Побратимы - читать онлайн

А.В. Николенко Эвакуированные ленинградцы в Архангельской области

24 июня 1941 г. на основании Конституции СССР в Архангельской области[158] было введено военное положение. Региону на ближайшие годы предстояло стать прифронтовым районом. Великая Отечественная война способствовала его превращению в крупнейший транспортный узел, через который пошли потоки войск, вооружения и военной техники, а также гражданского населения в ходе эвакуации.

К началу Великой Отечественной войны Архангельская область представляла собой регион с развитой лесной и деревообрабатывающей промышленностью. Здесь находился крупнейший порт на севере СССР. Сельское хозяйство было менее развито и не могло в полном объеме обеспечить жителей региона[159]. Внутренняя сеть железных и шоссейных дорог была развита довольно слабо, что создавало серьезные проблемы для перемещения внутри области. Особенно остро эти проблемы проявились в период проведения массовой эвакуации населения. Многие эвакуированные вспоминали, что на дорогу уходило по несколько месяцев и прежде чем попасть в конечный пункт, приходилось по несколько раз пересаживаться с одного транспорта на другой[160].

Поражения на фронте и паника первых дней войны привели к тому, что организованная эвакуация в летние месяцы 1941 г. фактически отсутствовала. Значительная часть людей уходила из угрожаемых районов в тыл самостоятельно. Так, из 7327 чел., размещенных в Архангельской области к 4 августа 1941 г. более 20 % прибыли неорганизованным путем[161]. Для прифронтовых областей не характерно самостоятельное перемещение людей. Этому есть ряд объяснений: во-первых, с удалением на восток людскому потоку придавался организованный характер; во-вторых, самостоятельно перемещаться по территории СССР на значительные расстояния в годы Великой Отечественной войны было довольно проблематично, так как фактически весь транспорт был задействован на военные нужды.

За годы войны сотни тысяч эвакуированных проследовали через Архангельскую область. Только из Мурманской области судами Северного морского пароходства перевезли более 100 тыс. чел.[162] Через Архангельскую область пролегал маршрут значительной части из более чем полумиллиона эвакуированных жителей Карело-Финской Советской Социалистической Республики (КФССР). Многие из этих людей смогли здесь найти приют.

Руководство эвакуацией в регионе находилось в непосредственном ведении областного исполнительного комитета, которым руководил М.И. Огарков. Постановлением Совета по эвакуации от 26 декабря 1941 г. № 219 уполномоченным Управления по эвакуации населения при Совете по эвакуации по Архангельской области был назначен И. Ф. Михеев[163]. Штат его аппарата состоял из 20 работников[164]. В феврале 1942 г. на его базе был образован областной отдел по хозяйственному устройству эвакуированного населения, который возглавил Ф.А. Лядов[165].

В начальный период Великой Отечественной войны работа эвакуационных органов области осложнялась тем, что захват Архангельска входил в планы немецко-фашистского руководства[166], а сам город, будучи досягаемым для авиации противника, неоднократно подвергался бомбардировкам. От властных структур требовалась готовность в любой момент начать эвакуацию местного населения. В данном случае показателен трагический пример Ленинграда, куда после начала войны из западных областей СССР и районов Ленинградской области стекались люди, а позже они вынуждены были снова эвакуироваться. Многим из них так и не удалось покинуть блокированный город.

В документах архивов обнаружить сведения о прибытии в Архангельскую область в 1941 г. жителей Ленинграда не удалось. Известно, что одними из первых, кто организованно покидал город на Неве, были дети. К началу августа 1941 г. их было эвакуировано более 300 тыс. В документах говорится, что они были направлены в Удмуртскую, Башкирскую и Казахскую республики, а также в Ярославскую, Кировскую, Вологодскую, Свердловскую, Омскую, Пермскую и Актюбинскую области[167]. Архангельская область в числе конечных пунктов не упоминается.

В конце августа 1941 г. эшелон с эвакуированными из Ленинграда прибыл в г. Вельск. Уполномоченный управления по эвакуации И. Ф. Михеев сообщал в Совет по эвакуации, что на 1 декабря 1941 г. в области были размещены 78 762 эвакуированных, в том числе из Ленинграда менее 0,5 % – 679 чел.[168] Зимой 1942 г. из Ленинграда по Дороге жизни в Архангельскую область были вывезены несколько тысяч человек. В.С. Манина[169] так вспоминала свой путь: «Нас эвакуировали в конце апреля по Дороге жизни, бомбили сильно, но мы остались живы. Привезли в Архангельскую область, Седовский сельсовет, где мы и жили с сестрой Катериной»[170].

С января 1942 г. общее количество эвакуированных, проживающих в Архангельской области, постоянно снижалось. На 1 июля 1942 г. были размещены 75 234 чел., на 1 января 1943 г. – 69,5 тыс., на 1 января 1944 г. – 50,4 тыс.[171] Постоянное уменьшение числа эвакуированных объясняется желанием многих людей переехать из-за тяжелого продовольственного положения в другие регионы, а также высокой смертностью в результате голода. Точное количество умерших в Архангельской области в годы войны переселенцев установить в данный момент не представляется возможным.

В целом в результате эвакуации в 1941 г. численность населения Архангельской области увеличилась более чем на 7 %. Решение разместить на территории региона около 80 тыс. чел. представляется довольно спорным. В начале Великой Отечественной войны положение области значительно ухудшилось, потому что она являлась потребляющей по направлению сельскохозяйственной продукции, что поставило на грань выживания не только эвакуированных, но и местных жителей.

Ситуация с продовольственным обеспечением резко ухудшилась к концу 1941 г. Показатель смертности в Архангельске в 1941–1945 гг. приближался к показателю блокадного Ленинграда. Люди вынуждены были употреблять в пищу опилки и пить настойку из хвои. Эвакуированные из районов области жаловались, что получали не более 400 г хлеба в день[172]. Во многих местах нормы выдачи продовольствия были еще ниже, особенно тяжело приходилось детям и старикам. Учащимся в школе давали по 50 г маргарина и два куска хлеба, иждивенцы в день получали по 200 г хлеба. Люди вспоминают о поиске еды как их постоянном занятии[173]. Во многих местах Архангельской области молоко, крупы, мясо были недоступны большинству переселенцев[174]. Вот как описывали происходящие события эвакуированные в область люди: «Нам в Архангельске даже по 80 грамм хлеба давали»[175], иногда хлеб заменяли мясом и жиром тюленя. В годы войны морской зверь спас тысячи жизней от голодной смерти[176].

Особенно от голода страдали дети. На совещании медицинских работников в 1943 г. выступавшие в своих докладах констатировали факт, что Архангельская область может занять одно из первых мест по детской смертности в стране[177]. Возможно, именно тяжелейшим продовольственным положением объясняется решение Государственного комитета обороны СССР «О вывозе матерей с детьми из гг. Архангельска и Молотовска» в сельскую местность[178].

В Тарзинском мехлесопункте Няндомского района эвакуированные, чтобы выжить зимой 1941–1942 гг., выкапывали трупы павших лошадей. От употребления па́дали в пищу умерли 63 чел.[179] С учетом этих фактов еще более спорным является решение направить в регион жителей блокадного Ленинграда. Но низкие нормы выдачи продуктов питания, установленные в области, были не единственной причиной тяжелого положения прибывших людей. В январе 1942 г. в Першлахтинском сельсовете выдача хлеба для эвакуированных не производилась в течение трех дней. Основной причиной перебоев в снабжении хлебом были несвоевременная выпечка или доставка[180] – обычная неорганизованность на местах и безответственность руководителей! Иногда места выдачи хлеба эвакуированным были удалены на 5–6 км от места их проживания, что являлось непреодолимым расстоянием для тяжелобольных ленинградцев.

Большое количество граждан, прибывших в Архангельскую область, из-за тяжелого продовольственного положения отказывались здесь жить, требуя разрешения выехать в другие регионы. Архивные документы подтверждают, что такие обращения носили массовый характер, при этом местные руководители зачастую охотно давали разрешения на выезд.

Массовый поток людей из города на Неве в Архангельскую область начался в январе 1942 г. Вот как вспоминают прибытие ленинградцев в Вельск местные жители: «Тот, кто их видел, уже никогда не сможет забыть их лица. Это были очень худые люди с глазами, полными страха, их распределили по семьям, выдали на каждого матрац, подушку, одеяло и другие вещи, также талончики на хлеб, как и всем. Поначалу никто с ними не общался, многие даже побаивались их, но позже к ним привыкли, и они начали вместе со всеми ходить на общественные работы»[181]. Прибытие эвакуированных осуществлялось через ранее созданную сеть эвакуационных пунктов. С 1 января по 4 апреля 1942 г. в Архангельскую область поступили 2767 ленинградцев[182], значительная часть которых проследовала через Котласский эвакопункт.

Согласно сведениям, предоставленным в Управление по эвакуации населения, на 1 июля 1942 г. были размещены 2419 чел. из Ленинграда. Мы не исключаем, что в отчетах были неточности, ленинградцев, возможно, прибывало больше. Здесь есть несколько объяснений. Во-первых, эвакуированные с предприятиями и учреждениями могли не учитываться в сведениях, предоставляемых в Управление по эвакуации населения, во-вторых, из-за недостатков в учете мы не исключаем, что часть эвакуированных ленинградцев проходили по учетным данным как прибывшие из Ленинградской области, а таких в документах было 3764 чел., или из других регионов СССР. Характерным является пример с Е. Магаревич, которая родилась в Смоленской области, а в конце 1930-х гг. переехала в г. Колпино Ленинградской области. После начала Великой Отечественной войны была эвакуирована в Ленинград. Вырваться из блокадного кольца смогла только весной 1942 г. До 1943 г. проживала в Ставропольском крае: «В июле сюда прибыли представители какого-то завода, начав нас уговаривать ехать туда работать. Завод был где-то на Севере…». Так она оказалась в г. Молотовске на заводе № 402, работала грузчиком[183]. И сейчас трудно установить, по каким учетам она проходила, а также кто конкретно скрывается за данными статистики.

С прибытием ленинградцев эвакуационным пунктам пришлось перестраивать свою работу. Потребовалось проведение дополнительных мероприятий по продовольственному и медицинскому обеспечению. Для эвакуированных дополнительно выделяли продовольствие. Например, в меню столовой Котласского эвакопункта на первое обычно были мучной суп, суп из соленых грибов, иногда давали селедку или другую рыбу, на второе отпускался творог или блины[184]. Тем не менее нормы выдачи оставались низкими. Местные власти не смогли решить проблему продовольственного обеспечения и при помощи организации торговли. Продававшееся на рынке Котласа мясо стоило не менее 100 руб. за кг, молоко – не менее 30 руб. за литр[185], а к лету цена на молоко доходила до 60 руб. за литр[186]. Для сравнения: материальная помощь прибывшим людям составляла в среднем 75–150 руб.[187] Многие эвакуированные задерживались на эвакуационных пунктах от несколько дней до 1–2 недель[188].

Ленинградцы, прибывшие зимой – весной 1942 г., не всегда могли следовать дальше по состоянию здоровья. При этом иногда призывы о помощи разбивались о бюрократические препоны. Например, из-за наличия медицинского пункта при Котласском эвакопункте городская больница отказывала в приеме больных людей[189].

В Вельске в годы войны находилось Ленинградское военно-строительное училище, но какой-либо информации о его пребывании на территории Архангельской области обнаружить не удалось.

Помимо военно-строительного, здесь размещалось Ленинградское военно-ветеринарное училище. 25 января 1942 г. на вокзал Вельска прибыл эшелон с эвакуированными курсантами и преподавателями. Среди них было много дистрофиков, которые не могли от длительного голодания вставать. Большинство из них пришлось нести на носилках. Практически у всех обнаружились хронические заболевания: колиты, дизентерия, туберкулез и др. Тяжелых больных разместили на первом этаже хирургического отделения районной больницы, часть в терапевтическом отделении. Начальник санчасти училища майор Мишустин, а также врачи Сомова и Байтина наладили самую тесную связь с главным врачом О.П. Стрекаловской и другими работниками районной больницы. Общими усилиями они делали все, чтобы восстановить силы и здоровье прибывших в город блокадников[190].

Райисполком во главе с председателем К.В. Стреловым предоставил училищу самые лучшие (по тому времени) здания в городе, выделил землю для подсобного хозяйства, отвел делянку для заготовки дров. Штаб училища разместился в здании сельхозтехникума, клуб и рота курсантов-ленинградцев – в соседнем здании.

Н.В. Кузнецов вспоминал: «По прибытии в г. Вельск нас разместили временно в здании школы. Месяца 2 не занимались – вытаскивали из реки Вель, впадающей в реку Вычегду, сплавной строевой лес, застрявший у берегов во льду. Лес сплавляли в огромных количествах реками, и на берегах его были кучи. Из этого леса строили здание для училища. Занятия начались с 11 мая 1942 года»[191].

Многие жители Вельска помогали военным в обустройстве их быта. Они несли посуду, белье, теплые вещи. Распоряжением ГКО от 29 марта 1945 г. № 7948с училище разрешено было реэвакуировать в Ленинград[192].

Насколько готова была Архангельская область разместить эвакуированных ленинградцев? В архивных документах приводятся факты, подтверждающие неподготовленность местных властей летом 1941 г. Нам кажется, что можно попытаться найти объяснения этому. Но ошибки первых дней (неготовность жилых помещений, отсутствие дров, рабочих мест и т. д.) были повторены и зимой – весной 1942 г. Вот как описана встреча семей эвакуированных в Плесецком районе: «22 января… в п. Березовое вновь прибыло 149 семей, в которых 425 человек. Создалась большая скученность людей. Иногда в одной комнате размещены были по 2–3 семьи. Нормально можно было разместить лишь 100 семей и 300 человек»[193]. Члены исполкома Плесецкого Совета при проверке в январе 1942 г. отмечали, что общежития не были подготовлены, отсутствовала вода, квартиры дровами не обеспечены. В ряде жилищ были неисправны печи[194].

Эвакуированные оказывались в крайне тяжелых условиях. В ходе проверок удавалось вскрыть негативные явления в решении их жилищных проблем. Ряд руководителей халатно относился к обеспечению жизненно важных потребностей прибывших людей. Например, в Сольвычегодском районе эвакуированные были размещены в непригодном для жизни в зимнее время помещении. Ситуацию удалось исправить благодаря своевременному принятию мер районными властями, в результате чего часть людей была переселена в более теплые квартиры[195].

В аналогичном плачевном стоянии находились эвакуированные, размещенные в колхозах «Заветы Ильича» и «Лесоруб» Слободчиковского сельсовета и колхозах им. Стаханова, «Братьев Покровских» Сафроновского сельсовета Ленского района. Люди были размещены в квартирах, абсолютно не пригодных для жилья в зимний период. Во многих домах протекали крыши, в некоторых не было стекол на окнах, помещения не были утеплены[196]. Из государственного бюджета выделялись значительные денежные средства на обеспечение эвакуированных жильем, а местные руководители иногда не могли распорядиться этими деньгами[197]. Систематически в отчетах фигурировали сведения об отсутствии у переселенцев дров. Многие эвакуированные были не в состоянии сами их заготовить. Решали эту проблему либо за счет колхозов и предприятий, либо путем привлечения местного населения для участия в месячниках, декадниках и неделях помощи эвакуированным.

Отдельно следует сказать о подселении прибывающих людей в дома местных жителей. Жительница деревни Слобода Ленского района О.В. Печерская рассказывала: «Размещали эвакуированных в свободных избах или комнатах, в нашу зимнюю избу привезли три семьи. Мы должны были обеспечить их дровами, поделиться посудой, научить топить русскую печь»[198]. Но совместное размещение порой приводило к конфликтам. Отношение местного населения к эвакуированным людям не было однозначным. Неоднократно в документах отражались факты бездушного, а порой и жестокого обращения к переселенцам. Об остроте проблемы говорит тот факт, что вопросы взаимоотношений эвакуированного населения с местными жителями обсуждались на бюро обкома ВКП(б)[199].

В воспоминаниях как эвакуированных, так и местных жителей присутствуют и положительные моменты. Н.Г. Дитятева в книге «Детство, опаленное войной» описала, с какой теплотой и любовью относились к учительнице из Ленинграда, проживавшей в их доме. «Мы, дети из 22-й школы, опекали ее, очень любили. Она… весь день диктовала нам письма на фронт, статьи из газет. А в темные зимние вечера рассказывала о Ленинграде, его истории, архитектуре, читала стихи и много вспоминала о страшных днях блокады»[200].

В июле 1943 г. в редакцию газеты Устьянского района «Ударная бригада» поступило письмо старшего лейтенанта Малышева: «Я получил сообщение от своей семьи, эвакуированной из Ленинграда, узнал о вашем исключительно внимательном отношении к бытовым нуждам многих семей и моей в частности, проживающих в настоящее время в с. Шангалах». Особая благодарность выражалась председателю колхоза им. Ленина Шангальского сельсовета товарищу Конанову, который проявлял чуткое отношение и заботу о прибывших людях[201].

Помощь местных жителей Архангельской области играла существенную роль в удовлетворении жизненно важных потребностей прибывших людей. Так, только за декабрь 1942 и январь 1943 г. трестом «Коношлес» семьям эвакуированных были подвезены 123 куб. м дров. Семьям, имеющим коров и коз, выделили около 4 т сена. Подсобное хозяйство треста выдало 500 кг картофеля и 570 кг турнепса. Больше тонны картофеля было выдано весной на семена. Индивидуальные огороды эвакуированных вспахивались лошадями треста[202]. Колхозники Пержинского сельсовета за два мартовских дня 1943 г. собрали для семей военнослужащих и эвакуированных 3675 руб. и 70 л молока, ряду семей подвезли дрова и сено, отремонтировали квартиры, собрали вещи. При сельском совете была организована мастерская для починки обуви и одежды. Из колхозного фонда выделили 10 ц зерна[203]. Посильную помощь вместе с взрослыми оказывали дети. Пионеры и школьники колхоза «Труженик» Урдомского сельсовета в день 25-й годовщины Октября в 1942 г., в одно из воскресений организовали сбор средств и одежды для эвакуированных детей. Юные патриоты заходили в дома колхозников и рассказывали о цели их акции. За один день они собрали 1075 руб. и 23 вещи, в том числе ватное пальто, пиджак и брюки[204]. Учащиеся Березницкой неполной средней школы в марте 1943 г. за 1 день собрали 2 тыс. руб. для детей фронтовиков, эвакуированных в Устьянский район[205]. Эвакуированным детям в Ленском районе районная комиссия РК ВЛКСМ выдала 7 пар ботинок, несколько пар чулок, рубашки для мальчиков, 7 беретов, 3 м полотна, 6 м ситца и свитер[206]. Всего за годы войны местным населением для эвакуированных было собрано более 100 тыс. кг хлеба и зерна, более 50 тыс. кг картофеля, около 20 тыс. кг молока и много других продуктов, предметов первой необходимости и одежды[207].

Значительную помощь прибывшим людям оказывало государство. В Архангельской области за годы Великой Отечественной войны из бюджета только на единовременную помощь эвакуированным были израсходованы 4 млн 528 тыс. руб.[208]

Эвакуированные ленинградцы распределялись по городам и районам области. Так, например, к 9 апреля 1942 г. в Коношском районе были размещены 58 чел., из них в поселке Коноша 47 чел., в сельской местности 11 чел. Все эвакуированные были обеспечены квартирами. Выдачу хлеба местные власти производили на общих основаниях, ослабленным дополнительно выдавали масло, молоко, крупу и сахар. Дети были прикреплены для питания к яслям. Среди прибывших людей отмечены случаи серьезных заболеваний, 2 чел. были госпитализированы[209].

Среди мероприятий по оказанию помощи эвакуированному населению важное место отводилось трудоустройству прибывших людей. Во-первых, необходимо было заполнить освободившиеся рабочие места после мобилизации. Во-вторых, прибывшим людям следовало предоставить возможность заработка. Весной и летом 1942 г. далеко не все эвакуированные были способны работать. В Коношском районе из 58 чел., прибывших из блокадного Ленинграда, к началу мая 1942 г. на работу «ввиду слабого состояния» никто устроен не был[210]. Проверки отдела по хозяйственному устройству эвакуированного населения выявляли систематические проблемы в предоставлении работы. К концу 1942 г. в области из 24,8 тыс. трудоспособных не работали 8 %, к концу 1943 г. – 19 %[211]. Большинство прибывающих людей получали работу в лесной промышленности, где трудности повседневной жизни умножались на специфические условия труда – тяжелого и для многих непривычного. От постоянного недоедания люди не выдерживали. Были случаи остановок производств, и все силы направлялись на доставку продовольствия эвакуированным. Среди недостатков, связанных с трудоустройством, следует упомянуть слабо развитую сеть детских учреждений. В результате многие женщины, имевшие на руках маленьких детей, не могли работать[212].

В лесной промышленности Архангельской области компенсировать недостаток рабочей силы даже за счет массового привлечения эвакуированных не удалось. В то же время нехватку педагогических кадров, существовавшую в предвоенные годы, фактически смогли решить в годы войны[213]. Из более 500 прибывших учителей свыше 70 % были трудоустроены по специальности. Из Ленинграда в Архангельской области были размещены 95 чел., работающих в системе Народного комиссариата просвещения. Большинство из них имели среднее педагогическое образование. Основная масса была направлена для работы в начальную школу либо в дошкольные учреждения. Наибольшее количество учителей, прибывших из блокадного города, работали в Вельском (23 чел.) и Ровдинском (12) районах[214].

С прибытием зимой 1942 г. спасенных по Дороге жизни людей нагрузка на систему здравоохранения области значительно выросла. В этот период поступали тяжелобольные люди на фоне полного истощения организма.

Количество больных эвакуированных в лечебных учреждениях Архангельской области увеличивалось с каждым днем, что быстро привело к нехватке мест для их размещения. Выходом из сложившейся ситуации стало открытие новых лечебных учреждений и оборудование дополнительных мест в уже имеющихся[215]. Помимо этого, на медицинских работников были возложены дополнительные обязанности по санитарному обслуживанию мест размещения эвакуированных.

Огромный вклад в спасение детей, вывезенных по Дороге жизни внесла педиатр Мария Владимировна Пиккель. После окончания института в 1942 г. она была направлена на работу в детское отделение Первой городской больницы г. Архангельска. Здесь ей пришлось руководить работой изолятора, в который направляли умирающих детей, вывезенных из блокадного Ленинграда через Ладожское озеро. В большинстве случаев ситуации, с которыми пришлось сталкиваться, были нестандартными. В связи с истощением болезни имели необычный, зачастую злокачественный характер. Иммунитет у детей фактически отсутствовал.

У многих ребят, помещенных в изолятор, были болезни, обрекающие их на неминуемую гибель. Истощенные дети не могли принимать самостоятельно пищу, и персоналу приходилось кормить их молоком из пипетки. Марией Владимировной было предложено лечить их переливанием крови и новыми лекарствами. Использованный метод оказался эффективным, не умер ни один ребенок[216]. Всего в Архангельской городской больнице № 1, в которой работала легендарный педиатр, в годы войны была оказана медицинская помощь 43 тыс. раненым, труженикам тыла, жертвам бомбардировок, эвакуированным жителям блокадного Ленинграда[217].

В течение 1942 г. смертность среди эвакуируемых ленинградцев продолжала оставаться высокой, в том числе в эвакогоспиталях и других медицинских учреждениях Архангельской области. Причиной этого было прежде всего их общее тяжелейшее состояние. И. Ф. Михеев докладывал в Совнарком РСФСР, что на 5 апреля 1942 г. из прибывших 1750 ленинградцев госпитализировано 98 чел.[218]

Эвакуированная из Ленинграда М.И. Савельева[219] вспоминала, что добирались в Котлас 19 дней. По прибытии семья поселилась у знакомых сестры, все были больные и грязные. Позже дали освободившуюся комнату по улице 7-го съезда Советов. Из домашней утвари не было ничего, кроме посуды, оставленной бывшим жильцом комнаты.

Дальше в ее воспоминаниях мы видим весь трагизм многих спасенных из блокированного города семей: «Какое-то время мы приходили в себя от простуды, усталости, ходили в санпропускник, в баню. Не было денег – и мы с племянницей поступили в совхоз (перебирали картошку, работали на рассаде, потом на уборке картофеля). У нас была очень плохая одежда, стали болеть. Я перешла в подсобное хозяйство Архторга, поближе (засаливали на зиму капусту в больших высоких чанах, установленных на сваях на земле). Работали после в других организациях, где давали спецодежду. Из-за неизвестности в судьбе отца наша мама (мать семерых детей) пенсию не получала…

Моя старшая 36-летняя сестра Нина и ее 8-летняя дочь Таня были так истощены, что их положили в больницу, необратимые изменения в организме оказались такие, что они умерли уже летом. Из-за нищеты, болезней мы не могли поставить на могилке кресты»[220].

Ленинградцы и сами активно трудились в лечебных учреждениях области. В 1942 г. заведующим кафедрой Архангельского государственного медицинского института был утвержден эвакуированный из блокированного города доктор медицинских наук Г.М. Давыдов. Позднее он вспоминал, что в Архангельске нужно было фактически с нуля создавать кафедру госпитальной хирургии и клинику[221].

Помимо лечения тяжелобольных людей, необходимо было не допустить распространения «привозимых» инфекционных заболеваний. В связи с этим начальникам эвакуационных пунктов и председателям райисполкомов уполномоченным Управления по эвакуации населения И. Ф. Михеевым в феврале 1942 г. было предписано проводить санитарную обработку прибывающих эшелонов, а также людей, проживающих в общежитиях эвакуационных пунктов. Для санитарной обработки предлагалось использовать городские бани и санпропускники, а при необходимости приспособить простейшие землянки[222]. В Виноградовском районе, например, решением райисполкома от 20 мая 1942 г. начальникам пристаней запрещалось допускать людей, не прошедших санитарную обработку, в здание пристани[223].

Санитарные меры, предпринимаемые местными органами власти, призваны были предотвратить болезни и эпидемии в местах скопления эвакуированных. Среди прибывающего населения многие были больны и нуждались в полноценной медицинской помощи. В целях улучшения медицинского обслуживания эвакуированных, следующих транзитом, а также для санитарной обработки пассажиров в пути следования был организован ряд стационарных постов. В результате проделанной работы количество медико-санитарных пунктов в Архангельской области увеличилось в разы.

Свой след в истории эвакуации из Ленинграда в Архангельскую область оставил город Молотовск (с 1957 г. Северодвинск). Сюда были направлены судоремонтные заводы ленинградской и южной групп. В соответствии со схемой эвакуации судостроительных и судоремонтных предприятий Наркомсудпрома в 1941 г. подлежали частичной эвакуации на завод № 402 заводы № 189, 194, 196, 363, 370 Ленинграда[224]. В феврале – марте 1942 г. в Молотовск из города на Неве прибыли 1485 чел. рабочих и инженерно-технического персонала заводов № 189 и 190 Наркомата судостроительной промышленности. Состояние эвакуированных было таково, что людям требовался особый уход и питание, а также медицинская помощь[225]. Городским коммунальным хозяйством с 1 января 1942 по 1 ноября 1942 г. были отремонтированы и предоставлены 388 новых квартир. Десятки членов эвакуированных семей, прибывших в город, были устроены на работу и обучены производственным профессиям[226].

В сентябре 1941 г. с ленинградского завода № 189 им. С. Орджоникидзе в Молотовск прибыли для достройки подводные лодки Л–20 и Л–22 (подводные минные заградители). Для руководства работами по введению в строй данных судов были направлены 35 специалистов из Ленинграда[227].

Костяк оперативных работников и аппарата управления порта составили несколько человек, переведенных из Архангельска, а также специалисты, эвакуированные из портов страны, в том числе и Ленинграда[228].

По решению Государственного комитета обороны от 23 июля 1942 г. № 2079 летом этого же года из блокадного Ленинграда в Котлас эвакуировали сотрудников ранее расформированного аппарата управления Ленинградской железной дороги[229]. Их задачей на новом месте была организация эксплуатации Северо-Печорской железной дороги. Эвакуированные ленинградцы в труднейших бытовых условиях принимали дороги от строительных организаций НКВД, обустраивали станции, а на воскресниках участвовали в заготовке дров, разгрузке кирпича, работали на ремонте железнодорожных путей.

Александр Дудников, один из прибывших ленинградцев, оставил воспоминания о тех далеких днях. «Состав из Ленинграда прибыл в Котлас 14 июля 1942 года. У местных жителей вызывал удивление внешний вид выходящих из вагона пассажиров, так как они отличались худобой, глубоко впавшими глазами с мутным взглядом, уродливо опухшими лицами, ногами, телом. Скорее их можно было признать подвижными скелетами, обтянутыми высохшей кожей землистого цвета, чем людьми.

Тяжелы были первые шаги. Сразу же возник острый вопрос с кадрами, недоставало работников многих специальностей, особенно командиров среднего звена. Это обстоятельство потребовало смелого выдвижения способных работников из числа ленинградцев на руководящую работу.

В начале организации дороги зародились сложные взаимоотношения со строительными организациями, главным образом Севжелдорлагом и Севдвинлагом. Они пытались считать себя полновластными хозяевами в этом крае и требовали от дороги подчинить расчетные взаимоотношения своим местническим распорядкам, создать свое финансовое благополучие за счет нарушения финансовой дисциплины управления железной дороги.

Свое свободное от труда время в Котласе ленинградцы обогащали участием в клубной работе, которая с их приездом заметно оживилась. В клубе впервые в концертном исполнении зазвучали классические музыкальные произведения. Я как певец вместе с секретарем финансового отдела артисткой Христофоровой и пианисткой Литвиновой организовал три концерта с передачей сборов в фонд обороны»[230].

Эвакуированные ленинградцы внесли значительный вклад в развитие культурной жизни Архангельска и области. Зимой 1942 г. из блокадного Ленинграда в Архангельск была эвакуирована часть труппы Ленинградского театра имени Ленинского комсомола, позже театр перевели в Молотовск. Труппу Молотовского театра с 1 мая 1942 г. расформировали, а часть актерских кадров передали в театр имени Ленинского комсомола на время его работы в Молотовске.

Из осажденного Ленинграда по Дороге жизни был эвакуирован Владимир Павлович Беляев (автор повести «Старая крепость», по которой в 1954 г. будет снят фильм «Тревожная молодость»). Умирающего писателя в январе 1942 г. на улице подобрали моряки и доставили в больницу. В феврале по указу А.А. Жданова его с находившимся в тяжелейшем состоянии сыном и опухшей от голода женой вывезли по Дороге жизни. Первоначально местом эвакуации был определен г. Алма-Ата, но в Вологде произошли изменения, и вместо Средней Азии В.П. Беляева с семьей отправили в Архангельск. Владимир Павлович практически сразу приступил к работе. Уже 5 марта в газете «Правда Севера» был напечатан его очерк «Ночной разговор»[231]. Константин Симонов вспоминал свои встречи с писателем во время командировок на Север: «По соседству с нами в гостинице жил недавно приехавший сюда из блокированного Ленинграда писатель Владимир Беляев с женой. Мы несколько раз обедали и ужинали вместе с ними. Беляев и его жена рассказывали об ужасах ленинградского голода, перечисляли все, что они там пили и ели, начиная от аптечных снадобий, вроде валерьяновых капель, и кончая чуть ли не кожей, которую парили в кипятке[232]. При активном участии В.П. Беляева в Архангельске было воссоздано областное отделение Союза писателей.

12 февраля 1942 г. тяжелобольного поэта Александра Дмитриевича Чуркина вывезли по Дороге жизни из осажденного Ленинграда в Архангельск. Здесь он после выздоровления работал в окружной военной газете «Патриот Родины», публиковал свои стихи в газете «Правда Севера» и альманахе «Север», выступал в госпиталях, заводских клубах и на предприятиях. В 1944 г. А.Д. Чуркин вернулся в Ленинград[233].

Активно трудились на Севере и другие деятели искусства и науки, прибывшие из блокированного города: Берта Ласк работала над антифашистским романом; Рита Райт готовила материалы об иностранных моряках для Совинформбюро; Лев Фридлянд написал ряд произведений о медицинских работниках[234].

В 1943 г. в Архангельске была сформирована школа юнг, в ряды которой принимались в том числе и дети, эвакуированные из блокадного Ленинграда[235]. Среди воспитанников школы был переживший блокадную зиму 1941–1942 гг. будущий писатель В.С. Пикуль.

В начале 1945 г. многие эвакуированные стали получать хлебные пайки на путь следования домой. Но были и такие, кто связал свою жизнь с северной землей. 27 января 2014 г. портал «Архангельские известия» сообщал, что в области проживают 245 граждан, награжденных знаком «Житель блокадного Ленинграда»[236].

Таким образом, Архангельская область смогла принять в годы Великой Отечественной войны несколько тысяч человек, эвакуированных из Ленинграда. При их приеме и размещении властным структурам пришлось столкнуться с рядом проблем. Прежде всего следует отметить, что работать приходилось с больными, измученными войной и голодом людьми. Особенностью области было ее тяжелейшее продовольственное положение. Но большинство эвакуированных остались благодарны жителям Архангельской области, которые независимо от выпавших на их долю трудностей оказывали им всемерную помощь.

Ф.В. Копылов Жители блокадного Ленинграда в Вологодской области

Массовая эвакуация жителей блокадного Ленинграда в Вологодскую область[237] продолжалась с 5 июля 1941 по 1 апреля 1943 г. Вологодская область в период войны являлась прифронтовой территорией, частично в регионе происходили военные действия (оборона Ошты). По данным Всесоюзной переписи 1939 г., на территории региона проживали 1 млн 599 тыс. чел., из них 287 300 – в городах[238]. Несмотря на то что большая часть населения жила в сельской местности, города являлись важными пунктами при организации эвакуации населения. По состоянию на 1939 г. в области насчитывалось 15 городских поселений, важнейшими из которых являлись Вологда и Череповец.

В 1939 г. в Вологде, по данным переписи, проживали 95 тыс. чел.[239], в Череповце – 32 тыс.[240] Эти населенные пункты имели развитую транспортную сеть: в Вологде пересекались водные и ж.-д. пути: Вологда – Сухона и Ленинград – Вятка – Свердловск, две крупнейшие ж.-д. ветки: Москва – Ярославль – Архангельск, Ленинград – Вятка – Свердловск; в Череповце пересекались ж.-д. путь Ленинград – Вятка – Свердловск и Мариинский водный путь (позднее Волго-Балтийский). Благодаря развитой транспортной инфраструктуре основные потоки населения проходили через Вологду и Череповец.

Вопросами эвакуации в регионе руководил Переселенческий отдел при облисполкоме. Контролировал процессы перемещения населения партийный орган власти – обком ВКП(б)[241]. Для приема, обеспечения питания и оказания медпомощи эвакуируемым гражданам в Вологде, Череповце и других городах были организованы специальные эвакопункты 1-го класса[242]. Начальниками эвакопункта в Череповце был назначен П.Е. Малков[243], в Вологде – С.К. Балдычев[244]. Малков был известен как активный общественный деятель и руководитель[245]. На местах разные вопросы, связанные с размещением и оказанием социальной помощи населению, решало не только руководство эвакопунктов, но и комиссии из представителей гор- и райисполкомов[246].

Эвакуация из Ленинграда осуществлялась железнодорожным, водным и авиационным транспортом.

Учетные данные о движении населения через станцию и пристань Череповца (этот город являлся первым крупным населенным пунктом региона на пути движения), представленные в табл. 1 и 2, показывают, что процесс эвакуации в область по степени интенсивности разделяется на несколько этапов. I этап: июль 1941 – январь 1942 г., когда ежемесячное количество приезжающих граждан было примерно равным. II этап: февраль – апрель 1942 г., для которого характерно резкое увеличение интенсивности потока по сравнению с предыдущим этапом. В мае 1942 г. масштабы эвакуации значительно снижаются. III этап: июнь— октябрь 1942 г. – время интенсивной эвакуации, при этом самая высокая интенсивность потока населения относится к июлю 1942 г., после чего происходит постепенное снижение. IV этап: ноябрь 1942 – март 1943 г.: устойчивое снижение численности эвакуируемого населения. 1 апреля 1943 г. властями было принято решение о закрытии эвакопунктов из-за прекращения массовой эвакуации[247].

Таблица 1

Статистика движения эвакуированных людей через ж.-д. вокзал и пристань Череповца за период с июля 1941 по июль 1942 г.

Источник: ЧЦХД. Ф. Р-1079. Оп. 1. Д. 2. Л. 49, 67, 76, 78, 126, 128, 154, 168, 186, 214, 216, 221; Д. 29. Л. 41, 84, 169.

Таблица 2

Статистика движения эвакуированных людей через ж.-д. вокзал и пристань Череповца за период с августа 1942 по март 1943 г.

Источник: ЧЦХД. Ф. Р-1079. Оп. 1. Д. 2. Л. 49, 67, 76, 78, 126, 128, 154, 168, 186, 214, 216, 221; Д. 29. Л. 41, 84, 169.

Разная степень интенсивности движения населения обусловлена военной ситуацией вокруг блокированного города: как только она менялась в ту или иную сторону, власти приостанавливали или возобновляли эвакуацию. Так, П.П. Данилов определил, что увеличение потока людей в феврале 1942 г. обусловлено постановлением ГКО от 22 января 1942 г. об эвакуации из Ленинграда 500 тыс. чел. В свою очередь, постановление было связано с освобождением Тихвина в декабре 1941 г. и восстановлением ж.-д. движения по трассе Тихвин – Жихарево[248].

В итоге за период эвакуации в (через) Вологодскую область разными видами транспорта проследовало 3 119 605 чел.[249], из них – 912 591 детей[250]. Большая часть гражданского населения была эвакуирована в 1941 г. – 1 900 989 чел.[251] По планам правительства в Вологодской области предполагалось разместить около 100 тыс. жителей Ленинграда и области[252].

На 1 января 1943 г. в регионе проживали 81 636 жителей Ленинграда и области[253]. К 1 апреля 1943 г. всего в области (включая как жителей Ленинграда, так и эвакуированных из других регионов) проживали 165 160 эвакуированных граждан, среди которых преобладали женщины (43,8 %) и дети (46,8 %)[254]. Если соотнести число проезжающих граждан с числом оставшихся в регионе, то становится понятно, что эвакуация через Вологодскую область в основном имела транзитный характер. Большинство населения уезжало в глубокий тыл, что было обусловлено в первую очередь географической близостью региона к линии фронта.

Движение населения из Ленинграда, особенно в блокадную зиму 1941/42 г., было связано с преодолением огромных трудностей. После пересечения Ладожского озера большая часть блокадников отправлялась в регион по Северной ж. д. Многие ленинградцы вспоминают так называемые теплушки, в которых они были эвакуированы.

Как правило, внутри таких вагонов находились нары и скамейки, была предусмотрена печь[255]. Но не все вагоны были так оборудованы, Г.А. Акиньхов описывает следующий случай. В феврале 1942 г. в Вологду в тяжелом состоянии были эвакуированы учащиеся ремесленных училищ и ФЗО Ленинграда. Для оказания помощи на вокзал прибыли 20 комсомольцев под руководством секретаря Л. Поповой. Позднее Попова вспоминала, что в вагонах не было нар; некоторые вагоны не отапливались, одежда учащихся примерзала к полу. В течение длительного времени тела умерших студентов не выносились[256]. Свидетельств об отсутствии отопления и нар в вагонах не так много и, видимо, подобные случаи являлись скорее исключением, чем правилом. Серьезной проблемой являлся вопрос о захоронении ленинградцев, умерших в дороге. При эвакуации в целях соблюдения санитарных норм трупы умерших снимали на промежуточных станциях, о чем сохранились свидетельства во многих источниках личного происхождения[257]. Родственники не могли похоронить умершего и уезжали дальше. Трупы, снятые с эшелонов, некоторое время могли лежать прямо на перроне или в незакрытых помещениях, что вызывало шок у населения. Позднее многие современники событий вспоминали об этом[258]. Умерших эвакуированных жителей Ленинграда хоронили в братских могилах.

Еще одной проблемой являлась низкая скорость движения эшелонов с эвакуируемыми. Официально среднесуточная скорость продвижения эшелонов составляла 500–600 км[259], то есть за сутки человек мог добраться поездом до Череповца. В реальности ситуация складывалась по-другому. В феврале – марте 1942 г. (период увеличения интенсивности пассажиропотока) среднесуточная скорость движения поездов на Северной ж. д. составляла 164 км, а на территории Вологодской области – 111 км. Поезда долгое время стояли на подходах к станциям и на самих станциях – иногда по 5–6 суток[260]. В апреле 1942 г. 31 эшелон простоял на станции Череповец в среднем от 10 до 24 часов[261]. В условиях военного времени объемы перевозок возросли. В короткие сроки необходимо было эвакуировать ценности и население из прифронтовой полосы, осуществлять поставки необходимых грузов для фронта. Работники железной дороги на первых этапах войны (1941 – первая половина 1942 г.) не справлялись с поставленными задачами. Постепенно ситуация изменилась к лучшему. Летом-осенью 1942 г. скорость продвижения поездов увеличилась до 405 км в сутки[262].

Блокадников эвакуировали и авиацией. Сразу же после начала войны в 1941 г. было установлено авиасообщение между Вологдой и Ленинградом. Позднее эту идею признали неудачной: «Полеты первых групп транспортных самолетов в Ленинград из Вологды показали недостаточную эффективность столь дальних воздушных перевозок»[263]. В результате для полетов были выбраны новые аэродромы, расположенные ближе к блокадному городу. Одним из них являлся аэродром в деревне Матурино близ Череповца. В 1941 г. в Череповец из Ленинграда была эвакуирована воинская часть, обслуживающая авиамастерские, которые развернули свою работу в нескольких зданиях, в том числе, по сведениям горисполкома, в двух помещениях Троицкого собора[264]. По воспоминаниям одного из старожилов Череповца, работавшего в мастерских, в Троицкой церкви был размещен цех по ремонту авиамоторов. Неисправные самолеты доставляли в Череповец ж.-д. транспортом, ремонтировали и испытывали на аэродроме Матурино[265].

В 1941 г. между Ленинградом и Вологодской областью был создан «воздушный мост» – авиацией разного назначения в Ленинград доставляли ценные грузы (в первую очередь продовольствие), а из города эвакуировали людей и материальные ценности. С ноября 1941 до марта 1942 г. рейсы осуществлялись группами дальних бомбардировщиков ТБ-3, пилоты которых состояли в 7-м авиаполку. Ежедневно в Ленинград и обратно совершали полеты 10 экипажей. За указанный период из Ленинграда были эвакуированы 597 чел.[266]

В этот же период полярники осуществляли рейсы из Ленинграда в Череповец и обратно на пассажирских самолетах ПС-84. Главной задачей являлась эвакуация сотрудников Арктического института и материальных ценностей (результаты многочисленных научных экспедиций). Штурман одного из таких самолетов после войны вспоминал свою первую встречу с сотрудниками Арктического института: «В шесть утра к самолету была доставлена первая партия научных сотрудников института. Страшно было смотреть на этих людей – скелеты, обтянутые серо-желтым пергаментом. Среди прибывших было и много знакомых, с которыми мы не раз летали в Арктику, встречались по работе в Москве на ледовых конференциях. Но сейчас мы узнавали их только по фамилиям. Так, в списке эвакуирующихся числился профессор Б.Ф. Архангельский. Год назад я с ним виделся. Это был цветущий, жизнерадостный мужчина, полный сил и здоровья. Теперь мы увидели лежащую мумию. Он уже не мог ни ходить, ни стоять»[267]. Эти впечатления можно считать вполне достоверными, учитывая трагическую ситуацию, сложившуюся в Ленинграде. Самолет, на котором совершал полеты штурман Аккуратов, совершал рейсы в любых условиях. Полеты в плохую погоду, по признанию самого полярника, были безопаснее – в таких условиях пассажирский самолет не мог стать жертвой немецких бомбардировщиков. В хорошую погоду полеты производились в сопровождении истребителей[268].

Авторы книги «Воздушный мост» приводят следующие данные о масштабах перевозок пассажирскими и военными самолетами: «По далеко не полным сведениям, только с сентября по декабрь 1941 года (на это время приходится самая интенсивная работа воздушного моста) в Ленинград по воздуху было переправлено свыше 5 тысяч тонн продуктов и других грузов. За то же время обратными рейсами было эвакуировано свыше 50 тысяч жителей города, в том числе около 30 тысяч высококвалифицированных рабочих и специалистов ленинградских предприятий, более 9 тысяч тяжелораненых бойцов и командиров, более тысячи артиллерийских орудий и минометов, 138 тонн почты… И наконец, несколько переправленных по воздуху из Ленинграда под Волхов и Тихвин пехотных дивизий»[269]. Масштабы эвакуации ж.-д. транспортом, несомненно, были больше.

После прибытия блокадников встречали дежурные эвакопункта – круглосуточно работали 1–3 чел.[270] Днем дежурным оказывали помощь комсомольцы и общественные активисты (10–25 чел.)[271]. В Вологде активное участие в оказании помощи эвакуируемым жителям принимали и домохозяйки. Врачи из Вологды сопровождали эшелоны до станции Киров[272]. По свидетельству начальника эвакопункта Череповца, 10 июля в городе был принят первый эшелон с детьми из детских домов Ленинграда – они получили питание и после стоянки и отдыха отправлены далее[273].

Питание на станциях остановки было необходимо для ленинградцев, учитывая их сильное истощение и низкую скорость движения эшелонов зимой 1941/42 г. На станциях и пристанях были организованы пункты питания. В 1941 г. в организации питания были серьезные недостатки. Из-за проблем с транспортом не хватало ряда важных продуктов, в том числе и хлеба[274]. На вокзале при станции Череповец осенью 1941 г. приезжающим не хватало даже кипятка, для получения обеда по талонам приходилось долго стоять в очередях[275]. К лету 1942 г. организация и качество питания на станциях улучшились. В это время власти реализовали на практике так называемую шахматную систему питания – если эшелон получал еду в Бабаево, то через станцию Череповец он следовал без получения обеда до Вологды. Такую систему удалось реализовать благодаря увеличению скорости движения эшелонов до 300–400 км в сутки[276].

Питание на станциях включало горячий обед и сухой паек в дорогу[277]. Горячий обед официально включал 2 блюда и 500 г хлеба[278]. В то же время в источниках фигурируют противоречивые данные. Начальник эвакопункта станции Череповец отмечал, что вместе с сухим пайком «блокадники» получали 800 г белого или черного хлеба[279], а эвакуированная жительница Ленинграда в воспоминаниях утверждала, что им давали только по 400 г[280]. Информация о 800 г обнаружена только в одном источнике – воспоминаниях начальника эвакопункта, написанных через 33 года после окончания войны. Скорее всего, это ошибка или сознательное преувеличение (если учесть должность автора воспоминаний). Вторая цифра из воспоминаний жительницы блокадного Ленинграда более близка к официальной, кроме того, в условиях нехватки продуктов незначительное снижение нормы – вполне реальное явление.

Сухой паек в дорогу включал хлеб со сливочным маслом или печенье и сахарный песок либо шоколад[281]. Жители Ленинграда, останавливающиеся в Вологде и Череповце, писали в книгу отзывы о качестве полученных обедов, которые, безусловно, субъективны. Кроме того, работники эвакопункта могли и уничтожить самые негативные из них – за 1941 г. отзывов обнаружить не удалось. В то же время благодаря этим источникам можно узнать мнение самих жителей Ленинграда об организации и качестве общественного питания. Не все отзывы являлись положительными – многие указывают на недостатки в организации питания и качестве пищи, ее однообразие и невозможность замены[282]. Сохранилась жалоба на слишком частое и обильное питание, которое приводило к поносам[283]. Некоторые очевидцы позднее отмечали в воспоминаниях, что «блокадники», получив свой обед и сухой паек и не слушая советов работников эвакопункта, съедали его сразу и умирали[284]. По мнению специалистов, при выходе из состояния дистрофии расширение диеты должно быть постепенным[285].

После получения питания и медосмотра эвакуируемые жители Ленинграда разделялись на две группы, разные по численности. Большая часть из них отправлялась дальше, на восток страны, как правило, это были организованные группы рабочих и служащих, интеллигенции, детей. Они ехали на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию, где размещались на продолжительный или постоянный срок[286]. Многие промышленные предприятия, учреждения культуры и искусства были вывезены из блокадного Ленинграда в глубокий тыл, где их работа возобновилась, а рабочие организованными группами эвакуировались и продолжали работать на восстановленных здесь предприятиях. По спискам переселенческого отдела, за 1941 – первую половину 1942 г. через станцию Вологда проследовали транзитом 13 407 преподавателей и студентов 22 вузов Ленинграда[287], а также рабочие 56 заводов города[288]. Эвакуируемые предприятия и организации нельзя было восстанавливать в прифронтовой полосе – регион в любой момент мог оказаться в зоне боевых действий, и потребовалась бы повторная эвакуация с большими потерями. Во всех отношениях глубокий тыл являлся более безопасным местом. По этой причине большинство населения уезжало после короткой остановки. Меньшая же часть их них по разным причинам оставалась на временное или постоянное проживание в Вологодской области.

Таблица 3

Сведения о численности эвакуированных жителей, размещенных на территории Вологодской области после окончания эвакуации

Источник: ГАВО. Ф. Р-3105. Оп. 2. Д. 8. Л. 1, 10, 32, 53, 65, 85, 94, 108, 138. Доля в процентах подсчитана автором статьи.

Общее число людей, оставшихся в Вологодской области к концу эвакуации, – 165 160 чел. В табл. 3 представлена подробная учетная информация о числе эвакуированных граждан, которые жили в Вологодской области после окончания массовой эвакуации и о доле «блокадников» среди них. Из представленных данных видно, что сразу же после окончания эвакуации, как общая численность эвакуированных граждан, так и численность «блокадников», проживающих в регионе, начинает постепенно снижаться. Со второй половины 1944 г. темпы оттока населения увеличиваются – начинается процесс активной реэвакуации. В течение военного периода и первых послевоенных лет доля «блокадников» среди общего числа эвакуированных граждан, проживающих на территории области, не была преобладающей и в среднем составляла около 30 %.

Люди, остававшиеся в области для проживания, за некоторым исключением, не были организованы в коллективы по профессиональному, возрастному или иным признакам – у каждого были собственные обстоятельства для остановки. Многие «блокадники» не могли ехать дальше по состоянию своего здоровья или здоровья родственников – таких людей размещали в госпиталях и больницах. У некоторых граждан были родственники или знакомые в области, у которых можно было пожить. Для временного размещения эвакуированных граждан в течение войны строились общежития – официальный срок проживания в них ограничивался и составлял от нескольких дней до нескольких недель[289].

Еще одна причина, по которой люди уезжали из Вологды, заключалась в том, что им не давали разрешения на поселение. В регион эвакуировали не только гражданское население, но и раненых военнослужащих Красной армии. Уже к осени 1941 г. многие помещения оказались заняты, и размещать людей было негде[290]. Приезжающие граждане попадали в безвыходные ситуации. Елена Скрябина приехала в Череповец зимой 1942 г. вместе с матерью и няней, которым было необходимо лечение. Самой Елене отказали в проживании из-за перенаселенности Череповца[291]. Блокадница пыталась найти еду и получить прописку, потому что не могла уехать, оставив родственников в чужом городе. Через несколько дней мать умерла, а няня была выписана. Дальнейшее развитие ситуации описано в воспоминаниях: «Все хожу на вокзал, делаю попытки уехать с транспортами, идущими из Ленинграда. Однако надежд почти никаких. Все эти транспорты необычайно переполнены, в Череповце посадки нет. А уезжать надо обязательно. И немедленно. Ведь вопрос о хлебном пайке стал вопросом жизни. Если эта милая девушка прекратит выписку талонов, а это она вправе сделать каждый день (сотрудница горисполкома выписывала ей талоны на хлеб. – Ф. К.), то погибнем голодной смертью здесь, в этом Череповце… Обедов я давно уже не получаю. Только хлеб и спасает»[292]. Факты, которые приводятся в отрывке из воспоминаний, действительно могли быть. Скрябина пыталась уехать из Череповца в начале весны 1942 г. – именно к этому периоду (февраль – апрель) относится второй поток эвакуации из блокадного города, и вполне вероятно, что эшелоны были переполнены. Другой факт – о прекращении выписки талонов на питание – требует объяснений. Эвакуированные граждане, которые оставались на проживание в Вологодской области, по закону должны были получать 400 г хлеба[293]. Однако Скрябина не имела прописки, а следовательно, и права на этот хлеб. В итоге ситуация разрешилась благополучно – после многочисленных попыток Скрябина уехала из Череповца в Пятигорск[294].

Еще один эвакуационный сюжет. Ученый, доктор филологических наук профессор Н.В. Юшманов был эвакуирован вместе со своей женой в Вологду. Вероятно, уже от безысходности жена написала открытое письмо И.В. Сталину с просьбой улучшить питание: «Кроме 400 грамм хлеба мы ничего не имеем, и муж дошел до крайнего истощения – гибель неминуема, так как дальше ехать нет сил. Немногого и прошу: иметь возможность дать тарелку супа с кусочком мяса и кашу, немного больше хлеба с кусочком масла. Это поддержит его, а немного табаку или махорки позволит ему продуктивнее работать, вдохновит»[295]. Юшманова пыталась спасти не себя, а своего мужа-ученого, написавшего много трудов по филологии, который, несмотря на тяжелые условия жизни и крайнее истощение, продолжал заниматься наукой в Вологде. По материалам Санкт-Петербургского филиала архива РАН, пребывание Юшманова в Вологде было временным – позднее он был эвакуирован в Алма-Ату, пережил войну и умер 2 апреля 1946 г. в Ленинграде[296]. По данным переселенческого отдела, за апрель 1943 г. люди не всегда получали даже 400 г хлеба: выдачу хлеба задерживали; вместо 400 г давали 300; вместо хлеба давали зерно повышенной влажности, вес которого составлял 240–260 г, и муку; вместо ржи иногда давали ячмень[297]. В общественных столовых питание для эвакуированных граждан было организовано плохо. Люди из Кирилловского района написали коллективное заявление о том, что в столовой их кормят только водой[298]. Семья Черепановых, проживающая в поселке Молочное под Вологдой, получала в столовой порцию жидких щей и порцию такой же каши и делила на троих. Серьезным подспорьем для них являлись занятия огородничеством и сбор грибов – шампиньонов[299]. В то же время блокадница, работающая на паровозовагоноремонтном заводе Вологды, переоборудованном под оборонное производство, получала в столовой более разнообразное питание: «Обедала в цеховой столовой (цех наш был обнесен высоким забором, особые пропуска). В меню в основном щи и овощное рагу и дополнительный паек: ложка густого гороха, омлета кусочек и 200 гр. хлеба. Паек был 800 гр., а на черновых деталях – 1 кг»[300].

Большинство жителей Ленинграда, проживших в блокадном городе длительное время, находились на грани жизни и смерти и нуждались в длительном высококвалифицированном лечении. Многие жители Вологодской области и сами блокадники позднее вспоминали о своем физическом состоянии сразу после приезда. Из свидетельства очевидца: «До сих пор страшно вспомнить это. Люди, будто только что вышедшие из подземелья – черные, исхудавшие. Кого еле вели под руки, кого несли на носилках»[301]. Из свидетельства блокадника: «Когда приехали в Череповец, я была настоящим дистрофиком, не могла ходить, не могла даже плакать. Маму прямо с вокзала увезли в больницу, и через четыре дня она умерла»[302]. Из письма другого очевидца к краеведу Г.А. Акиньхову: «Измученные голодом и утомленные тяжелой продолжительной дорогой они с трудом выбирались из теплушек и шли в столовую. Это было небольшое деревянное старое здание возле вокзала. Люди, не раздеваясь, усаживались за столики и приступали к еде по-разному: некоторые медленно, с трудом приподнимая руки над столом, отламывали кусочки хлеба, подносили его ко рту; другие, завернув в платочки хлеб, старались как можно быстрее съесть все поданное им, спешили проглотить суп, горячую пшенную кашу, чай… И это приводило иногда к тяжелым последствиям, даже к смерти. Я видела, как некоторые, не в силах передвигаться дальше, прижимаясь спиной к стене, сидели у столовой»[303]. Три приведенных свидетельства объединяет одно: состояние жителей блокадного Ленинграда, приезжающих в Вологодскую область, было очень тяжелым. Ситуацию в зимний период усугубляли сильные морозы, доходившие в Вологодской области до 40–45 °C[304].

Система здравоохранения оказалась не готова к приему истощенных жителей Ленинграда, и при их обслуживании возникло много проблем. В 1941 г. на вокзале Череповца не было медпункта. Людей встречали два врача, помогали им работники эвакопункта и представители общественности[305]. Только в феврале 1942 г. на вокзале открыли медпункт[306]. Число медработников увеличилось, появились медсестры, было организовано круглосуточное дежурство[307]. К весне 1942 г. в Череповец прибыли три врача из Вологды[308]. В Вологде проблем с организацией медобслуживания было меньше. На вокзале, как и в Череповце, работал медпункт, также была создана комната ожидания[309].

Транспортная проблема в Череповце была актуальной в течение всего периода эвакуации. В 1941 г. не было даже гужевого транспорта для перевозки продуктов эвакуируемым гражданам в буфет на вокзале и в изолятор эвакопункта из больниц города. В 1942 г. транспортные проблемы сохранились[310]. В Вологде проблемы с транспортировкой пациентов были не такими серьезными[311]. Людей, нуждающихся в лечении, работники госпиталей забирали прямо с вокзала на специальных автобусах[312]. Мест в госпиталях не хватало[313].

В Череповце пациента, которому требовалась госпитализация, с 1941 и до весны 1942 г. отправляли только в так называемый изолятор – учреждение для временной изоляции инфекционных больных, а не для квалифицированного лечения[314]. В начале эвакуации изолятор мог принять 50 чел., а после переезда в другое здание число мест уменьшилось до 25[315]. К декабрю 1941 г. местные власти вновь увеличили вместимость изолятора до 50 чел.[316] Большинство блокадников были больны дистрофией, срок лечения таких пациентов в зависимости от степени тяжести и условий содержания составлял от 5 дней до 1–2 месяцев[317]. Условия в изоляторе были неудовлетворительными, для организации лечения это учреждение не было приспособлено. Блокадников нужно было переводить в госпитали, но переводить было некуда. Больницы Череповца (как межрайонная, так и инфекционная), отказывались принимать этих людей на лечение. Местные власти долгое время не могли решить проблему. Отправлять пациентов в Вологду было затруднительно из-за медленной работы транспорта и тяжелого физического состояния некоторых пациентов[318]. Зимой 1942 г. после увеличения потока населения из блокадного Ленинграда мест в изоляторе стало не хватать, но больные блокадники не могли ехать дальше. Отдел здравоохранения предложил увеличить количество мест в изоляторе, что могло привести к осложнению эпидемиологической обстановки[319]. Весной ситуация изменилась к лучшему: в изолятор были переведены врачи из медпункта на вокзале[320], тяжелобольных блокадников согласились принимать городские больницы[321]. В начале лета 1942 г. городская больница Череповца вновь отказалась принимать на лечение всех без исключения эвакуируемых граждан[322]. К концу лета проблему удалось решить окончательно – ленинградцы лечились только в больнице города[323].

В Вологде ситуация с размещением пациентов складывалась по-другому – для лечения блокадников и других эвакуированных граждан были открыты шесть госпиталей в зданиях поликлиник, больниц, школ[324]. Согласно учетным данным, в июне 1942 г., когда начался третий летний интенсивный поток блокадников, большинство госпиталей Вологды были заняты максимум на 50 %, а в госпитале № 4, вместимость которого составляла 260 чел., были размещены 12 чел.[325] Вполне вероятно, что большинство пациентов из второго потока эвакуации уже были вылечены, а третий поток только начинался. После снижения интенсивности потока осенью 1942 г. госпитали начали постепенно закрывать[326]. Летом 1943 г. были расформированы два последних госпиталя для блокадников в Вологде[327].

На физическое состояние людей в Вологде и области влияли не только последствия тягот повседневности блокадного города, но и другие факторы: недостаток еды и перебои с водой; перегруженность эшелонов; отсутствие тепла и света[328]. Некоторые блокадники пытались скрыть свое болезненное состояние, не желая оставаться в Вологодской области, что вело к ухудшению их самочувствия и летальным исходам[329]. Уже приводились примеры о вреде обильного питания в пунктах приема и смертельных случаях вследствие переедания. Изолятор Череповца, принимающий жителей блокадного Ленинграда для лечения, не только не вмещал всех пациентов и не был приспособлен для лечения, но и не соответствовал санитарным нормам. По отзывам и справкам о работе эвакопункта, с первого дня работы учреждение имело недостаточную материальную базу: не хватало белья, халатов, медицинских инструментов и инвентаря[330], одеяла были старыми и изношенными[331]. Некоторые пациенты не имели сменного белья[332]. По вопросу стирки белья пациентов изолятор имел договоренность с прачечной, при этом по правилам работники изолятора вынуждены были привозить свои моющие средства – в противном случае белье не принимали[333]. Весной 1942 г. в период наплыва пациентов в прачечной отключили электроэнергию и водоснабжение. Учитывая, что многие больные страдали поносами и сменного белья не хватало, санитарная ситуация в изоляторе оказалась очень сложной[334]. Помещение изолятора не было подключено к сетям водоснабжения и водоотвода. Работники приносили воду из колодцев, расположенных в городской черте. Весной 1942 г. в ближайших колодцах воды не было, а доставлять ее из другого места не представлялось возможным из-за отсутствия не только автотранспорта, но и гужевого[335]. Кроме того, изолятор не был обеспечен в достаточном количестве дровами и был отключен от электроснабжения[336]. Изолятор не имел столовой для работников и пациентов. Для питания пациентов санитарные работники приносили еду из столовой инфекционной и железнодорожной больниц – три раза в день они ходили за питанием пешком и приносили уже остывшую еду[337]. В 1942 г. инфекционная больница временно прекратила готовить диетическое питание для изолятора – эвакопункт не поставлял необходимые продукты[338].

В госпиталях Вологды были схожие проблемы, в некоторых из них отсутствовала канализация или не работали туалеты[339], не хватало медикаментов и дров[340]. Пациентам привозили остывшую еду из треста столовых[341]. В одном из госпиталей часть пищи, предназначенной для пациентов, употреблял персонал[342]. Как следует из докладной заведующего горздравотдела Вологды, в госпиталях не хватало врачей и медперсонала из-за перевода их в другие места, ощущался недостаток белья из-за необходимости его частой смены. Здания не были приспособлены для размещения лечебных учреждений[343].

В антисанитарных условиях серьезной проблемой становился педикулез. Работники здравоохранения пытались активно бороться с этим заболеванием. Все, кто приезжал в Вологду и уезжал из города, должны были проходить обязательную санитарную обработку[344]. Пациентов отправляли в специальное помещение – мыли, стригли волосы по всему телу, одежду подвергали тепловой обработке, в некоторых случаях обрабатывали специальным раствором. Весной 1942 г. врачи стали осматривать пациентов, размещенных в изоляторе Череповца. Людей, которых не удавалось излечить от педикулеза, отправляли в инфекционную больницу[345]. Об антисанитарных условиях и проблеме педикулеза писали и в источниках личного происхождения: блокадница Татьяна Старостина, живя в бараке в Вологде, сделала следующую запись в своем дневнике: «Спим в одежде. Вшей у нас пока нет. Обсыпаемся пиретрумом. Мыться не моемся, редко – руки и лицо. Вода – редкость»[346]. Все указанные факторы негативно влияли на здоровье блокадников, уже серьезно подорванное во время проживания в Ленинграде.

Учетные данные о посещаемости медпункта на станции Череповец и размещении пациентов в изоляторе, представленные в табл. 4, соответствуют данным об интенсивности эвакуации из Ленинграда: с февраля по апрель и в летний период 1942 г. наблюдается рост числа лиц, испытывающих проблемы со здоровьем, а в остальное время – происходит снижение. В марте 1943 г. – последний месяц массовой эвакуации, за помощью обратились семь человек. Из числа эвакуируемых граждан до февраля 1942 г. в изолятор поступало 20–40 чел., то есть мест для размещения в этот период хватало. Наибольшее количество пациентов, размещенных в изоляторе, относится к марту, апрелю и июлю 1942 г. – периодам наиболее интенсивного потока эвакуированных. Тяжелая ситуация в изоляторе во всех отношениях складывалась именно весной 1942 г., с другой стороны, в это время больница уже начала принимать эвакуированных граждан на лечение. С сентября 1942 г. со снижением интенсивности потока эвакуированных устойчиво снижалась и доля пациентов, размещенных в изоляторе. Кроме того, с этого времени больницы Череповца начали на постоянной основе принимать пациентов. Из табл. 4 видно, что доля пациентов, отправляющихся на лечение в изолятор, была очень мала относительно общего количества людей, обратившихся за помощью в медпункт.

Таблица 4

Количество пациентов, посетивших медпункт Череповца и отправленных на лечение в изолятор в 1942 г.

Источники: ЧЦХД. Ф. Р-1079. Оп. 1. Д. 2. Л. 48, 50, 77, 79, 127, 129, 155, 169, 187, 215, 217, 222; Д. 29. Л. 42, 85, 170.

В Вологде пациентов в госпиталях для эвакуируемых граждан было больше. Самая значительная часть из них поступила в период с начала эвакуации до 1 июня 1942 г. – 5149 чел., за лето 1942 г. на лечение поступили 1492 чел., с середины августа 1942 по 1 апреля 1943 г. – только 153 чел., что соответствует общим тенденциям движения населения. Эвакуированных детей, нуждающихся в лечении, в Вологде размещали в Доме ребенка и детской больнице[347].

О характере заболеваемости жителей блокадного Ленинграда, остающихся в Вологодской области, дает представление сохранившаяся учетная документация. В табл. 5 указаны данные за 1941 – начало 1942 г. На этом этапе относительное большинство пациентов (17 %) составляли люди с желудочно-кишечными заболеваниями, в частности дизентерией, что могло быть вызвано плохими условиями и режимом питания до переезда, недостаточно хорошо организованным питанием во время переезда. Дистрофики в эту категорию пациентов не входили. У многих эвакуированных граждан были проблемы с сердцем, воспаление и другие заболевания легких, грипп. Лиц с обморожениями, дистрофиков, пациентов с язвой желудка и туберкулезом было очень мало. В это время блокада уже началась, но условия проживания в Ленинграде еще не были такими ужасающими[348].

Таблица 5

Характер заболеваний эвакуированных лиц в изоляторе Череповца (июль 1941 – январь 1942 г.)

Источники: ЧЦХД. Ф. Р-1079. Оп. 1. Д. 1. Л. 25, 26.

Зимой – весной 1942 г. картина заболеваемости изменилась – стали поступать люди, здоровье которых уже было подорвано блокадным голодом. По данным табл. 6 видно, что большинство пациентов страдали дистрофией разной степени тяжести[349]. Специалисты выделяют три стадии дистрофии. Многие из блокадников, приехавших в Череповец зимой 1942 г., находились уже на 2-й стадии, симптомами которой являются сильное истощение, мышечная слабость, жажда и повышенный аппетит, низкая температура тела, изменения в психике[350]. Сильную жажду в воспоминаниях подтверждают медики, которые встречали пациентов с дистрофией в Вологде: «На вокзале рвались к воде. Чтобы не опились, мы баки с водой держали на замках, а дежурные рядом»[351]. Для 3-й, крайней степени дистрофии были характерны мышечная атрофия, снижение температуры тела до 30 °C, серьезные психические отклонения, сердечная и печеночная недостаточность. В условиях антисанитарии и при отсутствии специального питания и лечения такие пациенты могли впасть в голодную кому и умереть[352]. Согласно официальным отчетам эвакопункта, многие дистрофики уже прибывали в изолятор Череповца без сознания или в состоянии предсмертной агонии[353]. Среди блокадников значительным было число лиц, страдающих гемоколитом (воспаление прямой кишки), сердечными заболеваниями, воспалением легких, обморожениями, тифом.

Таблица 6

Характер заболеваний эвакуированных лиц в изоляторе Череповца (январь – апрель 1942 г.)[354]

¹¹⁸В числе прочих заболеваний: туберкулез, воспаление легких, тиф, дифтерит.

Источники: ЧЦХД. Ф. Р-1079. Оп. 1. Д. 30. Л. 8.

По учетным данным Переселенческого отдела, в госпиталях Вологды большинство пациентов составляли больные дистрофией, до июня 1942 г. среди остальных по численности значительно выделялись люди с заболеваниями сердца[355]. Главный врач первого госпиталя Вологды в воспоминаниях описывает состояние поступающих пациентов, указывая при этом и некоторые симптомы тяжелой степени дистрофии: «А больные с первого же дня поступали в большом количестве и в крайне тяжелом состоянии, ходячих было мало. Большинство – дистрофики, к тому же многие страдали кишечными заболеваниями, с поносом. Некоторые поступали в состоянии агонии – не успеешь положить на койку – умер. Сказать ничего не могли… Среди больных много хирургических, с обморожениями, особенно ребятишки – фэзэушники, с гангренами пальцев, стоп… Психика у многих была измененная. Дашь тарелку супа, кладет на кровать и закрывает одеялом, тянется за другой»[356].

Смертность среди эвакуируемых жителей блокадного Ленинграда была высокой. В Череповце, по учетным данным медпункта, она составляла в 1941 г. – 9 %, в январе – апреле 1942 – 36 %[357], летом 1942 – 14 %[358]. Как свидетельствует статистика, именно зима и начало весны 1942 г. (второй поток эвакуации) были наиболее тяжелыми как для Ленинграда, так и для Череповца. По учетным данным Переселенческого отдела в Вологде, цифры значительно отличаются. До начала июня 1942 г. смертность составила 37,5 %; во второй летний поток – 26,8 %, в третий поток (17 августа 1942 – 1 апреля 1943 г.) – 42,2 %[359]. Около 25 % всех умерших блокадников погибали в первые 2–3 дня после прибытия в госпиталь Вологды, позднее доля умерших снижалась[360]. Специалисты установили, что за период Великой Отечественной войны на территории Вологодской области документально зафиксирована смерть 10 869 жителей Ленинграда[361].

Медики высказывали разные точки зрения по вопросу высокой смертности среди эвакуированного гражданского населения. Начальник первого госпиталя Вологды отмечал: «Высокая степень смертности в вологодских госпиталях прежде всего, думается, определялась тем, что в них поступали тяжелобольные люди, во многих случаях болезнь носила необратимый характер. Немало эвакуированных привозили уже в состоянии агонии»[362]. Подобное мнение выразили в отчете и работники эвакопункта Череповца[363]. Военный врач Зубер выделял другие причины: «Я хочу вспомнить только один гражданский госпиталь, организованный для приема эвакуированных больных на Лассаля, 20 (ныне ул. Зосимовская. – Г. А.). В этом госпитале смертность достигала больше 50 %. За короткое время своего существования этот небольшой госпиталь дал много сотен погибших людей по дизентерии на фоне истощения. Я сам видел 25 отборных молодых людей, заболевших дизентерией, из которых в живых осталось шесть»[364]. Зубер считал, что именно условия содержания в госпитале способствовали ухудшению ситуации.

Учитывая описанные факторы, стоит отметить, что уровень смертности определялся совокупностью причин. С одной стороны, состояние жителей блокадного Ленинграда было тяжелым и у некоторых очень тяжелым – они погибали в дороге или сразу же после приезда в город. В данной ситуации врачи были бессильны. С другой стороны, состояние вагонов для транспортировки и мест приема, скорость движения, качество питания и уровень материальной обеспеченности мест размещения на начальных этапах эвакуации были неудовлетворительными. Самым ярким и в то же время печальным примером в этом отношении является состояние изолятора для эвакуированных граждан в Череповце. Эти факторы в совокупности способствовали высокой смертности среди блокадников в Вологодской области. Конечно, влияние имел и человеческий фактор, но в экстремальных условиях войны и отсутствия ресурсов не только конкретный человек, но даже организации были бессильны повлиять на ситуацию. По этим причинам гражданское население, эвакуированное из блокадного города, балансировало на грани жизни и смерти в прифронтовой полосе.

Для людей, которым не требовалась госпитализация, были предусмотрены определенные меры социальной поддержки. Особого внимания со стороны местных властей требовали эвакуированные дети. Как отмечает В.М. Ковальчук, процесс эвакуации из Ленинграда начался именно с эвакуации детей 29 июня 1941 г.[365] По результатам эвакуации в области были размещены 79 206 детей, из них 1946 вывезены в составе детских учреждений[366]. Организованной эвакуации детских учреждений из блокадного Ленинграда в регион практически не было. По данным за 1943 г., из 44 дошкольных и школьных детских учреждений, размещенных в области, только одно было эвакуировано из Ленинграда (детский сад фабрики «Скороход»), большинство же из КФССР[367]. Детский сад «Скороход» размещался в г. Кадникове Сокольского района. Для детей, временно или постоянно оставшихся без родителей, при эвакопунктах создавались специальные распределительные приемники НКВД. В 1942 г. через такой детский приемник на станции Бабаево проходило 20–25 чел. ежедневно[368]. Многие дети были сильно истощены, и руководство приемника требовало выделения дополнительных продуктов из местных фондов для усиленного питания[369]. Позднее этих детей распределяли по детским домам в области. По данным В.Б. Конасова, во время войны в области функционировали 50 бюджетных детских домов и 22 дома, открытые на добровольные пожертвования[370]. К 1943 г. в Вологодской области местными жителями были усыновлены 273 ребенка[371]. Из воспоминаний ребенка войны: «Мы сидели на вокзале. Приехала “скорая помощь”, увезли мать со старшим братом в госпиталь. Мама умерла сразу же, а брата держали там еще 2 недели, поддержать здоровье. Меня же сразу с младшим братом увезли в Вологодский дом ребенка. Невзирая на мой возраст (мне шел уже 8-й год), но настолько, видно, были мы истощены, что подлежали только в Дом ребенка… Не забыть и таких моментов в жизни, когда после войны родители, то есть матери искали своих детей. Нас выстраивали квадратом, мать с большой фотографией подходила почти к каждому, вглядываясь в наши лица. Всем хотелось, чтобы признали “меня”»[372].

Взрослому населению была также предусмотрена определенная помощь. В 1941–1942 гг. в городах блокадники получали единовременные пособия. Суммы таких выплат были дифференцированными и согласно решениям горисполкома составляли в Череповце 50–200 руб.[373], в Вологде 30–100 руб.[374] в зависимости от того, насколько нуждался гражданин. В мае 1942 г. каждая эвакуированная семья в Череповце в среднем получала 101 руб. 50 коп.[375], к осени, когда масштабы эвакуации стали снижаться, размеры выплат были сокращены до 57 руб. 60 коп.[376] Нетрудоспособные граждане получали от государства пенсии[377]. В особых случаях сумма выплаты могла превышать установленные размеры. У гражданки Кондратьевой, эвакуированной из Ленинградской области, умер муж, она была больна и при этом должна была содержать трех несовершеннолетних детей. От государства Кондратьева получила единовременную помощь в размере 300 руб.[378] Чтобы получить пособие, необходимо было подать жалобу с обоснованием. За 1942 г. в облисполком были поданы 344 жалобы, из них 228 удовлетворены, в 116 случаях было отказано. Как правило, в большинстве случаев власти решали вопрос сразу, иногда в квартиру к гражданину отправлялся сотрудник отдела хозяйственного устройства, чтобы проверить достоверность сведений, сообщаемых в жалобе[379].

Чаще всего люди жаловались на отсутствие или недостаток важнейших вещей и питания[380]. Жители Ленинграда и другие эвакуированные граждане могли приобрести одежду и обувь несколькими способами. Во-первых, бедные нуждающиеся граждане могли получить бесплатную одежду и обувь от властей. После визита социального работника власти принимали решение. За лето 1942 г. в Череповце социальные работники из горисполкома изучили жизнь 74 семей эвакуированных граждан, часть семей получили деньги, одежду, обувь, дрова, питание[381]. Во-вторых, работники ремонтных мастерских по решению горисполкомов были обязаны по сниженным ценам починить старую одежду и обувь эвакуированных жителей[382]. В-третьих, возможен был вариант приобретения подержанных вещей в магазинах по сниженным ценам – в Череповце и Вологде предлагали недорогой трикотаж, обувь, швейные изделия[383]. Блокаднику можно было купить талоны на одежду и обувь в эвакопункте и затем обменять их в магазине на нужный товар. В Вологде торговой организацией Волгорторг для всех эвакуированных граждан был создан специальный фонд, в котором, по сведениям переселенческого отдела, можно было приобрести сезонную одежду и обувь: женские платья из хлопка, ткани, обувь и мужские брюки, валенки и овчинно-шубные сапожки, трикотаж и шерстяную ткань[384]. Сохранились сведения о ценах на разные товары, которые продавались эвакуированным гражданам по талонам в магазинах Череповца в первом полугодии 1943 г.[385] Это время, когда массовая эвакуация завершалась и блокадники обустраивались на новом месте. Каждый нуждающийся гражданин мог получить от государства денежное пособие в указанном размере[386].

Наибольшим спросом пользовалась обувь. На сумму единовременного пособия каждый мог приобрести в магазине поношенные валенки, несколько пар носков, поношенное нижнее белье, верхний трикотаж, мужские брюки или старое одеяло. Пара спортивной обуви стоила 8 руб. – это один из самых дешевых товаров в магазине. Некоторые женские вещи стоили дешевле мужских. Самой дорогой была верхняя одежда – стоимость мужских и женских пальто достигала 100 руб., но и эти товары, несмотря на высокую цену, пользовались некоторым спросом – за полугодие были проданы 84 пальто. Ни в одном источнике не сохранилось и не могло сохраниться сведений о количестве наличных денег у каждого блокадника. Материальное положение каждого человека в силу ряда обстоятельств было различным. Люди, получающие материальную помощь, были бедны и покупали только предметы первой необходимости. В то же время в Вологодскую область приезжали и довольно состоятельные граждане, о чем свидетельствует количество проданных дорогих вещей. В архивных фондах сохранился один интересный документ, который, на первый взгляд, подтверждает гипотезу о значительном социальном неравенстве эвакуированных граждан – это список вещей умерших, которые передавали в камеру хранения вокзала, составив опись. После проведения комиссией оценки их передавали бесплатно самым нуждающимся[387]. По этим спискам у некоторых умерших граждан числится лишь одно одеяло, у других же перечень занимает целую страницу. Однако из этого документа нельзя делать вывода о значительном различии в материальном положении блокадников – отправляясь в эвакуацию, в спешке человек мог оставить бо́льшую часть вещей дома. Кроме того, если учесть тяжелое физическое состояние блокадников, то сразу становится понятно, что многие люди, спасая свои жизни и жизни своих родственников, не очень заботились о личных вещах. В то же время нельзя отрицать, что определенное материальное различие существовало.

Важнейшей социальной проблемой ленинградцев, приезжающих в чужие места, являлся жилищный вопрос, решить его пытались различными способами. Некоторые жители Ленинграда в силу жизненных обстоятельств оставались временно и позднее рассчитывали уехать в тыл. Городские власти предоставляли таким людям комнату в общежитии. По документам эвакопункта, в Череповце в 1941 г. функционировало одно общежитие для размещения эвакуированных граждан с 23 комнатами, где свободных мест не было. Зимой 1941/42 г. открыли еще одно общежитие на 100 мест[388]. В Вологде ситуация с временным жильем складывалась по-другому – в городе останавливалось больше людей и помещений для общежитий было больше. По решению горисполкома уже осенью 1941 г. начали строить пять новых общежитий вместимостью 90–100 чел. и четыре деревянных дома с печным отоплением (по 10 квартир в каждом). Планировалось закончить строительство в короткие сроки. Из-за проблем с финансированием первоначальные планы не были реализованы[389]. Весной 1942 г. эвакуированные жители были размещены в восьми зданиях, а также занимали три комнаты в одном здании[390]. К 1943 г. в Вологде построили еще три деревянных дома для эвакуированных граждан, и временным жильем они были обеспечены[391].

Сохранился колоритный документ – правила внутреннего распорядка для лиц, проживающих в общежитии. В общежитии человек мог проживать не более 5 суток, срок проживания мог продлить только начальник эвакопункта, если были особые обстоятельства. В общежитие можно было заселиться только после прохождения санитарной обработки, имея при себе паспорт и удостоверение эвакуированного гражданина. Каждый жилец мог получить чистый комплект белья и обед по талонам в строго установленное время. В общежитии действовал комендантский час: вход был открыт с 8 до 23 часов. Каждый постоялец должен был соблюдать чистоту и порядок во всех помещениях, беречь имущество и быть вежливым. Категорически запрещалось менять комнату размещения, спать в верхней одежде и обуви, содержать животных и вносить легковоспламеняющиеся материалы, распивать спиртные напитки. Для курения были предусмотрены специальные места. За нарушение этих предписаний жильца выселяли. После окончания срока проживания жилец сдавал комнату и белье уборщице, получал документы и личные вещи, оставленные на хранение. В случае появления претензий гражданин мог написать отзыв в книгу, где через несколько дней ему писали ответ[392]. Эти правила являлись нормой мирного времени, и составители не учитывали экстремальные условия войны. Отсутствие достаточного финансирования, хаос и неразбериха военного времени и, как следствие, отсутствие должного контроля за содержанием помещения и поведением жильцов приводили к негативным последствиям. Сведений об уголовных преступлениях и правонарушениях в источниках не зафиксировано, но комиссия, проводившая обследование помещений общежитий, нашла много других недостатков. Общежитие № 2 в Череповце осматривали сразу после открытия зимой 1942 г. В помещении было грязно, валялись разбитые стекла и мусор. Территория вокруг здания загрязнена отходами. Большинство комнат были свободны. Жильцы проживали в общежитии не 5 дней, а по 1–2 месяца. Некоторые граждане не мылись с даты приезда – не было возможности[393]. На обороте акта обследования любопытная оправдательная запись, сделанная начальником эвакопункта. Суть ее в следующем: здание было загрязнено еще воинской частью, располагавшейся в нем ранее, люди не мылись только один месяц, а не два, так как общежитие открылось только месяц назад[394]. Возможно, оправдания начальника эвакопункта можно было учесть, но через месяц комиссия прибыла с повторным обследованием и обнаружила новые проблемы: отсутствие тепла и электричества (для освещения использовались керосиновые лампы), грязные туалеты, недостаток посуды[395]. Обследовав общежитие № 1, комиссия не составляла подробного акта, но приняла решение переселить часть жильцов в общежитие № 2[396]. Вероятно, санитарная ситуация в первом общежитии была еще хуже. Таким образом, правила внутреннего распорядка в условиях военного хаоса остались на бумаге.

Актов обследования общежитий в Вологде среди документов военного периода не сохранилось. Некоторые жители Ленинграда, временно останавливающиеся в городе, писали отзывы: «В апреле – мае месяцах, находясь длительное время в общежитии эвакопункта гор. Вологда, в результате хорошего лечения, усиленного питания и внимательного обслуживания восстановили свое здоровье доктор филологических наук профессор Ленинградского института языка и мышления имени Марра Николай Владимирович Измайлов… профессор истории народов СССР Михаил Николаевич Мартынов… и многие другие лучшие люди героического города Ленина»[397]. Однако только на основе таких отзывов нельзя делать выводы о санитарном благополучии общежитий в Вологде.

Некоторые люди, желающие остаться на долгий срок в городах Вологодской области, подавали заявления о предоставлении жилья в горисполкомы[398]. Таких людей было немного. За период с середины мая до середины июля 1942 г. в Череповце ленинградцами было подано 61 заявление, из них 40 чел. получили квартиру[399] – показатель неплохой.

Вопросы с жильем решались индивидуально из-за небольшой численности приезжающих лиц. Блокаднице Татьяне Старостиной и ее родственнице Анне разрешили жить вместе с больной матерью и другой родственницей Лидией в госпитале в Вологде[400]. Старостина передает в дневнике свои мрачные впечатления от жизни в госпитале, из которых становится ясно, что человек, прожив некоторое время в блокадном Ленинграде, так и не смог адаптироваться к тяжелым условиям военного быта: «Три-четыре первых дня на Льнострое мои дни и ночи проходили в жестокой борьбе за жизнь мамы и Лидии. Завтрак, обед, ужин: очереди, давка, соприкосновение с людьми, потерявшими облик человеческий (во вшах, провонявшие испражнениями, их пускали в столовую без всякой санитарной обработки), долгое сидение за столами и ношение еды наверх в комнату сменялось хождением за кипятком, ночными бдениями над мамой, стиркой одежды Лидии… Всюду приходилось почти красть»[401]. По сути, Татьяна и Анна исполняли роли медицинских сестер при своих родственниках. После приезда переселенцев, нуждающихся в лечении, их выселили из госпиталя в барак (общежитие), в котором условия проживания также, по мнению автора, были далеки от комфортных: «После колебаний мы въезжаем в боковую комнату, с маклаком в придачу. Нас живет 9 человек… В комнате холодно, грязно – нам не вымыть, а уборщицы не моют, веник надо ходить выпрашивать у хозяйственных соседей… Дрова, торф привозят к дому, все расхватывают. Кто сильнее, у того тепло. Запасаем под кроватями в углах. Топит Саша, варим гречневый концентрат, полученный в Жихареве (пшенный выменяла на хлеб у красноармейцев на станции)»[402]. Взгляд Татьяны Старостиной на ситуацию вполне ясен – автору, представителю молодой ленинградской интеллигенции, казалось диким жить по законам военного времени, когда нужно было действовать на правах силы, с боем забирать материальные блага, опережая остальных, не могла принять такое поведение даже для собственного выживания.

Распространенным способом решения жилищного вопроса, предполагающим установление тесных социальных контактов с местным населением, являлась практика подселения приезжих людей к городским и сельским жителям[403]. Власти в условиях дефицита свободных жилых помещений поощряли подобную практику, а местное население не было равнодушным к судьбам бывших блокадников. Несмотря на все тяготы военной жизни, выражающиеся в первую очередь в недостатке материальных средств и отсутствии основного кормильца в семье, местное население проявляло заботу, гостеприимство, радушие по отношению к приезжающим незнакомым людям. Это подтверждается многочисленными примерами из дневников и воспоминаний как жителей Вологодской области, так и самих ленинградцев. Череповчанка Нина Александровна Махова вспоминает: «Эвакуированные шли и просились жить. У нас жили 2 женщины (одна умерла). Их шли сотни – по улице Новой и Максима Горького. Одну сами хоронили – возили на кладбище. Каждый дом по 1–2 человека брали к себе»[404]. Другая жительница Череповца Степанида Голубева, у которой было четверо детей, приняла к себе домой эвакуированную женщину с двумя детьми[405]. У другой череповчанки было двое детей, но она приняла к себе в дом двух женщин, одна из которых была беременной, а у другой уже было двое детей[406]. Совсем молодая блокадница со своей матерью и сестрами была эвакуирована в Череповец. Мать умерла после приезда, и девочки остались одни, в Череповце им повстречалась незнакомая взрослая женщина с детьми, которая приютила их у себя. Спустя годы в своих воспоминаниях блокадница выразила слова благодарности: «Если бы нам в Череповце не встретилась Анна Михайловна Ильичева, я не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь. Эта женщина на санках перевезла нас к себе домой, и она же сама похоронила маму. Анна Михайловна вы́ходила нас, обогрела, чем могла поддержала в эту трудную зиму. А ведь, кроме нас, у нее было трое своих детишек. Нет слов, чтобы передать Анне Михайловне благодарность за наши спасенные жизни»[407].

О подселении и хорошем отношении местных жителей пишет и Елена Скрябина – автор, в воспоминаниях которого картина жизни блокадника в Череповце представлена в негативном свете. Вначале Скрябина повествует о заселении в характерном для нее стиле: «Наконец, появилась Гаврилова. Сообщила, что нашла какую-то комнату. Отправились по темным узким улицам окраины. Хозяева этого жилища встретили нас угрюмо. Оказалось, что здесь больше всего боятся ленинградцев, потому что все они больные и голодные… Так и наши хозяева, у которых кладовая была полна продуктов, вряд ли пошли бы в чем-либо навстречу»[408]. Прожив несколько дней в этой квартире, Скрябина несколько изменила отношение к хозяевам и высказывается о них уже иначе: «Наш суровый хозяин немного оттаял – приглашает по вечерам к самовару. Конечно, можно рассчитывать только на кипяток, но и то славу Богу. Вдвойне теплее – от кипятка и сочувствия»[409]. Вполне вероятно, что некоторые люди действительно не доверяли незнакомым переселенцам, что вполне естественно. Однако, даже несмотря на это, их приняли у себя в доме и стали оказывать небольшую помощь.

Одна из бывших студенток вологодского училища РУ-3, в котором готовили по рабочим специальностям (рулевые, мотористы, слесари и др.), так вспоминала о первой встрече с блокадниками: «Однажды зашел в класс завуч Хрусталев и сообщил: “В Вологду прибыл очередной поезд с эвакуированными из Ленинграда”. Прибыла большая группа ребят, которых управление профтехобразования распределит по училищам для дальнейшей учебы. У нас в училище ребят тепло встретили, разместили в общежитии, накормили, одели в форму. Время лечит. Потихоньку их сердца оттаяли от всего пережитого, утраты родных»[410]. Далее в воспоминаниях Нестерова пишет, что к блокадникам в учебном заведении не было никакого отчуждения: представительница эвакуированного театра организовывала самодеятельность, а ленинградцы участвовали в мероприятиях, играли на музыкальных инструментах и пели песни[411]. Жители Ленинграда с добротой относились к вологжанам, которые помогали местным властям встречать их на вокзале: «Помню, один ленинградец настоятельно просил мою фотокарточку, обещал нарисовать портрет, а я отказалась, не было времени. Мария Алексеевна дала ему свое фото. Действительно, он нарисовал ее портрет с благодарственной надписью»[412].

Взаимоотношения между блокадниками и населением Вологодской области не всегда складывались хорошо. Население, приезжающее в регион и местные жители по национальному составу были относительно однородными – по этой причине серьезных межнациональных разногласий не было. Непонимание и конфликты иногда возникали на бытовом уровне из-за материальных благ, в которых ощущался острый дефицит. Татьяна Старостина, не принимающая поведения большинства в условиях войны, дала однозначную эмоционально окрашенную оценку жителям Вологды: «Население воровливое, недоброжелательное к “засранцам”, сиречь ленинградцам, но все, кто имеет отношение к эвакопункту, живут за счет эвакуированных ленинградцев – едят сами, воруют государственное – вещи берут, деньги, хлеб вымогают под предлогом всяческих услуг (принести воды, дров, затопить печь – ленинградцы либо не умеют, либо не в состоянии двигаться)»[413]. Всех жителей, имеющих отношение к эвакопункту, без исключения Старостина охарактеризовала как воров и приспособленцев. В ее характеристике есть определенная доля истины – действительно воровство было распространенным явлением в то время, в условиях тотального дефицита. На заседаниях горисполкомов рассматривались случаи, когда некоторые люди в силу специфики своей работы в сфере общественного питания имели доступ к продуктам и совершали кражи, питались за счет клиентов столовых и буфетов[414], воровали продовольственные карточки[415]. Начальник 1-го госпиталя для эвакуированных в Вологде Лидия Соломонова выявила, что ее сотрудники воруют у пациентов кольца и другие ценности[416]. После наблюдения и обысков воров удалось обнаружить. В госпитале провели показательный судебный процесс, на котором двух медсестер приговорили к одному году лишения свободы. Случаи воровства, как пишет Соломонова, прекратились[417]. Оправдывать подобные факты даже в условиях военного дефицита и голода сложно. Сами эвакуированные граждане находились в тяжелом положении. Татьяна Старостина в другом месте своего дневника пишет, что «всюду приходилось почти красть»[418], однако негативно воспринимает и не может понять «приспособленчество» и воровство местного населения. Таким образом, во время войны взаимоотношения между местным населением и ленинградцами складывались неоднозначно. Иногда возникали конфликты на бытовом уровне, но, с другой стороны, многие жители региона проявили гуманное отношение, сочувствие к блокадникам и, невзирая на собственное положение, оказали помощь в обустройстве на новом месте.

У людей, переживших блокаду и эвакуацию в сложных условиях, оказавшихся в чужом месте без уверенности в завтрашнем дне, а в некоторых случаях и потерявших близких людей, психологическое состояние было удрученным. Как уже было отмечено, в психике больных блокадников работники эвакопункта и врачи видели определенные отклонения. Люди, которые были относительно здоровыми или выздоравливали в физическом отношении, морально выглядели подавленными. По свидетельствам современников, эвакуированные были безразличны к тем вещам, которые не касались их непосредственно: «В больнице полно больных, большинство которых интеллигентные люди – инженеры, педагоги, студенты, а между тем никого из них не интересует, что происходит на фронтах. Может быть, постоянные думы о своей судьбе или голодное отупение приводит к потере интереса ко всему, происходящему за порогом больницы»[419].

Сосредоточенность на себе и собственных проблемах, моральная подавленность были настолько велики, что некоторые редко и без особого беспокойства вспоминали о своих родственниках: «Насколько нам было все безразлично, свидетельствует хотя бы тот факт, что папе только 12 февраля послала телеграмму, а открытку еще позже»[420]. В другом месте: «…где-то живет папа, идет война, но мы живем в пределах комнаты, столовой и говорим только об отъезде. О папе мы говорим, о Саше тоже, но трогают они нас очень мало, как будто души нет, и мы чувствуем только себя. Страдать за далеко оставленных не хватает сил»[421]. Такое отношение следует рассматривать как частный случай – другая жительница Ленинграда во время эвакуации была разлучена с собственным сыном, которого оставили в госпитале, и всеми силами пыталась его отыскать, не взирая на собственные проблемы[422].

Елену Скрябину как чувствительного интеллигентного человека удручала обстановка неприветливого Череповца, жизненные проблемы, равнодушие людей, хотя на самом деле некоторые люди, по ее же свидетельству, оказывали помощь. Скрябина пережила шесть месяцев блокады, но так и не смогла привыкнуть к невзгодам военной жизни: «Вдвоем с маленьким Юриком мы затеряны в чужом городе. Не дают покоя постоянные думы о судьбе Димы (сына, оставленного в госпитале. – Ф. К.) и заботы о больных старушках. А ко всему этому издевательское, бездушное отношение людей, в руках которых сегодня наша судьба»[423]. Для Татьяны Старостиной радостью в этой тяжелой повседневности стала встреча с человеком из прошлой, относительно благополучной жизни – знакомым из института: «Здесь размякнет любое сердце. Чему я рада – встрече, взволнованности своей и чужой или этому кусочку хлеба моего нового друга, его братски предложенным 300 рублям? Я счастлива всем этим вместе. Это встряска моральная»[424].

Люди, эвакуированные из Ленинграда в Вологодскую область, находились в неопределенном положении. С одной стороны, они переехали и тем самым избежали опасности быть убитыми или захваченными в плен противником, опасности умереть от голода или болезни в блокадном городе. С другой стороны, условия жизни в Вологодской области не были комфортными из-за плохого материального обеспечения, антисанитарии, отсутствия собственного жилья. По понятным причинам до снятия блокады реэвакуироваться большинство не хотело и не могло. Исходя из этого, некоторые блокадники пишут, что они не хотели оставаться в регионе и желали при первой же возможности уехать в тыл. У людей возникло представление, что в другом месте жизнь комфортнее. Татьяна Старостина жила в Вологде и часто просила у местных властей разрешения на выезд, но при этом сама высказывала сомнения в дневнике о том, что в тылу ее жизнь будет лучше[425]. В феврале 1942 г. в Вологде появился предприимчивый человек по фамилии Гуревич, к которому Старостина не испытывала доверия. Гуревич организовал набор врачей, научных работников и других представителей интеллигенции, включая Старостину, которые благополучно выехали из Вологды[426]. Несмотря на скепсис по поводу перспективы жизни в тылу, Старостина была очень рада отъезду из Вологды: «7 марта. День отъезда с Льностроя (район Вологды. – Ф. К.) и день погрузки. Этот день помнится как никакой другой. Иные дни жизни на Льнострое слились в единый поток ощущений и все…»[427]. Старостина была эвакуирована на Урал.

Люди, которые не хотели уезжать и рассчитывали остаться в области на длительный срок, нуждались в трудоустройстве. Весной 1942 г., по данным Переселенческого отдела, в Вологодской области проживали 72 167 трудоспособных граждан, из которых было трудоустроено 80,5 %[428]. Согласно справке о работе с эвакуированными гражданами, составленной сотрудниками Переселенческого отдела, на 10 декабря 1942 г. численность всех эвакуированных граждан в Вологде составляла 4429 чел., в Череповце – 4035. Трудоспособными из них являлись 67,2 и 42,9 % соответственно. К концу 1942 г. в Череповце работало 76,5 % всех трудоспособных, в Вологде – 30,7 %. К лету 1943 г., когда эвакуация уже была завершена, 80 % трудоспособных эвакуированных граждан получили работу[429]. По данным Переселенческого отдела, к неработающим трудоспособным гражданам в первую очередь относились матери с маленькими детьми. Для этих людей по закону были предусмотрены выплаты пособий[430].

Из-за малочисленности эвакуированных граждан, оставшихся жить в Вологодской области, проблема трудоустройства была не такой серьезной. Кроме того, блокадники в городах Вологодской области, как правило, оставались поодиночке, без привязки к определенным предприятиям, организациям. По роду занятий среди эвакуированных специалистов значительное число составляли учителя, бухгалтеры, счетоводы, портные, плотники[431]. По данным Переселенческого отдела, весной 1942 г. эвакуированные граждане в области были трудоустроены в следующих сферах: сельское хозяйство (колхозы, совхозы, МТС) – 70,7 %; промышленные предприятия и артели – 11,6 %; ж.-д. транспорт – 1 %; прочие предприятия и учреждения – 16,9 %[432]. К 1943 г. соотношение не изменилось[433].

В Череповце, по сведениям горисполкома, значительное число эвакуированных женщин работало на швейной фабрике и фабрике обуви, многие при этом являлись стахановками[434]. В областной столице, по сведениям Переселенческого отдела, блокадники устраивались на железную дорогу – в частности, для строительства вторых железнодорожных путей, в сферу промышленности, промкооперации и общественного питания[435]. Многие эвакуированные жители были задействованы в лесной и деревообрабатывающей промышленности – работали в трестах «Череповецлес» и «Вологдалес», на сокольских бумажных фабриках[436]. По сведениям В.Б. Конасова, значительную помощь области оказали ленинградские врачи, отличающиеся высоким профессионализмом[437]. Некоторые ленинградцы вспоминают о своей трудовой деятельности на вологодской земле. Л.А. Железнякова, эвакуированная из Ленинграда в Вологду в марте 1942 г., устроилась на работу на Вологодский паровозовагоноремонтный завод. Она работала на станке по 12 часов в дневную и ночную смены – изготавливала детали снарядов для «катюш». После окончания войны осталась работать в области[438]. О.А. Черепанова была эвакуирована с родителями и другими детьми из Ленинграда. Отец остался в Вологде и был размещен в госпитале, Ольга с матерью уехали в Горький, позднее вернулись под Вологду в поселок Молочное. Отец, пролежав восемь месяцев в госпитале, устроился преподавателем в сельскохозяйственный институт – им выделили комнату, в которую удалось въехать только после ремонта[439]. По данным Г.А. Акиньхова, многие профессора из Ленинграда были задействованы как специалисты по животноводству[440].

В сфере культуры работали лишь некоторые из жителей Ленинграда. В Вологодском областном драматическом театре играли артисты, эвакуированные из фронтовых районов[441]. В 1944 г. была создана Вологодская областная филармония, первым директором которой, по сведениям В.Б. Конасова, стал ленинградец О.М. Раскин[442]. Основу творческого коллектива составляли артисты, эвакуированные из блокадного города. По сведениям Н. Раевского, Роберт Оганесян, эвакуированный из Ленинграда в младенчестве, впоследствии стал работником филармонии, профессором кафедры музыкальных инструментов ВГПУ, играл на рояле[443]. Балетный кружок Вологодского Дома пионеров вела преподаватель Ленинградского хореографического училища М. Ф. Роппейто-Дубяго[444].

Из-за отсутствия рабочих мест некоторые «блокадники» уезжали в другие районы и соседние области, молодежь отправляли на учебу. По данным Переселенческого отдела, в 1943 г. эвакуированные семьи уехали из Вологды в Карело-Финскую ССР и Мурманскую область, чтобы участвовать в работах оборонного характера[445]. Даже после окончания массовой эвакуации в Вологде и семи районах Вологодской области значительным было число нетрудоустроенного эвакуированного населения. В ряде городов люди вынуждены были работать не по своей специальности[446].

За время эвакуации, несмотря на ее преимущественно транзитный характер, на территории Вологодской области некоторое время жили и работали известные и ставшие впоследствии известными ленинградцы.

В январе 1942 г. в Вологду из блокадного Ленинграда была эвакуирована часть семьи Стругацких: Натан Залманович и его сын – будущий писатель-фантаст Аркадий Натанович. Мать и другой сын Борис остались в блокадном городе. Натан Залманович умер от истощения в Вологде 7 февраля 1942 г. в возрасте 50 лет и был похоронен в братской могиле, о чем сохранилась запись в архиве загса. До эвакуации Натан Залманович работал главным библиотекарем Государственной публичной библиотеки[447]. По неподтвержденным данным, Аркадию Стругацкому оказали врачебную помощь в госпитале и отправили в Чкаловскую (ныне Оренбургская) область[448].

В феврале 1942 г. в Устюжну из блокадного Ленинграда вместе со своей семьей была эвакуирована Елена Васильевна Образцова. В будущем она стала известной оперной певицей, удостоившейся звания народной артистки СССР, являлась солисткой Государственного академического Большого театра и зарубежных всемирно известных оперных театров. К моменту эвакуации Образцовой не исполнилось и трех лет. Ее семья, как и многие другие, жила в эвакуации в очень тяжелых условиях, продукты приходилось воровать, о чем позднее неоднократно вспоминала и сама Елена Васильевна[449]. В послевоенный период Образцова приезжала в Вологодскую область с гастролями[450].

В это же время из Ленинграда вместе с матерью по Дороге жизни был вывезен в Вологодскую область Юрий Сенкевич. Будущему известному ученому, путешественнику и ведущему телепередачи «Клуб путешественников» в то время было около 5 лет. Позднее о факте эвакуации в Вологодскую область вспоминал и сам Юрий Александрович. Его воспоминания о военном периоде отрывочны и туманны, но Сенкевич отмечает, что на Вологодчине они с другими родственниками прожили недолго и вскоре с матерью переехали в Кировскую область[451].

21 апреля 1942 г. в Череповец с матерью был эвакуирован Иосиф Бродский, которому на тот момент не было и двух лет. В эвакуации Бродские прожили около года[452]. Несмотря на очень малый возраст, у будущего поэта сохранились некоторые впечатления о жизни в Череповце, которые позднее были отражены им в воспоминаниях. Бродские жили в отдельной квартире на улице Ленина. В архивах сохранились две фотографии маленького Иосифа Бродского во время его пребывания в Череповце. Мать знала немецкий язык и устроилась на работу в лагерь для военнопленных, иногда брала сына с собой на работу: «Мы садились с мамой в переполненную лодку, и какой-то старик в плаще греб. Вода была вровень с бортами, народу было очень много. Помню, в первый раз я даже спросил: “Мама, а скоро мы будем тонуть?”»[453] Некоторые биографы Бродского считают верной версию о крещении будущего поэта в церкви под Череповцом[454].

По сведениям искусствоведа и заслуженного работника культуры РФ В.В. Воропанова, в 1944–1946 гг. в Вологде жил и преподавал в сельскохозяйственном институте ленинградский ученый и коллекционер Г.А. Кук. Ранее Кук и его жена были эвакуированы из блокадного города в Челябинскую область, но к 1944 г. переехали в Вологду, где Кук закончил и в 1946 г. в Москве успешно защитил докторскую диссертацию на тему «Технические основы пастеризации». У семьи Куков из их коллекции картин в Вологодскую областную картинную галерею удалось приобрести 20 графических работ – эти работы приезжают смотреть не только российские, но и зарубежные искусствоведы[455].

Процесс реэвакуации населения в Ленинград начался после полного снятия блокады в 1944 г. По данным табл. 3, возвращение населения в Ленинград происходило поэтапно в 1944–1947 гг. Активная реэвакуация началась после окончания Великой Отечественной войны. 26 мая 1944 г. было издано постановление ГКО СССР, согласно которому подлежали возвращению рабочие на заводы Ленинграда[456]. С июля 1944 г. был организован процесс реэвакуации. В облисполкоме составлялся список выезжающих людей, в котором указывались личные данные каждого гражданина. После получения пропуска в отделении НКВД начиналась реэвакуация[457]. С рабочими, возвращающимися в Ленинград, должен был ехать сопровождающий[458]. По составленным спискам ясно, что многие рабочие не только реэвакуировались, но и были мобилизованы из разных мест для работы на заводах Ленинграда[459]. В 1944 г. из области людей отправляли для работы на Кировский, Ижорский заводы, предприятия легкой промышленности[460]. Летом 1945 г. происходила реэвакуация на текстильные фабрики[461], завод «Электроаппарат»[462]. Осенью 1945 г. началась реэвакуация сотрудников госпиталей для военнослужащих[463], в это же время осуществлялась массовая реэвакуация из различных районов области представителей разных учреждений и организаций[464]. В процессе реэвакуации людей должны были обеспечивать бесплатным транспортом и питанием[465]. Главной целью реэвакуации для государства являлся набор рабочей силы для предприятий Ленинграда. По этой причине одновременно происходил и процесс трудовой мобилизации населения. На 1.7.1947 в области остались 5717 чел., эвакуированных из Ленинграда.

Память об историческом событии – эвакуации жителей блокадного Ленинграда в Вологодскую область, жива и сегодня. В 1992 г. была создана секция блокадников в Череповце[466], в 1993 г. – в Вологде[467]. Руководители и активные участники череповецкой секции в разное время вели учет численности жителей блокадного Ленинграда, проживающих в городе (см. табл. 7).

Таблица 7

Численность «блокадников», проживающих в Череповце в период с 1998 по 2015 г. (по разным источникам)

Источники: Сафоненко З.А. Мы плакали от радости // Блокада. Искры памяти / под ред. В.В. Судакова, В.Б. Конасова. Вологда: ВИРО, 2004. С. 318; Белобородова Р.В. Ленинградские блокадники в Череповце // Великая Отечественная война в современном осмыслении: Материалы региональной научно-практической конференции «Великая Отечественная война и современность» / под ред. А.Е. Новикова. Череповец: ЧГУ, 2015. С. 99; ЧЦХД. Ф. 2387. Оп. 6. Д. 1. Л. 5, 15; Д. 3. Л. 1–21.

В Вологде блокадников проживает меньше, чем в Череповце. В 1993 г. в городе числились 245, в 2004 г. – 163 чел.[468]

Общая ежегодная тенденция сокращения численности этих людей вполне объяснима. Представители секции к числу жителей блокадного Ленинграда, проживающих в Череповце, Вологде и области, относят не только мирных граждан, эвакуированных в военный период на территорию региона, но и всех лиц, переживших блокаду Ленинграда, а также участвующих в обороне города и приехавших в область как в военный, так и в послевоенный период. Как свидетельствуют личные дела блокадников, многие из них в 1950-х – 1960-х гг. переехали в Вологодскую область для работы, учебы, по личным обстоятельствам. Способствовало увеличению миграционного потока в Череповец строительство металлургического комбината и других крупных предприятий, на которых появлялись новые рабочие места[469]. Некоторые люди родились в Вологодской области, но до начала войны уехали в Ленинград на учебу и оказались в блокаде – позднее были эвакуированы обратно[470].

Актив секций блокадников, состоящий в основном из «детей войны», ведет разнообразную деятельность в Вологде и Череповце[471]. В память о трагедии блокады в Вологде в 1988 г. был воздвигнут мемориал со скорбящей матерью и умирающим на ее руках ребенком[472]. Благодаря настойчивости и инициативе представителей секции блокадников Череповца на здании вокзала, где располагался эвакопункт, появилась мемориальная доска, внутри – информационные стенды[473]. В привокзальном сквере после долгих переговоров был установлен памятник медсестре[474].

Во время Великой Отечественной войны для большинства блокадников Вологодская область стала транзитным регионом на пути в тыл – они получали необходимое питание, медицинскую помощь и уезжали. К 1943 г. в области проживало около 37 тыс. ленинградцев, многие из них остались по личным обстоятельствам, многие просто не могли продолжать путь по состоянию здоровья. Блокадники столкнулись со значительными материальными проблемами, они нуждались в лечении, жилье и трудоустройстве. Несмотря на все проблемы военного времени, власти и местные жители старались помочь людям, бежавшим из блокадного плена. Многие из ленинградцев, переживших военные годы, позднее с благодарностью вспоминали оказанную помощь и гостеприимство вологжан, приютивших их у себя. Из-за географической близости к фронту в области практически не было организованной эвакуации учреждений науки и культуры, однако многие известные люди в годы войны жили в регионе. С 1944 г. ленинградцы начали постепенно возвращаться в родной город, а некоторые из них живут на Вологодчине до сих пор.

Асташкин Д.Ю Эвакуация детей Ленинграда в Ленинградскую область

В июне – июле 1941 г. более 160 тыс. детей из Ленинграда были эвакуированы в Ленинградскую область[475] – место их традиционного летнего отдыха, но фактически они попали в хаос войны, под вражеские обстрелы. Как вспоминал академик Д.С. Лихачев, «множество детей было отправлено под Новгород – навстречу немцам… Впоследствии, в 1945 г., многие несчастные родители открыто требовали судить эвакуаторов – в их числе и “отцов города”»[476].

Большинство детей было уже в августе 1941 г. реэвакуировано (властями и родителями) в Ленинград, который все плотнее блокировали немецко-финские войска. Некоторых детей успели отправить из восточных районов Ленинградской области в другие области (Ярославскую, Кировскую). Удалось вывезти не всех: часть детей погибла при обстрелах, часть пропала в оккупации.

Как утверждает Л.Л. Газиева: «Потери детей при эвакуации за 1941 год составили 81 426 пропавших в Ленобласти»[477]