Мама берет чашку и не глядя делает глоток. Она смотрит на экран телефона, а я слежу за ее лицом. Она хмурится, недовольно поджимает губы. Быстро проводит пальцем по экрану – еще, еще. Наконец морщинка на переносице разглаживается. Мама усмехается, потом откладывает телефон и прикрывает глаза.
Больше всего я люблю это время – утро. Утром есть только я и она. Я представляю, что это правда, что мы только вдвоем, и так будет всегда.
Вечер – совсем другое, вечером мы никогда не бываем вдвоем. Мама спешит, суетится. Иногда кто-то звонит или приходит тетя Наташа. И еще вечером всегда включают Лунтика. Мне ужасно надоел Лунтик, я знаю все серии наизусть. Но мама говорит, что это самый добрый мультик, для нее очень важно, чтобы в сказке не было жестокости. Если ей так хочется, пусть.
Когда у мамы звонит телефон, я обязательно слушаю. Я всегда слушаю, но если телефон – особенно. Бабушка всегда рассказывает про Бориса Иваныча и спрашивает про мамину работу. Еще она говорит, что соскучилась, и зовет в гости. Мама обещает прийти на выходных.Тетя Наташа говорит про своего парня. Он ее бесит и доводит: они то сходятся, то расходятся, и она очень переживает, что он кого-то себе найдет. Еще звонят разные лишние чужие люди – например, из банка. Но я всё равно слушаю, потому что вдруг это всё-таки важно.
Я слежу за маминым настроением. Иногда после работы она бывает грустная или злая, кричит, что задолбалась убирать раскиданные колготки. Потом она плачет, и мне бывает тяжело. Чаще она просто спокойная – так, не веселая и не грустная. Когда приходит тетя Наташа, они сидят на кухне и разговаривают – тогда я слушаю особенно внимательно. Тетя Наташа такая… Вот сегодня она звонит, когда у мамы обычное настроение.
– Слышала про Бабку Амалю?
Мама вздыхает и садится, потом отвечает:
– Да, я Ирину Васильевну в подъезде встретила. Дала пятьсот рублей. Жалко ее, конечно.
Тетя Наташа тоже вздыхает. Помолчав, спрашивает:
– Может, помянем? Чего-то настроение совсем…
– Ну давай, – мама открывает холодильник, заглядывает внутрь, – у меня, правда, из еды особо ничего нет. Так, Настина овсянка, суп, сыр…
– Да я возьму чего-нибудь. Мы же тогда красное не выпили?
– Да, стоит еще.
– Ну всё, жди.
Я смотрю на экран – там собираются печь пирог. Я бы тоже хотела как-нибудь испечь с мамой пирог, ну или хотя бы посмотреть, как это делается. Но мама не любит возиться с тестом, она покупает готовые булки.
Тетя Наташа коротко звонит в дверь. Она всегда шумная, яркая и, на первый взгляд, как будто праздничная, но это опасный праздник. Она может сначала громко смеяться, а потом начать плакать. Мама тогда или ее утешает, или плачет вместе с ней. И еще тетя Наташа никогда ничего сама не понимает…
Она входит, отдает маме пакет, снимает плащ и сапожки. Потом поворачивается к зеркалу, поправляет волосы и идет на кухню. По пути заглядывает в комнату, кричит: «Настюха, привет!» Ответа тетя Наташа никогда не ждет, сразу уходит. На кухне она, как обычно, садится у окна, вытягивает ноги и откидывается на спинку стула.
– Фух, устала. Рит, давай дверь закроем, а то эти мультики… Башка трещит.
Мама качает головой:
– Нет, лучше оставь.
– Боишься Настю не услышать? Чего ее слушать. Спокойное дите. Рисует, телек смотрит…
Мама поджимает губы и ровно говорит:
– Наташ, не начинай опять, ладно?
Мама шуршит пакетом, достает прозрачный контейнер с салатом. Лицо у нее с виду спокойное, но я чувствую, что сердце бьется чуть быстрее.
Тетя Наташа садится ровно, облокачивается на стол. Глупая, дурацкая тетя Наташа.
– Что сделать, скажи. Колбасу порезать?
– Давай.
Кажется, всё. Успокоилось.
– Ну, Царство Небесное Бабке Амале.
Они несколько минут молчат – выпивают, едят.
Потом мама спрашивает:
– А сколько ей лет было, не знаешь? Я Ирину Васильевну спросила – она не помнит.
– Ой, не знаю. Лет сто, наверно. Страшная, как Баба Яга! Я ее боялась ужасно.
– Боялась? – удивляется мама. – А я нет. Мне ее почему-то всегда жалко было. Сидит, греется на солнышке – старая, сморщенная. Одинокая такая. Сколько себя помню, она всегда была старая. И всегда ее все так и звали – Бабка Амаля.
– Не дай Бог столько прожить. Вот честно, я б такая – лет пятьдесят и хватит, ну максимум – шестьдесят. Не хочу вот это всё – моршины, вены, геморрой всякий… А рядом девочки молоденькие, и все эти козлы на них смотрят. Не, не хочу.
– Да ну, глупости, – хмурится мама, – мне нужно долго жить. Плевать мне на мужиков. У меня же Настя. Кому она нужна, кроме меня? У папочки ее…своя жизнь. У бабушки – Борис Иваныч. А если меня не станет…
– Ой, ладно. Чего-то нас занесло не туда, – поспешно говорит тетя Наташа, – давай за здоровье.
– Давай.
Они звякают бокалами и снова умолкают.
В телевизоре играет быстрая громкая музыка – всем весело. Я хочу, чтоб мне тоже было весело. Иду в коридор, сажусь на пол и начинаю играть.
Не сразу замечаю, что на кухне перестали разговаривать. Потом тетя Наташа тихо спрашивает маму:
– Ты чего? Опять?
Мама молча кивает.
– Я ничего не слышала, – пожимает плечами тетя Наташа.
– А я слышала. Звук такой – ш-ш-ш, как будто катится что-то, а потом – бум, как будто ударилось. Каждый раз такой звук.
– Может, по телику?
Мама уверенно мотает головой.
Тетя Наташа наливает вино в бокалы и говорит: