В апрельской книжке журнала «Вестник Европы» за 1878 год вышла статья Александра Станкевича – брата публициста и мыслителя 30-х годов, товарища Белинского, Тургенева и Бакунина Николая Станкевича. Она называлась «Каренина и Левин» и печаталась с продолжением в двух номерах. Начиналась она в стиле критических статей того времени – неторопливо, с заходом в прошлое.
«Всем памятно, – писал Станкевич, – то тяжелое испытание, которому подвергалась публика целых три года, когда последний роман графа Л.Н.Толстого то появлялся, то исчезал, то снова показывался на страницах „Русского вестника“. Встреченный живым интересом и сочувствием читателей, он в этот долгий срок порождал между ними разнообразные и нередко противоречивые впечатления, и интерес не всегда одинаково сопровождал длинное развитие обширного романа. Внимание иногда утомлялось, иногда возбуждалось снова, иногда терялось в недоумениях, иногда было вполне увлечено прекрасными эпизодами романа».
Одной из главных причин такого неровного впечатления от романа Станкевич не без иронии считал чрезмерную «щедрость» автора. «Автор обещал нам в своем произведении „Анна Каренина“ один роман, а дал – два. Параллельно с романом, героиней которого является Анна Каренина, развивается в произведении автора, живет и даже переживает первый – совсем другой роман, героем которого остается Константин Левин».
«Между тем, – писал Станкевич, – главы одного романа пересекаются в произведении автора главами другого, но развитие каждого из них идет своим чередом, без внутренней связи с развитием другого, нарушая единство произведения автора и цельность производимого им впечатления».
Прошло полтора века, но по-прежнему вопрос «зачем Левин?» остается. Зачем автор сделал два романа в одном? Ведь «левинская» часть занимает половину текста произведения, название которого все-таки «Анна Каренина». После того как Анна бросается под поезд, следует еще восьмая часть, где про самоубийство Анны, а также про отъезд Вронского на войну в Сербию с желанием погибнуть говорится всего на нескольких страницах. Затем на протяжении целой заключительной части романа мы погружаемся в переживания Левина-помещика и тонкости его отношений с Кити.
Но не той трепетной Кити, которая в начале романа была одновременно увлечена и Вронским и Левиным и сделала первый в своей жизни неправильный выбор. И не той Кити, которая, то бледнея, то краснея, принимала второе объяснение Левина в любви, отгадывая слова по начальным буквам на ломберном столике. И не той Кити, которая в муках рожала своего первенца. Перед нами, будем откровенны, не слишком интересная Кити. Наверное, такой же была ее сестра Долли, когда вышла за Стиву и непрерывно рожала детей, не задумываясь над тем, зачем она это делает. Но Долли, по крайней мере, ожидала романная драма – известие об измене мужа. Это сделало ее такой же несчастной, как Алексей Александрович Каренин. А вот у замужней Кити и драмы не предвидится. Ведь ее супруг такой правильный, такой добродетельный…
Духовных исканий мужа Кити не понимает. (Как, впрочем, не понимаем и мы, настолько они зыбки и расплывчаты.) В хозяйстве она тоже ничего не смыслит. (Как, впрочем, не смыслим и мы, если не являемся специалистами по сельскому хозяйству второй половины XIX века.)
Так для чего все это? Зачем этот огромный кусок романа в виде восьмой части?
Интересна история ее публикации. Издатель «Русского вестника» Михаил Катков отказался ее печатать. Это вызвало ярость Толстого и разрыв с журналом, где вышли не только «Анна Каренина», но и «Война и мир». Но Катков не напечатал восьмую часть не потому, что сама по себе «левинская» история ему не нравилась. Катков в первую очередь был издателем. Любую книжку «Русского вестника» с продолжением невероятно успешного романа Толстого рвали бы из рук, повышая тираж журнала. Но у Каткова были свои политические игры с правительством и общественным мнением. Да и свои убеждения. Он был не согласен с тем, что в восьмой части Левин вместе со старым князем Щербацким осуждают русское добровольческое движение во время сербско-турецкой войны середины 70-х годов.
Вопрос был политический и тонкий. Хотя правительство официально не поддерживало добровольцев, но и не осуждало и не препятствовало им. В 1877 году, когда в журнале Каткова печатались последние главы седьмой части «Анны Карениной» и обещалось ее продолжение, Россия официально объявила войну Турции.
Толстой, отрицательно относившийся к добровольцам, объявление войны Турции воспринял не то чтобы с энтузиазмом, но с живым интересом. Он писал тетушке-фрейлине А.А.Толстой: «Как мало занимало меня сербское сумасшествие и как я был равнодушен к нему, так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня». Выскажу предположение, что в бывшем боевом офицере проснулись гордость и память о поражении русских в Крымской войне, когда на его глазах турки с франко-британскими союзниками брали пылающий Севастополь. Добровольческое движение его не трогало, но победы России в «настоящей» войне поручик в отставке Толстой, думаю, все-таки хотел.
Окончание седьмой части «Анны Карениной», где героиня в конце последней главы бросается под поезд, появилось в апрельской книжке «Русского вестника». И в апреле же Россия вступила в «настоящую» войну с Турцией. «Эпилог», который затем стал восьмой и заключительной частью романа в отдельном издании, уже лежал на столе у Каткова. И там осуждалось добровольческое движение, которое было прелюдией к «официальной» войне.
Положение Каткова было сложным.
В письмах он уговаривал автора убрать или хотя бы смягчить эти фрагменты. Но Толстой соглашался только на комментарии от редакции. Как сейчас принято указывать: «Мнение автора может не совпадать с мнением редакции». Но Каткову этого было мало. А Толстой закусил удила. Он писал Н.Н.Страхову: «Оказывается, что Катков не разделяет моих взглядов, что и не может быть иначе, так как я осуждаю именно таких людей, как он, и, мямля, учтиво просит смягчить то, выпустить это. Это ужасно мне надоело, и я уже заявил им, что если они не напечатают в таком виде, как я хочу, то вовсе не напечатаю у них, и так и сделаю».
Как было поступить Каткову? В апрельской книжке уже было объявлено об окончании романа в майской, а печатать его по политическим соображениям – никак нельзя! И Катков поступил хитро. В майском номере журнала вместо окончания романа появилось письмо от редакции:
«В предыдущей книжке под романом „Анна Каренина“ выставлено: „Окончание следует“. Но со смертью героини роман, собственно, кончился. По плану автора следовал бы еще небольшой эпилог, листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский, в смущении и горе после смерти Анны, отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа».
Катков поступил нехорошо. Самое неприятное в этом редакционном письме было то, что «со смертью героини роман, собственно, кончился». Это как бы заведомо лишало смысла его продолжение. Кроме того, Катков, выражаясь сегодняшним языком, дал читателям «спойлер» еще не опубликованной восьмой части, что снижало ее ценность для будущей публикации.
Разгневанный Толстой написал два варианта возмущенного письма в газету «Новое время», но по неизвестным причинам его не отослал. В первом варианте он язвительно спрашивал, зачем журнал вообще печатал этот роман, если мог его просто пересказать в таком духе: «Была одна дама, которая бросила мужа. Полюбив гр. Вронского, она стала в Москве сердиться на разные вещи и бросилась под вагон». Каткову же была отправлена телеграмма: «Прошу обратно выслать оригинал эпилога. С „Русским вестником“ вперед дела иметь никогда никакого не буду».
Неприятная история имела свое продолжение. Возмущенное письмо от имени якобы неизвестной читательницы, подписанное инициалами Г.С.***, в «Новое время» отправила жена Толстого Софья Андреевна. И оно было опубликовано.
В свою очередь, рассерженный Катков, понимая, что его репутация издателя пострадала, в июньской книжке «Русского вестника» напечатал свою критическую статью о восьмой части романа, которая уже вышла отдельным изданием. Статья называлась «Что случилось по смерти Анны Карениной».
«Роман остался без конца и при „восьмой и последней“ части. Идея целого не выработалась. Для чего, всякий может спросить, так широко, так ярко, с такими подробностями выведена перед читателями судьба злополучной женщины, именем которой роман назван? Судьба эта остается мастерски рассказанным случаем очень обыкновенного свойства и послужила только нитью, на которую нанизаны прекрасные характеристики и эпизоды. Но если произведение не доработалось, если естественного разрешения не явилось, то лучше, кажется, было прервать роман на смерти героини, чем заключить его толками о добровольцах, которые ничем не повинны в событиях романа. Текла плавно широкая река, но в море не впала, а потерялась в песках. Лучше было заранее сойти на берег, чем выплыть на отмель».
Толстой с волнением ждал статью Каткова, прослышав о ней еще до публикации. Прочитав ее, он писал Н.Н.Страхову: «Прочел я статью „Русского вестника“ и очень подосадовал на эту уверенность наглости и безнаказанности, на сознание своей ни перед чем не имеющей отступить наглости, но теперь успокоился».
Нет, не успокоился…
В январе 1878 года он получил письмо от педагога С.А.Рачинского. Прочитав «Анну Каренину» в полном виде, Рачинский писал: «Последняя часть произвела впечатление охлаждающее, не потому, чтобы она была слабее других (напротив, она исполнена глубины и тонкости), но по коренному недостатку в построении всего романа. В нем нет архитектуры. В нем развиваются рядом, и развиваются великолепно, две темы, ничем не связанные».
Как бы автор письма ни подслащивал пилюлю, суть его недовольства была очевидна. И она полностью совпадала с тем, что писали Станкевич и Катков. В романе нет «архитектуры». Он распадается на два романа, которые между собой ничем не связаны. Для романиста – это провал!
Ответ Толстого Рачинскому тоже был выдержан в вежливых тонах, но раздражение в нем все-таки чувствуется: «Суждение ваше об А<нне> Карениной мне кажется неверно. Я горжусь, напротив, архитектурой – своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался. Связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи. Поверьте, что это не нежелание принять осуждение – особенно от вас, мнение которого всегда слишком снисходительно; но боюсь, что, пробежав роман, вы не заметили его внутреннего содержания. Я бы не спорил с тем, который бы сказал, que mе veut cette sonate[1], но если вы уже хотите говорить о недостатке связи, то я не могу не сказать – верно вы ее не там ищете, или мы иначе понимаем связь; но то, что я разумею под связью, – то самое, что для меня делало это дело значительным, – эта связь там есть – посмотрите – вы найдете».
Рачинский с ним не согласился. В ответном письме он вновь указал на отсутствие в романе «архитектуры»: «Мы спорим о словах, любезный граф Лев Николаевич. Я не думал отрицать внутренней связи между двумя параллельными рассказами, составляющими Ваш роман. Но более, чем связь, это – полное единство, ибо развиваются две стороны одной и той же мысли. Упрек мой относился именно к архитектуре внешней, которою я дорожу, по свойственному мне в делах искусства староверству. Я не считаю единство фабулы простою ficelle[2], но могучим средством для воплощения единства мысли».
Сегодня все эти споры автора со своими критиками могут показаться праздными. Допустим, нет «архитектуры». Ну и что? Все равно «Анна Каренина» признана одним из главных мировых шедевров. Одних только ее экранизаций насчитывается более сорока.
Но проходит 150 лет после окончания публикации романа в «Русском вестнике», и российский режиссер Карен Шахназаров поступает даже более решительно, чем Михаил Катков. Создавая многосерийную киноверсию «Анны Карениной», он полностью отказывается от «левинской» части романа. В интервью газете «Культура» заявляет:
«Прямо скажу, линия Левина меня никогда не интересовала. На мой взгляд, в ней нет драматургии, умозрительные рассуждения о неких идеальных отношениях. Напротив, история Анны, Каренина и Вронского на удивление живая, страстная и правдивая».
Вот так… Левин не нужен. Без него драматургия романа ничего не теряет. Тогда зачем нужен Левин? Ради самого Левина?
В фильме «Кин-дза-дза» Георгия Данелии есть ключевая фраза, которую время от времени повторяют разные персонажи: «Скрипач не нужен». В самом деле, зачем нужен юный скрипач Гедеван Александрович, который случайно оказался вместе с главным героем фильма Владимиром Николаевичем Машковым на чужой планете? Все инопланетяне считают его никому не нужным «пацаком», который только портит все дело.
Но попробуйте от него избавиться – и волшебная атмосфера фильма исчезнет. Он превратится в фантастический экшен о выживании одинокого землянина на чужой планете.
Не так все просто в искусстве… Иногда случайные персонажи не менее важны, чем главные.
Но вопрос-то остается. Зачем нужен Левин, если не считать роман о нем отдельным романом, не связанным с «Анной Карениной». Это предположение было бы искусительным. Треугольник Анна – Каренин – Вронский – отдельно, Левин и Кити – отдельно.
Однако Кити все-таки принимает некоторое участие в завязке интриги «Анны Карениной». Она влюблена во Вронского и отказывает Левину. Потом отправляется на бал и там получает первый женский опыт, не совпадающий с девическими представлениями о жизни. Оказывается, женщины, даже близкие к ее семье, даже в некотором роде старшие подруги, которые только что, глядя тебе в глаза, расхваливали твоего жениха, могут его на твоих же глазах соблазнить. Добавим, что роль Кити на балу очень важна. Она первой замечает «дьявольскую» природу красоты Анны. Но продолжим линию Кити с точки зрения классической романной «архитектуры». После вероломного поступка Анны и Вронского Кити, как сказали бы сегодня, впадает в депрессию и вместе с родителями едет на воды в Германию.
Романы XIX века должны были нести в себе какое-то нравоучение. На водах Кити знакомится с некой Варенькой, образцом протестантской этики, и понимает, что служение другим людям, больным, одиноким и несчастным, гораздо важнее ее эгоистических страданий из-за потери красивого жениха. Потом она несколько корректирует свой взгляд на Вареньку, на религию вообще, возвращается в Россию и…
И снова появляется «правильный» Левин. Его функция в романе очевидна. Его любовь к Кити – не плотская, а духовная. Именно так понимал эти две пары – Анна – Вронский и Кити – Левин – абсолютно далекий от нравоучений Владимир Набоков. В своей лекции об «Анне Карениной» он говорил: «Женитьба Левина основана на метафизическом, а не физическом представлении о любви, на готовности к самопожертвованию, на взаимном уважении. Союз Анны и Вронского основан лишь на физической любви и потому обречен».
Набоков вырос до революции в благополучной аристократической семье. Возможно, здесь сработало именно это обстоятельство. Но примем его версию, которую разделяет большинство читателей романа, даже те, кого «левинская» часть не волнует, как Карена Шахназарова. Анна и Вронский – «плохая» пара, Кити и Левин – «хорошая». Однако под «плохой» парой можно понимать разное. Хосе и Кармен – «плохая» пара. Их отношения заканчиваются тем, что любовник убивает свою любимую. Но эта история, как и история Анны и Вронского, волнует читателей всего мира. Ромео и Джульетта – «хорошая» пара, но итог их любви тоже трагический, потому что плох этот мир. И эта история тоже до сих пор волнует этот «плохой» мир.
Общее в этих парах одно. История должна закончиться трагически. Нет трагедии – нет драматургии. А нет драматургии – нет интереса. Если нет интереса, а есть только нравоучение, то история отношений Кити и Левина в романе «Анна Каренина» должна была быть минимальной. Вернувшись с вод (и лучше без утомительной истории с Варенькой), Кити второй раз получает предложение руки и сердца от Левина. Он простил ее, потому что не эгоист. И он все это время любил ее и думал о ней. А она – думала о нем, потому что поняла, кто есть кто. Ломберный столик оставим, ведь эта сцена так хороша! Оставим и сцену венчания – она так мила! И отправим молодых в Покровское, пожелав им счастья, долгой жизни вдвоем и много детей. И пусть эта пара, как в средневековом театре, светлым полотном останется задником сцены, на фоне которого будет разыгрываться трагедия под названием «Анна Каренина».
Для нравоучительного романа такой контраст был бы законным. Но в этом случае Левин никак не мог бы претендовать на половину текста романа, потому что это мешало бы развитию основной интриги. Но Толстой зачем-то пошел на это, да еще и настаивал, что гордится архитектурой романа.
Итак – зачем Левин?