает ли их дурное предчувствие. В любом случае эта длинная дорога через пустошь была единственной, поэтому пастухи смогли бы избежать встречи с ними, лишь повернув назад.
Отара приближалась, давая возможность разглядеть, что пастухи – все четверо, – хоть и не старики, но отличаются болезненностью и худобой. Это наблюдение повергло Акселя в отчаяние, потому что он знал, что вид пастухов только подогреет жестокость его спутника. Аксель подождал, пока отара окажется почти на расстоянии оклика, и заставил лошадь прибавить шагу, осторожно пристраиваясь к Харви с той стороны, где, как ему было известно, были обречены пройти пастухи с большей частью отары. Он постарался удержать свою лошадь на голову позади лошади спутника, чтобы у того не возникло сомнений в собственном старшинстве. Однако позиция Акселя защитила бы пастухов от внезапного удара кнутом или палицей, притороченной к седлу Харви. Со стороны этот маневр выглядел лишь демонстрацией товарищеского расположения, и в любом случае Харви не отличался достаточно острым умом, чтобы даже заподозрить истинное предназначение его действий. Аксель вспомнил, как его спутник рассеянно кивал, наблюдая за его перемещением, а потом отвернулся и снова вперил угрюмый взгляд вглубь пустоши.
Тогда Аксель так волновался за приближавшихся пастухов из-за того, что произошло накануне в саксонской деревне. Стояло солнечное утро, и случившееся потрясло Акселя не меньше, чем самих крестьян. Без предупреждения пришпорив лошадь, Харви принялся осыпать ударами людей, стоявших у колодца, чтобы набрать воды. Что тогда было в руках у Харви, кнут или палица? Тогда, на пустоши, Аксель пытался это вспомнить. Если бы Харви вздумал наброситься на проходивших пастухов с кнутом, то достал бы с большего расстояния, и ему не пришлось бы слишком напрягать руку, может, он даже посмел бы замахнуться через голову Акселевой лошади. Однако, выбери Харви палицу, занятая Акселем позиция вынудила бы его заставить лошадь полностью обойти Акселеву и частично развернуться перед нападением. Такой маневр показался бы его напарнику слишком нарочитым: Харви относился к числу тех, кто любит проявлять дикость легко и непринужденно.
Теперь Аксель уже не помнил, спасла ли его предосторожность тех пастухов. Ему смутно припоминались беспечно бредущие мимо овцы, но воспоминание о самих пастухах непонятным образом смешалось с воспоминанием о нападении на крестьян у колодца. Что привело их тогда утром в ту деревню? Аксель помнил возмущенные крики, детский плач, враждебные взгляды и свою собственную ярость, не столько на самого Харви, сколько на тех, кто навязал ему подобного спутника. Их дело, если бы его удалось осуществить, несомненно, стало бы достижением исключительным и новым, настолько великим, что сам Господь счел бы его шагом людей к себе навстречу. Но разве мог Аксель надеяться на успех с этим навязанным ему дикарем?
Мысли Акселя вернулись к седоволосому солдату и невнятному жесту, сделанному им на мосту. Видя, как его коренастый сотоварищ орет и таскает Вистана за волосы, седоволосый начал было поднимать руку, сложив пальцы в указующий жест, и с его губ уже почти сорвалось замечание. И тут он позволил руке упасть. Аксель отлично понял, что испытывал седоволосый в те минуты. Потом солдат заговорил с Беатрисой с подчеркнутой вежливостью, и Аксель был ему за это благодарен. Ему вспомнилось выражение лица Беатрисы, с каким она стояла у моста, как его серьезная сдержанность сменилась нежной улыбкой, которую он так любил. Этот образ наполнил его сердце нежностью и в то же время страхом. Достаточно было незнакомцу – от которого, скорее всего, исходила опасность – сказать пару добрых слов, и она уже готова поверить всем и каждому. От этой мысли Акселю стало тревожно и захотелось нежно провести по притулившемуся рядом плечу. Но разве она не всегда была такой? Разве в том числе не по этой причине она ему так дорога? И разве не прожила она столько лет без особенного для себя ущерба?
– Это точно не розмарин, сэр, – вспомнился Акселю голос Беатрисы, дрожащий от волнения. Он согнулся, вдавив колено в землю, потому что погода была ясной, а земля – сухой. Должно быть, Беатриса стояла позади него, потому что ему вспомнилась ее тень, лежавшая перед ним на травяном ковре леса, пока он обеими руками раздвигал кустарник. – Это точно не розмарин, сэр. Где это видано, чтобы у розмарина были такие желтые цветы?
– Тогда я ошибся с названием, дева. Но я точно знаю, что это растение встречается повсеместно и не приносит несчастья.
– Вы и вправду такой знаток растений, сэр? Мать научила меня различать все, что растет в наших краях, однако то, что сейчас перед нами, мне незнакомо.
– Тогда это наверняка что-то чужеродное для этих мест и лишь недавно здесь появилось. Почему вы так расстроены, дева?
– Я расстроена, сэр, потому что это может быть растение, которого я боюсь с детства.
– Зачем страшиться растения, если только оно не ядовитое, да и тогда достаточно просто его не трогать. Однако же вы хватаете его руками, а теперь и меня побуждаете сделать то же самое!
– О, нет, сэр, оно не ядовито! По крайней мере не в том смысле, как вы имеете в виду. Мать однажды подробно описала одно растение и предупредила, что увидеть его в вереске – плохая примета для молодой девушки.
– Что за плохая примета, дева?
– Мне не достает смелости произнести это, сэр.
И с этими словами молодая женщина – потому что именно такой была тогда Беатриса – присела на корточки рядом с ним, отчего их локти на миг соприкоснулись, и доверчиво улыбнулась, глядя ему в глаза.
– Если увидеть его – такая плохая примета, разве доброе это дело – увести меня с дороги и заставить на него смотреть?
– О, длявас, сэр, ничего плохого! Только для незамужних дев. Таким мужчинам, как вы, несчастье приносит совершенно другое растение.
– Вам стоит сказать мне, как оно выглядит, чтобы я мог бояться его так же, как вы боитесь этого.
– Вам нравится смеяться надо мной, сэр. Но как-нибудь вы споткнетесь и обнаружите ту траву у себя под носом. Тогда и посмотрим, смешно вам будет или нет.
Он помнил, каким был на ощупь вереск, когда он провел по нему рукой, помнил ветер в кронах высоких деревьев и присутствие молодой девушки. Может ли быть, чтобы тогда они впервые заговорили друг с другом? Они точно были знакомы, пусть и поверхностно, было просто невероятно, чтобы Беатриса так доверчиво вела себя с совершенно незнакомым человеком.
Снова раздался затихший было стук топора, и Акселю подумалось, что воин явно решил провести на улице всю ночь. Вистан казался спокойным и вдумчивым даже в бою, однако, возможно, его нервы не выдерживали напряжения, скопившегося за день и прошлую ночь, и работа помогала ему от этого напряжения избавиться. Но его поведение все равно было странным. Отец Джонас специально предупредил, что дрова больше колоть не надо, однако тот снова принялся за свое, да еще и посреди ночи. Раньше, когда они только пришли, это выглядело простой любезностью. Но теперь, как Аксель уже выяснил, у Вистана были свои причины махать топором.
– Дровяной сарай удобно расположен, – пояснил воин. – За работой нам с мальчиком удалось как следует понаблюдать за передвижениями монахов. Кроме того, относя дрова туда, где они требовались, мы вдоволь побродили по окрестностям, пусть некоторые двери и остались для нас закрытыми.
Аксель с Вистаном разговаривали, забравшись высоко на монастырскую стену, откуда открывался вид на окружающий лес. К тому времени монахи уже давно удалились на собрание, и над монастырем повисло безмолвие. За несколько мгновений до этого, оставив Беатрису дремать в келье, Аксель вышел на предзакатное солнце и по истертым каменным ступеням взобрался туда, где стоял Вистан, глядя вниз на густую листву.
– Но зачем так себя утруждать, мастер Вистан? Уж не подозреваете ли вы в чем-нибудь этих добрых монахов?
Воин прикрыл глаза согнутой козырьком ладонью.
– Пока мы взбирались сюда по крутой тропе, я мечтал только свернуться в углу калачиком и уснуть. Однако сейчас, когда наш путь окончен, я не могу избавиться от ощущения, что здесь нас подстерегает опасность.
– Наверное, вы от усталости стали таким подозрительным, мастер Вистан. Здесь-то что вас тревожит?
– Пока ничего такого, на что я мог бы указать с уверенностью. Но подумайте сами. Когда я вернулся в конюшню, чтобы проведать кобылу, я услышал из соседнего стойла какие-то звуки. То есть второе стойло было отделено стеной, но я слышал, что там находится лошадь, хотя, когда мы только пришли сюда и я отвел кобылу в конюшню, никакой лошади там не было. А когда я зашел с другой стороны, то обнаружил, что дверь в то стойло заперта и на ней висит громадный замок, который можно открыть только ключом.
– Этому существует много невинных объяснений, мастер Вистан. Лошадь могла быть на пастбище, и ее привели только недавно.
– Я спросил у одного из монахов ровно то же самое и выяснил, что они не держат лошадей, не желая излишне облегчать свое бремя. Похоже, что после нас сюда пожаловал еще один гость, и он изо всех сил старается скрыть свое присутствие.
– Теперь, когда вы об этом сказали, я вспомнил, что отец Брайан упомянул о важном посетителе, прибывшем к аббату, и что это из-за него отложили общее собрание. Что они там обсуждают, неизвестно, и, скорее всего, это вовсе не имеет отношения к нам.
Вистан задумчиво кивнул:
– Может, вы и правы, мастер Аксель. Немного сна успокоит мои подозрения. Но я все равно отправил мальчика побродить по округе, полагая, что ему естественное любопытство простят скорее, чем взрослому. Не так давно он вернулся и доложил, что слышал стоны в кельях, вон там, – Вистан повернулся и показал рукой, – словно человек страдает от боли. Мастер Эдвин прокрался внутрь и увидел перед закрытой кельей пятна крови, как засохшие, так и свежие.
– Любопытно, без сомнения. Однако если с кем-нибудь из монахов приключился несчастный случай, например, падение с этой самой лестницы, то из вашей тайны получается пшик.
– Согласен, у меня нет серьезных оснований подозревать что-то дурное. Наверное, это воинское чутье заставляет меня желать, чтобы меч мой висел у меня на поясе, а я больше не притворялся крестьянином. А может, вся причина моих страхов в том, что здешние стены шепчут мне о прошлом.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что не так давно здесь был никакой не монастырь, а горная крепость, отлично приспособленная для того, чтобы отражать натиск врага. Помните, по какой утомительной дороге мы поднимались наверх? Как петляла тропа, словно для того, чтобы нарочно нас вымотать? Взгляните вниз, видите, прямо над ней возвышается стена с бойницами? Оттуда защитники когда-то осыпали непрошеных гостей стрелами и камнями и поливали кипятком. Даже дойти до ворот уже было подвигом.
– Понятно. Восхождение было не из легких, это точно.
– Более того, мастер Аксель, готов биться об заклад, что когда-то эта крепость принадлежала саксам, потому что я вижу повсюду следы своих родичей, возможно, для вас незаметные. Взгляните, – Вистан указал вниз на мощенный булыжником двор, окруженный стенами. – Полагаю, что там располагались вторые ворота, намного массивнее первых, но невидимые для захватчиков, карабкающихся по склону. Они видели только первые ворота и бросали все силы на штурм, но те ворота были так называемым шлюзным затвором, вроде того, что сдерживает речной поток. Сквозь этот затвор намеренно пропускали некоторое количество вражеских солдат. Потом затвор закрывался, отсекая идущих следом. Те же, кто оказались заперты между воротами, вон на том пятачке, оставались в меньшинстве и, опять же, подвергались атаке сверху. Их убивали и запускали следующих. Теперь вы знаете, как все было. Сегодня это место умиротворения и молитвы, однако не нужно вглядываться слишком пристально, чтобы увидеть кровь и страдания.
– Вы хороший следопыт, мастер Вистан, и от того, что вы мне показываете, меня кидает в дрожь.
– Еще бьюсь об заклад, что здесь прятались семьи саксов, бежавшие отовсюду под защиту крепости. Женщины, дети, раненые, старики, недужные. Видите тот двор, где стояли монахи? Все, кроме самых слабых, собирались там, чтобы лучше слышать, как захватчики визжат между воротами, словно мыши в мышеловке.
– Не могу в это поверить, сэр. Они наверняка прятались бы внизу и молились о спасении.
– Только самые трусливые. Большинство вышло бы во двор или даже поднялось бы туда, где сейчас стоим мы с вами, с готовностью рискуя угодить под стрелу или копье ради наслаждения агонией врагов.
Аксель покачал головой:
– Уж конечно, те, о которых вы говорите, не порадовались бы проливаемой крови, пусть даже вражеской.
– Напротив, сэр. Я говорю о людях, прошедших дорогу, полную жестоких лишений, видевших, как калечат и насилуют их детей и родных. Они достигли убежища лишь после долгих мучений, и смерть преследовала их по пятам. И вот на них наступает огромная армия. Крепость может продержаться несколько дней, возможно, даже неделю или две. Но они знают, что в конце концов будут зверски убиты. Они знают, что младенцы, которые спят у них на руках, скоро превратятся в окровавленных кукол, которых будут пинать по булыжникам. Знают, потому что уже видели это там, откуда бежали. Они видели, как враги орудуют огнем и мечом, как по очереди насилуют маленьких девочек, пока те лежат, умирая от ран. Они знают, что их ждет, и именно поэтому так дорожат первыми днями осады, когда враг платит вперед за то, что собирается сотворить. Другими словами, мастер Аксель, это месть, которой наслаждаютсязаранее те, кто не сможет вкусить ее в надлежащий срок. Вот почему я говорю, сэр, что мои родичи-саксы стояли бы здесь, ликуя и аплодируя, и чем более жестокой была смерть, тем больше они радовались.
– Сэр, не могу поверить. Как можно так ненавидеть за то, что еще не совершено? Добрые люди, которые некогда нашли здесь приют, до самого конца лелеяли бы надежду и без сомнений взирали бы на все страдания, как друзей, так и врагов, с жалостью и ужасом.
– Вы намного старше меня годами, мастер Аксель, но в том, что касается крови, может статься, что я старик, а вы юноша. Мне приходилось видеть на лицах старух и малых детей черную ненависть, бездонную, как море, а бывало, я испытывал ее и сам.
– Я этого не приемлю, сэр, и, кроме того, мы говорим о варварском прошлом, которое, к счастью, сгинуло навсегда. Хвала Господу, что нам никогда не доведется рассудить наш спор.
Воин странно посмотрел на Акселя. Он словно собирался что-то сказать, но передумал. Потом он обернулся к каменным постройкам у себя за спиной.
– Когда я сегодня таскал здесь дрова, то на каждом повороте замечал прелюбопытнейшие следы прошлого. Дело в том, что даже со взятыми воротами, и первыми, и вторыми, эта крепость таила в себе множество ловушек для врага, часто дьявольски хитроумных. Вряд ли монахи знают, мимо чего ходят каждый день. Но довольно об этом. Пока мы стоим здесь в тишине и покое, позвольте мне попросить у вас прощения, мастер Аксель, за неудобство, которое вам причинил. Я имею в виду, когда допытывался про вас у того любезного рыцаря.
– Не стоит об этом, сэр. Никакой обиды в том не было, пусть даже вы и впрямь меня удивили, и жену мою тоже. Ну, обознались, такую ошибку легко совершить.
– Благодарю за понимание. Я принял вас за того, чье лицо никогда не забуду, несмотря на то что в последний раз я видел его еще маленьким мальчиком.
– Где-то в западных землях, не иначе.
– Верно, сэр, до того как меня забрали. Человек, о котором я говорю, не был воином, но был препоясан мечом и ездил верхом на прекрасном жеребце. Он часто приезжал в нашу деревню, и у нас, мальчишек, знакомых только с крестьянами да лодочниками, он вызывал благоговение.
– Да. Понимаю почему.
– Помню, мы ходили за ним по пятам по всей деревне, но всегда на почтительном расстоянии. Иногда он торопился поговорить со старейшинами или созвать народ на площадь. Но бывали дни, когда он праздно бродил, перебрасываясь словом то с одним, то с другим, словно просто убивал время. Язык наш он знал плохо, но деревня стояла на реке, вверх и вниз по которой постоянно ходили лодки, и многие жители говорили на его языке, поэтому он никогда не оставался без спутников. Иногда он поворачивался к нам с улыбкой, но мы, малышня, тут же бросались врассыпную и прятались.
– Это в той деревне вы так хорошо изучили наш язык?
– Нет, это было потом. Когда меня забрали.
– Забрали?
– Из той деревни меня забрали солдаты, и я с юных лет обучался быть воином, таким, каким стал сегодня. Меня забрали бритты, поэтому я скоро научился говорить и сражаться, как они. Это было давно, и память иной раз меня подводит. Когда сегодня в деревне я впервые увидел вас, может, это свет сыграл со мной шутку, но я снова почувствовал себя тем мальчуганом, застенчиво поглядывавшим на великого человека в развевающемся плаще, который шел по деревенским улочкам, как лев среди свиней и коров. Думаю, виной тому что-то в вашей улыбке или в том, как вы приветствуете незнакомцев, слегка кивая головой. Но теперь я вижу, что ошибся, потому что вы не можете быть тем человеком. Не будем больше об этом. Как ваша любезная жена? Надеюсь, не слишком утомилась?
– Она хорошо передохнула, благодарю, что спросили, хотя я сказал ей, чтобы она отдыхала еще. Все равно нам придется ждать, пока монахи не вернутся с собрания и аббат не даст разрешения встретиться с мудрым лекарем Джонасом.
– Решительная она дама, сэр. Меня восхищает то, как она вынесла дорогу сюда – без единой жалобы. А вот и мальчик вернулся.
– Смотрите, как он держится за рану, мастер Вистан. Его тоже нужно показать отцу Джонасу.
Вистан пропустил сказанное мимо ушей. Сходя со стены, он спустился по ступенькам навстречу Эдвину, и несколько минут они вполголоса совещались, сблизив головы. Мальчик оживленно жестикулировал, а воин слушал его нахмурившись и время от времени кивая. Когда Аксель к ним спустился, Вистан тихо сказал:
– Мастер Эдвин сообщает о любопытной находке, которую стоит увидеть своими глазами. Давайте пойдем за ним, но идите так, словно просто гуляете, на случай, если тот старый монах приставлен за нами следить.
Одинокий монах продолжал подметать двор, и, подойдя поближе, Аксель заметил, что тот беззвучно разговаривает сам с собой, погрузившись в собственные мысли. Когда Эдвин повел спутников через двор к проему между двумя постройками, монах едва взглянул в их сторону. Они вышли за пределы монастыря там, где кочковатый склон покрывала редкая трава и тропу, ведущую от обители, окаймлял ряд чахлых деревьев, из которых ни одно не превышало человеческого роста. Следуя за Эдвином под закатным небом, Вистан тихо сказал:
– Я очень привязался к этому мальчику. Мастер Аксель, наверное, нам придется пересмотреть наши намерения оставить его в деревне вашего сына. Меня бы очень устроило, если бы он еще на какое-то время остался со мной.
– Мне тревожно это слышать, сэр.
– Почему же? Едва ли он мечтает провести жизнь, задавая корм свиньям и копаясь в холодной земле.
– Но что его ждет, если он останется с вами?
– Когда я выполню свое поручение, повезу его с собой на болота.
– И что он станет там делать? Дни напролет сражаться с норманнами?
– Вы хмуритесь, но у мальчика редкий характер. Из него выйдет прекрасный воин. Но тише, давайте посмотрим, что он нам приготовил.
Спутники подошли туда, где у дороги стояли три деревянные хижины, настолько ветхие, что, казалось, не падают они только потому, что подпирают друг друга. Влажная земля была изрыта колесами, и Эдвин специально остановился, чтобы указать на эти колеи. Потом мальчик повел спутников в дальнюю из трех хижин.
Двери в ней не было, а крышей по большей части служило открытое небо. Войдя внутрь, они потревожили нескольких птиц, с яростным гвалтом улетевших прочь, и в необитаемом сумраке Аксель увидел грубо сработанную – возможно, самими монахами – телегу, два колеса которой утопали в грязи. Внимание его привлекала установленная на ней большая клетка, и, подойдя ближе, Аксель заметил, что, хотя сама клетка была железной, посередине в ней был воткнут деревянный столб, прочно крепивший ее к дну телеги. Этот столб был увешан цепями и наручниками, а на высоте головы было закреплено нечто, похожее на почерневшую железную маску, хотя отверстий для глаз в ней не было, а было только одно, совсем маленькое – для рта. Сама телега и земля вокруг нее были покрыты перьями и птичьим пометом. Эдвин потянул дверь клетки и принялся водить ее туда-сюда на скрипящих петлях. Он снова возбужденно затараторил, на что Вистан, пристально осматривавший сарай, иногда кивал.
– Любопытно, – произнес Аксель, – на что монахам могло понадобиться подобное приспособление. Без сомнения, оно служит для какого-нибудь богоугодного обряда.
Воин начал обходить телегу, стараясь не наступить в стоячие лужицы.
– Я уже видел нечто подобное. Можно предположить, что это устройство предназначено, чтобы предать стоящего внутри человека жестокой пытке. Взгляните, видите – эти прутья расположены так широко, что я могу просунуть между ними руку. И вот, смотрите, железо все в запекшейся крови и налипших перьях. Человек, прикованный к столбу, выставляется на корм горным птицам. Он закован в наручники и не может отбиваться от их алчных клювов. А железная маска, хоть и выглядит страшно, на самом деле – служит целям милосердия, потому что хотя бы не позволяет птицам выклевать ему глаза.
– Однако у него может быть и менее ужасное назначение, – возразил Аксель. Но тут Эдвин снова затараторил, и Вистан повернулся и выглянул из сарая.
– Мальчик говорит, что проследил, куда ведут колеи: они заканчиваются неподалеку на краю утеса, – наконец сказал воин. – Он говорит, что земля там вся изрыта, и это доказывает, что телега часто там останавливается. В общем, все подтверждает мою догадку, более того, очевидно, что телегу совсем недавно выкатывали наружу.
– Не знаю, что все это значит, мастер Вистан, но должен признать, что начинаю разделять вашу тревогу. От этого устройства меня бросает в дрожь, и мне хочется поскорее вернуться к жене.
– Так и сделаем, сэр. Давайте уйдем отсюда.
Но стоило спутникам выйти из хижины, как Эдвин, который снова шел впереди, резко остановился. Вглядевшись в вечерний сумрак перед ним, Аксель рассмотрел фигуру в рясе, стоявшую в бурьяне неподалеку.
– Похоже, это монах, который подметал во дворе, – сказал воин Акселю.
– Он нас видит?
– По-моему, видит и знает, что мы видим его. Но продолжает стоять как вкопанный. Что ж, пойдем к нему сами.
Монах стоял по колено в траве сбоку от тропы, по которой шли спутники. Он ожидал их приближения совершенно неподвижно, не обращая внимания на ветер, трепавший рясу и длинные белые волосы. Он был худым, если не изможденным, с глазами навыкате, которые смотрели на спутников пристально, но без всякого выражения.
– Вы нас видите, сэр, – сказал Вистан, останавливаясь, – и знаете, что мы только что обнаружили. Поэтому, может быть, вы расскажете нам, с какой целью вы, монахи, соорудили такое.
Не произнеся ни слова, монах указал в направлении монастыря.
– Наверное, он дал обет молчания, – предположил Аксель. – Или немой, каким вы, мастер Вистан, недавно притворялись.
Монах вышел из бурьяна на тропу. Его странные глаза пристально оглядели их всех по очереди, потом он снова указал в направлении монастыря и двинулся в путь. Спутники последовали за ним, чуть поодаль, и монах постоянно оглядывался на них через плечо.
Монастырские постройки превратились в черные силуэты на фоне закатного неба. Когда спутники подошли ближе, монах остановился, приложил указательный палец к губам и пошел дальше, ступая еще осторожнее. Он явно старался, чтобы их никто не увидел, избегая выходить на центральный двор. Он повел своих спутников по узким проходам за постройками, где земля была вся в ямах или резко шла под уклон. Когда они, пригнув головы, проходили вдоль какой-то стены, из окон сверху послышался шум того самого монастырского собрания. Чей-то голос пытался перекричать галдеж, потом второй голос – возможно, аббата – призвал всех к порядку. Но времени мешкать не было, и вскоре шедшие сгрудились в арке, через которую просматривался главный двор. Монах настойчиво подавал им знаки, чтобы они двигались как можно быстрее и тише.
Выяснилось, что им не придется пересекать двор, где горели факелы, вместо этого они пройдут по его краю в тени колоннады. Когда монах снова остановился, Аксель шепотом обратился к нему:
– Добрый господин, раз вы намереваетесь куда-то нас отвести, прошу вас позволить мне сначала зайти за женой, потому что мне не по себе оставлять ее одну.
Монах тут же обернулся и вперил в Акселя пристальный взгляд, потом покачал головой и указал в полумрак. Только тогда Аксель заметил Беатрису, стоящую в дверном проеме в галерее клуатра[7]. Он с облегчением помахал рукой, и, когда спутники направились к ней, за ними следом покатилась волна разгневанных голосов монастырского собрания.
– Как твои дела, принцесса? – спросил Аксель, сжимая протянутые к нему руки.
– Я себе мирно отдыхала, и тут передо мной возник этот монах-молчун, чуть было не приняла его за привидение. Он хочет куда-то нас отвести, и нам лучше пойти за ним.
Монах повторил жест, требующий молчания, и, сделав знак следовать за ним, переступил через порог, у которого их дожидалась Беатриса.
Коридоры стали напоминать тоннель, как в их родной норе, мерцавшие в нишах лампады почти не давали света. Аксель, которого Беатриса держала за рукав, шел, выставив свободную руку перед собой. На миг они снова оказались на открытом воздухе, когда переходили через грязный двор между распаханными участками земли, и тут же вошли в низкое каменное строение. Здесь коридор был шире, освещался лампами побольше, и монах наконец расслабился. Переводя дыхание, он вновь оглядел спутников и, дав знак ждать, исчез в арке. Вскоре монах вернулся и повел их вперед. И тут же изнутри прозвучал слабый голос:
– Входите, гости мои. Негоже принимать посетителей в такой бедной келье, но милости прошу.
Дожидаясь, пока к нему придет сон, Аксель снова вспомнил, как они вчетвером, да еще и вместе с молчаливым монахом, втиснулись в крошечную келью. У кровати горела свеча, и он почувствовал, как отшатнулась Беатриса, заметив лежащую фигуру. Потом она перевела дух и прошла в глубину комнаты. Места на всех едва хватало, но они быстро расположились вокруг кровати, воин с мальчиком – в самом дальнем углу. Аксель оказался прижат спиной к холодной каменной стене, а Беатриса встала прямо перед ним и прислонилась к нему – словно для успокоения – у самой постели больного. В келье стоял слабый запах рвоты и мочи. Тем временем молчаливый монах суетился над лежавшим в постели, помогая тому принять сидячее положение.
Хозяин кельи был седовлас и стар. Телосложение у него было крупное, и наверняка еще недавно он был полон сил, но теперь даже сесть в постели явно давалось ему с великой мукой. Когда он поднимался, прикрывавшее его грубое одеяло откинулось, открыв взгляду ночную рубашку, запятнанную кровью. Но отпрянуть Беатрису заставили его шея и лицо, ярко освещенные стоявшей у постели свечой. Бугристая опухоль сбоку под подбородком, цветом переходившая из темно-багрового в желтый, вынуждала его держать голову под небольшим углом. На вершине опухоль треснула, покрывшись гнойно-кровавой коркой. На лице от скулы до губ шел разрез, открывавший часть ротовой полости и десны. Наверняка улыбнуться стоило ему огромных усилий, но, устроившись в новом положении, монах именно это и сделал.
– Милости прошу, милости прошу. Я – тот самый Джонас, ради встречи с которым вы проделали долгий путь. Дорогие гости, не смотрите на меня с такой жалостью. Эти раны уже не свежие и причиняют куда меньше боли, чем прежде.
– Отец Джонас, – обратилась к нему Беатриса, – теперь мы понимаем, почему любезный аббат так не хотел, чтобы вам докучали посторонние люди. Мы бы остались ждать его разрешения, но этот добрый монах привел нас сюда.
– Ниниан – мой самый верный друг, и, несмотря на то что он дал обет молчания, мы с ним отлично друг друга понимаем. Он наблюдал за каждым из вас с самого вашего появления и регулярно мне доносил. Я решил, что нам пора встретиться, пусть и втайне от аббата.
– Но откуда у вас эти раны, отче? – спросила Беатриса. – Ведь вы знамениты добротой и мудростью.
– Давайте оставим эту тему, госпожа, потому что моя немощь не позволит нам долго беседовать. Я знаю, что двое из вас, вы сами и этот храбрый мальчик, нуждаетесь в моем совете. Позвольте мне вначале осмотреть мальчика, который, как я понимаю, ранен. Подойди ближе к свету, дорогое дитя.
В голосе монаха, хотя и слабом, зазвучала прирожденная властность, и Эдвин уже было шагнул вперед. Однако Вистан тут же схватил мальчика за руку. То ли из-за пламени свечи, то ли из-за тени Вистана, дрожащей на стене, но Акселю показалось, что взгляд воина на мгновение впился в израненного монаха с особой выразительностью, даже ненавистью. Воин отодвинул мальчика обратно к стене, а сам шагнул вперед, словно для того, чтобы защитить подопечного.
– В чем дело, пастух? – спросил отец Джонас. – Вы боитесь, что на вашего брата попадет яд из моих ран? Тогда рука моя его не коснется. Пусть он подойдет поближе, и мне хватит зрения, чтобы обследовать его рану.
– Рана у мальчика чистая. Помогите лучше этой доброй женщине.
– Мастер Вистан, – возразила Беатриса, – как вы можете так говорить? Вам ведь отлично известно, что даже если рана кажется чистой, она может тут же воспалиться. Мальчик должен показаться этому ученому монаху.
Словно не слыша слов Беатрисы, Вистан продолжал пристально смотреть на монаха. В свою очередь отец Джонас рассматривал воина, словно тот представлял для него огромный интерес. Через какое-то время старый монах сказал:
– Вы на удивление дерзки для простого пастуха.
– Должно быть, это привычка моего ремесла. Ведь пастуху приходится по многу часов кряду бдительно следить за волками, крадущимися в ночи.
– Без сомнения, так и есть. Еще пастух должен быстро соображать, заслышав шорох в ночи, возвещает тот опасность или приближение друга. Многое зависит от способности принимать такие решения быстро и благоразумно.
– Только глупый пастух, заслышав хруст веток или увидев в темноте черный силуэт, подумает, что это товарищ пришел его подменить. Мы – осторожный народ, и, кроме того, сэр, я только что своими глазами видел у вас в сарае некое устройство.
– Вот как. Я не сомневался, что рано или поздно вы на него наткнетесь. И что же вы думаете о своем открытии?
– Оно пробуждает во мне гнев.
– Пробуждает гнев? – резко повторил отец Джонас с усилием, словно сам внезапно разгневавшись. – И почему же?
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, сэр. Подозреваю, что у здешних монахов в обычае по очереди залезать в клетку и подставлять тела диким птицам, надеясь таким способом искупить преступления, когда-то совершенные в этих краях и до сих пор остающиеся безнаказанными. Именно так были получены ужасные раны, на которые сейчас смотрят мои глаза, и, как я понимаю, их богоугодность облегчает ваши страдания. Однако осмелюсь признаться, что раны эти не вызывают у меня сострадания. Как вы можете выдавать замалчивание подлейших преступлений за раскаяние? Разве вашего христианского бога так легко подкупить добровольно причиненной себе болью и несколькими молитвами? Неужели ему так мало дела до попранной справедливости?
– Наш бог – это бог милосердия, пастух, и вам как язычнику наверняка трудно это постичь. Нет никакого юродства в том, чтобы искать прощения у такого бога, и не важно, насколько велико было преступление. Милосердие нашего бога безгранично.
– Какая польза от бога, чье милосердие безгранично? Вы глумитесь надо мной за то, что я язычник, но боги моих предков устанавливают ясные правила и жестоко наказывают, когда мы нарушаем закон. Ваш милосердный христианский бог позволяет людям насыщать свою алчность, страсть к завоеваниям и кровожадность, зная, что прощение и благословение обойдутся всего в пару молитв и толику раскаяния.
– Ваша правда, пастух, что здесь, в монастыре, есть те, кто до сих пор верит в подобные вещи. Но позвольте предположить, что вы, Ниниан и я давно уже избавились от подобных иллюзий и что мы в этом не одиноки. Мы знаем, что нельзя злоупотреблять милосердием божьим, однако многие из моих братьев, включая аббата, пока не желают это признать. Они до сих пор считают, что достаточно клетки и бесконечных молитв. Но эти черные вороны – знак гнева Господня. Они никогда раньше не прилетали. Даже прошлой зимой, когда самые сильные из нас рыдали от ветра, птицы вели себя как озорные дети, и страдания, причиняемые их клювами, были ничтожны. Чтобы держать их на расстоянии, хватало звона цепей или окрика. Но теперь им на смену прилетает другая порода, крупнее, наглее и с яростью в глазах. Они беспрепятственно рвут нас на части, сколько бы мы ни отбивались и ни кричали. За несколько месяцев мы потеряли трех дорогих друзей, и еще многие страдают от глубоких ран. Нет сомнений, что это знак.
Вистан смягчился, но продолжал загораживать мальчика.
– Вы хотите сказать, что в этом монастыре у меня есть друзья?
– В этой келье – да. За ее пределами мы все еще разобщены и в эту самую минуту страстно спорим о том, как нам быть дальше. Аббат настаивает, чтобы мы оставили все как есть. Но есть и другие, которые считают, что пора остановиться. Что в конце этого пути нам не будет прощения. Что мы должны открыть то, что скрыто, и посмотреть в лицо прошлому. Но боюсь, эти голоса немногочисленны и не одержат победу. Пастух, так вы позволите мне осмотреть рану мальчика?
Еще с минуту Вистан не двигался. Потом отступил, дав Эдвину знак выйти вперед. Молчаливый монах тут же помог отцу Джонасу принять сидячее положение – оба монаха вдруг чрезвычайно оживились – и, схватив с изголовья подсвечник, подтянул Эдвина поближе, нетерпеливо задрав мальчику рубашку, чтобы отец Джонас мог увидеть то, что хотел. Потом – всем показалось, что это длилось очень долго, – оба монаха принялись рассматривать его рану – Ниниан направлял свет то в одну сторону, то в другую, – словно это был омут, в котором скрывался крошечный мир. Наконец монахи торжествующе, как показалось Акселю, переглянулись, но тут отец Джонас в изнеможении упал обратно на подушки с таким выражением лица, как будто он с чем-то смирился или, скорее, что-то его опечалило. Когда Ниниан торопливо отставил свечу, чтобы ему помочь, Эдвин скользнул обратно в тень и встал рядом с Вистаном.
– Отец Джонас, – обратилась к монаху Беатриса, – теперь, когда вы осмотрели рану мальчика, скажите же нам, что она чистая и заживет сама.
Глаза отца Джонаса были закрыты, и он по-прежнему тяжело дышал, но ответил спокойным голосом:
– Полагаю, заживет, если ее как следует обрабатывать. Отец Ниниан приготовит ему мазь в дорогу.
– Отче, – продолжала Беатриса, – я не способна понять всего, о чем вы говорили с мастером Вистаном. Но меня это очень интересует.
– Неужели, госпожа? – Отец Джонас, все еще переводя дыхание, открыл глаза и посмотрел на нее.
– Вчера вечером в деревне внизу я разговаривала с женщиной, сведущей в снадобьях. Она много рассказала мне про мою болезнь, но, когда я спросила ее про хмарь, ту, что заставляет нас забывать только что прожитый час так же быстро, как утро, прожитое много лет назад, она призналась, что понятия не имеет, что это такое и откуда берется. Однако она сказала, что есть тот, кто сведущ достаточно, чтобы это знать, и что это вы, отец Джонас из горного монастыря. Поэтому мы с мужем и отправились сюда, хотя до деревни сына, где нас ждут с нетерпением, этим путем добираться куда труднее. Я надеялась, что вы расскажете нам про хмарь и как нам с Акселем от нее освободиться. Может, я и глупая женщина, но мне показалось, несмотря на все разговоры о пастухах, что вы с мастером Вистаном говорили про ту самую хмарь и что забытое прошлое вас с ним очень заботит. Так позвольте же мне спросить у вас и у мастера Вистана. Знаете ли вы, что наводит на нас эту хмарь?
Отец Джонас и Вистан переглянулись. Потом Вистан тихо сказал:
– Госпожа Беатриса, хмарь, о которой вы говорите, наводит дракониха Квериг, которая бродит по этим вершинам. Однако монахи из этого монастыря охраняют ее, и уже очень давно. Бьюсь об заклад, что, если им откроется, кто я такой, они тотчас же пошлют за солдатами, чтобы меня уничтожить.
– Отец Джонас, это правда? Хмарь наводит дракониха?
Монах, словно вернувшись из забытья, повернулся к Беатрисе.
– Пастух говорит правду, госпожа. Это дыхание Квериг стелется по земле и крадет у нас память.
– Аксель, ты слышал? Хмарь наводит дракониха! Если мастер Вистан или тот старый рыцарь, которого мы встретили по дороге, убьют эту тварь, наши воспоминания вернутся! Аксель, почему ты молчишь?
Аксель и вправду впал в задумчивость, и, хотя он расслышал слова жены и заметил ее волнение, все, чем он смог на это ответить, это просто протянуть ей руку. Прежде чем ему удалось подобрать слова, отец Джонас обратился к Вистану:
– Пастух, если вы знаете, какая вам грозит опасность, зачем вы медлите здесь? Почему не берете мальчика и не уходите?
– Мальчику нужен отдых, да и мне тоже.
– Но вы же не отдыхаете. Вы рубите дрова и шатаетесь вокруг, словно голодный волк.
– Когда мы пришли, ваша поленница была почти разобрана. А ночи в горах холодные.
– Мне вот еще что любопытно, пастух. Почему лорд Бреннус за вами охотится? Уже много дней его солдаты прочесывают эти края, пытаясь вас найти. И в прошлом году, когда здесь проходил еще один человек с востока, который хотел выследить Квериг, Бреннус принял его за вас и отправил людей на поиски. Они приходили сюда и расспрашивали о вас. Пастух, кем вы приходитесь Бреннусу?
– Мы были знакомы в детстве, когда были еще меньше, чем этот мальчик.
– Вы пришли в эти края по делу, пастух. Зачем рисковать им ради сведения старых счетов? Вот что я вам скажу: берите мальчика и отправляйтесь своей дорогой, прежде чем монахи закончат свое собрание.
– Если лорд Бреннус окажет мне любезность и сегодня ночью явится за мной, мне придется остаться и встретить его лицом к лицу.
– Мастер Вистан, – заметила Беатриса, – не знаю, что там между вами и лордом Бреннусом. Но, если вам поручено убить великую дракониху Квериг, умоляю, не позволяйте себя отвлечь. Свести счеты успеете потом.
– Госпожа права, пастух. Я боюсь даже спрашивать, зачем вы нарубили столько дров. Послушайте нас, сэр. С этим мальчиком перед вами открывается великая возможность, которая может больше никогда не представиться. Забирайте его и отправляйтесь в путь.
Вистан задумчиво взглянул на отца Джонаса и вежливо склонил голову:
– Я рад, что встретился с вами, отче. И прошу прощения, если ранее обратился к вам без должного уважения. А теперь позвольте нам с мальчиком вас оставить. Я знаю, что госпожа Беатриса все еще ждет совета, а она – женщина мужественная и добрая. Прошу вас, сохраните силы, чтобы уделить ей внимание. Большое спасибо за совет, и прощайте.
Лежа в темноте и все еще надеясь, что его одолеет сон, Аксель пытался вспомнить, почему все время, проведенное в келье отца Джонаса, он так странно молчал. На то была какая-то причина, и даже когда Беатриса, торжествуя, что выяснила, откуда берется хмарь, с восклицанием повернулась к нему, он смог только протянуть ей руку, по-прежнему не говоря ни слова. Его мучило сильное и необъяснимое волнение, которое почти погрузило его в сон, хотя каждое сказанное слово по-прежнему беспрепятственно достигало его ушей. У него было чувство, словно он стоит в лодке на зимней реке, вглядываясь в густой туман, зная, что тот вот-вот разойдется, открыв яркие краски расстилавшегося перед ним пейзажа. Его охватило нечто, похожее на ужас, смешанный с любопытством, – или чувство еще более сильное и мрачное, – и он твердо сказал себе: «Что бы это ни было, дайте мне это увидеть, дайте мне это увидеть».
Он действительно сказал это вслух? Может быть и так, и в тот же миг Беатриса повернулась к нему и воскликнула: «Аксель, ты слышал? Хмарь наводит дракониха!»
Аксель не очень хорошо помнил, что случилось после того, как Вистан с Эдвином вышли из кельи отца Джонаса. Должно быть, молчаливый монах Ниниан ушел вместе с ними, наверное, за мазью для раны мальчика или просто для того, чтобы отвести их обратно, незаметно для чужих глаз. Так или иначе, они с Беатрисой и отцом Джонасом остались втроем, и последний, несмотря на раны и утомление, тщательно осмотрел его жену. Монах не стал просить ее снять одежду – к облегчению Акселя, – и, хотя воспоминание об этом тоже было туманно, перед ним возникла картина, как Джонас прижимает ухо к боку Беатрисы, сосредоточенно закрыв глаза, как будто изнутри могло пробиться какое-то едва различимое сообщение. Еще Аксель помнил, как монах, моргая, задал Беатрисе череду вопросов. Бывало ли ей плохо после того, как она выпьет воды? Беспокоила ли ее когда-нибудь боль в затылке? Вопросов было много, и Аксель уже не помнил их все, но Беатриса на один за другим отвечала отрицательно, и чем дальше, тем довольнее становился Аксель. Он встревожился лишь один раз, когда Джонас спросил, замечала ли Беатриса кровь у себя в моче, и та ответила, что да. Но монах кивнул, словно это было нормально или соответствовало его ожиданиям, и тут же задал следующий вопрос. Чем же закончился осмотр? Аксель вспомнил, как отец Джонас сказал с улыбкой: «Стало быть, идите к сыну и ничего не бойтесь». И сам Аксель добавил: «Видишь, принцесса, я всегда знал, что это пустяки». Потом монах осторожно опустился обратно на ложе и лег, переводя дыхание. В отсутствие Ниниана Аксель поспешил наполнить чашку монаха из кувшина и, поднеся ее ко рту недужного, увидел, как на его нижней губе выступили крошечные капли крови, растворившиеся в воде. Потом отец Джонас поднял взгляд на Беатрису и сказал:
– Госпожа, вы, кажись, счастливы узнать правду о том, что называете хмарью.
– И вправду счастлива, отче, потому что теперь нам есть куда идти.
– Будьте осторожны, потому что это тайна, которую кое-кто ревностно оберегает, хотя, возможно, будет лучше, если она выйдет на свет.
– Не мое это дело беспокоиться о том, тайна это или нет, отче, но я рада, что мы с Акселем ее узнали и теперь можем поступать соответственно.
– Однако так ли вы уверены, добрая госпожа, что хотите избавиться от хмари? Разве не лучше некоторым вещам оставаться стертыми из памяти?
– Может, для кого-то и так, отче, но не для нас. Мы с Акселем хотим вернуть счастливые мгновения жизни, которую прожили вместе. Сейчас мы их лишены, словно тать в ночи прокрался в наш дом и украл у нас самое драгоценное.
– Однако хмарь скрывает все воспоминания, не только хорошие, но и плохие. Разве не так, госпожа?
– Мы и плохие воспоминания примем, даже если они заставят нас рыдать или дрожать от гнева. Разве же это не общая наша жизнь?
– Значит, госпожа, плохие воспоминания вас не страшат?
– Чего же в них страшного, отче? Любовь друг к другу, которая сейчас наполняет наши с Акселем сердца, говорит нам, что путь, который привел нас сюда, не опасен, и не важно, что сейчас его скрывает хмарь. Это как сказка со счастливым концом, и даже ребенок знает, что не стоит бояться ведущих к нему поворотов судьбы. Мы с Акселем хотим вспомнить прожитую вместе жизнь, какова бы она ни была, потому что дорожим ею.
Под потолком над головой у Акселя, вероятно, пролетела птица. Вздрогнув от этого звука, он понял, что на пару минут действительно уснул. Еще он понял, что стук топора прекратился и наступила тишина. Воин уже вернулся в келью? Аксель ничего не слышал, и ничто за черным силуэтом стола не указывало на то, что на стороне Эдвина в комнате спит кто-то еще. Что же сказал отец Джонас, осмотрев Беатрису и покончив с вопросами? Она ответила, что да, ей приходилось замечать кровь в моче, но он улыбнулся и спросил что-то еще. «Видишь, принцесса, – сказал Аксель, – я всегда знал, что это пустяки». И отец Джонас улыбнулся, несмотря на раны и усталость, и сказал: «Идите к сыну и ничего не бойтесь». Но вопросов монаха Беатриса никогда не страшилась. Он знал, что она страшилась вопросов лодочника, ответить на которые было потруднее, чем на вопросы отца Джонаса, вот почему она так радовалась, что узнала причину хмари. «Аксель, ты слышал? – торжествовала она. – Аксель, ты это слышал?» Ее лицо светилось от счастья.
Акселя трясла чья-то рука, но к тому времени, как он сел на кровати, фигура уже переместилась в другой конец комнаты, согнулась над Эдвином и шептала: «Быстрее, мальчик, быстрее! И ни звука!» Беатриса тоже проснулась, и Аксель, ежась от холода, нетвердо встал на ноги и потянулся вниз, чтобы сжать протянутые к нему руки жены.
Стояла еще глухая ночь, но снаружи доносились голоса, и внизу во дворе, без сомнения, горели факелы, потому что на стене напротив окна рябили полоски света. Разбудивший их монах подтащил к ним мальчика, еще полусонного, и Аксель узнал прихрамывающую походку отца Брайана прежде, чем лицо последнего вынырнуло из темноты.
– Друзья мои, я попытаюсь вас спасти, – сказал отец Брайан по-прежнему шепотом, – но вам следует торопиться и делать, как я скажу. Сюда пришли солдаты, человек двадцать, а то и тридцать, и они хотят вас схватить. Они уже загнали старшего из братьев-саксов в ловушку, но он оказался живучим и отвлекает их внимание на себя, давая вам возможность спастись. Спокойно, мальчик, стой! – Эдвин метнулся было к окну, но отец Брайан дотянулся до него и схватил за руку. – Я хочу отвести вас в безопасное место, но сначала нам нужно незаметно выйти из кельи. Внизу на площади солдаты, но их взгляды прикованы к башне, где держит оборону сакс. С Божьей помощью, они не заметят нас, когда мы будем спускаться по наружной лестнице, а тогда худшее уже будет позади. Но ни звука, чтобы не привлечь их внимания, и будьте осторожны, не оступитесь. Я спущусь первым и подам сигнал, когда выходить. Нет, госпожа, придется оставить котомку здесь. Будет достаточно, если вы сами спасетесь!
Они пригнулись у двери, слушая томительно медленные шаги отца Брайана вниз по лестнице. В конце концов, Аксель осторожно выглянул в дверной проем и увидел факелы, мечущиеся в дальнем конце двора, однако прежде, чем разобрать, что происходит, он заметил отца Брайана, который стоял прямо под ним и неистово махал руками.
Лестница, спускавшаяся по диагонали вдоль стены, была почти вся в тени, кроме одного участка, почти у самой земли, залитого светом полной луны.
– Иди сразу же за мной, принцесса. На двор не смотри, смотри под ноги, чтобы видеть ступеньки, а не то убьешься насмерть, и, кроме врагов, на помощь никто не придет. Передай мальчику то, что я сейчас сказал, и давай спускаться.
Вопреки собственному совету, Аксель во время спуска не смог удержаться и бросил взгляд на двор. В дальнем конце вокруг круглой каменной башни, возвышавшейся над зданием, в котором накануне монахи проводили собрание, толпились солдаты. Они размахивали горящими факелами, и в их рядах явно царило смятение. Когда Аксель был уже на полпути вниз, двое солдат отделились от остальных и побежали через площадь. Он был уверен, что их заметят. Но солдаты исчезли в дверном проеме, и уже скоро Аксель с облегчением провел Беатрису с Эдвином в сумрак крытой галереи, где ждал отец Брайан.
Спутники последовали за монахом по узким коридорам, некоторые, возможно, были те же самые, по каким они проходили до этого с молчаливым отцом Нинианом. Часто они оказывались в полной темноте, ориентируясь на ритмичное шарканье шагов провожатого, подволакивающего ногу. Наконец они зашли в келью с частично обвалившимся потолком. Внутрь проникал лунный свет, открывая взгляду штабеля деревянных коробов и поломанной мебели. Аксель почувствовал запах плесени и стоячей воды.
– Мужайтесь, друзья, – сказал отец Брайан, перестав шептать. Он зашел в угол и теперь отодвигал стоявшие там предметы. – Вы почти в безопасности.
– Отец, – обратился к нему Аксель, – мы благодарны вам за спасение, но, пожалуйста, расскажите нам, что случилось.
Отец Брайан продолжал расчищать угол и ответил, не поднимая глаз:
– Для нас это загадка. Солдаты явились сегодня ночью без приглашения, хлынули в ворота и заполонили наш дом, точно он их собственный. Они потребовали выдать им двух молодых саксов, которые недавно сюда прибыли, и, хоть они и не упомянули ни вас, ни вашу жену, я бы не стал рассчитывать на любезное обхождение с вами. Этого мальчика они точно хотят убить, что прямо сейчас и проделывают с его братом. Вам нужно спасаться, а поразмыслить о том, что у них на уме, можно будет потом.
– Еще сегодня утром мастер Вистан был для нас чужим, – сказала Беатриса, – но нам неловко бежать, когда ему грозит такая ужасная участь.
– Солдаты еще могут нас догнать, госпожа, потому что мы не заперли за собой ни одну дверь. И если тот парень окажется настолько храбр, что купит вам спасение, пусть даже ценой собственной жизни, вы должны с благодарностью его принять. Под этим люком – тоннель, вырытый в стародавние времена. Он ведет в лес, и когда вы из него выйдете, то окажетесь далеко от преследователей. Помогите же мне его поднять, сэр, потому что для меня одного он слишком тяжел.
Даже вдвоем им пришлось потрудиться, чтобы поднять крышку люка, пока она не откинулась под прямым углом, открыв взгляду квадрат цветом чернее ночи.
– Пусть мальчик идет первым, – сказал монах, – потому что уже много лет этим ходом никто не пользовался, и кто знает, не обвалились ли ступени. А он ловок, и если упадет, то не расшибется.
Но Эдвин что-то говорил Беатрисе, и она перевела его слова:
– Мастер Эдвин пойдет на помощь мастеру Вистану.
– Скажи ему, принцесса, что мы еще сможем помочь Вистану, если выберемся через этот тоннель. Говори мальчику что угодно, но убеди его поторопиться.
Пока Беатриса говорила, в мальчике словно произошла какая-то перемена. Он безотрывно смотрел на дыру в полу, и его глаза, отражавшие свет луны, вдруг показались Акселю какими-то странными, словно он постепенно попадал под действие чар. Беатриса все еще говорила, когда Эдвин подошел к люку и, не оглядываясь, шагнул в темноту – и исчез.
Прислушавшись к его затихшим шагам, Аксель взял Беатрису за руку:
– Пойдем, принцесса. Держись поближе ко мне.
Ведущие вниз ступени из плоских, утопленных в землю камней были низкими и достаточно твердыми на ощупь. В свете из люка над головой им был виден небольшой отрезок пути, но как только Аксель обернулся, чтобы заговорить с отцом Брайаном, как люк захлопнулся с оглушительным, как им показалось, грохотом.
Все трое остановились и какое-то время стояли неподвижно. Вопреки ожиданию Акселя, воздух был не таким уж спертым, ему даже показалось, что он чувствует слабое дуновение ветра. Стоявший где-то перед ними Эдвин заговорил, и Беатриса шепотом ему ответила. Потом тихо сказала:
– Мальчик спрашивает, почему отец Брайан закрыл за нами люк. Я ответила, что он, скорее всего, очень торопился спрятать тоннель от солдат, которые могут вот-вот войти в келью. Но все равно, Аксель, мне это тоже показалось немного странным. И разве не он сейчас загораживает дверь мебелью? Если мы обнаружим, что путь перекрыт землей или водой, ведь святой отец сам сказал, что уже много лет здесь никто не ходил, то как же мы вернемся и откроем ее, ведь она такая тяжелая, а теперь на ней еще и навалено всего?
– Странно, согласен. Но нет оснований сомневаться, что в монастырь пришли солдаты, разве мы сами только что не видели их своими глазами? У нас теперь нет выбора, кроме как идти дальше и молиться, чтобы тоннель благополучно вывел нас в лес. Скажи мальчику, пусть идет вперед, но медленно, и держится рукой за эту замшелую стену, потому что, боюсь, дальше будет только темнее.
Однако, продвигаясь вперед, спутники обнаружили, что в тоннель откуда-то попадал слабый свет, и иногда им даже удавалось рассмотреть силуэты друг друга. Их ноги время от времени удивлялись внезапным лужам, и не единожды за эту часть пути Акселю казалось, что он слышит над головой какой-то шум, но, поскольку ни Эдвин, ни Беатриса не подавали виду, что тоже его слышат, он отнес его на счет своего разыгравшегося воображения. Но тут Эдвин вдруг остановился, и Аксель, шедший следом, чуть было не налетел на него. Он почувствовал, как Беатриса сжала ему руку, и они на миг замерли в темноте. Потом Беатриса придвинулась к нему еще ближе и тишайшим шепотом проговорила, дыханием согрев ему шею:
– Аксель, ты это слышишь?
– Что, принцесса?
Рука Эдвина предупреждающе дотронулась до Акселя, и они снова замолчали. Наконец Беатриса сказала ему на ухо:
– Рядом с нами кто-то есть, Аксель.
– Наверное, летучая мышь, принцесса. Или крыса.
– Нет, Аксель. Я его слышу. Это дышит человек.
Аксель снова прислушался. И тут совсем рядом с тем местом, где они стояли, раздался резкий звук, похожий на звонкий удар, – три раза, потом четыре. Посыпались яркие вспышки, за которыми последовало крошечное пламя, которое тут же выросло, осветив силуэт сидящего человека, а потом все снова погрузилось во мрак.
– Не бойтесь, друзья мои, – сказал голос. – Это всего лишь Гавейн, рыцарь Артура. И как только трут загорится, нам станет видно друг друга получше.
Снова послышались удары кремня, наконец свеча вспыхнула и загорелась ровным пламенем.
Сэр Гавейн сидел на черной кочке. Было понятно, что сиденье из нее неудобное, потому что он согнулся под странным углом, словно готовая упасть гигантская кукла. Свеча у него в руке отбрасывала на его лицо и верхнюю часть туловища дрожащие тени, и он тяжело дышал. Как и прежде, на нем были доспехи и туника, меч, вынутый из ножен, был под углом воткнут в землю у основания кочки. Рыцарь окинул их суровым взглядом, переводя свечу с одного лица на другое.
– Значит, вы все здесь, – наконец произнес он. – Теперь я спокоен.
– Вы удивили нас, сэр Гавейн, – сказал Аксель. – Чего ради вы здесь прячетесь?
– Я здесь уже давно, пришел раньше вас, друзья мои. Но с мечом и в доспехах да при моем великом росте, который вынуждает меня спотыкаться и пригибать голову, я не могу идти быстро, и вот вы меня и догнали.
– Это вряд ли можно назвать объяснением, сэр. Зачем вы шли впереди нас?
– Чтобы вас защитить! Горькая правда в том, что монахи вас обманули. Здесь, внизу, обитает чудовище, и они решили избавиться от вас с его помощью. К счастью, не все монахи думают одинаково. Ниниан, молчун, незаметно привел меня сюда, и теперь я должен вывести вас в безопасное место.
– Новости просто ошеломительные, сэр Гавейн. Но сначала скажите, что это за зверь. Что он собой представляет и не угрожает ли он нам прямо сейчас, пока мы здесь стоим?
– Считайте, что угрожает, сэр. Монахи не отправили бы вас сюда, если бы не были уверены, что вы с ним повстречаетесь. Они всегда так делают. Людям Христа негоже использовать ни меч, ни даже яд. Поэтому тех, кому они желают смерти, они отправляют сюда и уже через пару дней забывают, что вообще это сделали. О да, таковы их методы, особенно у аббата. К воскресенью он может даже убедить себя, что спас вас от солдат. А деяния того, кто рыщет по тоннелю, если они вообще придут ему на ум, он предаст порицанию, или наоборот, назовет волей Господней. Что ж, давайте посмотрим, какова будет Господня воля сегодня ночью, когда рядом с вами идет рыцарь Артура!
– Так вы говорите, сэр Гавейн, – спросила Беатриса, – что монахи желают нам смерти?
– Они точно желают смерти этому мальчику, госпожа. Я пытался убедить их, что в этом нет необходимости, даже поклялся увезти его подальше от этих краев, но нет, они меня не послушали! Они не хотят рисковать тем, что мальчишка сбежит, даже если мастер Вистан будет схвачен или убит, ведь кто поручится, что в один прекрасный день за ним не явится кто-нибудь другой. Я уверял, что увезу его подальше, но они боятся того, что может случиться, и желают его смерти. Вас с вашим добрым супругом они могли бы пощадить, но вы неизбежно стали бы свидетелями их деяний. Предвидь я все это, поехал бы в этот монастырь? Кто знает? Тогда мне казалось, что это мой долг, а разве нет? Но я не мог позволить, чтобы осуществились их замыслы насчет мальчишки и невинных супругов-христиан! К счастью, не все монахи думают одинаково, знаете ли, и Ниниан, молчун, незаметно привел меня сюда. Я намеревался пройти вперед вас намного дальше, но в доспехах и при моем непомерном росте – сколько раз за все эти годы я его проклинал! Разве в таком высоком росте есть хоть одно преимущество? На каждую грушу, которую я сорвал, приходилась стрела, угрожавшая мне, ведь она миновала того, кто пониже!
– Сэр Гавейн, – спросил Аксель, – а что это за зверь, который, вы говорите, здесь обитает?
– Я никогда его не видел и знаю только тех, кого монахи отправили сюда на погибель от него.
– А он из тех, кого можно убить обычным мечом в руках простого смертного?
– Что вы имеете в виду, сэр? Я – простой смертный, отрицать не стану, но я – рыцарь, хорошо обученный, которого всю долгую молодость пестовал великий Артур, научивший меня встречать любого противника с радостью, даже когда страх пробирает до костей, ведь если мы смертны, то, по крайней мере, должны проявить себя в глазах Господа, пока ходим по этой земле! Как и все, кто стоял бок о бок с Артуром, я сражался с вельзевулами и чудовищами, а также с черными замыслами людскими и всегда следовал примеру своего короля, даже в разгар жестокой схватки. На что вы намекаете? Как вы смеете? Вы там были?Я там был, сэр, и видел все этими самими глазами, которые смотрят на вас сейчас! Но что с того, что с того, друзья мои, это разговор для других времен. Простите меня, у нас есть другие заботы, конечно же, есть. О чем вы спросили, сэр? Ах, да, зверь, да, я понимаю, что он чудовищно свиреп, но это не демон и не дух, и, чтобы его убить, вполне хватит меча.
– Но, сэр Гавейн, – спросила Беатриса, – вы в самом деле предлагаете нам идти вперед по тоннелю, зная то, что мы знаем?
– Какой у нас выбор, госпожа? Если не ошибаюсь, путь обратно в монастырь нам заказан, но та же самая дверь может в любой миг открыться, и в тоннель хлынут солдаты. Нам не остается ничего другого, кроме как идти вперед, и, если зверь не преградит нам путь, скоро мы окажемся в лесу, вдалеке от преследователей, потому что Ниниан заверил меня, что тоннель надежен и в хорошем состоянии. Поэтому давайте тронемся в путь, пока не догорела свеча, другой у меня нет.
– Аксель, мы можем ему доверять? – спросила Беатриса, не заботясь о том, чтобы сэр Гавейн не расслышал ее слова. – У меня голова идет кругом, и не хочется верить, что добрый отец Брайан нас предал. Однако какая-то доля правды в словах рыцаря есть.
– Давай последуем за ним, принцесса. Сэр Гавейн, мы благодарны вам за заботу. Пожалуйста, отведите нас в безопасное место, и будем надеяться, что зверь задремал или убежал рыскать в ночи.
– Боюсь, настолько нам не повезет. Вперед, друзья мои, и да пребудет с нами мужество. – Старый рыцарь медленно поднялся на ноги и вытянул вперед руку, в которой горела свеча. – Мастер Аксель, пожалуйста, возьмите свечу, потому что мне нужны обе руки, чтобы держать меч наготове.
Спутники пошли по тоннелю: сэр Гавейн впереди, потом Аксель со свечой, Беатриса, державшая его за руку, и Эдвин, замыкавший шествие. Они не могли идти иначе как гуськом, потому что проход оставался узким, а потолок, с которого свешивались мох и жесткие корни, становился все ниже, пока даже Беатрисе не пришлось пригнуть голову. Аксель изо всех сил старался держать свечу повыше, но сквозняк в тоннеле усилился, и ему часто приходилось опускать ее и прикрывать пламя рукой. Однако сэр Гавейн не жаловался, и его маячившая перед ними фигура с мечом на плече ни разу не замешкалась, выбирая дорогу. И тут Беатриса вскрикнула и потянула Акселя за руку.
– В чем дело, принцесса?
– Ох, Аксель, стой! Я на что-то наступила, но ты слишком быстро отвел свечу.
– Что из того, принцесса? Нам нужно спешить.
– Аксель, мне показалось, что это ребенок! Моя нога до него дотронулась, и я успела его увидеть, прежде чем ты отвел свет. Ой, по-моему, это маленький ребенок, и он уже давно умер!
– Ну, принцесса, не расстраивай себя. Где, говоришь, ты его видела?
– Друзья мои, поторопитесь, – позвал сэр Гавейн из темноты. – В этом месте много такого, чего лучше не видеть.
Беатриса пропустила слова рыцаря мимо ушей.
– Вон там, Аксель. Поднеси огонь сюда. Ниже, Аксель, посвети сюда, хотя мне и страшно снова увидеть его несчастное личико!
Вопреки собственному совету, сэр Гавейн вернулся обратно, Эдвин тоже стоял рядом с Беатрисой. Аксель нагнулся и поводил свечой туда-сюда, обнаружив влажную землю, корни травы и камни. Потом пламя осветило крупную летучую мышь, которая лежала на спине – словно мирно спала – с расправленными крыльями. Ее шерсть была на вид мокрой и липкой. У мыши была лысая свинячья мордочка, а в складках распростертых крыльев лужицами скопилась вода. Тварь сошла бы за спящую, если бы в ее туловище не было чего-то странного. Аксель поднес пламя еще ближе, и они все увидели круглую дыру, начинавшуюся прямо под грудью и доходившую до живота, с обеих сторон захватывая ребра. Рана была на удивление ровной, словно кто-то откусил кусок от сочного яблока.
– Кто мог это сделать? – спросил Аксель.
Наверное, он слишком резко дернул свечой, потому что в тот же миг пламя вздрогнуло и погасло.
– Не беспокойтесь, друзья мои, – сказал сэр Гавейн. – Я отыщу трут.
– Разве я не говорила, Аксель? – Беатриса чуть не плакала. – Я поняла, что это младенец, стоило моей ноге к нему прикоснуться.
– О чем ты говоришь, принцесса? Никакой это не младенец. О чем ты говоришь?
– Что же такого случилось с бедным ребенком? И его родителями?
– Принцесса, это всего лишь летучая мышь, такие часто водятся в темноте.
– Ох, Аксель, это был младенец, я видела!
– Мне жаль, что свеча погасла, принцесса, или я бы снова ее тебе показал. Это летучая мышь, только и всего, но мне хотелось бы еще разок взглянуть, на чем она лежит. Сэр Гавейн, вы заметили, какое у этой твари ложе?
– Не понимаю, о чем вы, сэр.
– Мне показалось, что она лежит на ложе из костей, потому что я заметил пару черепов, явно человеческих.
– На что вы намекаете, сэр? – Голос сэра Гавейна стал беспечно громким. – Какие черепа? Я не вижу никаких черепов! Только летучую мышь, которая неудачно упала.
Беатриса начала тихонько всхлипывать, и Аксель выпрямился, чтобы ее обнять.
– Это был не ребенок, принцесса. Не надо расстраиваться.
– Такая одинокая смерть. Где же были его родители, Аксель?
– На что вы намекаете? Черепа? Не видел я никаких черепов! Да если здесь и валяется пара старых костей, что из того? Чему тут удивляться? Разве мы с вами не под землей? Но никакого ложа из костей, не понимаю, на что вы намекаете, мастер Аксель. Вы там были, сэр? Вы стояли рядом с великим Артуром? Я – да, чем горжусь, и милосердие моего командира равнялось лишь его доблести. Да, верно, это я пришел к аббату предупредить, кто такой мастер Вистан и каковы его намерения, но был ли у меня выбор? Разве мог я догадаться, как почернели души святых отцов? Ваши намеки безосновательны! Это оскорбление всем, кто хоть раз стоял рядом с великим Артуром! Нет здесь никаких лож из костей! И разве я здесь не для того, чтобы вас спасти?
– Сэр Гавейн, ваш голос слишком гремит, а кто знает, где сейчас солдаты.
– Что я мог поделать, зная то, что я знал? Да, я прискакал сюда поговорить с аббатом, но откуда мне было знать, насколько черна его душа? Бедняга Джонас, благородный человек, лежит с поклеванной печенью, и дни его сочтены, а аббат живет себе, и птицы едва его трогают…
Сэр Гавейн внезапно умолк, прерванный странными звуками, послышавшимися из глубины тоннеля. Было трудно определить, далеко или близко находится тот, кто их издает, но эти звуки могло издавать только животное, они напоминали волчий вой, но было в них что-то и от медвежьего рева. Крик раздавался недолго, но Аксель успел прижать к себе Беатрису, а сэр Гавейн – выхватить меч из земли. Какое-то время они стояли молча, прислушиваясь, не прозвучит ли он снова. Но ничего не последовало, и сэр Гавейн вдруг расхохотался, тихо и сдавленно. Под его нескончаемый смех Беатриса сказала на ухо Акселю:
– Давай уйдем отсюда, муж мой. Я больше не хочу думать об этой одинокой могиле.
Сэр Гавейн перестал смеяться.
– Вот, вероятно, мы наконец и услышали зверя, но у нас нет иного выбора, кроме как идти дальше. Поэтому, друзья мои, давайте закончим нашу ссору. Скоро мы снова зажжем свечу, но давайте пройдем еще немного без нее, а то вдруг она привлечет к нам зверя. Смотрите, здесь и так чуть-чуть светло, достаточно, чтобы идти. Идемте, друзья мои, со ссорой покончено. Мой меч наготове, поэтому в путь.
Тоннель стал извилистее, и они продвигались вперед с еще большей осторожностью, страшась того, что может открыться их глазам за новым поворотом. Но им никто не встретился, и крик больше не повторялся. Потом тоннель надолго пошел под уклон и наконец вывел их в большой подземный зал.