Тринадцать лет назад
– И где теперь ночевать будешь, Маратик? – с нарочитой жалостью и заботой пропела Светка, но при этом насмешливо лыбилась. Хотя, может, ей просто было щекотно. – На вокзале? Или прямо здесь, в кустиках?
– А ты, что, к себе не пустишь? – самонадеянно поинтересовался Марат.
Шабунина с поддельным негодованием ударила его по руке, ладонь которой вот уже минут пять нахально шарилась у неё под футболкой. Вспомнила вдруг про девичью стыдливость, решила запоздало изобразить неприступную недотрогу?
– Да я бы пустила – не проблема. Но сам знаешь, придётся разрешение просить у мамочки с папочкой. А папочка, он ведь тебя, скорее не впустит, а спустит. С лестницы. Хотя можешь, конечно, и под ней прилечь. Зимой там у нас какой-то бомж ночевал. Пока не выгнали.
Дура. И тяжёлая. Ноги уже начали затекать под её весом. Разожралась что ли в последние месяцы? Заедала стресс от сдачи выпускных экзаменов. Ну не залетела же? Иначе бы не прикалывалась тут.
Захотелось спихнуть Светку с колен и, вообще, послать подальше вместе с её тупым хихиканьем и дебильными шуточками. Но ведь он с самого начала прекрасно понимал, что Шабунина не вариант – просто так у неё спросил. Хотя, возможно, где-то глубоко в душе и надеялся на чудо.
Марат досадливо ругнулся, посмотрел на лежащую на краю большую дорожную сумку. Сейчас он тоже – бомж. Особо не повыделываться.
В крайнем случае есть ещё эта скамейка, спрятавшаяся в дальнем углу глухого двора за трансформаторной будкой в зарослях сирени. Летом со стороны её не заметно, и тепло сейчас. Одну ночку в случае чего можно и перекантоваться. Только вот – дальше что?
– Да и смысл мне тебя пускать? – продолжала трепать Светка. – Ты же всё равно через несколько дней укатишь. Меня же с собой не возьмёшь.
– А ты бы поехала?
– Куда, Маратик? В никуда? Я на дуру похожа?
Ещё как похожа. А вот он не дурак, чтобы её с собой тащить. Точно знал, что откажется, потому и спросил.
И опять она без причины лыбилась. Прижалась мягкой упругой грудью, прильнула щекой к щеке, прошептала в ухо:
– А ты, Маратик, у своей верной собачонки Рогозиной попроси. – И опять отодвинулась посмотрела с игривым вызовом, продолжая ехидно улыбаться. – У них же вроде дача есть. А там какая-никакая да избушка. Жить можно. Или вдруг она тебя и в квартиру пустит. Ещё и кроватку свою уступит.
Марат вскинулся.
– Слушай, а ведь и правда. Дача. Чего ж ты раньше-то не сказала?
Шабунина фыркнула, лыбится перестала, зато округлила глаза, типа поражённо.
– А ты что, на самом деле? К Рогозиной попрёшься?
– А чё такого? – Марат невозмутимо дёрнул плечом. – Тебе же я на фиг не сдался. Сама же только что призналась. А Галка мне не откажет.
Светка уже на полном серьёзе оттолкнула его руку, подскочила с колен.
– Ну ты, Агишев, и придурок!
И как же легко сразу стало.
– Или ты думала, я и правда тут на лавочке стану ночевать? – ухмыльнулся Марат. – Или у тебя в подъезде под лестницей.
– Ну и катись к своей блаженной! – с праведным негодованием выдала Шабунина, глянула сверху-вниз.
Он опять ухмыльнулся, поднялся, подхватил сумку, перебросил через плечо.
– Счастливо, Светик! – развернулся, зашагал и услышал вдогонку:
– Дебил!
Да и хрен с ней, пусть орёт, что хочет.
«И покатился колобок дальше». Чего ж его сегодня все этим словом посылают? Первым – отец.
Тот опять завёл эти разговоры о будущем, но Марат слушать не стал, заверил, что с будущим у него всё нормально – пусть не волнуется. Он уже решил, чем займётся: уедет, на радость родителям, раз он им глаза намозолил.
Куда? Отсюда подальше. Друг позвал. Тот самый, Паша. Он в армии отслужил да там поблизости и остался, и его зовёт. Только не прямо сейчас, придётся подождать немного, потому что Пашка в ближайшую неделю сам в разъездах. Чем он занимается? Бизнесом. Бизнесом занимается. Строительным. Наивных олухов на бабки раскручивает, обещает хоромы, заставляя квартиры продавать, а потом кидает? Да нет, нормальным, законным. А он, идиот, и поверил? Поверил, но не идиот.
Паша же там не в одиночку раскручивается и ему нужны свои надёжные люди, которым он может доверять, которые не подведут. А Марат ему нужен ещё и потому, что хорошо умеет договариваться. С кем угодно. И с женщинами особенно. Те всегда легко велись на его фирменную улыбку, независимо от возраста. А одна как-то раз вообще назвала её божественной. Марат потом долго повторял это про себя и несдержанно ржал. Он даже сейчас ухмыльнулся, вспомнив, хотя и было не особо до смеха.
А отец снова обозвал его идиотом, сказал, что лучше бы он учиться шёл. Может, тогда поумнел бы хоть немного.
Да где учиться? Как родители предлагали, в педагогическом на физвоспитании. Потому что там мозги особо не нужны, главное – быстрее, выше, сильнее. А у Марата разряд по лыжным гонкам. И по стрельбе. Когда-то хотел биатлоном заниматься, а не сложилось. Расхотелось, да и родителям нормальная экипировка не по карману оказалась.
Ну допустим, поступит он, потратит впустую пять лет. Для чего? Чтобы за копейки впахивать в школе учителем физкультуры? Или тренировать деточек в секции при бывшем Дворце пионеров? Ага, сейчас.
– Не хочешь учиться, так иди в армию. Там-то уж из тебя точно человека сделают.
Но уж куда-куда, а в армию Марату хотелось ещё меньше. Не для него это – одна большая казарма, подъёмы по команде ни свет, ни заря, хождение строем, сапоги и портянки, жизнь по приказу.
Тогда отец окрысился ещё сильнее.
– Собираешься на шее у нас сидеть?
– Да я же сказал, скоро уеду, – огрызнулся Марат и услышал в ответ:
– Болтать-то ты всегда горазд. А вот как будет на самом деле? Даже если укатишь, потом звонить начнёшь «Папочка с мамочкой, вышлите денег».
– Да не начну. Не переживай. Ничего мне от тебя не надо.
Он сам, всего добьётся сам. Именно потому, что от него такого не ждут, воспринимают как беспечного раздолбая, общего любимчика, которому всё достаётся за красивые глаза и «божественную» улыбку.
– Так, может, прямо сейчас и отвалишь? – усмехнулся отец. – Раз такой самостоятельный.
– Ну и отвалю. Прямо сейчас. Как скажешь.