Автор книг стихов «Книга жалоб и предложений», «Линзы Шостаковича», а также в качестве поэта и прозаика не раз печатался в толстых журналах. Миссия его творчества – удивлять!
-«Мероприятие необычное. Опыт интересный. Спасибо организаторам за интерес к современной поэзии. Единственно, я уже об этом сказал, я бы не стал сравнивать профессиональных поэтов и актеров, читающих свои стихи» (Сергей Золотарев).
* * *
Наш дом находился вдали от главных
дорог и вблизи одной,
где ход совершался посредством плавных
движений коры земной.
А море лежало в пяти минутах,
и к дому вели следы
путем наложения новых гнутых
подков приливной воды.
Дождь мог показаться москитной сеткой,
зной крышею был и с тем
Анютины книги, мои ракетки
служили основой стен.
Я в кресле-качалке в ветвях ротанга
сидел на веранде, стол
усыпавшей сливой, зашедшей с фланга
и взявшей июль в котел.
Земля под ногами была ничейной,
недвижимость обросла
полезными связями – с назначеньем
подвоя на роль посла.
И после обеда, читая каждый
свое, выпивая тень
цветочных горшков корневою жаждой,
мы долго листали день.
За эти часы проведя бок о бок
друг с другом немало лет,
мы поняли только, насколько робок
в постели шотландский плед.
Прошедший всю школу от садовода
любителя до спеца,
я мог размотать дождевую воду
в начало ее – с конца.
И что заставляло так прыгать капли
лягушками на капот,
поздней открывалось нам в клюве цапли,
«Массандры» набравшей в рот.
Но сколько бы ни хлебнули горя,
никто его не отер.
Она приносила мне рыбу с моря,
а я разводил костер.
Ловил ее руку и, сжав запястье,
в ладонь насыпал ручей
подсолнуха, чтобы жила во власти
деталей и мелочей.
И знаешь, когда б она ни прижалась
ко мне без меня при всех,
надеюсь, что это не будет жалость —
единственный смертный грех.
ЗЕМЛЯ САННИКОВА
Выпустили нас из «обезьянника»
среди ночи. И куда теперь идти?
Тут запел один про землю Санникова,
что пылает у него в груди.
Говорит, что птицы крови устремляются
прямо в Ледовитый океан
жажды, и ничем иным являются,
как опорным пунктом первых христиан.
Говорит, тот остров как Цветаева,
что завесилась в елабужской дали
облаком сиротства, – широта его
под собой не чувствует земли.
Будь мне Далем, говорит товарищ, будь мне
Вициным,
только – кровь из носу – раздобудь
карту удивительной провинции,
где провидцы прозревают путь.
Ладно, говорю, не бзди, отчаянный,
чай, не колумнисты у руля —
остров твой как гриб качает чайный,
но и он по урождению – земля.
Остров твой имеет ту особенность,
что уж никакой Собянин не снесет
собственность, записанную в совестных
книгах – словно киноэпизод.
Образ твой – как гроб стоит хрустальный
в сказочной палатке. В гробе том
на цепях зависимости Даля
спит Олег с полузакрытым ртом.
Вечно спит в холодном изоляторе
содержанья временного – в нем,
словно кислотой в аккумуляторе,
жизни заряжается объем.
Хочешь, повиси пока над бездною.
Я схожу за водкой и вернусь.
Только придержи мне дверь подъездную,
ибо я – на тросике спускающийся груз.
Или вот тебе билеты казначейские.
Выпей. Кстати, помнишь Чумака?
Умер. Разрядился, в том значении,
что нашел покой, наверняка.
* * *
Мать отстроила дитя
без единого гвоздя.
Смерть добавила четыре.
Жизнь повисла, как культя.
Дождь прошел и стало шире,
чем бывало до дождя.
Снег прошил все петли в мире,
как решили загодя.
Свет ушел и, уходя,
свет не выключил в квартире
свет не выключил в квартире
и не гаснет свет, хотя
раз в году дрожит, сходя.