Горький, 10 февраля 1943 года
Жилой поселок, выстроенный на окраине города Горького одновременно с гигантским автомобильным заводом, с самого начала звался Американским. Такое название никого не удивляло, ведь и сам завод возводился американскими инженерами. И выпускались на нем машины по фордовской лицензии. Легковой ГАЗ-А – это «Форд-А», грузовой ГАЗ-АА – «Форд-АА». Пошедший в серию в 1936-м легковой М-1 – на самом деле «Форд-Б 40 А» модели 1934-го. Конечно, все эти машины улучшены и адаптированы к отечественным условиям, но в основе своей они повторяли американские прототипы и внешне от них отличались лишь деталями. Даже ранняя эмблема ГАЗа была вариацией на тему фордовской.
Все на ГАЗе понимали: такое положение дел вполне оправдано. Советская автопромышленность современного типа, можно сказать, и родилась вместе с ГАЗом. Огромный современный завод, оснащенный новейшим импортным оборудованием. Понятно, что вместе с технологиями в США закупали и лицензии на производство машин. Дешевле и проще, чем с нуля разрабатывать свои конструкции. Именно так за несколько лет удалось преобразовать советский автопром из полукустарного производства в мощную индустрию. Частью этого грандиозного преобразования являлся и Американский Поселок, внешне напоминающий пригород в каком-нибудь заокеанском мегаполисе, только построенный недалеко от приокского села Карповка. В одно- и двухэтажных крытых шифером домах с огромными прямоугольными окнами жили иностранные специалисты, работавшие на возведении завода, и советские инженеры. В домах этих было все, о чем только могли мечтать жильцы – от утеплительных матов из прессованного камыша, заложенных в стены и полы, до американских ванн и умывальников. В начале существования поселка в нем наличествовал даже собственный джаз-клуб, не говоря уже о магазинах, теннисных кортах, баскетбольных площадках и прочей инфраструктуре. Первые жильцы в поселке появились в апреле 1930-го. Правда, спустя семь лет число иностранцев в Американском Поселке сильно поубавилось. Да и сам поселок как-то незаметно превратился в Приокский, хотя по старой памяти его иногда еще продолжали звать Американским.
Липгарт жил здесь с самого начала своей ГАЗовской эпопеи, но сменил уже несколько квартир. До 1936-го занимал две комнаты в коммуналке восьмиквартирного дома, в 1937-м переехал в отдельную в четырехквартирном, а с 1938-го семья главного конструктора занимала половину большого коттеджа, к которому примыкал сад – гордость и предмет постоянных забот Липгарта. Во дворе дома располагались дровяной сарай с погребом, где хранились соленья и запасы, небольшой курятник с огороженным металлической сеткой загоном и волейбольная площадка. Ниже, по направлению к Оке, – коровник, где держали также свиней и уток. Участок сада, примыкавший к дому, был густо засажен гладиолусами, флоксами, ирисами, лилиями, пионами, георгинами и сиренью, радуя глаз разноцветьем. На огороде выращивали малину, желтую стручковую фасоль, огурцы, помидоры и картошку. Но сейчас все это пряталось под сугробами.
Выйдя из кабины полуторки, подбросившей его с вокзала домой, и отперев входную дверь, Андрей Александрович шагнул в настоянную теплоту большой трехкомнатной квартиры. В прихожей – обычный «порядок» семьи, в которой дети разного пола и возраста: зимняя обувка, гора пальто, шубеек и шапок на вешалке; подтаявший снег вокруг санок, прислонены к стене лыжи старшего сына Славы. Для одежды «гостей», а проще говоря, многочисленной родни, пришлось сооружать отдельную вешалку. После первых же бомбежек Москвы Липгарт перевез в Горький мать Адель Армандовну, тещу Ольгу Николаевну, сестру Татьяну с дочками: семилетней Галей, двухлетней Наташей и годовалой Машей, и сестру жены Елизавету с сыном. Ежедневно за стол садилось не меньше пятнадцати человек.
Впрочем, такое количество людей не считалось чем-то необыкновенным. Большая семья – норма, а не исключение. И у деда, и у отца Липгарта – по восемь детей. Он сам на этом фоне выглядел скромно: «всего» четверо.
Поставив портфель на пол, Андрей Александрович снял шапку, смахнул с нее остатки снега.
– Ау! Есть кто-нибудь?!
Можно было не спрашивать – дома всегда кто-нибудь да был.
На голос из дальней комнаты выскочил восьмилетний Сережка, да из кухни заковыляла к папе самая младшая, Ирочка, всего месяц назад отметившая трехлетие. «Папа, папа приехал!» – наперебой кричали дети. Отец, смеясь, сгреб их в объятия, Сережу чмокнул в макушку, а Ирочку подхватил на руки.
– О, а кто это тут у нас? А мама где же?
– Ну а где ж ей быть? – произнесла Анна Панкратьевна, выходя из кухни с полотенцем в руках.
Липгарт шагнул к жене, поцеловал ее в теплую от кухонного жара щеку. Поставив Иру на пол, стянул с плеч кожаное пальто, в котором ходил даже в сильные холода, и пристроил его на вешалку поверх горы детских вещей.
– Ты когда приехал? – спросила Анна Панкратьевна.