Элъдарилав родился в с. Ругуджа (ныне Гунибский район) в семье бедняка.
Элъдарилав – певец любви и женской красоты. В его стихах звучат мотивы социального неравенства.
Аллах милосердный, всевышний владыка,
Что нынче за чудо привиделось мне.
Не каждому диво такое, поди-ка,
Дается, о боже, увидеть во сне.
Привычно сложив перед грудью ладони,
В молитве тебя я восславил, Аллах,
И вскоре заснул на просторном балконе,
И сон перенес меня прямо в Хунзах.
В чью саклю попал? О, луны озаренье!
Согласно закону, в положенный час,
Хунзахской водой совершив омовенье,
Я, стоя на бурке, читаю намаз.
Вдруг в комнату входит почтеннейший старец
Его борода, словно иней, бела.
А следом – таких я не видел красавиц —
Нарядная девушка в саклю вошла.
«Откуда ты родом?» – спросил старика я.
– «Весь век я в хунзахской живу стороне».
– «А девушка эта кто ж будет такая?»
– «Приходится девушка дочерью мне».
И вышел старик, сединой убеленный,
Оставив нас с девушкой наедине.
И девушку обнял я, страстно влюбленный,
Она отвечала взаимностью мне.
Я чуда такого не видывал, право,
Всех девушек краше она и милей,
Идет, как плывет, – настоящая пава,
А ликом – серебряных денег белей.
Поет ненаглядная, словно касатка,
А пляска ее – что хмельное питье.
И сердце мое замирает так сладко
От смеха, и танцев, и песен ее.
Душою и телом я весь в ее власти,
Пленительны чары ее волшебства.
Мы с нею, пылая, сгораем от страсти,
И кажутся музыкой наши слова…
Проснувшись, глаза протираю невольно,
С тревогой ищу продолжение сна.
Аллах милосердный, мне грустно и больно,
Не вижу я девушки. Где же она?
Горька для обманутых горечь обмана.
Я самый несчастный теперь человек.
Ужели все было проделкой шайтана?
Ах, если бы мог я проспать целый век!
Прости меня, господи, разве я волен
Забыть мной целованную во сне?
Как будто я ранен, как будто я болен,
Кто сварит лекарство целебное мне?
Прошу тебя, память, ты сердце не мучай,
От горя и так я почти не живу.
Какой удивительный, сказочный случай:
Влюбился во сне, не забыл наяву.
Зовут на обед, подают ли мне ужин,
Съезжаются ль гости из разных сторон —
Я к пище теперь, как больной, равнодушен,
И долго ко мне не является сон.
Но вот, запоздав, подойдет сновиденье,
И девичьи руки меня обовьют,
Земные достанутся мне наслажденья,
И станут часы быстротечней минут.
А днем я печален, как смертник на плахе,
И девушки не посещают мой дом…
О, если вам быть доведется в Хунзахе,
Запискою ей сообщите о том.
Своим соперникам на зависть,
Обрел известность я кругом —
Не потому, что я красавец
Или слыву весельчаком.
А потому, что пел сердечно
Я о любви в своих стихах.
И больше всех меня, конечно,
Ценили девушки в горах.
Я был в аулах наивысших
И в Темир-Хан-Шуре бывал,
Красавиц сказочных на крышах
В нарядах ярких я видал.
Ох, остроклювые чувяки
И дорогие хабало,
Владелиц ваших помнит всякий,
Как вспомнишь – на душе тепло.
Но в Чохе больше, чем где-нибудь,
Красивых видел я невест,
Влюбился там я в дочь наиба
Еще в минувший свой приезд.
И вот, должно же так случиться,
Письмо Мирзоев мне вручил.
Повелевает в Чох явиться
Наиб Инкава Исмаил.
А с ним я был не просто дружен,
Но дружен близко, видит бог,
И, как наиба, я к тому же
Его ослушаться не мог.
К Али Амирову я сразу
Пошел, чтоб дал он мне совет,
Мол, должен этому приказу
Я подчиняться или нет?
Почтеннейший из ругуджинцев,
Он был в делах знаток большой,
На чей совет я положиться
Мог со спокойною душой.
Меня он мирно от поездки
Хотел отговорить сперва,
Потом вспылил, и стали резки
На этот счет его слова.
Прислушаться бы мне, но где там!
Все доводы отбросив прочь,
Я пренебрег его советом:
Наиба виделась мне дочь.
Я не испытывал тревоги,
Вооружился и верхом
Пустился в путь, но по дороге
К Хуршилову заехал в дом.
Три дня гуляли мы сначала,
Затем письмо мне дал кунак,
И на углах письма стояла
Печать наиба – важный знак.
Приехал в Чох – и прямо к другу,
Но только сел я на топчан,
Как слышу вдруг: на всю округу
Вблизи ударил барабан.
Зурна откликнулась, и в паре
Пошли вовсю они играть.
Явился тут знакомый парень
И стал на свадьбу приглашать.
«Я не пойду, не жди, мой милый», —
Сказал я, выйдя на балкон,
Но затащить почти что силой
Сумел меня на свадьбу он.
А там уже царит веселье,
На каждом праздничный наряд.
Мужчины пьют хмельное зелье,
И сласти девушки едят.
Гуляют шумно офицеры,
Пируют чохцы-молодцы,
И гордость их не знает меры.
Иль впрямь бессмертны гордецы.
Я встречен ими честь по чести
И обижаться не могу.
Сижу не на последнем месте
Я в их пирующем кругу.
И ту, в ком я души не чаю,
Немало удивившись, вдруг
На плоской крыше замечаю
В кругу судачащих подруг.
Она казалась куропаткой
Среди ворон. И вижу я,
Что знаки подает украдкой
Мне ненаглядная моя.
Но горцы устремили лица
Вдруг на меня. И отчего
Вино так часто стало литься
На дно стакана моего?
Раздались крики: «Спой что-либо…»
Мне песня принесла успех.
Что я воспел в ней дочь наиба,
Все догадались, как на грех!
Одни ушли, покинув праздник,
Другие пить могли три дня.
И офицеры с неприязнью
Теперь смотрели на меня.
Известно: гордецам из Чоха
Я ненавистен был всегда,
А тут и вовсе дело плохо —
Со всех сторон глядит вражда.
На сердце у меня тревожно —
Вокруг соперники одни.
И пить, и есть я осторожно
Стараюсь то же, что они.
Был самовар – урод проклятый —
На край стола поставлен тут.
Гляжу, тревогою объятый,
Мне чашку чая подают.
«Чтоб зазвенел твой голос чудно,
Мол, чашку чая выпей, друг».
Я выпил. Петь мне стало трудно,
И бубен вылетел из рук.
Но подхватил его я снова,
Запел, не свесив головы.
Мол, нарвались не на такого,
Пал духом, думали? Увы!
И, выразив им уваженье,
Папаху сняв, я вышел прочь.
Мне вскоре на краю селенья
Наиба повстречалась дочь.
Она стоит и плачет горько.
И я, не чая в ней души,
Спросил: «О ясная, как зорька.
Кто умер у тебя, скажи?
Зачем, когда пируют люди,
Покинула, в слезах, гнездо?»
– «Печальней дня уже не будет,
Мне отвечала Меседо. —
В питье твоем была отрава,
Не понял знаков ты моих.
Без жениха осталась пава,
Покинул милую жених.
Испил ты черный яд коварства.
Аллаха я молю сейчас,
Чтоб он послал тебе лекарство,
От неминучей смерти спас.
Всем сердцем я к тебе стремилась,
Теперь печали предаюсь».
– «О, если бог пошлет мне милость,
Я счастья нашего добьюсь.
А коль не избегу могилы,
Свиданье ждет на небе нас.
Прости, мой дух теряет силы,
Язык немеет первый раз». —
Так отвечал я ненаглядной,
Той, без которой свет не мил,
И, в путь отправившись обратный,
Я в Чохе сердце позабыл.
Я, умирая, молодежи
В свой смертный завещаю час:
Носите траур вы, но все же
Пусть радость не покинет нас.
Душою сокрушаться долго
По всем умершим вам нельзя,
Иначе жизнь пройдет без толка,
Пройдет без радости, друзья.
Нагрянет старость к вам, и будет
Не до веселия тогда.
Цените, молодые люди,
Веселье в юные года.
Все в мире смертны, и, поверьте,
Я мысль о чохцах прочь гоню,
Но знаю, не уйти от смерти
Поставившим мне западню.