Гостиная в квартире Марьи Сергеевны Сониной.
Марья Сергеевна, нестарая еще женщина, но полная и не по летам уже обрюзглая, с земляным цветом лица и с немного распухшим от постоянного насморка носом; когда говорит, то тянет слова. Она полулежит на диване, кругом обложенная подушками. Как бы в противоположность ей, невдалеке от дивана, бодро и прямо сидит в кресле Вильгельмина Федоровна, в модной шляпе и дорогой шали.
Вильгельмина Федоровна. Я бы непременно давно у вас была, но полагала, что вы на даче, и только вчера спросила Владимира Иваныча: «Где, говорю, нынче на даче живет Марья Сергеевна?..» – «Какое, говорит, на даче; она в городе и больна!» – «Ах, говорю, как же тебе не грех не сказать мне!» Сегодня уж нарочно отложила все дела в сторону и поехала.
Марья Сергеевна. Я давно больна, третий месяц больна и даже посетовала в душе, что вы не побываете у меня!
Вильгельмина Федоровна. Да вы бы написали мне, я сейчас же бы и приехала к вам.
Марья Сергеевна. А этого я и не сообразила, а потом тоже полагала, что вы также на дачу переехали.
Вильгельмина Федоровна. Нет, мы другой год не живем на даче, – Владимиру Иванычу решительно некогда: он по горло завален делами!.. Наград никаких не дают, а дела прибавляют, так что я прошу его даже бросить лучше эту службу проклятую.
Марья Сергеевна (махнув рукой). Ох, эта уж нынче служба: она всех, кажется, от всего отвлекает!
Вильгельмина Федоровна. Как же не отвлекает!.. Но когда еще она вознаграждается, так это ничего; вот как нашему общему знакомому Алексею Николаичу Андашевскому, тому хорошо служить: в сорок лет каких-нибудь сделан товарищем!
Марья Сергеевна. А вы думаете – легко ему! Он тоже никуда теперь не ездит; у меня каких-нибудь раза два был в продолжение всей моей болезни; пишет, что все делами занят!
Вильгельмина Федоровна (как бы в удивлении). Неужели он у вас всего только два раза был?
Марья Сергеевна. Всего!.. Это меня больше и огорчает; а вижу, что нельзя требовать: занят!
Вильгельмина Федоровна. Что ж такое занят! Это уж, видно, не одни занятия его останавливают, а что-нибудь и другое.
Марья Сергеевна (с некоторым испугом и удивлением). Что же другое может его останавливать?
Вильгельмина Федоровна. Заважничал, может быть!.. Возгордился, что на такой важный пост вышел.
Марья Сергеевна. Но как же ему, душенька, против меня-то гордиться!.. Вы знаете, я думаю, мои отношения с ним!.. Что ж, я, не скрываясь, говорю, что пятнадцать лет жила с ним, как с мужем.
Вильгельмина Федоровна. Как же не знать!.. Все очень хорошо знаем и тем больше тому удивляемся! В газетах даже пишут об этом.
Марья Сергеевна (окончательно испугавшись). В газетах?
Вильгельмина Федоровна. Да!.. Сегодня Владимир Иваныч, как я поехала к вам, подал мне газету и говорит: «Покажи этот номер Марье Сергеевне; вряд ли не про нее тут написано!» Я и захватила ее с собою (подает Марье Сергеевне газету). В этом вон столбце напечатано это!.. (Показывает ей на одно место в газете.)
Марья Сергеевна (начинает неумело и вслух читать). «Мы сегодня луч нашего фонаря наведем во внутренность одного из петербургских домов, в небольшую, но мило убранную квартиру; в ней сидит с кроткими чертами лица женщина; против нее помещается уже знакомый нашему читателю г. Подстегин. Видно, что бедная женщина преисполнена любви и нежности к нему, но г. Подстегин мрачен и озабочен. Вдруг раздается звонок. Г-н Подстегин проворно встает со своего стула и выходит в залу. Там стоят каких-то двое неизвестных господ; они сначала почтительно кланяются г. Подстегину, а потом начинают с ним шептаться. В результате этого совещания было то, что когда г. Подстегин проводил своих гостей и снова возвратился к своей собеседнице, то подал ей на триста тысяч акций Калишинского акционерного общества. «Ангел мой, – говорит он ей, – побереги эти деньги до завтра в своей шифоньерке!» (Останавливаясь читать и качая головой.) Да!.. Это так!.. Да!.. Правда!
Вильгельмина Федоровна (стремительно). Правда это, значит?
Марья Сергеевна. Совершенная правда!.. Два дня потом лежали у меня эти деньги: вечером он, по обыкновению, поздно от меня уехав, побоялся их взять с собою; а на другой день ему что-то нельзя было заехать за ними, он и пишет мне: «Мари, будь весь день дома, не выходи никуда и постереги мои триста тысяч!» Так я и стерегла их: целый день все у шифоньерки сидела!
Вильгельмина Федоровна (с вспыхнувшим от радости лицом). А у вас цела эта записочка?
Марья Сергеевна. Цела!.. О, у меня каждая строчка его сохраняется!.. Интересно, кто это пишет!
Вильгельмина Федоровна. Тут дальше еще интереснее будет!.. Позвольте мне вам прочесть: вам, кажется, трудно читать.
Марья Сергеевна. Да, я не привыкла читать; по-французски мне еще легче, – прочтите, пожалуйста!
Вильгельмина Федоровна (берет газету и начинает бойко и отчетливо читать). «Казалось бы, что одно это событие могло связать навеки г. Подстегина с его подругой, но ничуть не бывало: он кидает ее, как только нужно ему это стало. Напрасно бедная женщина пишет ему, он ей не отвечает! Она посылает к нему свою горничную, – он обещает к ней приехать и не едет!»
Марья Сергеевна (со слезами уже на глазах). И это совершенная правда!.. Но кто же, душа моя, мог все это узнать и описать?
Вильгельмина Федоровна (с улыбкою). Это пишет черт, который, куда наведет луч волшебного фонаря своего, везде все видит.
Марья Сергеевна. Как черт? Господи помилуй!
Вильгельмина Федоровна. Конечно, не черт, а человек, но у которого везде есть лазейки, шпионы свои, чрез которых он все знает.
Марья Сергеевна. Уж, действительно, настоящий черт: все описал.
Вильгельмина Федоровна. Но вы послушайте еще дальше! (Читает.) «Переменим направление нашего луча: перед нами богато убранная гостиная. Г-н Подстегин стоит уже на коленях пред прелестнейшей собой дамой. Она веером тихонько ударяет его по голове и говорит: «Я никогда не выйду за вас замуж, пока вы так дурно будете произносить по-французски!» – «Божество мое! – восклицает Подстегин. – Я учусь у француза произносить слова. Как вы, например, находите, я произношу слово etudiant?..[1]. Хорошо?» – «Недурно», – отвечает дама и дает ему поцеловать кончик своего мизинца.
Марья Сергеевна. И это правда!.. Он очень дурно произносит по-французски.
Вильгельмина Федоровна. Француз, тоже говорят, как назначили его товарищем, каждый день ходит к нему и учит его.
Марья Сергеевна. Но кто же эта дама? Не я же это?
Вильгельмина Федоровна. Конечно, не вы!.. И я не знаю, правда ли это, но весь Петербург, говорят, понял так, что это Ольга Петровна Басаева.
Марья Сергеевна (восклицает). Дочь графа?
Вильгельмина Федоровна. Да!.. Он действительно бывает у ней каждый вечер, по слухам, даже женится на ней; вот и верьте нынче мужчинам!
Марья Сергеевна (с полными уже слез глазами). Славно, отлично со мной поступил!.. Но я не допущу этого; не позволю ему это сделать!
Вильгельмина Федоровна. Но как же вы не допустите? Чем? Каким способом?
Марья Сергеевна. А я приду в ту церковь, где их венчать будут, да и лягу поперек двери.
Вильгельмина Федоровна. Разве возможно это? Вы и не узнаете, где они обвенчаются.
Марья Сергеевна. Но не могу же, душа моя, я все это видеть и переносить равнодушно.
Вильгельмина Федоровна. Записочкой вот этой, где он пишет о трехстах тысячах, которые он в вашем доме получил с калишинских акционеров, вы могли бы попугать его; но вы, конечно, никогда не решитесь на это!
Марья Сергеевна. Отчего же?.. Ничего!.. Если он сам со мной так поступает, то я решусь на все!.. Я добра и кротка только до времени!.. Но чем же я именно напугаю его этим?
Вильгельмина Федоровна. Тем, что вы записку эту можете напечатать.
Марья Сергеевна. Где же это я напечатаю ее?
Вильгельмина Федоровна. В газетах!.. В какой хотите газете можете напечатать.
Марья Сергеевна. Но, душенька, я решительно не сумею это сделать! Если я ему скажу это, он просто рассмеется. «Где, скажет, тебе напечатать!» Он знает, что я ни по каким бумагам ничего не умею сделать… Вы научите уж меня, пожалуйста.
Вильгельмина Федоровна. Да я сама хорошенько не знаю, как это делается; но Владимир Иваныч, если вы позволите, сегодня заедет к вам и поучит вас.
Марья Сергеевна. Ах, пожалуйста!.. Я несказанно буду рада ему; но только я наперед позову к себе Алексея Николаича и выспрошу у него все!.. Может быть, на него тут и клевещут?
Вильгельмина Федоровна. Только вы, бога ради, не проговоритесь как-нибудь ему, что мы с Владимиром Иванычем принимаем в этом участие!.. Вы можете вооружить его против нас навеки; а он все-таки теперь начальник мужа!
Марья Сергеевна. Понимаю я это, милушка, будто этого я не понимаю! Скажу, что в газетах прочла.
Вильгельмина Федоровна. И что газету не я вам привезла, а что вы ее купили.
Марья Сергеевна. Конечно!.. Понимаю!
Вильгельмина Федоровна. А потом, если насчет женитьбы Алексей Николаич станет запираться, то вы потребуйте от него, чтобы он на вас женился; это будет самым верным доказательством, тем больше, что он должен же когда-нибудь это сделать!
Марья Сергеевна (обрадованная этим советом). Как же не должен?.. Непременно должен!
Вильгельмина Федоровна. А теперь пока, adieu!.. Я поеду сказать Владимиру Иванычу, чтобы он приехал к вам.
Марья Сергеевна. Да, да!.. Чтоб приехал!..
(Обе дамы целуются, и Вильгельмина Федоровна уходит.)
Марья Сергеевна (оставшись одна и беря себя за голову). Так расстроилась этим известием, что, пожалуй, не в состоянии буду и сообразить, что написать Алексею Николаичу. (Садится к письменному столу и, начиная писать, произносит то, что пишет.) «Я прочла в газетах, что вы женитесь на другой. Приезжайте сейчас же ко мне оправдаться в том. Если вы не приедете, то я напечатаю в газетах все ваши письма ко мне, в которых вы клялись меня вечно любить и где просили меня хранить ваши триста тысяч, которые вы получили в моем доме, и это показывает, до чего вы прежде были откровенны со мной». (Останавливаясь писать.) Ну, вот и все, слава богу; теперь только фамилию подпишу… (Макает перо в чернильницу и хочет продолжать писать, но делает огромное чернильное пятно на письме и восклицает испуганным голосом.)