Какая удача!
Чего угодно ожидала она в это утро, но только не встречи с человеком, который – она не сомневалась! – сможет преобразить ее жизнь. Однако он оказался здесь – сидит со своим обычным скучающим видом, вместе с двумя друзьями: сильным мира сего нет надобности показывать кому бы то ни было, на что они способны. И даже обзаводиться охранниками.
Морин поняла, что люди в Каннах делятся на две категории:
1) Загорелые (они проводят целый день на солнце, ибо уже причислены к сонму победителей). Лежат на одном из тех пляжей, куда допускают только участников и гостей фестиваля. Когда возвращаются в свои отели, их там ждет несколько приглашений, большая часть которых отправляется в мусорную корзину.
2) Бледные (они перебегают из одного угрюмого офиса в другой, проходя кастинги, результаты которых могут оказаться превосходными, но все равно утонуть в море других предложений и вариантов, либо чудовищными, но тем не менее завоевать им место под солнцем – ну, то есть среди загорелых – если знакомы с нужными людьми).
Джавиц Уайлд гордится завидным бронзовым загаром.
Событие, в течение двенадцати дней происходящее в этом маленьком городке на юге Франции, взвинчивающее цены, выпускающее на улицы только машины со спецпропусками, заполняющее аэропорт частными самолетами, а пляжи – моделями, совершается не только на красной ковровой дорожке, по которой в окружении фотографов направляются ко входу во Дворец конгрессов прославленные на весь мир кинозвезды.
Канны – это прежде всего кино.
Роскошь и гламур быстрее всего остального бросаются в глаза, но истинная душа фестиваля – это гигантский кинорынок, действующий параллельно с ним. Продавцы и покупатели, съехавшись со всего мира, встречаются, чтобы торговать готовым продуктом, инвестициями, идеями. В среднем в городе заключается по четыреста сделок в день, и происходит это по большей части в арендованных на целый сезон апартаментах, где люди ведут переговоры, неудобно пристроившись вокруг кроватей, жалуясь на жару, требуя минеральной воды и особого к себе внимания, отчего у тех, кто предлагает свою продукцию, нервы на пределе, а к лицу будто приклеилась ледяная улыбка. Они обязаны сносить любые капризы, терпеть любые выходки, ибо должны показать свое изделие, на которое ушло несколько лет работы.
А покуда эти 4800 новых фильмов зубами и ногтями дерутся за возможность выйти из гостиничного номера и получить право показа в настоящем кинозале, мир грез начинает движение в обратную сторону: новые технологии с каждым днем завоевывают новые рубежи, и люди, измученные неуверенностью в завтрашнем дне, измочаленные тяжкой работой, с большой неохотой выходят из дому, предпочитая кабельное телевидение, которое за чисто символическую плату крутит около пятисот фильмов в день.
И что еще хуже – интернет позволяет любому и каждому сделаться кинорежиссером: всемирная паутина показывает, как делает первые шаги малыш, как рубят головы пленным, как женщины демонстрируют свои обнаженные прелести исключительно для того, чтобы кто-то у своего монитора получил одинокое наслаждение. Показывает замерзших и сожженных, реальные автокатастрофы, спортивные состязания, дефиле моделей, съемки скрытой камерой, ставящие случайных прохожих в дурацкое положение.
Хотя, разумеется, люди все же выходят из дому. Но деньги предпочитают тратить на рестораны и хорошую одежду, ибо все остальное получают с экранов своих телевизоров или компьютеров.
Фильмы. Давно канули в прошлое те времена, когда все помнили, кому досталась «Золотая пальмовая ветвь». А сейчас, если спросить, кто стал лауреатом в прошлом году, с ответом затруднятся даже те, кто был на фестивале. «Вроде какой-то румынский режиссер», – скажет один. «Да нет, немец», – возразит другой. Потом потихоньку сверятся с каталогом и выяснят, что победу одержал итальянец.
Кинотеатры, которые некогда устояли в жестокой конкуренции с видеосалонами и оправились от потрясений, теперь, похоже, опять начинают клониться к упадку. Им почти невозможно соперничать с фильмами на DVD, которые бесплатно прилагаются к покупаемым журналам, с повсеместным пиратством, с вездесущим интернетом. Все это приводит к тому, что прокат обретает самые варварские формы: если запуск нового проекта обошелся студии очень дорого, она потребует, чтобы фильм демонстрировался одновременно в максимальном числе залов, и потому почти не оставит места для тех, кто отваживается возделывать ту же делянку.
А если они все же дерзнут – несмотря на все «противопоказания», то слишком поздно осознают, что обладать качественным продуктом – это еще далеко не все. Чтобы фильм дошел до экранов мировых столиц, требуются колоссальные вложения: надо оплачивать целые полосы в газетах и журналах, устраивать приемы и презентации, организовывать пресс-показы с пресс-конференциями, поездки, арендовать залы с баснословно дорогим оборудованием, нанимать персонал. И над всем этим царит проблема из проблем – дистрибьютер.
И тем не менее ежегодно возобновляется это кочевье: назначается время просмотра, представители Суперкласса обращают внимание на все что угодно, за исключением происходящего на экране, телекомпании предлагают десятую часть истинной, то есть справедливой цены за то, чтобы оказать режиссеру «честь» и показать его творение по своим каналам, звучат просьбы вырезать то-то и то-то, чтобы не оттолкнуть «семейную аудиторию», перемонтировать такой-то эпизод, обещания (не всегда выполняемые) на следующий год подписать контракт, если сценарий будет переписан до неузнаваемости и усилена такая-то тема.
Люди внимают этим посулам и соглашаются, ибо у них нет иного выхода. Этим миром правит Суперкласс: он говорит мягко и улыбается ласково, однако его решения окончательны и пересмотру не подлежат. Он знает. Он принимает или отвергает. Он обладает могуществом.
А могущество ни с кем не вступает в переговоры – разве что с самим собой. Однако же не все еще потеряно. Не только в романах, но и в реальном мире обязательно отыщется он – герой.
И Морин вне себя от гордости: герой – перед нею. После трех лет работы, мечтаний, телефонных звонков, поездок в Лос-Анджелес, подарков, обращений к друзьям по «Банку услуг», посредничества ее бывшего возлюбленного (он учился вместе с нею режиссуре, но потом счел, что гораздо безопасней работать в журнале, посвященном кино, нежели рисковать головой и деньгами), через два дня столь вожделенная встреча наконец-то состоится.
«Ладно, я поговорю с ним, – сказал экс-любовник. – Но Джавиц Уайлд не зависит ни от кого – даже от журналистов, которые способны превознести фильм до небес или втоптать его в грязь. Джавиц Уайлд – превыше всего. Мы уже подумывали о том, чтобы сделать о нем репортаж и попытаться понять, каким образом ему удается держать в руках такую уйму прокатчиков. Но никто из тех, кто с ним работает, не пожелал высказаться на эту тему. Поговорю, но знай – давить на него бессмысленно».
И он поговорил. И договорился, что тот посмотрит «Тайны подземелья». И на следующий день Джавиц по телефону назначил встречу в Каннах.
Морин даже не осмелилась сказать, что ей до его офиса – десять минут на такси, и покорно заказала билет на самолет до Парижа, а потом чуть ли не целый день добиралась поездом до этого дальнего французского города. Предъявила ваучер хмурому управляющему в захудалом отеле, получила одиночный номер, где приходилось перешагивать через чемоданы всякий раз, как она шла в ванную, раздобыла – опять же с помощью своего «экс» – приглашения на какие-то не слишком заметные мероприятия вроде презентации нового сорта водки или новой линии рубашек поло. С билетом во Дворец фестивалей она безнадежно опоздала.
Она сильно выбилась из бюджета, провела в пути в общей сложности более двадцати часов, но своего добилась – ей была обещана десятиминутная встреча.
И она не сомневалась, что выйдет оттуда с подписанным контрактом, и перед ней откроются сияющие перспективы. И что из того, что киноиндустрия пребывает в кризисе? Разве фильмы (ну пусть даже их стало меньше) не имеют успеха? Разве города не пестрят афишами новых проектов? Разве не о знаменитых киноартистах пишут глянцевые журналы? Морин знала – вернее, была непреложно убеждена, что кинематограф, гибель которого объявлялась уже несколько раз, между тем продолжает здравствовать. «Конец эпохи кино» – говорили после пришествия телевидения. «Конец эпохи кино» – говорили с появлением видеосалонов и пунктов проката. «Конец эпохи кино» – когда интернет открыл доступ к пиратским сайтам. А кино меж тем остается живо: оно – здесь, на улочках этого маленького средиземноморского городка, обязанного своей славой именно фестивалю.
И теперь самое главное – не упустить этот с неба свалившийся шанс.
И соглашаться на все – на все решительно. Джавиц Уайлд здесь. Он посмотрел ее фильм. Тема выбрана безошибочно: сексуальная эксплуатация, добровольная или вынужденная, подняла, что называется, высокую волну в мировых СМИ. Самый момент вывесить афиши «Тайн подземелья» по фасадам всех кинотеатров, контролируемых Джавицем.
Он взбунтовался против существующего порядка и совершил настоящий переворот в системе, определяющей путь фильма к массовому зрителю. Один лишь Роберт Редфорд попытался в свое время совершить нечто подобное, создав фестиваль независимых кинематографистов – но и он, несмотря на десятилетия отчаянных усилий, все же не сумел преодолеть барьер, приводивший в движение сотни миллионов долларов в США, Европе и Индии. А Джавиц Уайлд стал победителем.
Джавиц Уайлд, спаситель кинематографистов, человек-легенда, защитник малых сих, друг артистов, покровитель искусств, благодаря хитроумной системе – Морин не знала, как она действует, но видела ее эффективность, – смог взять под контроль кинотеатры во всем мире.
Джавиц Уайлд назначил ей назавтра десятиминутную встречу. И это означало только одно – он принял ее предложение. Осталось лишь обговорить детали.
«Я соглашусь на все. На все решительно», – повторяет Морин про себя.
Само собой разумеется, что за десять минут невозможно рассказать о том, что происходило в эти восемь лет – четвертую часть ее жизни – потраченные на создание фильма. Бессмысленно будет описывать, как она училась искусству режиссуры, как снимала рекламные ролики, а потом поставила две короткометражки, снискавшие успех в провинциальных городах и нескольких нью-йоркских барах, где устраивали просмотры «альтернативного кино». Как заложила в банке полученный по наследству дом, чтобы получить необходимый для съемок миллион. Как осознала, что эта встреча – ее последний шанс, ибо второго дома у нее нет и закладывать больше нечего.
Она следила за карьерой своих сокурсников, которые бились-бились, да и предпочли уютный мир коммерческой рекламы или скучную, но надежную работу в одной из многих компаний, выпускающих телесериалы. Ей этот путь заказан: после того как ее короткометражки были одобрительно приняты публикой, Морин стала мечтать о большем, и мечты эти уже стали ей неподвластны.
Она была убеждена, что ее миссия – преобразовать этот мир в нечто более пригодное для жизни. Объединившись с другими, подобными ей, показать, что искусство – не только способ забавлять или развлекать сбившееся с пути общество. Надо еще и показывать пороки и недостатки его лидеров, спасать детей, в эту самую минуту умирающих с голоду где-нибудь в Африке. Выявлять проблемы окружающей среды. Бороться против социальной несправедливости.
Слов нет, проект амбициозный, однако Морин уверена, что ей хватит упорства довести его до конца. А для этого нужно очистить душу и прибегнуть к тем четырем силам, которые всегда вели ее, а силы эти – любовь, смерть, мощь и время. Необходимо любить, потому что мы любимы Богом. Необходимо сознавать неизбежность смерти, чтобы острее чувствовать жизнь. Необходимо бороться, чтобы расти, – но при этом не угодить в ловушку власти, которую можем обрести в ходе этой борьбы, ибо знаем, что власть ничего не стоит. И наконец, необходимо как должное принимать, что наша душа – пусть даже она бессмертна – пребывает в плену у времени со всеми его ограничениями и возможностями.
Но душа и в этом состоянии может работать над тем, что дарует ей отраду и удовольствие. И Морин своими фильмами внесет свой вклад в спасение распадающегося у нее на глазах мира, в преобразование действительности, в изменение рода человеческого.
Потеряв отца, который всю жизнь сетовал, что так и не смог заниматься тем, о чем всегда мечтал, Морин поняла нечто очень важное: разительные перемены происходят с человеком именно в такие кризисные моменты.
Ей бы не хотелось повторить судьбу отца. Неприятно было бы сказать дочери: «Я хотела и в определенную минуту даже могла, но не нашла в себе мужества рискнуть всем». И получив наследство, она тотчас поняла, что оно дано ей по одной-единственной причине – ради того, чтобы она выполнила свое предназначение.
И Морин приняла этот вызов. Еще в ранней юности, в отличие от своих сверстниц, мечтавших стать киноактрисами, она хотела лишь рассказывать истории, которые заставят будущие поколения людей улыбаться и мечтать. Примером ей служил «Гражданин Кейн» – фильм о радиокомментаторе, осмелившемся критиковать могущественного газетного магната, ставший классикой не только благодаря сюжетной канве, но еще и потому, что новаторски и творчески затрагивал этические и технические проблемы своей эпохи. Одним-единственным фильмом его создатель обессмертил свое имя.
Одним-единственным. И первым.
И это при том, что сам Орсон Уэллс никогда больше не смог достичь взятой им высоты. При том, что сошел со сцены (да, так бывает), и сейчас его помнят только исследователи и знатоки кино. Нет сомнения, что скоро кто-нибудь заново откроет его гений. Уэллс оставил потомкам не только своего «Гражданина Кейна», но и преподал им урок: достаточно сделать блистательный первый шаг – и вся твоя дальнейшая карьера обеспечена.
Морин поклялась себе, что никогда не забудет, через какие трудности и испытания ей пришлось пройти. И постарается сделать так, чтобы человек стал вести более достойное его существование.
А поскольку первым может быть только один фильм, она сосредоточила все свои нравственные и физические силы, всю эмоциональную энергию на единственном проекте. Не в пример друзьям, рассылавшим сценарии, синопсисы, сюжеты и работавшим одновременно над несколькими идеями, ни одна из которых, впрочем, не приносила результатов, Морин душой и телом предалась своим «Тайнам подземелья» – истории о том, как пять монахинь попадают в руки сексуального маньяка. И вместо того чтобы попытаться обратить его к вере и нормам христианства, приходят к выводу, что возможно только одно решение – принять правила его извращенного мира и отдаться ему, чтобы он через любовь сумел постичь величие Бога.
Замысел ее был прост: голливудские актрисы, как бы знамениты они ни были, лет в тридцать пять исчезают с экранов. Они продолжают мелькать на страницах глянцевых журналов, посещают благотворительные вечера, блистают на празднествах, церемониях и торжествах, а потом стараются подогреть гаснущий интерес замужествами и разводами, а также публичными скандалами – но былую славу им удается вернуть лишь на несколько месяцев, недель или дней. И в этом промежутке между невостребованностью и полнейшим забвением деньги уже не играют для них особо значительной роли: они готовы принять любое предложение – лишь бы снова появиться на экране.
И Морин приблизилась к женщинам, которые всего десять лет назад находились на вершине славы, а теперь, с ужасом чувствуя, как уходит из-под ног почва, отчаянно пытались вернуться туда, где были раньше.
В таком деле, как кино, немыслимо начинать со смирения и самоуничижения. Великая тень Орсона Уэллса являлась ей во снах: «Замахнись на невозможное. Перемахни несколько ступенек, раз уж по воле судьбы оказалась у подножия. Лезь вверх, пока не выдернули лестницу. Будет страшно – помолись, но не отступай». Она знала – у нее великолепный сюжет, первоклассный актерский состав, а потому необходимо снять такое кино, которое было бы принято крупными студиями и дистрибьютерами, но при этом – не поступиться качеством.
Необходимо сделать так, чтобы искусство и коммерция шли рука об руку.
А прочее – оно прочее и есть. Критики, склонные к умственной мастурбации и обожающие фильмы, которые невозможно понять. Маленькие зальчики, откуда ежевечерне выходит полдесятка ценителей, чтобы после просмотра засесть до утра в баре и в густом табачном дыму обсуждать сокровенную суть той или иной сцены (придавая ей зачастую противоположный смысл по сравнению с тем, что хотел сказать режиссер). Сами режиссеры, собирающие пресс-конференции, чтобы растолковать публике то, что должно быть совершенно очевидно безо всяких объяснений. Жалобы на государство, не оказывающее поддержки кинематографу. Манифесты и декларации, напечатанные в интеллектуальных журналах, многочасовые обсуждения и прения, сводящиеся в итоге все к тем же жалобам на отсутствие интереса, то есть финансирования. Одна-две статьи, появившиеся в крупных газетах и прочитанные только теми, кого это касалось впрямую или их домашними.
Кому под силу изменить мир? – Суперклассу. Тем, кто делает. Тем, кто способен воздействовать на поведение, разум и душу максимального возможного числа людей.
Поэтому она жаждала встречи с Джавицем Уайлдом. Для этого ей нужен «Оскар». И Каннский фестиваль.
А поскольку ничего этого не добьешься «демократической» работой – другие люди хотят всего лишь высказать свое мнение о наилучшем способе делать то-то и то-то, но не рисковать, – Морин пошла ва-банк. Наняла съемочную группу, несколько месяцев переписывала и правила сценарий, уговорила превосходных – и при этом безвестных – операторов, художников, актеров на роли второго, суля ничтожные деньги, но многообещающую возможность грандиозно «засветиться». На всех сильное впечатление оказывал список пяти главных героинь («Воображаю, сколько они запросили!»), все сначала требовали крупных гонораров, а потом убеждались, что участие в этой затее будет очень важно для их карьеры. Морин так загорелась своей идеей, что, казалось, ее энтузиазм открывает ей все двери.
Оставалось нанести последний и решительный удар. Писателю или музыканту недостаточно создать нечто талантливое и значительное: нужно еще, чтобы его творение не плесневело в ящике стола или на полке хранилища.
Необходимо «засветиться».
Она послала экземпляр сценария только одному человеку – Джавицу Уайлду. Привела в действие все свои связи. Стойко сносила все унижения, но не сворачивала с пути. Ей грубили, над ней смеялись, но она продолжала верить, ибо вложила в свое создание всю себя. Так продолжалось до тех пор, пока на сцену не вышел ее бывший возлюбленный. И Джавиц Уайлд назначил встречу.
И в этом павильоне она устроилась так, чтобы видеть его и предвкушать их беседу, которая произойдет через два дня. Внезапно она замечает, что взгляд его становится невидящим, а тело обмякает. Один из его спутников вертит головой, оглядываясь назад, озираясь по сторонам и не вынимая руку из-за борта пиджака. Другой хватает телефон и непослушными пальцами поспешно набирает несколько цифр.
Что-нибудь случилось? Но люди, сидящие неподалеку, продолжают как ни в чем не бывало разговаривать и пить, наслаждаясь солнцем, фестивалем, праздничной атмосферой и прекрасными телами вокруг.
Джавица пытаются поднять и увести, однако он, похоже, не может пошевелиться. Да нет, наверное, просто перепил… Усталость… Стресс… Что ж еще?
Ничего другого и быть не может! Она прилетела сюда из такой дали, она была в двух шагах от исполнения своей мечты, и вот…
Слышится вой сирены. Должно быть, полиция пытается расчистить путь через вечно забитую магистраль какому-нибудь ВИПу.
Спутник Джавица забрасывает его руку себе за плечи, выдергивает его со стула и тащит к дверям. Сирена все ближе. Второй продолжает озираться по сторонам. В эту минуту они встречаются взглядом.
Джавица волокут к выходу. Морин спрашивает себя, как это такой хрупкий на вид человек умудряется без видимых усилий тащить такую тушу.
Вой обрывается у самого входа в огромный шатер. В эту минуту Джавиц уже скрылся из виду, а второй его «друг», по-прежнему держа руку за бортом пиджака, подходит к ней.
– Что случилось? – в испуге спрашивает Морин. Лицо человека, остановившегося перед нею, кажется высеченным из камня – такие лица бывают у профессиональных убийц.
– Сама знаешь, что случилось, – отвечает тот с каким-то странным акцентом.
– Ну да, я видела, что ему стало плохо… Что с ним?
Человек не вынимает руку из-за пазухи. Морин в этот миг осеняет: этот маленький инцидент можно будет превратить в огромный шанс.
– Давайте, я помогу чем-нибудь… Можно?
Тот по-прежнему цепко следит за каждым ее движением, но держится уже не столь напряженно.
– Можно, я поеду с вами? Я знакома с Джавицем… Я дружна с ним…
Целую вечность спустя – хотя на самом деле прошло не более доли секунды – мужчина разворачивается и торопливо уходит в сторону Круазетт, ничего ей не ответив.
Морин лихорадочно соображает. Почему этот человек сказал, что она знает, что случилось? И почему так внезапно утратил к ней всякий интерес?
Прочие гости ничего не заметили – ну, разве что звук сирены привлек на миг их внимание, но они решили: наверное, что-то стряслось на улице. Сирены плохо вяжутся с морем и солнцем, с коктейлями и знакомствами, с красавцами и красавицами, с представителями племен «бронзовых» и «бледных». Сирены принадлежат к другому миру – где происходят аварии, катастрофы, сердечные приступы, преступления. А потому совершенно не интересуют никого из присутствующих.
Голова Морин работает теперь четко. Что-то произошло с Джавицем, и это «что-то» – подарок небес. Она подбегает к выходу и видит, как по резервной полосе, закрытой для других машин, уносится на высокой скорости карета «скорой помощи», снова включившая сирену.
– Там мой друг! – говорит она охраннику. – Куда его везут?
Тот сообщает название клиники. Ни секунды не тратя на размышления, Морин бросается ловить такси. И лишь десять минут спустя сознает: такси просто так по городу не ездят – их вызывают швейцары к дверям отелей и получают за это щедрые чаевые. У Морин денег нет, и потому она входит в пиццерию, показывает план города, и ей объясняют, что до нужной ей больницы полчаса ходу, вернее бега.
Что ж, это ей нипочем, она всю жизнь бегает.