Утро было спокойным, даже ленивым. Кашин любил такие незанятые делами дни, как правило, он отводил их на вольные, внешне необязательные размышления. Вот и сегодня он решил с утра пораньше возобновить разговор с Рыжовым.
Конечно, он не хотел его будить, но надеялся, что «очень рано» для этого отставника не существует. Такое часто бывает с военными, прожившими сложную жизнь – они всегда остаются в некоторой степени… мобилизованными. Поэтому, около десяти часов он подъехал к уже знакомому дому и, миновав все ту же тетку у лифта, надавил на пуговицу звонка твердо и долго.
Рыжов открыл ему не сразу, но выглядел все таким же строгим и уверенным. Вот только лицо у него было сероватым, и глаза смотрели не вперед, а вниз, словно Рыжов не собирался никому показывать их выражение.
– Это вы? Прошлый раз вы ушли… несколько поспешно. Но я знал, что вы вернетесь. – Он отступил, позволяя Кашину войти. – Я сейчас чайник поставлю.
Чайник, тем не менее, пришлось ставить Кашину. Впрочем, это было не трудно, кухня сверкала чистотой, в ней не было грязных чашек или невымытых тарелок. Сам Рыжов появился минут через десять, выбритый, в своей кофте с пуговицами, карманами и накладками на локтях.
– Освоились? – он чуть заметно улыбнулся. – Это обнадеживает.
– Почему вы решили, что я вернусь? – спросил Кашин, усаживаясь на облюбованный стул у окна, напротив холодильника.
– Во-первых, мы не договорили. Точнее, вы не узнали мою версию. Во-вторых, у вас должно быть умение возвращаться, без него вы бы не работали в группе. Тем более, не стали бы ее начальником.
Кашину не понравилась эта игра в «угадайку», она откровенно раздражала, но он улыбнулся и кивнул.
– Согласен, умение возвращаться у меня, наверное, вьелось в кости. И поскольку материалов по «Комсомольцу» я не принес, давайте сразу поговорим о «кукловодах». Ведь в этом суть вашей версии?
Они разлили чай, Рыжов к тому же намазал меда на два больших куска хлеба, хотя, как заметил Кашин, без масла. Видимо, для этого человека все еще существовало понятие физической формы. Сам Кашин от хлеба отказался, зато с удовольствием наполнил медом синюю розетку. И перешел к делу, едва Рыжов прожевал первый бутерброд.
– Вы полагаете, перед Первой Мировой войной могли существовать кружки влияния?
– Они существовали. Чтобы мне не пришлось выдумывать доказательства, почитайте как-нибудь мемуары о воздействии, какое оказывал на людей Распутин. А ведь он был, скорее всего, лишь видимой частью некоей, может быть, мощной группы. Понимаете, эффективная система не существует без базы, без подошвы, без некоторой зоны проб и ошибок. А в случае с Распутиным все почему-то решили, что он – уникум, и ничего похожего на его методы где-то поблизости существовать не может.
– Не нужно про Распутина. Тем более, что там не все ясно, слишком много слухов, а не сведений, возможно, фальсифицированных свидетельств, а не доказательств… Давайте вернемся к «Комсомольцу».
– Хорошо, не будем о Распутине. – Рыжов дожевал второй кусок хлеба с медом, с некоторым сожалением посмотрел на Кашина, и вдруг резковато спросил: – Вы хотите знать, что вам следует искать?
– Вот именно. Если можете помочь, я буду благодарен. Если же нет…
– Знаете, чтобы стало ясно, что следует искать, давайте еще раз пройдемся по всем катастрофам.
Кашин вздохнул, но послушно кивнул. Чай, к счастью, оказался еще лучше, чем прошлый раз, вернее, более привычным, ведь он сам его заваривал, а потому можно было немного посидеть, выслушивая Рыжова.
– Итак, в феврале 1898 года в порту Гаваны взорвался американский линкор «Мэн». Взрыв произошел утром, около 10 часов, когда часть команды еще спала, в крюйс-камере под носовой башней. Я не специалист, но моряки свидетельствуют, что повреждения в этой части корпуса всегда рассматривались как самые тяжелые в борьбе за живучесть корабля. Причин несколько, во-первых, боезапас носовых, основных в боевых условиях башен всегда больше, и даже существенно больше, чем в погребах других башен. Во-вторых, повреждение корпуса осложняет пользование ходовыми машинами, просто потому, что движение вперед создает дополнительный приток воды в пробоину за счет динамического давления. В таких случая приходится двигаться задним ходом, со всеми вытекающими из этого сложностями. В-третьих, именно в этой части корабля сложнее всего накладывать пластырь. В-четвертых, на линкорах значительная часть экипажа находится в носовых кубриках, и получается, что взрыв в этой части поражает наибольшее число людей, которым полагалось бы бороться за корабль, вызвает у них шок и чувство беспомощности. И в-пятых, что необходимо отметить, взрыв в этой части наносит максимальный урон системам управления кораблем, и повреждает капитанский мостик с вахтенным офицерским составом.
Рыжов посмотрел на Кашина, выбирая темп и, вероятно, интонацию своих аргументов. Поскольку Кашин слушал, не выказывая возражений, он продолжил:
– Комиссия решила, что линкор погиб от попадания торпеды, либо из-за подведенной под него мины. В итоге, как известно, возникла американо-испанская война, которую американцы легко выиграли. Когда спустя двенадцать лет корабль был поднят и исследован вторично, по материальным признакам стало ясно, взрыв произошлел внутри корабля, и никакой торпеды не было.
Рыжов удовлетворенно кивнул, должно быть, сам себе, и заговорил с чуть измененной интонацией.
– В октябре 1916 года русский линкор «Императрица Мария» погиб на рейде Севастополя от взрыва, если мне не изменяет память, без малого пятидесяти тонн порохового боезапаса, хранимого под носовой башней. Взрыв произошел, приблизительно через четверть часа после побудки, в шесть часов утра с минутами. После первого произошло еще множество более мелких взрывов, но главное – линкор находился поблизости от Сухарной Балки, где находился главный пороховой запас флота и крепости. Если бы сдетонировал этот порох, мы бы получили Хиросиму почти на тридцать лет раньше, и называлась бы она Севастополем. Но произошло чудо, Сухарная не взорвалась. Адмирал Колчак решил, что взрыв был вызван самовозгоранием пороха, хотя академик Крылов доказывал, что те пороха, которые использовались на «Императрице» нигде больше не только не самовозгорались, но даже разлагались медленнее, чем было заявлено в спецификациях при его изготовлении. Здесь следует сказать, что ЭПРОНовцами после поднятия корабля была сделана удивительная находка – неподалеку от порохового погреба второй башни нашли необычный матросский башмак, к которому вместо подметки была гвоздиками прибита… полоска бездымного пороха, который для технологичности пороховых картузов изготавливался в виде похожих на кожу пластин. Рядом с этими, гм… ботинками, были обнаружены другие полоски пороха, свеча и коробка спичек. Объяснить такую беспечность в то время не смогли, ведь на корабле, предназначенном для главкома Черноморского флота, служил опытный и хорошо обученный состав. Полагаю, объяснения не придуманы и сейчас, известно только, что под странным предлого, якобы, облегчения подачи картузов к орудиям с лючных горловин по приказу старшего артиллериста князя Урусова были сняты деревянные крышки, что во много раз повышает взывоопасность.
– В наших материалах этого не было, – сказал Кашин и отхлебнул чаю.
– Вы имеете в виду крышки?
– Башмака с пороховой подошвой.
– Тем не менее, башмак имел место. Хотя, должен признать, – Рыжов блеснул глазами, – упоминается эта деталь не часто. Далее. В конце октября 1955 года на рейде Севастополя, у бочки номер тринадцать взорвался линкор «Новороссийск», полученный от итальянского флота после войны, во время раздела флотов государств Оси между странами-победительницами. Взрыв произошел, приблизительно, в два часа ночи, перед первой башней, а спустя чуть более двух часов корабль перевернулся и утонул. Одно время считалось, что взрыв произошел от поставленной лодкой-малюткой мины, прямо под днищем корабля в той точке, где мог бы сдетонировать пороховой запас. Известно, что в Италии в тот момент имелись подобные лодки, также известно, что князь Боргезе, создатель подводных диверсионных отрядов в фашистской Италии, возможно, лучших к тому времени в мире, поклялся на своей золотой шпаге, что искупит национальный позор – службу такого корабля в составе вражеского флота.
Рыжов попробовал свой чай, вымыл кружку, и стал заваривать следующий чайник, не прерывая рассказа.
– Также разрабатывалась версия старой немецкой мины, поставленной во время оккупации города. Но тут много сомнений. Во-первых, обе севастопольские бухты не просто многократно протраливали, водолазы их буквально облазили, и пропустить мину не могли. Во-вторых, «Новороссийск», как я уже сказал, встал после тренировочного выхода в море предыдущим днем не к своей бочке номер 14, а на якорь, который не сразу захватил грунт, и к бочке номер 13, где разные корабли швартовались уже полторы сотни раз. Это значит, что инициировать мину могла лишь цепь линкора, волочась по дну, на этом сходятся все минеры, как один. Взрыв же произошел совсем не у якоря, а под днищем, как было сказано. Третье, конфигурация взрывной воронки говорит, что взрыв произошел не на грунте, при том, что присутствие плавучей мины на рейде полностью исключается. Четвертое, обе контрольные сейсмограммы, отмеченные в Крыму при взрыве аналогичных немецких мин, разительно отличались от сейсмограммы того взрыва, который утопил «Новороссийск». Есть еще много странностей, например, огонь, пошедший вдоль ватерлинии по правому борту… И второй взрыв, который, тем не менее, почти не вызвал разрушений корпуса, либо оказался полполностью поглощен более мощным, первым вызрывом, что в принципе возможно… Удивляет также характер разрушений корпуса, которому ни один специалист по корабельной архитектуре и прочностным характеристикам судов этого класса так и не нашел разумного объяснения.
– Значит, диверсия? – спросил Кашин.
– Наказали адмиралов, – мерно проговорил Рыжов, – полетели головы… При том, что на кораблях такого класса на любом рейде матросы-автоматчики несут вахту, охраняют по периметру, как противодиверсионные команды… В общем, да, согласились с версией диверсии, хотя признать ее официально не решились.
Новый чай оказался другим, Кашин отведал его с удовольствием, будто бы и не накачался уже кофеином, как если бы ему предстояло работать ночь напролет. Обзор, сделанный Рыжовым с таким знанием дела, захватил его. Хотя главное, связанное с его работой, оставалось еще не выясненным.
– Теперь давайте обсудим вашу версию, и хотя бы косвенные ее признаки.
Рыжов помолчал, поднялся, разминая ноги, одернул свою кофту, снова сел.
– Еще в 25-м, когда мы не знали ничего о башмаке, я обратил внимание на мнение многих флотских офицеров, что взрыв «Иператрицы» – вина рабочих с петроградского путиловского завода, известных своими революционными, как тогда говорили, настроениями. Мы встретились с некоторыми из этих рабочих, и обнаружили, что там у них просто не было подобной организации, а в одиночку провернуть такую диверсию, как взрыв линкора, невозможно. Но это подвело нас к идее проверить слухи, гуляющие по Севастополю. И тогда нам стало известно, что князь Урусов, и один из его подчиненных, старый комендор, кстати, находились в очень сложном, можно сказать, невменяемом психическом состоянии. Они путались с объяснениями, забывали слова и даже собственные команды, очень плохо спали, а любой психолог скажет, что такое состояние сейчас иначе как депрессивным не называется. Причину этого некоторые из подчиненных, которых мы тогда разыскали, определили чрезмерным увлечением Урусова и пресловутого комендора спиритизмом, посещением какого-то кружка, где проводили разные психические, как тогда говорили, опыты. Мы не сумели определить всех членов этого кружка, но выяснили, что к концу лета 16-го года все члены этого вначале довольно шумного сборища отсеялись, остались только указанные лица, которых руководитель выбрал, как наиболе «одаренных».
– Зомбирование? – спросил Кашин.
– Это сейчас так называется, а тогда… не помню точно, но кажется, «инициация», согласно трудам Блаватской. Но по сути это могло быть и зомбирование. Кстати, в описании руководителя кружка Борсина узнала… Вельмара.
– Это тот, который… притырил часть колчаковкого золота?
– Значит, вы знаете эту фамилию? Да, это был он. Наемник, работающий за деньги, граф Калиостро двадцатого века, как его кто-то назвал, враг, связанный с немецкой колонией при дворе, получивший огромное влияние непонятным образом. Его помощницу Борсина тоже узнала, она-то и содержала этот, с позволения сказать, салонный кружок. Ею оказалась княжна Вольская, бывшая смолянка, дочь одной из фрейлин царицы-матери, которую Вельмар в итоге выбрал, как свое доверенное лицо, и пассию заодно, по свидетельству Борсиной. Вольская летом 16-го года куда-то исчезла, хотя для дочери фрейлины, имеющей многие, требующие строго исполнения обязанности при дворе это было неслыханно. Кроме членов этого спиритического кружка Вельмара в Севастополе никто не видел, скорее всего, он мотался между Севастополем и Питером, обеспечивая себе алиби. В целом акция была проделана на довольно высоком по тогдашнему времени уровне.
– Почему же эти данные вы не расследовали более детально? – спросил Кашин.
– Как не расследовали? Пытались расследовать… Но в зомбирование тогда не верили, даже гипноз считался чудом из чудес, а возможность того, что корабль был подорван одним из офицеров, или комендором при содействии этого офицера, мне объяснить не удалось. К тому же и расследование, как я говорил уже, было свернуто приказами сверху.
Они посидели молча. Кашин посмотрел на часы, времени прошло меньше, чем он ожидал. К тому же, кажется, он и сидел тут не зря.
– Теперь о «Мэне». Из тех данных, которые я получил, выяснилось, что в Гаване, незадолго до взрыва линкора, тоже был организован кружок… спиритизма. Его устроил какой-то человек, помощником у которого был… светловолосый человек.
– Опять Вельмар?
– Очень похоже, хотя полной уверенности, за отсутствием детального описания, у нас нет. Якобы этот человек прибыл изучать магические и ритуальные обряды развитой в мистическом плане культуры Карибского моря. Он был богат по местным меркам, отлично говорил на нескольких европейских языках, знал даже какие-то африканские наречья, привлек шаманов, якобы для изучения их практик. Вот наличие этих шаманов, которые сразу после взрыва линкора все куда-то подевались, и позволяет мне предположить, что быстрота и эффективность, с которой был зомбирован, – Рыжов сделал ударение на этом слове, – кто-то из офицеров американского линкора, для сильных, практикующих вудуистов, была вполне возможна.
– Обязательно вудуистов? – спросил Кашин.
– Нет, это сейчас, с подачи Голливуда, вуду считается наиболее сильной шаманской практикой. На самом деле, опять же исходя из необходимости базы, «подошвы» для такого рода явлений, на Карибах существуют, по-видимому, другие колдовские культы, даже более мощные, хотя и менее засвеченные.
– Скажите, – заговорил Кашин после некоторого молчания, – почему вы обращаете внимание на точное время взрывов?
– Очень просто, – чтобы не упустить ни малейшего выражение лица Кашина, Рыжов нацепил очки, блеснув стеклами, – именно утром, по всем психологическим профилям, человек испытывает наибольшее неудовольствие миром. Именно в это время он склонен наиболее критично оценивать себя, кроме того, после сна у него остается эффект подвижности психики, когда любое внешнее воздействие ниболее продуктивно. А значит, если кому-то нужно дистанционно повлиять на сознание человека, это время отнюдь не случайно.
– Так вы думаете, это была не команда на самоуничтожение с кораблем заодно, а дистанционное «наведение» поступков человека?
– Скорее всего, и то, и другое. Зомбирование было необходимо, чтобы подвести избранную жертву, по сути, смертника, к мысли о взрыве корабля. Но контроль за его действиями и создание устойчивого негативного фона, безусловно, выстраивали дистанционно. Вы же должны понимать, что в некоторых случаях оба этих приема могут отлично совпадать. Кстати, внешнее воздействие было необходимо и при воздействии на прочих офицеров корабля. Все отмечают, что матросов «Императрицы» после взрыва спас только прибывший на нее катером адмирал Колчак, авторитет которого после этого необычайно поднялся. И капитан «Мэна» находился в сумеречном состоянии, хотя его действия не получили официально неодобрения. И почти тридцать адмиралов разных степеней, находившихся на «Новороссийске» были попросту испуганы, и не приняли те действия по спасению линкора, которые в штабных и прочих учениях, казалось бы, научились выполнять автоматически.
– Вы думаете, они были психически скованы?.. Так, теперь давайте поговорим о «Новороссийске». Что вы обнаружили в этой папке?
– Из этой папки, – Рыжов постучал пальцем по папке, все еще лежащей в центре кухонного стола, – я подчерпнул только официальные сведения. Но вот что рассказал мне Немировский, который к тому времени уже принял руководство проектом «Темные папки» после моей отставки. В Севастополе в то время появился некий гипнотизер… по типу Вольфа Мессинга, который показывал всякие фокусу, разумеется, призванные доказать отсутствие спиритизма и подтвердить, так сказать, торжество материалистических объяснений мира. – Рыжов, кажется, впервые с начала разговора улыбнулся. – А там где объяснения «отсутствия», там и наличие экспериментов. А где эксперименты, там и группа интересующихся, которые хотя выяснить проблему как можно полнее. Кстати, один из погибших боцманов с «Новороссийска» с семьей был на этих лекциях, и значит, скорее всего, не он один.
– Отличная маскировка, – вздохнул Кашин и налил себе остывшего, сразу ставшего слишком густым, чаю. – Для того периода, для тогдашней нашей идеологической доктрины.
– Да, и чрезвычайно редкая в закрытом городе. А Севастополь к тому времени был весьма закрытым городом, в него даже родственников живущих там гражданских людей не всегда пускали.
– Значит, вы полагаете, что существуют люди, которые, скорее всего за деньги, получаемые от наших потенциальных противников, средствами психологического воздействия вызывают саботаж или прямую диверсию на корабле, провоцируя его гибель?
– Во-первых, не всегда, наши противника, ведь «Мэн» не был нашим кораблем. А во-вторых, они выбирают очень сильные, базовые корабли для осуществления своих… акций. «Комсомолец» был таким кораблем?
Рыжов подумал. Потом решился.
– В высшей степени, Арсений Макарович. Это первый из наших титановых, малошумных, сверхглубоких атомоходов, против которого подлодки береговой обороны, скажем, Штатов, почти бессильны. И он должен был стать головным в ряду целого класса подобных кораблей.
– Видите, игра для наших противников должна была стоить затраченных средств.
Рыжов допил чай, поднялся. Спрятал папку в свою сумку.
– Значит, мне нужно искать кого-то, кто поблизости от базы подлодок баловался парапсихологией?
– Разумеется, предусматривая его воздействие не на атомные ракеты, – Рыжов усмехнулся, – вряд ли норвежцам понравилось бы, если бы наш корабль взорвался, отравив половину их территории. Воздействие, скорее всего, производилось на какие-то жизненно важные технические элементы, которые… – Он задумался на миг, потом уверенно договорил: – Выход из строя которых не был практически предусмотрен нашими инженерами.
Кашин покачал головой.
– Сложно.
– У нас по-другому не бывает, – прогудел Рыжов, шагая вслед за своим гостем в прихожую.
Уже пожимая Кашину руку при прощании, Рыжов вдруг добавил:
– Да, если удасться… Подумайте о том, что авария была устроена в такой точке океана, откуда корабль достать практически невозможно. Думаю, если акция была спланирована, они предусмотрели и необратимость своих действий.
– Спасибо вам, – сказал Кашин. – Попробую обдумать все это… правильно.
– Вы не обдумывайте, а ищите, – пробурчал Рыжов на прощание. – Когда ищешь, всегда что-то находится. А когда просто думаешь, почти никогда не отыскивается необходимой детали.
– Согласен, – улыбнулся Кашин и ушел.
Рыжов ему понравился. Но он вовсе не по этой причине считал, что не потратил время зря. Он получил подсказку некоей версии, которую теперь следовало проверить.