Иванов К. В. Редактор газеты «Кавказ» В. В. Стратонов (1910–1911 гг.) // Книжное дело на Северном Кавказе: история и современность: сб. статей. Краснодар, 2005. Вып. 3. С. 95.
Первая заметка о Стратонове в постсоветский период была опубликована (вместе с фрагментом его воспоминаний о забастовке профессоров Московского университета) В. А. Бронштэном: Бронштэн В. А. Всеволод Викторович Стратонов: биографическая справка // На рубежах познания вселенной: историко-астрономические исследования. М., 1992. Вып. 23. С. 403–410.
См., например: Бочарова З. С. В. В. Стратонов – астрофизик, финансист, управленец, декан Московского университета (по воспоминаниям ученого) // Экономика и управление: проблемы, решения. 2017. Т. 3. № 5. С. 153–158; Иванов К. В. Проект главной российской астрофизической обсерватории – грандиозная авантюра или рутина дисциплинарного строительства? // Вопросы истории естествознания и техники. 2015. № 1. С. 87–123.
См., например: Тимонин Е. И. Вклад русских ученых-эмигрантов в развитие естественных наук // Пространство культуры: исторические, философские, социально-антропологические аспекты. Омск, 2008. С. 143–144; Гусляров Е. Пассажиры Философского парохода: Всеволод Стратонов (1869–1938) // Родина. 2017. № 9. С. 30–31.
См., например: Афанасова Т. М. Взгляд из зарубежья на судьбы профессуры и студенчества Московского университета после революции 1917 г. (по воспоминаниям астрофизика В. В. Стратонова) // Материалы XLV научно-творческой конференции студентов СГИК «Культура и молодежь: искусство соучастия». Самара, 2017. С. 7–10; Иванов К. В. Новая политика образования в 1917–1922 годах. Реформа высшей школы // Расписание перемен: очерки истории образовательной и научной политики в Российской империи – СССР (конец 1880‐х – 1930‐е годы). М., 2012. С. 359–379.
URL: http://letopis.msu.ru/peoples/1034.
См. наши публикации: В Румянцевском музее // История библиотек: исследования, материалы, документы. СПб., 1996. Вып. 7. С. 240–254; Газета «Кавказ» // Книжное дело на Северном Кавказе: история и современность. Краснодар, 2005. С. 97–133; Астрономический мирок // Историко-астрономические исследования. М., 2007. Вып. 32. С. 252–321; а также: Гимназические годы. Кубанская войсковая гимназия / Публ. З. С. Бочаровой, Т. В. Котюковой // Голос минувшего (Краснодар). 2017. № 1. С. 117–143; Туркестан / Публ. Т. В. Котюковой // Восток Свыше (Ташкент). 2016. № 4 – 2018. № 1.
Иванов К. В., Чумаченко В. К. «Белая церковь утопает в акациях…» (О воспоминаниях Ольги и Всеволода Стратоновых) // Родная Кубань. 2005. № 4. С. 37.
Телескоп с камерой для фотографирования небесных объектов.
Цит. по: Soojung-Kim Pang A. «Stars Should Henceforth Register Themselves»: Astrophotography at the Early Lick Observatory // British Journal for the History of Science. 1997. Vol. 30. P. 177.
Stratonoff W. Études sur la structure de l’Univers. Première partie. Tachkent, 1900; Idem. Études sur la structure de l’Univers. Deuxieme partie. Tachkent: Impremerie de l’Etat-Major du Turkestan, 1901.
Stratonoff W. Sur le mouvement des facules solaires // Записки Академии наук по физико-математическому отделению. 1897. Т. 5. № 11.
Стратонов В. В. Космография: учеб. пособие для сред. учеб. заведений. М., 1914; Stratonov V. V. Astronomie. Praha, 1928.
Стратонов В. В. Солнце: астрономическая популярная монография. Тифлис, 1910.
Профессор астрономии Петербургского университета С. П. Глазенап полагал, что «по роскоши издания и по изяществу рисунков я ничего подобного не видел ни в заграничной, ни в русской специальной литературе», а профессор физики того же университета О. Д. Хвольсон по поводу той же книги писал: «Указанные нами мелкие недочеты не могут существенно умалить выдающихся качеств этого замечательного издания, которым мы можем гордиться и которому мы желаем самого широкого распространения» (цит. по рекламному приложению в кн.: Стратонов В. В. Космография…).
Стратонов опубликовал еще две популярные книги по астрономии – «Здание мира» (1918) и «Звезды» (1919), выдержанные в том же стиле, но значительно уступающие «Солнцу» по красочности оформления.
Stratonov V. V. Astronomie.
Это свидетельство было получено мной в личной беседе с директором Пражской обсерватории Мартином Шольцем осенью 1997 г.
См.: Гедеонов Д. Д. Астрономические определения пунктов в Закаспийской области, северо-западном Афганистане и Бухарском ханстве, произведенные в 1885–1886 гг. // Записки Военно-топографического отдела. СПб., 1886. Ч. XLI. С. 1.
Составители юбилейного издания, посвященного 50-летию основания Корпуса топографов, писали, опираясь на собственный опыт: «…будучи в одно и то же время и солдатом, при тогдашних понятиях о дисциплине и отношениях офицеров к нижним чинам, и человеком, получившим некоторое образование и имеющим некоторые надежды в будущем, они (топографы солдатского и унтер-офицерского звания. – К. И.) не могли не падать духом, не делаться равнодушными к своей службе и положению. Необходимо было обладать очень твердой волей и энергией, чтобы в таком положении не предаться порокам и разврату и остаться на той нравственной высоте, которая требовалась от топографа для производства в офицеры» (Исторический очерк деятельности Корпуса военных топографов, 1822–1872. СПб., 1872. С. 96).
См.: Артемьев Д. Н. [Письмо о постройке обсерватории] // ГАРФ. Ф. А-2307. Оп. 2. Ед. хр. 274. Л. 2–2 об.
См.: Там же. Л. 4–22.
Стратонов В. В. Главная Российская астрофизическая обсерватория // Труды Главной Российской астрофизической обсерватории. М., 1922. Т. 1. С. 1–2.
Ощутимую действенность регламента можно почувствовать, например, в том, что специалисты Пулковской обсерватории, получившие письмо Артемьева как на общий адрес обсерватории, так и индивидуально ведущим астрономам, ответили по такой же схеме: составили отзыв от лица коллективного совещания, а затем отправили каждый свой ответ.
См.: Стратонов В. В. Главная Российская астрофизическая обсерватория… С. 13.
См. об этом: Новиков М. М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. С. 274–276.
Главное управление профессионального образования было учреждено в составе НКП в начале 1921 г. для руководства подготовкой кадров для всех отраслей народного хозяйства.
Положение о научных работниках Высших учебных заведений // Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. М., 1921. № 80. Ст. 695.
Луначарский писал Ленину 12 апреля 1921 г.: «Мне хочется, чтобы мысль моя была понятна: или дайте директиву на сговор [с профессурой], и тогда я возьму дело в свои руки и доведу его до конца, хотя придется пережить несколько конфликтов с очень зарвавшимися комячейками, или дайте директиву в духе строгости, тогда я предоставлю действовать тт. Покровскому и Преображенскому, только изредка давая те или иные частные указания» (РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Ед. хр. 1173).
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) от 14 апреля 1921 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 150.
Директивы Наркомпросу по реорганизации управления Высшими учебными заведениями (Приложение к Протоколу № 24 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 10 мая 1921 г.) // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 161. Л. 6–7.
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу «Об антисоветских группировках среди интеллигенции». Протокол № 10 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 8 июня 1922 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 296. Пункт 8 с приложением «Предложения тов. Уншлихта»; Постановление Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу «Проект правил о студенческих обществах и собраниях». Протокол № 11 заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 12 июня 1922 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 297. Пункт 9.
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу «Об антисоветских группировках среди интеллигенции».
В Москве планировалось арестовать 67 человек (поименный список недоступен). Известно, что под домашний арест было помещено 12 человек, арестовано для содержания в тюрьме 16 человек, избежали ареста из‐за подтвержденного отсутствия в городе 16 человек, остальные не были найдены в ночь операции. 21 человек из 28 подвергшихся аресту, были вскоре освобождены для выезда за свой счет (см.: Уншлихт И. С. Служебная записка В. И. Ленину от 18 августа 1922 г. // РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Ед. хр. 2603. Л. 1–2; Выписка из Рапорта о состоянии операции по высылке антисоветской интеллигенции на 26 августа 1922 г. // Там же. Л. 3–18). См. также: Высылка вместо расстрела: депортация интеллигенции в документах ВЧК – ГПУ, 1921–1923. М., 2005. С. 103.
См.: Уншлихт И. С. Служебная записка В. И. Ленину от 18 августа 1922 г.; Выписка из Рапорта о состоянии операции по высылке антисоветской интеллигенции на 26 августа 1922 г.
Выписка из протокола № 26 Заседания научно-технической секции Государственного ученого совета от 12 сентября 1922 г. // ГАРФ. Ф. А-2307. Оп. 2. Ед. хр. 274. Л. 142.
С 1920 г. название города – Краснодар.
Черноморское казачье войско, созданное в 1787 г. между Южным Бугом и Днестром, частично было переселено в 1792 г. на Кубань, где заняло Кубанскую пограничную линию по правому берегу реки от ее устья до р. Лаба.
Ср. дневниковую запись В. В. Стратонова от 9 января 1889 г. о его детстве: «Как говорят и как гласит метрическое свидетельство, я родился в Одессе 5 апреля 1869 года. Отец мой в то время был там директором Ришельевской гимназии. В то время он уже пользовался всеобщей любовью и уважением, память о которых сохранилась до сих пор в Одессе, в чем мне неоднократно приходилось убеждаться. По общему, почти, голосу, это – замечательная личность (свой голос как сына я устраняю). “Восприемниками моими от купели”, выражаясь официальным языком, были гг. [Николай Иванович] Ленц и [Константин Андреевич] Пятницкий, в то время, если не ошибаюсь, – инспектор и учитель той же гимназии, а ныне – и бывший, до последнего года, директор Одесской гимназии, а второй – и теперь директор Ришельевской гимназии. Обоих, но особенно последнего, молва сильно не хвалит; о Пятницком, который, говорят, сам напросился в мои крестные, рассказывают, что он и взяточник, и чуть ли не доносчик etc., etc. Жизнь моя в Одессе длилась до 2-летнего возраста. Осенью 1870 года у отца вышла с попечителем [Одесского учебного округа] история, вследствие которой отец отказался служить и вышел в отставку; об этой истории я поговорю как-нибудь после: она этого заслуживает. После хлопот, связанных с поездкой в Петербург, отец получил место члена суда в Екатеринодаре, куда мы и переехали в апреле [18]71 года. Всего этого времени я, конечно, не помню.
Говорят, что я был в детстве вообще тихим ребенком. Сознавать себя я уже начинаю приблизительно с трехлетнего возраста. Первые воспоминания, в которых я убежден, [что они] принадлежат мне, относятся к какой-то географической карте, висевшей на шкафу с книгами. Помню, как я был поражен, что на карте города представляются в виде точек. Воспоминания вообще очень смутны приблизительно до пятилетнего возраста. Как бы в беспорядке передо мною проносятся картинки: разбитый старшим братом глобус, в то время, как он показывал мне, что здесь – Америка (таким образом, я подавал надежды стать географом), затем тот же глобус, искусно склеенный дядей Колей [Николаем Исаевичем Стратоновым]; газета “Голос” и книжка с картинками и фигурами, по которым я самоучкой выучился грамоте; церковная ограда Екатерининской церкви, где мы играли детьми; смутно вспоминаются члены нашей семьи. Должно быть, к ближайшему времени относятся воспоминания о моих капризах: напр., однажды при плаче [нрзб] я пошел во двор и выпачкался песком. Вспоминаются смутно два пожара: первый – в двух кварталах от нас в какой-то праздничный день и второй, устроенный моим старшим братом, сестрой и, если не ошибаюсь, Иваном Николичем, в нашем саду. Построили себе домик из палочек и сена и подожгли его; конечно, скоро потушили, но условились не рассказывать об этой игрушке старшим, однако в тот же вечер я донес по начальству, за что на меня долго косились наши любители сильных ощущений.
К этому же времени относится данное мне кем-то из знакомых прозвище “философ”, удержавшееся отчасти за мной почти до окончания курса в гимназии. В 6–7 лет у меня уже идут довольно правильные занятия науками: изучаю чистописание, чтение. Занятия идут, насколько помню, с матерью. Характер мой становится довольно капризным. Требуются исправительные шлепки и стояния по углам. Лет семи я начинаю вести дневник, состоящий из перечислений часов вставания и укладывания спать, воспоминаний о таких событиях, как приготовление варенья, прогулки и приходы гостей, часы обеда с воспоминаниями иногда о кушаниях, характеристикой некоторых гостей, и все в этом роде. С большими перерывами дневник этот я вел, кажется, до 11-летнего возраста, но потом его уничтожил. Начал его вести по советам отца. Между тем мои познания обогащаются. Читаю довольно свободно книжки детского содержания, начинаю изучать французский язык, получаю кое-какие сведения и по географии и закону Божьему. Иногда даже размышляю. Во время войны 1877–[187]8 года живо интересуюсь злобами дня, зачитываюсь телеграммами о военных действиях и слежу по карте за успехами русского оружия. Большой восторг возбуждают во мне известия о взятии Плевны и Софии. В каждой телеграмме обращаю внимание на число убитых русских и турок. С этого времени начинается и период занятий с гувернантками и со старшей сестрой Еленой» (Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее – НИОР РГБ). Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 142–144).
Ср. с воспоминаниями матери В. В. Стратонова: «Наш дом состоял из шести маленьких комнат с выбеленными стенами, крашеными полами и камышевой крышей. Железных крыш в Екатеринодаре было чрезвычайно мало. Дом стоял в большом дворе, походившем на рощу благодаря множеству фруктовых и других деревьев. Против нас, на площади, находилась Екатериненская церковь. Она была деревянная и очень старая. За церковью виднелась неширокая полоса векового леса, доходившая до реки, или вернее пруда, – Карасуна» (С[тратоно]ва О. А. Г. Екатеринодар – 40 лет назад // Кавказ (Тифлис). 1911. № 92. 26 апр.).
Неточность, в 1871 г. здание окружного суда, в котором предстояло служить отцу В. В. Стратонова, было уже построено, см.: «Вдали, на правой стороне площади, виднелось низкое, длинное, безобразное здание, где помещался открытый в начале текущего года окружной суд. Этот небрежно слаженный дом принадлежал подрядчику-еврею, строившему новый войсковой собор. Помещение суда было тесное, холодное и очень неудобное. Рядом подобный же дом занимало областное правление. Дома эти были единственными в городе, сколько-нибудь по величине пригодными для помещения учреждений. Несмотря на постоянное увеличение состава служащих, на тесноту и всякие неудобства, суд продолжал помещаться в том же доме в течение двадцати с лишним лет» (Там же).
Имеется в виду шестиглавый войсковой Воскресенский собор.
В оперетте французского композитора Жака Оффенбаха «Орфей в аду» (либретто Г. Кремье), впервые исполненной в Париже в 1858 г., а в России – в 1865 г. (в переводе-переделке В. А. Крылова; изд. – СПб., 1866), каждый куплет Стикса (в прошлом – короля Беотии, поступившего после смерти в лакеи к Плутону), переименованного переводчиком в Ваньку-Стикса, начинался словами: «Когда я был аркадским принцем».
Имеется в виду войсковое собрание Кубанского казачьего войска.
Неточность: припев к «Песне цыгана» («Я – цыган-удалец, удалец, молодец…») из «шутки-водевиля», на музыку В. Самойлова, «Цыганский табор», впервые исполненной в 1851 г., звучит так: «Эх-ма, поди прочь, поди прочь – берегись, / Скинь-ка шапку, скинь-ка шапку, да пониже поклонись!»
Слова из народной песни «На горе-то калина»: «Ну что ж, кому дело, гуляли! Да, / Ну кому какое дело, гуляли».
Арматура (от лат. armatura – вооружение) – художественные композиции из различного рода оружия, воинских доспехов и знамен, которыми украшались здания и арки.
Ср.: «Самое яркое воспоминание о Екатеринодаре оставила по себе его удивительная, невообразимая грязь. Она не просыхала, начиная с осени, вплоть до самой весны. Иногда она появлялась и летом. С первых дней октября дожди лили, почти не переставая, по целым неделям, а если и прерывались на день, на два, то лишь для того, чтобы возобновиться с новой силой. Немощеные улицы превращались в реки густой, вязкой грязи. В некоторых местах были устроены досчатые переходы через улицы, но они были покаты, скользки и с них часто сваливались в грязь. На деревянных узких тротуарах, проведенных возле канав, было не лучше. Грязь была так глубока, что почти покрывала колеса, ездить и ходить по ней было чрезвычайно трудно. Никакие галоши не помогали делу – нога глубоко увязала в грязи и не хватало сил вытащить ее вместе с галошей. Приходилось обращаться к посторонней помощи – кто-нибудь тянул застрявшую галошу и таким образом помогал вытащить ногу. Чаще же всего нога вынималась без галоши, которая тотчас засасывалась грязью и бесследно исчезала. Мы прибегали к разным способам облегчать себе путь. Брали человека с вязанкой сена, которым он устраивал нам переходы, проходили через чужие дворы, перелезали заборы, чтобы добраться до улицы, где был какой-нибудь тротуар. В заборах всегда можно было найти отверстия и лазы, проделанные для своего удобства бесцеремонными прохожими. Иногда, при безвыходном положении, мужчины на руках переносили дам через грязь. Для избежания неудобств с галошами я выписала высокие, непромокаемые сапоги, но это также представляло некоторое затруднение – необходимо было иметь с собой башмаки, чтобы, приходя куда-нибудь в дом, заменять ими грязные сапоги» (С[тратоно]ва О. А. Указ. соч.).
См.: «Возле города лежали обширные болота. Разливавшаяся каждую весну Кубань охватывала большие пространства, которые совсем не просыхали. На них произрастали высокие камыши и роились несметные тучи комаров. Эти-то так называемые плавни были рассадниками господствовавших здесь свирепых лихорадок. ‹…› Бывали дни, когда почти вся наша семья лежала, страдая этой изнурительной болезнью» (Там же).
Наказный (наказной, т. е. по назначению) атаман Кубанского казачьего войска являлся одновременно начальником Кубанской области.
В июле 1875 г. вспыхнуло антитурецкое восстание в Герцеговине, а в августе – в Боснии. Генерал-майор М. Г. Черняев весной 1876 г. с группой добровольцев отправился в Сербию и был назначен главнокомандующим. Летом Сербия и Черногория вступили в войну с Турцией, в дальнейшем в составе сербской армии воевало более 5 тыс. русских добровольцев.
Русско-турецкая война 1877–1878 гг.
Взятие русскими войсками крепости Плевна 28 ноября 1877 г. предрешило исход Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.
Александр II был убит 1 марта 1881 г.
Имеется в виду В. И. Стратонов.
Вспоминая 12 января 1889 г. о своих гувернантках, В. В. Стратонов писал в дневнике: «В период от 1876 [до] [18]80 года у нас, т. е. у меня с [сестрой] Милой, были три гувернантки. Первая оставила симпатичное впечатление. Была она русская, звали ее Юлией Константиновной. Она сразу как-то сумела меня приласкать и привязать к себе. Как она преподавала нам науки, я не помню. Насколько помню, родители были ею довольны, мы, дети, – тоже. Учились мы с нею французскому, кажется – и русскому, закону Божьему. Арифметику я начал раньше проходить с отцом, с которым и прошел ее почти всю. Поэтому, вероятно, я так недурно знал этот предмет все остальное время; хотя и продолжал далее это изучение с [старшей сестрой] Леной, но под руководством отца. Юлия Константиновна пробыла у нас полтора года и от нас прямо вышла замуж за [Степана Кирилловича] Соколова, который и поныне, кажется, учителем или инспектором [Закавказской] учительской семинарии в г. Гори. Таким образом эта гувернантка оставила самые симпатичные воспоминания. Потом она заезжала к нам, лет девять тому назад; что же с нею теперь, я не знаю.
В другом роде была вторая гувернантка, Ольга Дмитриевна Семенова, дочь бывшего директора Ладожской [Кубанской] учительской семинарии, автора известного учебника географии. Вечно надутая, хмурая, постоянно кушающая конфеты, с подвязанной [нрзб] – таковы в моей голове воспоминания о ней. Оказалась она довольно плохо подготовленной, так, что взяла на себя ведение, кажется, только немецкого и русского языков; французским же занималась с нами Лена. Ольга Дмитриевна пробыла довольно недолго, чуть ли не два месяца всего-навсего. Уехав, она скрылась из виду. Потом о ней рассказывали, должно быть, злые языки, что она вышла замуж за актера.
Иной опять тип была третья гувернантка. Звали ее Мария Антоновна Фидлер. Родом она была чешка из Праги. Не особенно далекая, хотя далеко и не глупая, она была вместе с тем добра и ласкова. Мы все, включая сюда и старших, Славу и Лену, ее сильно любили. Лена, в то время – уже почти взрослая девушка, была с нею просто в друзьях. Как истинная патриотка, она вращалась постоянно в кругу местной чешской колонии, куда, вследствие этого, попадали частенько и все мы, дети. Помню, что собирались, главным образом, у учителя гимназии [Вячеслава Ивановича] Ракушана, где постоянно танцевали и пили пиво. Впоследствии эта колония распалась. Ракушана перевели в Кутаис, а все почти девицы – гувернантки и не гувернантки повыходили замуж. Мария Антоновна была довольно образованная девушка, умело вела преподавание нам немецкого языка, учась вместе с нами у Лены русскому. ‹…›
Кроме немецкого, мы занимались с М. А. музыкой и рисованием, но и тем и другим довольно неудачно. Приходилось в музыке изучать лишь теорию фортепианной игры, ибо для практики были лишь немногие вечера, когда мать, не переносящая этот инструмент, не бывала дома. Понятно, что при таких занятиях толку большого быть не могло и не было. Не больше вышло толку и из занятий рисованием, но это был второстепенный предмет в наших занятиях. Вообще Марья Антоновна оказала большое влияние на мое образование и воспитание, если не качеством, то количеством разнообразных познаний. Все время мы к ней относились в высшей степени дружелюбно. От нас, пробыв в нашей семье два года, она поехала за границу. Оттуда мы, в особенности – я, вели с ней деятельную переписку на немецком языке. Перечитывая ее письма, я с удивлением вспоминаю ту свободу, с которой я их разбирал во времена оны. Через полгода она вернулась в Россию и обвенчалась, почти одновременно с Леной, во Владикавказе с Ракушаном, братом бывшего здесь учителя. С этих пор у нас с нею переписка прекратилась, но в это лето мы с нею встретились. Она приезжала в Новороссийск и была у нас со своими тремя детьми. Мария Антоновна была очень растрогана встречей с нами, но, к нашему стыду, того уж далеко нельзя было сказать о нас, ее питомцах…» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 145–147).
Цитируется популярная чешская народная песня, вот ее полный перевод:
На том пражском мосту
розмарин растет,
Никто его не поливает,
он сам растет.
Никто его не поливает,
он сам растет.
Я туда пойду,
полью его,
Он зазеленеет,
я его сорву,
Он зазеленеет,
я его сорву.
Неточность: М. А. Фидлер вышла замуж за учителя танцев Владикавказской Ольгинской женской гимназии О. И. Ракушана.
Имеется в виду дом № 26 по Трубниковскому переулку в Москве.
Линия Владикавказской железной дороги от Тихорецкой до Екатеринодара была закончена постройкой в 1887 г., от Екатеринодара до Новороссийска – в 1888 г.
Быки – опоры мостов, возводимые на кессонных основаниях.
Так были прозваны небольшие паровозы, которые использовались для работ на подъездных путях или вождения коротких, от одного до нескольких вагонов, поездов местного назначения.
Для защиты южных губерний от набегов горцев в 1793 г. по правому берегу Кубани была устроена Черноморская кордонная линия, центром которой стал Екатеринодар; входила в состав Кавказской укрепленной линии, упраздненной в 1860 г.
Вышка – высокое бревенчатое сооружение, напоминающее тригонометрический «сигнал». Когда сторожевые казаки замечали приближающихся черкесов, зажигали на вышках костры. Соседние вышки повторяли этот тревожный сигнал. Таким огненным телеграфом угрожаемая станица предупреждалась довольно быстро.
«Царская служба» – казачья воинская повинность.
Сотенные значки носились на пиках в конных казачьих полках; имели вид кавалерийских флюгеров (флажного изделия с треугольным вырезом с краю), состоявших из двух половин с косицами: верхняя была по цвету войска, нижняя соответствовала номеру сотни.
Пернач – род булавы, навершие которой снабжалось металлическими пластинами («перьями»), которых могло быть до двух десятков.
См.: «Общество чиновников, съехавшихся в Екатеринодар из разных концов России, было очень маленькое. Состав окружного суда, хотя и небольшой, весь состоял из приезжих; в администрации же, кроме наказного атамана, вице-губернатора и еще двух лиц, все служащие были кубанские казаки. С местным обществом, к сожалению, трудно было сойтись, так как кубанцы, за исключением весьма немногих, смотрели на нас как на нежеланных пришельцев. Многие из видных местных жителей воспитывали своих дочерей в институтах, и между ними встречались очень милые барышни; сыновья же их все поступали на службу в кубанское войско. Старый кубанец, полковник Д[убонос], очень недовольный как новым преобразованием в Кубанской области, так и вторжением в их край чуждых людей, решил никогда больше не выходить из своего дома, что и исполнял неуклонно. У Д[убоноса] была хорошенькая дочь-институтка. Двое приезжих молодых людей, встречаясь с барышней в обществе, пожелали познакомиться с семьею Д[убоноса] и отправились к нему с визитом.“Что вам угодно?” – встретил их в гостиной сам Д[убонос]. Огорошенные приемом, сконфуженные визитеры поспешили откланяться, решив на будущее время не делать подобных попыток. Были и приятные исключения. Семья генерала Б[абыча] отнеслась к приезжим в высшей степени дружелюбно. В семье были дочери-институтки и сыновья-офицеры. Б[абычи] жили открыто и часто у себя принимали» (С[тратоно]ва О. А. Указ. соч.).
Правильно: Павел Денисович.
Карс – город на северо-востоке Турции, взятый русскими войсками в ноябре 1877 г., по Сан-Стефанскому договору 1878 г. отошел России и оставался в ее составе до 1918 г.
Военный совет – высший законосовещательный орган по делам военного законодательства и хозяйственного управления войсками в 1832–1918 гг.; состоял из председателя – военного министра – и членов, назначаемых по усмотрению императора.
Держи-дерево (Держидерево тернии Христа) – листопадный кустарник; из его побегов, усеянных острыми двунаправленными колючками, был сплетен, согласно легенде, терновый венец Иисуса Христа.
Рангоут (от нидерл. rondhout – круглое дерево) – устройство для подъема паруса.
«Великий князь Михаил» – двухпалубный колесный почтово-пассажирский пароход, построенный по заказу Русского общества пароходства и торговли в Ньюкасле в 1865 г. «Генерал Коцебу» – двухпалубный колесный товаро-пассажирский пароход, построенный по заказу Русского общества пароходства и торговли в Ньюкасле в 1866 г.
Русское общество пароходства и торговли (РОПиТ), учрежденное в 1856 г., имело правление в Санкт-Петербурге и главную контору в Одессе.
Царские дни – высокоторжественные дни восшествия на престол и коронования императора, рождения и тезоименитств императора, императрицы, наследника цесаревича и его супруги, а также торжественные дни рождений и тезоименитств прочих особ царствующего дома.
Вспоминая 14 января 1889 г. о своем поступлении в гимназию, В. В. Стратонов писал в дневнике: «С семилетнего возраста я был в большой дружбе со своей старшей сестрой, более, чем со Славой и Милой. Первый относился ко мне, как обыкновенно бывает в таких случаях, свысока, ибо он уже был гимназистом, кажется, даже старших классов; с Милой же я до сих пор не лажу. Виною последнему наши характеры, хотя в таких отношениях я себя не особенно виню, ибо, со своей стороны, делал почти все, что мог, для улучшения наших отношений. Более всего походили друг на друга характерами мы с Леной. С нею я занимался все почти время, и она оказывала на меня большое влияние. В 1880 году она вышла замуж за Ореста Антоновича Компанейца. Помню, я заплакал, когда Мила мне сообщила новость о сделанном последним предложении. Свадьба была в августе, и Компанейцы сейчас же уехали в Каменец-Подольск. Этим отчасти была решена и моя участь – поступление в гимназию. Я начал усердно готовиться со старшим братом. К лету 1881 г., приехав опять в Екатеринодар, Лена стала со мною тоже заниматься. Все лето прошло в горячей работе, и я в своих мечтах видел себя уже в гимназическом мундире. Часто я прибегал к советам Милы для решения таких вопросов, очень важных, как: на чем остановиться – на кепи или на фуражке; делать ли узкий галун на воротнике или широкий; какой длины делать мундир, – и все в этом роде. Благодаря ремонту гимназии вступительный экзамен все откладывался, и лишь в сентябре, кажется, 4-го числа, благодаря любезности инспектора гимназии, Ник. Вас. Костылева, я был допущен к экзамену в его квартире, полуофициальным образом, вместе с двумя другими, спешившими уезжать в случае неудачи, т. к. кстати было назначено заседание совета гимназии. Я узнал об этом за день и весь день накануне жестоко проработал. Наконец, настал давно жданный и памятный день. Окончив все приготовления, я отправился со Славой на квартиру Костылева, вооруженный свертком бумаги и карандашом. Дорогой я был совершенно спокоен и почему-то уверен в полной удаче» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 147–148).
О самом экзамене и первых днях в гимназии Стратонов вспоминал 26 января 1889 г.: «Итак, я иду на экзамен. Слышав, что в этот день назначен совет, я ожидал встретить нечто вроде того, как рисуют в журналах заседания Государственного совета; каково же было мое изумление, когда я увидел нескольких учителей, сидящих в гостиной в домашних костюмах и толкующих… об охоте. Я этого разочарования долго не мог забыть. Слава, приведший меня, почтительно садится на предложенный стул; я же делаю это без церемоний. В зале еще два мальчика, держащие экзамен, кажется, в приготовительный класс.
Первым меня экзаменует законоучитель Смирнов. Становлюсь около стола и отвечаю. Спрашивает меня какую-то молитву: о ужас! в первый раз о ней слышу. Однако я смело заявляю, что готовился к экзамену по программе, а там оной молитвы нет (действительно, в списке молитв, данном мне Мишей Дивари, этой молитвы не было). Смирнов со своей саркастической улыбкой открывает книгу программ и показывает: молитва означена. Стою сконфуженный, понурив голову. Мне мерещится провал, падаю духом. Какие мне дальше были предложены вопросы и как на них ответил, я уже не помню. Оставил меня Смирнов; я усаживаюсь. Подходит учитель по географии и истории Мамонтов. Я продолжаю сидеть. Слава делает мне замечание, но Мамонтов останавливает, и до конца уже экзаменуюсь, усевшись. Спрашивают меня о реках на северо-западе Азии. Под впечатлением мысли о провале по Закону Божьему, я, не думая, называю Брахмапутру и соседние реки. Но потом, войдя во вкус любимого моего предмета, я отвечаю довольно хорошо, бойко перечисляю реки Азии. Слава слышал, как сейчас же после экзамена кто-то из учителей заметил Мамонтову, указывая на меня: “Да он лучше вас, Алексей Степанович, географию знает!” (Мамонтов был не из важных географов.)
Очередь за русским языком. Экзаменует тип хорошо знакомый и бывающий у нас (ухаживавший, говорят, в то время за Леной) И[ван] И[ванович] Лавров. Побеседовав по грамматике и заставив написать переложение какой-то крыловской басни, кажется, «Ворона и Лисица», он меня отпускает. Этот предмет сошел порядочно. Так же сошел экзамен по математике у А[веркия] Н[иколаевича] Дейнега, подробности которого ускользнули из памяти. Затем наступает черед новых языков. По-французски меня экзаменует П[авел] С[тепанович] Оссовский, по-немецки – А[дольф] Ф[ридрихович] Винцигероде. Здесь я чувствую себя твердо, отвечаю смело и порядочно. Заставили меня почитать и что-то перевести. Уверенности моей содействовало то, что я умудрился подсмотреть в журнале выставленные мне отметки. По Закону Божьему, о радость, стоит тройка. Отлегло на душе. Тройки же я получил по-русскому и арифметике, четверки – по географии, французскому и немецкому. Настает очередь последнего предмета и самого страшного – латыни. Экзамен длится уже два часа, я устал. Дают написать несколько фраз. Должно быть, я написал очень плохо, ибо экзаменатор М[атвей] Г[ригорьевич] Астряб за письменный ответ не хотел поставить более двойки. Делу помог устный экзамен, и я получил в среднем опять тройку. Тогда подымается Костылев и поздравляет меня учеником третьего класса. Стараясь скрыть свою радость, я почти бегу домой, решив последовать совету Костылева – заниматься с братом латынью до начала учения.
Целый день я провожу в размышлениях о важности сегодняшнего дня в моей жизни; идя после обеда в городской сад, считаю долгом раскланиваться с учителями, хотя я еще не в форме. В саду гуляю с гимназистами и, придя домой, важно заявляю, что гулял “с товарищами”. Меня поднимают на смех из‐за этого выражения, и я считаю себя невинно оскорбленным.
Быстро проходят дни до 20 августа, начала учения в гимназии: я добросовестно выучил злосчастную молитву и усердно пишу латинские переводы, любуюсь на готовые уже форменную амуницию и кепи. На молебствии, впрочем, к великому моему огорчению, я еще в цивильном пальто, но на другой день уже в форме. Когда я в первый раз пришел в гимназию, меня, конечно, знакомые товарищи потормошили, таскали по двору, вталкивали в вырытые ямы, хотя, впрочем, я не терпел столько, как обыкновенно новички. После молебствия был акт. Стоя в толпе гимназистов, я позволил себе остановить громко разговорившихся соседей, но меня бесцеремонно оборвали: “Какой-то новичок…” Затем разошлись по классам.
Сажусь на первую скамью один. Приходит классный наставник Астряб и начинает читать распределение уроков. Узнав, что французский и немецкий не будут идти вместе, а отдельно, что сделано из‐за и ради меня, ибо я – первый, кажется, от основания гимназии и, наверно, первый на памяти тогдашних гимназистов, за что мне много пришлось вытерпеть в течение всего курса. Узнав об этом, один из моих одноклассников, Ив. Волковский, восклицает: “Эге, это не выгодно!” Астряб сердито поворачивается и заявляет: “Если вам не нравится, так можете выходить из гимназии”. Это заявление меня совсем смутило: вот оно, какие строгости, сейчас из гимназии исключают за такой пустяк! С этого времени и из‐за этого на меня начали коситься товарищи. Началось учение. Сначала мне было трудно привыкнуть к порядкам и правилам, но понемногу я освоился. Так как я один поступил в 3-й класс, то на меня учителя обратили особое внимание. ‹…› Бывали сюрпризы, что, когда задается урок, подразумевается и написать перевод, а я являлся без оного. Сначала я сильно возмущался, глядя, как другие при классных работах пользуются незаконными пособиями, но очень скоро сам вошел во вкус этого запрещенного плода» (Там же. Л. 156–158).
Черноморская войсковая гимназия в Екатеринодаре, существовавшая в 1820–1828 гг., была восстановлена в мае 1850 г. под названием Екатеринодарской (на базе Екатеринодарского войскового училища). Из-за отсутствия собственного здания в 1861 г. ее перевели в Ейск, откуда в 1876 г. она вернулась в Екатеринодар под новым названием – Кубанская войсковая гимназия, размещенная в специально построенном для нее здании, которое, занимая почти квартал по улице Красной, было обращено фасадом в сторону Александро-Невского собора. В 1890 г. войсковая гимназия была упразднена (см.: Трехбратова С. А. Из истории гимназического образования на Кубани // Культурная жизнь юга России. 2013. № 4 (51). С. 51–54).
См.: Помяловский Н. Г. Очерки бурсы. СПб., 1865.
В Тифлисе находилась резиденция кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича, а с 1882 г. – главноначальствующего гражданской частью на Кавказе, командующего войсками Кавказского военного округа и войскового наказного атамана Кавказских казачьих войск А. М. Дондукова-Корсакова.
Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 1 февраля 1889 г.: «Большого роста, толстый, несколько огрубелый, с большим животом, он производил неприятное впечатление. Говорили о нем, что он – чуть ли не из простых семинаристов, и это похоже на правду. Крайне резкий, говоривший всегда грубым тоном, произнося “чаво”, “я тебя…” etc., он был крайне нелюбим учениками. Пробовал он подтянуть гимназию, довольно-таки распущенную с давних пор прежними директорами, но ему это не удавалось. Всегда он высказывался чиновником, был в высшей степени педантом. Помню, как-то шли во дворе в мае занятия гимнастикой. Жара была страшная, почти невозможно было стоять в суконных мундирах. Тогда, в виде особой милости, раздается голос Ласточкина: “Можете расстегнуть три пуговицы, через две по одной”. И успокоился, думая, что избавил нас от мучений. На гимназические балы он всегда являлся в вицмундире, как на службу. Теперь он в отставке и проживает с семейством, кажется, в Казани» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 160–161).
См.: Учебник географии Российской империи / Сост. П. Белоха. СПб., 1863 (выдержал 51 издание).
В своем дневнике 1 февраля 1889 г. В. В. Стратонов описывал К. Л. Вондоловского в несколько иной тональности: «Когда он был назначен, я был, кажется, в шестом классе. По приезде он с неделю не показывался в гимназии, но вот в один прекрасный день отдается приказ – идти всем в актовый зал. Пошли, выстроились. Явились воспитатели, инспектор… Ждем. Отворяется дверь и появляется фигура, но какая фигура! Чуть ли не в сажень ростом, худой, седой, с козлиной бородкой из 20 волосков, он идет, высоко подняв голову, с важным торжественным видом. Под рукой у него длинный сверток бумаги. Начинается речь. Говорит он крайне трагическим голосом, делая жесты и свирепо размахивая свертком бумаги, но говорит очень красноречиво. От непривычки к таким речам и к такой фигуре все трясутся от смеха, прячась за спины друг друга. “Прошел я по классам, видел исцарапанные доски, видел изрезанные вашими ножичками скамьи… Стыдитесь! Отцы ваши, войско, к превеликой его чести, тратит на вас громадные деньги. Но вы забываете, что войско – это ваши отцы, и вы заставляете платить своих же отцов”. В таком духе продолжал и дальше, закончив той мыслью, что он – пастырь добрый и послушным овцам будет хорошо, а непослушным – горе. Распустил нас по домам. Конечно, эта речь в тот же день в массе вариантов и в комическом виде разнеслась по всему городу, но чуялось, что будет не то, что прежде.
Действительно, начались большие строгости, быстро подобрали всех к рукам, издали разные постановления, вроде таких: “воспрещается сидеть на улицах”, “воспрещается выходить из дома в будни позже 5 часов вечера”, “в праздники позже 7”, “воспрещается гулять за город на вокзал” etc., etc. Одного долго не могли достигнуть: заставить нас носить ранцы, – и это достиг уже инспектор Шантарин. Строгости коснулись не только нас. Скоро покинули гимназию инспектор Барсов, учитель Веребрюсов; остальные педагоги также были подтянуты. Часто нас собирали в актовом зале для нотаций. Собирали для выслушивания циркуляров. Собирали после Кирилло-Мефодиевского юбилея, на котором отвечал я, чтобы сделать выговор за аплодисменты: “…Читал ваш товарищ, Стратонов, и прочел прекрасно, только немного тихо… Но кто вам дал право аплодировать? Положим, вы могли увлечься, поаплодировать товарищу. А как вы смели аплодировать вашему учителю Ляху? Неужели вы думаете, что он читал ради ваших хлопаний?” И т. д., и т. д. Собирал нас для выслушания нагоняев, но иногда и затем, чтобы похвалить, что случалось несравненно реже первого.
Вондоловский был в высшей степени и разносторонне образованный и знающий. На экзаменах он нас поражал разнообразием сведений. Прекрасно объяснит греческие и латинские премудрости, растолкует по математике, превосходно знает французский и немецкий, но… плоховато знает географию. В VIII классе он нам преподавал географию России и заставлял заучивать чуть ли не слово в слово, что проделывал и сам перед уроками. Заучивал по старому изданию географии Белохи. А я с детства недурно знал географию, особенно же – центральную Азию благодаря осложнениям там в политике: я политикой очень увлекался, ислючительно внешней. На одном уроке как-то сделал вставку – поправку. Вондоловский согласился. Через некоторое время опять что-то солгал, я заметил. Казимир Лаврентьевич сердито кивнул головой. Через несколько дней является в класс перед уроками, дабы сделать выговор Дивари за какой-то инцидент с учителем. Затем обращается с выговором и ко мне: “Знайте, что я обязан сообщать вам лишь то, что есть в учебнике”. При этом рассказывает анекдот, как он ответил какой-то начальнице женской гимназии, вздумавшей щегольнуть перед ним своими новейшими познаниями по истории, вычитанными из французского журнала. Вообще Вондоловский любил говорить анекдоты и говорил их всегда прекрасно и уместно. Как-то желая показать, до чего может довести самомнение, он рассказал такой анекдот, передаю кратко содержание: “В Харьковском университете мужичок, слуга ректора, пришел подтапливать печь. Его окружают студенты и начинают запугивать разными учеными выражениями. Но он не смущается. Тогда ему задается вопрос: «А знаешь, кто мы?» – «А як же». – «А кто?» – «Дурни!»” Анекдотами он пересыпал свои нотации, а потому их приятно было слушать.
В 5 классе он был нашим классным наставником и нельзя сказать, чтобы не заботился о своем классе в смысле поднятия уровня познаний. Ему мы обязаны тем, что вышли из гимназии, зная хоть кое-что. Ко мне, все время пребывания в гимназии, он сильно благоволил, что злые языки приписывали – и отчасти, но только отчасти, справедливо – хорошим отношениям отца с попечителем округа Яновским. Во всех затруднительных случаях Вондоловский приходил советоваться с отцом, и, с другой стороны, в случае какой-либо катастрофы с гимназистами, увольнения несправедливо, вообще несправедливых поступков, гимназисты обращались к отцу, и ходатайство отца всегда имело в гимназии успех. Вондоловского ученики боялись сильно, уважали, но не особенно долюбливали, и большинство просто не любило и бранило. На его памяти осталось-таки довольно несправедливых поступков. В обществе Казимира Лаврентьевича любили как веселого и приятного собеседника, но под конец стали относиться враждебно за его чересчур ретивую деятельность. Многие разгадали его характер, типично и несколько с иезуитским или, правильнее, польским, а не иезуитским, оттенком. С начальством он был слишком почтителен, на что постоянно напирал и указывал; с подчиненными учителями – временами чересур деспотичен. Свою покорность начальству часто доводил до пересаливания, считая за начальство чуть ли не полицеймейстера.
В последний третий год его директорства над ним стряслись несчастья. Еще до приезда в Екатеринодар, когда он был в отставке, у него умерли двое детей; оставался третий, над которым оба (Вондоловская – прекраснейшая, во всех отношениях, женщина) дрожали. Этот сын у них скоропостижно умер. В обществе слышались голоса, что это – наказание за ретивость в отношении к проступкам чужих детей, гимназистов. Раньше несколько, 1 марта, было покушение на жизнь Государя трех студентов, из коих один был кубанец – Андреюшкин. Это событие повлияло на судьбу Вондоловского, и он не был более оставлен на службе, вопреки его желанию. Из Екатеринодара он поехал, кажется, в Москву…» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 162–163).
В своих ранних дневниках В. В. Стратонов записал воспоминания не только о Г. Г. Ласточкине и К. Л. Вондоловском, но и об инспекторах и учителях Кубанской войсковой гимназии: Н. В. Костылеве (Запись от 5 апреля 1889 г. // Там же. Л. 171–172), А. В. Барсове (Запись от 17 апреля 1889 г. // Там же. Л. 176–177), В. Г. Шантарине (Запись от 29 мая 1889 г. // Там же. Л. 191–194), Г. П. Смирнове (Запись от 16 августа 1889 г. // Там же. Л. 212–214), И. И. Лаврове (Запись от 16 августа 1889 г. // Там же. Л. 214–216), В. И. Яцюке (Запись от 1 сентября 1889 г. // Там же. Л. 223–224), В. В. Модестове (Запись от 30 апреля 1891 г. // Там же. Д. 4. Л. 311–313), М. Г. Астрябе (Запись от 1 мая 1891 г. // Там же. Л. 313–316).
Письмо В. А. Жуковского от 15 февраля 1837 г., адресованное С. Л. Пушкину, было впервые опубликовано в журнале «Современник» в 1837 г. (Т. V. № 1).
См., например: Веребрюсов А. С. Задача Кеплера. Харьков, 1869; Он же. Введение в сферическую астрономию. Харьков, 1871; Он же. О прочности солнечной системы. Харьков, 1888.
См.: Веребрюсов А. С. Прямолинейная тригонометрия: руководство для сред. учеб. заведений. Харьков. 1884; Он же. Элементарная геометрия и приложение алгебры к геометрии. Харьков, 1887; Он же. Элементарная алгебра: руководство для сред. учеб. заведений. Харьков. 1889.
неосуществленной мечты (фр.).
«Травиата» – опера Джузеппе Верди (по мотивам романа Александра Дюма-сына «Дама с камелиями»), впервые поставленная в 1853 г. в Венеции.
Правильно: Addio del passato bei sogni ridenti (ит.) – Прощай, прошлое, красивые веселые мечты.
Экстемпоралия (от лат. ex tempore – тотчас, без подготовки) – учебные классные письменные упражнения, заключавшиеся в переводе русского текста на латинский или греческий язык без предварительной подготовки.
В «Книге пророка Иезекииля» под «скорпионами» подразумеваются нечестивцы, которые, подобно скорпионам, нравственно жалят людей благочестивых (Иез. 2: 6).
См., например: Лавров П. Л. Русской социально-революционной молодежи. Лондон, 1874; Он же. 18 марта 1871 года. Женева, 1880; Он же. Социальная революция и задачи нравственности. (Открытое письмо молодым товарищам) Б.м., [1884]; Он же. Национальность и социализм. Париж, 1887; Он же. Революция или эволюция. Женева, [1888]; Бакунин М. А. Наука и насущное революционное дело. Genève, 1877. Вып. 1; Он же. Русским, польским и всем славянским друзьям. Genève, 1888; Он же. Всесветный революционный союз социальной демократии. Русское отделение. К русской молодежи. Genève, 1888.
Спустя четыре года, участвуя в экспедиции в ледники Эльбруса, я неожиданно встретился в Нальчике с Атарщиковым, которого мы потеряли из виду. Он здесь лечился от довольно сильного туберкулеза. Слышал я, что вскоре он и умер.
Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 12 июня 1887 г.: «Экзамены у нас начались 12 мая. К ним были не допущены 7 человек ‹…›. На первом же, русском, многие порезались, из которых один, Короленко, должен был скоро подать прошение об оставлении на второй год. Моя работа, как говорят, лучшая; получил 5. На другой день писали по латыни. Тема была трудноватая. Я сделал две грубые ошибки, но, несмотря на это, моя работа опять оказалась лучшей. Затем писали по-гречески очень легкий перевод, за который я получил 5, и по математике ‹…›. Итак, письменные экзамены у меня сошли хорошо. Начались устные. 1-й был по закону Божьему, 2-й – история, 3-й – греческий, 4-й – латинский, 5-й – математика. Я получил на всех по 5, хотя по математике отвечал лишь на 4. На истории у нас произошла история, не кончившаяся до сей поры. Дело в том, что у нас были составлены для каждого билета программы, более подробные, чем следовало, которые мы положили в скамьи для обдумывания. Из-за этих-то программ история и запоролась. Попалась начальству программа на вопрос № 21, который отвечал Атарщиков, и его решили исключить вместе с другим товарищем, Куликом. Тогда Атарщиков, по совету законоучителя Смирнова, донес, что такие программы были у всех. Нас спросили, и мы, под честным словом, все, кроме Дивари и Фисенко [приписка: и отчасти меня. 16/VIII.89] сознались. Был созван совет, на котором постановили ходатайствовать перед попечителем об оставлении отметок, так как это дело не имело влияния на ответы и было лишь мальчишеством. Но на это ходатайство до сих пор нет ответа. Вот в таком-то неведении мы находимся и в настоящую минуту, не зная, что с нами будет, выдадут ли аттестаты или оставят еще на год. Через это меня могут лишить золотой медали [приписка: боязнь лишиться ее заставила меня несколько сподличать, сознаться лишь в ½ греха. 16.VIII/89.]» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 31). В записи от 19 июня Стратонов продолжает: «Наше неопределенное положение, наконец, разрешилось. Был назначен второй экзамен по истории на 15 июня. Я получил о нем известие 14-го в 10 ч. вечера в театре. Понятно, что я все бросил и побежал домой. На экзамене, который, в общем, сошел лучше первого, я получил 5. На другой день был назначен совет, а на третий, 17-го, мы получили аттестаты. Золотую медаль получил я, а серебряные – Дивари и Молько. Всего же окончило 13 человек…» (Там же. Л. 32).
То есть Кубанское Александровское реальное училище.
Неточность: Черкесская (Адыгейская) автономная область с центром в Краснодаре, выделенная, согласно постановлению президиума ВЦИК от 27 июля 1922 г., из Краснодарского и Майкопского отделов Кубано-Черноморской области, уже 24 августа была переименована в Адыгейскую (Черкесскую) автономную область, а 3 августа 1928 г. – в Адыгейскую автономную область.
Сторонники казачьей «самостийности», выступавшие за освобождение Дона и Кубани из-под власти РСФСР и СССР и создание «союза вольных казачьих земель-республик – Казакии».
Громада украïнцiв з Кубанi в Чехословацькiй Республiцi – эмигрантская украинская общественная организация, созданная в 1921 г. для оказания правовой, материальной и культурной помощи кубанцам, находящимся за границей. СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ
Правильно: «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – строки из главы шестой романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
Дачные поселки, расположенные вокруг трех наиболее крупных источников минерализованных подпочвенных вод в южной приморской части Одессы, получили название Большого, Среднего и Малого фонтанов.
Ср. запись В. В. Стратонова в дневнике от 18 сентября 1887 г.: «После долгих размышлений и колебаний я решился, наконец, перейти на математический факультет, что исполнил 15-го числа. ‹…› Нельзя сравнить новый факультет со старым. Здесь действительно слушаешь и слушаешь с удовольствием, а там!..» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 52).
Университетский устав 1884 г., значительно ограничивая университетскую автономию, предусматривал избрание ректора исключительно министром народного просвещения, получившим также право замещать вакантные кафедры и утверждать в должности профессоров; выбор деканов факультетов возлагался на попечителя учебного округа; вводилась должность инспектора студентов для надзора за исполнением ими порядка, а провинившимся грозили взыскания от выговора и кратковременного ареста с содержанием в карцере до увольнения с правом восстановления или окончательного исключения; вводились университетские испытания, к которым допускались лишь студенты, успешно справившиеся с учебными планами полугодий и т. д.
Например, я получал от отца сорок рублей в месяц. Половину платил за стол и квартиру (это было, правда, исключительно дешево). На остальные двадцать рублей я завел себе понемногу неплохую специальную библиотеку, никогда не отказывал себе в посещении театра или концерта, пользовался извозчиками, бывал в излюбленных студентами дешевых ресторанах и даже сшил себе, среди курса, щегольскую николаевскую шинель. Разумеется, это было только средним бюджетом студента. Были среди нас богатые, мотавшие деньги. Это были евреи – дети купцов – и сынки бессарабских дворян. Но на двадцать пять или тридцать рублей в месяц студент в Одессе тогда существовать мог.
Здание Городского театра, открывшегося в Одессе в 1810 г., сгорело в 1873 г.; в новом здании, построенном в 1887 г., ныне располагается Одесский национальный академический театр оперы и балета.
Здание театра было построено в 1874 г., а в 1875 г. получило название «Русский театр». С 1926 г. в нем располагается Одесский русский драматический театр.
«Маскотта» – оперетта французского композитора Эдмона Одрана, впервые поставленная в 1880 г. в Париже.
См. запись В. В. Стратонова от 27 января 1888 г.: «В Одессу приехала труппа Кропивницкого, которою я так увлекался летом в Екатеринодаре. Сегодня иду на “Запорожца за Дунаем”» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 86).
Много лет спустя я встретил Садовского, в 1925–1926 гг., в эмиграции. Мы с ним жили в Горных Черношицах, под Прагой, и я возобновил старое знакомство. Садовский был уже стариком под семьдесят лет; он, однако, был еще очень бодрым. Казалось, он готов и сейчас на любую героическую роль. В эмиграции Садовский организовал и обучал малороссийскую любительскую труппу. Выказал он себя теперь непримиримым русофобом. Вскоре уехал в советскую Россию, где его, по слухам, обласкали. Садовский умер в феврале 1933, 76 лет от роду, после 50 лет артистической деятельности.
петуха (укр.). В пьесе И. Карпенко-Карого «Безталанна» (1884) София говорит Гнату: «Дивись, я зараз пiвника намалюю», на что тот возражает: «Хiба це пiвник? Це голуб!»
Ср. запись В. В. Стратонова из дневника от 8 марта 1888 г.: «6 марта был на спектакле малорусской труппы “Безталанна”. Заньковецкая своей игрой произвела глубокое впечатление. Я пошел на сцену и добыл себе на память лист с нарисованными на нем рукой Заньковецкой голубями. ‹…› Вечером отправился на вокзал, где студенты устроили овацию уезжающим Заньковецкой и Садовскому. Заньковецкую осыпали зеленью и листиками с прощальным стихотворением, затем проводили ее криками “ура”, бежа за поездом. С Садовским же беседовали час, пили пиво, потом же проводили его с такими же овациями, предварительно его покачав» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 92).
Из дневников Стратонова следует, что с итальянскими певицами он разговаривал на французском языке, причем в своих записях неоднократно сетовал, что плохо владеет им.
Первый конкурс красоты состоялся 19 сентября 1888 г. на бельгийском курорте Спа, но победительницей стала Берта Сукаре, 18-летняя креолка из Гваделупы.
«Аида» – опера Д. Верди, впервые поставленная в 1871 г. в Каире; Амнерис – дочь фараона.
См. запись Стратонова в дневнике от 8 марта 1888 г.: «Сегодня утром я с товарищем Орбинским отправился к примадонне итальянской оперы Гверчиа, привилегированной красавице, получившей серебряную медаль на 2-х выставках красавиц, и получил от нее карточку с надписью: “Olimpia Guercia ci M-er Vsevolod Stratonoff”» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 92). О ней же Стратонов пишет 17 ноября: «Вчера порядком кутнул. Был студенческий вечер. Не танцевал, по болезни ноги. В дивертисменте участвовала примадонна итальянской оперы красавица Гверчиа, о которой я уже упоминал по поводу посещения ее мною и Орбинским. Вчера возобновил знакомство, ухаживал за нею вечером и в заключение провел ее под руку до кареты при овациях в ее честь публики и студентов. Получил, вместе с некоторыми другими студентами, приглашение быть у нее. Воспользуюсь этим приглашением». А 19 ноября Стратонов помечает: «Был сегодня вечером в опере. Шел бенефис любимой студентами примадонны Катаньо. ‹…› Во время антракта я зашел в ложу, где сидела Гверчиа с матерью, и просидел там полдействия к великому смущению других студентов и публики. Там случился со мной курьезный эпизод. В ложе я познакомился с антрепренером Черепенниковым, о котором одни говорят, что он женат на Гверчии, а другие – большинство, что они живут гражданским браком, хотя последнему, безусловно, я не доверяю. Постоял Черепенников за моей спиной и удалился. Скоро я ушел на свое место в галерее, и каково же было мое изумление, когда я вдруг увидал за своей спиной Черепенникова. Мне уже мерещилось объяснение по поводу визита в ложе, но, конечно, все оказалось вздором» (Там же. Л. 126–127). Еще через неделю, 25 ноября, Стратонов пишет: «Вычитал сегодня в газетах, что в Петербурге на Невском в одной из фотографий выставлен портрет Гверчии рядом с портретом королевы сербской Наталии, известной тоже красавицы. Мое сердце возгордилось по этому поводу…» 27 ноября – новая запись: «Я оказался в несколько глупом положении. Был только что в опере на “Трубадуре”. Перед 4-м актом зашел в ложу Гверчии. Начали объясняться. Вдруг мать Гверчии обращается ко мне со словами: “Скажите мне, только скажите правду, что студенты имеют против Гверчии?” Я начинаю отрицать, говоря, что это едва ли верно, и в доказательство указываю на прием Гверчии во время последнего студенческого бала. На это мне отвечают, что Гверчия и впредь, в случае концерта, не откажется петь, но все-таки просят сказать правду, за что шикали во время представления “Аиды”. Я не особенно покривил душой, указав, в виде предположения, что здесь интрига некоторых артистов против нее, но все-таки сказал, что порасспрошу товарищей от себя. Теперь затрудняюсь, как поступать. Если она смотрит на знакомство со мной исключительно с той точки зрения, что я могу ей быть, как студент, полезен, то мне остается только прекратить это знакомство. Не могу же я сказать ей, что находят плохим ее пение, что ей лично не симпатизируют как якобы интриганке (потому-то я и думаю, что здесь действуют артисты, кутящие вместе со студентами), что не нравится ее манера держать себя и пр.». Тем не менее уже 9 декабря Стратонов указывал в дневнике, что, просидев на «Травиате» в ложе Гверчии «полдействия и полантракта», в разговоре «упомянул, как о причинах шиканья, об ее манерах, не нравящихся публике, но сделал это крайне неудачно благодаря плохому знанию французского языка» (Там же. Л. 131, 138).
Вирджиния Дамерини выступала 12 ноября 1889 г. вместе с Олимпией Боронат на студенческом концерте, одним из пяти распорядителей которого был Стратонов.
Имеется в виду труппа Мейнингенского театра из Саксен-Мейнингенского герцогства. В 1874–1890 гг. труппа постоянно гастролировала по Европе, в 1885 и 1890 гг. – в России.
Умерла в 1930 г. 83 лет.
Имеется в виду Георг II, герцог Саксен-Мейнингенский с 1866 г.
Упомянуты трагедии У. Шекспира «Юлий Цезарь» (1599) и Ф. Шиллера «Орлеанская дева» (1801) и «Заговор Фиеско в Генуе» (1783).
вопреки всему (фр.).
См. дневниковую запись В. В. Стратонова от 25 апреля 1888 г. о концерте Н. Н. Фигнера и последующих событиях (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 96–97).
Имеется в виду путешествие военного фрегата «Паллада» под командованием вице-адмирала Е. В. Путятина, секретарем которого состоял И. А. Гончаров, в 1852–1854 гг.; см.: Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». Очерки путешествия: В 2 т. СПб., 1858.
«Одесский листок» (Одесса; 1880–1917) – ежедневная газета.
Gaudeamus igitur (лат. будем веселиться) – студенческая песня (гимн), впервые появившаяся в печатном виде в 1776 г., переложена П. И. Чайковским в 1874 г. для мужского хора и фортепиано.
Неточность: временное одесское генерал-губернаторство было упразднено в 1889 г.
То есть имевшим либеральные взгляды.
Коло (в Болгарии – хоро) – южнославянский народный танец-хоровод.
В. В. Стратонов не совсем точно передает текст стихотворения О. Я. Пергамента «К студенчеству», которое записал в дневнике 1 декабря 1888 г.:
Таких минут безумного восторга,
Как нынче, я давно не испытал;
Сегодня в звуках вдохновенных песен
Я старое студенчество узнал.
Мы убедились все, что единенье
В сердцах студенческих живет;
Из этого святого убежденья
Огонь божественного вдохновенья
На будущее каждый почерпнет.
Тебя приветствую, пора свободы,
Стремлений светлых, чести и добра,
Цвети счастливо долгие ты годы.
Я пью за здравие твое. Ура!
(НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 133).
Так называли студенческие монархические организации, возникавшие в высших учебных заведениях с 1901 г., которые выступали против политической деятельности, забастовок и срыва занятий студентами.
Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 18 сентября 1889 г.: «Дело происходило так: один студент, математик IV курса, по фамилии Ярошевич, личность к себе не располагающая, напечатал в газете следующее объявление: “Нет больше двоек! Студент, применяя новейшие научные методы педагогики, исправляет самых ленивых учеников и внушает им любовь к наукам и занятиям; за успех ручается. Университет, Л. И. Ярошевичу”. На это безобразное объявление обратил внимание фельетонист “Одесского листка” Оса (Фрейденберг) и поднял на смех в своем фельетоне Ярошевича, сравнивая это объявление с аналогичным: нет более клопов etc. Ярошевич, не посоветовавшись ни с кем из людей более или менее умных, в ответ напечатал письмо в газете “Новороссийский телеграф”, газете с крайним юдофобским направлением, в котором нападает на личность Осы, не давая толковых возражений. “Одесский листок”, орган крайне юдофильский, отстреливается опять письмом, подписанным студентом Вортом, одним из самых несимпатичных студентов университета, в котором (письме) Ворт разражается руганью против Ярошевича» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 223–224).
Вслед за этим «Новороссийский телеграф» напечатал письма еще двух студентов, один из которых, рассуждая об антисемитизме, утверждал, что им «заражен и Запад», от него «не могут отделаться и люди зрелые, взрослые; чего же требовать от студентов?» Тогда же в ресторане Брунса кутившая компания с участием Ярошевича, заметив вошедшего в зал еврея-студента, стала кричать «Долой жида!», о чем тот пожаловался в университет. Все это «сильно возбудило» противоборствующие «партии», причем Стратонов, полагая, что нельзя разделять студентов по национальности, хотя и дружил со своим однокурсником В. Ф. Каганом (когда некий Хвития назвал его «жидом», он демонстративно прекратил с ним общаться), тем не менее еще 5 февраля признавался в дневнике: «Каган предложил мне зайти в то семейство, где он живет, – семейство еврейское, но я, благодаря своему юдофобству, не мог пересилить себя и не зашел» (Там же. Л. 164). Поскольку же из‐за избиения еврея правление университета затребовало у студентов письменные показания, Ярошевич и его сторонники заявили, что «еврейство одолело студентов, евреи постоянно мутят, возбуждают к непозволительным проступкам, укрывают в своей среде различных подлецов и пр., и пр., а потому в высшей степени желательно, чтобы евреи не принимались сверх процентной нормы». В итоге, возмущался Стратонов, «последовало распоряжение министров народного просвещения и внутренних дел об удалении 13 человек из университета и о высылке их из градоначальства», и 18 ноября исключенных студентов, включая Кагана, «заставили дать подписку о не входе в университет» и выезде в течение трех дней из Одессы (Там же. Л. 234–235).
Лихвенные (устар.) – очень большие, ростовщические.
Вскоре после этого Феофан был уволен от службы. Очевидно, не оправдал поручения.
Ректор С. П. Ярошенко был из‐за этих беспорядков вскоре лишен ректорских обязанностей.
Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 6 декабря 1889 г. о событиях 20 ноября: «Наконец, кто-то, кажется Попов, предложил идти на традиционную площадку перед актовым залом и этим начать волнения. Уже двинулись было, но я громко стал останавливать, взошел на скамью и советовал сделать сначала все возможное для облегчения их [исключенных из университета] участи, а в случае неудачи начинать беспорядки. Меня поддержали другие, и на один час удалось остановить волнения. Отправили депутацию к ректору из студентов Иващенко, Солухи и Титорова (перешедшего открыто на сторону героев трактиров) для выяснения вопроса и выражения настроения духа студентов. Все это время партия доносчиков держалась тихо, не препятствуя движению. Через полчаса депутация вернулась. Ничего положительного она не сообщила. Ректор говорил много, но, по своему обыкновению, вилял. После новой речи Иващенко, изложившего результаты этих переговоров, Попов предложил идти на площадку, что и было исполнено. Вышло больше 200 человек, в курилке лишь осталось человек 50–60 представителей баши-бузуцкой партии» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 235–236).
Вслед за этим Маньковский вышел в отставку.
Окончив гимназию в 1882 г., Вячеслав Стратонов учился в Московском университете, но за участие в беспорядках, происходивших 2 октября 1884 г. на Страстном бульваре, был уволен и выслан в Екатеринодар по месту жительства родителей под негласный надзор полиции, прекращенный в связи с поступлением его в 1885 г. на медицинский факультет Дерптского университета.
Старший брат В. В. Стратонова покончил с собой 16 апреля 1889 г. выстрелом из револьвера. Докладывая 25 апреля о проведенном расследовании, помощник начальника Лифляндского губернского жандармского управления в Дерптском и Верроском уездах подполковник В. Л. Грумбков писал: «Университетский суд постановил передать на мое распоряжение все письма и бумаги покойного, и, по моему настоянию, вскрыты были письма умершего на имя Лидии Ивановны Стратоновой в г. Одессу, Новая улица, д. Казанской, и на имя студента Евгения Синицкого; в первом письме покойный просит прощения у тетки и родителей за свое преступное решение, но что он потерял всякое к себе уважение и сознает свое ничтожество; Синицкого же он просит переслать все вещи его к тетке и отвезти, к ней же, дорогую свою Лелю.
Приняв во внимание такие близкие отношения покойного к Синицкому, состоявшему некоторое время под негласным надзором, и что Стратонов лишил себя жизни в квартире состоящего под надзором Максимилиана Лесника, а также, получив негласно сведения, что прощальные письма написаны Стратоновым незадолго до смерти в квартире студента Университета Николая Василенко, я признал нужным немедленно же произвести обыски в квартирах Синицкого, Лесника и братьев Николая и Ивана Василенко, что и было мной исполнено в тот же день. Как по обыску, так равно и при подробном осмотре вещей и писем умершего обнаружено лишь, что Стратонов состоял в любовных отношениях к 14½-летней Елене Матюниной, дочери железнодорожного чиновника в г. Дерпте, чем и объяснилась загадочность некоторых записок, вроде: “Если я попадусь, будет мне беда великая”, написанная, как оказалось, женским почерком; эту любовь, при некотором нервном расстройстве, следует признать причиной самоубийства Стратонова. Синицкий, в свою очередь, состоит в любовной переписке со старшей дочерью Матюнина, проживающей также в г. Дерпте. Вследствие изложенного я не нашел данных для производства дознания и 21-го сего апреля возвратил Университетскому Суду все просмотренные мною письма и бумаги умершего, как не имеющие политического значения и совершенно семейного характера…» (Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 102. Оп. 87. 3 д-во. 1889. Д. 222. Л. 9–10).
Одно из упомянутых писем гласило: «Мама дорогая, отец! Простите своего сына за все страдания. Не плачьте обо мне. Я теперь спокоен и счастлив. Мне лучше будет. Исстрадался я и потерял к себе всякое уважение». В другом письме, адресованном тете, Лидии Ивановне Стратоновой, говорилось: «Дорогая, милая, поймите и простите. Я Вам писал, кажется, что как только потеряю веру в себя – этим кончается и жизнь моя. Время пришло. Я подавлен гнетом сознания собственного ничтожества. Вы обещали воспитать мою милую Лелю: ее к Вам привезут. Сделайте это в память обо мне. Пусть она избегнет моей участи. Только вера в свои силы спасает людей. Что я хотел бы, чтобы из нее вышло, Вы знаете, насколько Вы знаете меня. Простите еще раз. Успокойте родных, насколько это возможно. Вспоминайте иногда, как я Вас всех люблю». Самоубийца оставил также послания товарищам и Елене Ивановне Матюниной, которой писал: «Милая, дорогая моя Лелечка, прости меня за все страдания. Пусть мой конец даст тебе указания в жизни. Набирайся сил и с тем вступай в жизнь. Помни обо мне и верь, что жизнь стоит труда, не теряй только веру в себя и будешь счастлива. Твой Славочка. Прости. Г. Дерпт, 16.IV.89. Как я люблю тебя, дорогой мой Валдайчик» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 180, 183). В свою очередь товарищ покойного, Е. Д. Синицкий (1866–1915), сообщал Лидии Ивановне (выписки из его письма Стратонов приводит в дневнике 12 мая), что покойный предъявлял к себе громадные требования:
«Он нарисовал себе идеал честного человека – тот идеал, которому почти никто не может удовлетворить, и жил во имя этого идеала. В осуществлении его он видел свое собственное достоинство. Всякие отступления в сторону ему казались преступлением. А отступления приходилось делать по “независящим обстоятельствам”. Приходилось иногда и покривить душой, смолчать там, где хотелось бы ответить прямо и открыто, не сделать того, что задумал. Кто был в этом виноват? “Независящие обстоятельства” – отвечаем мы. “Я” – отвечал покойный. И начиналась старая и страшная история самобичевания, терзаний совести, внутреннего разлада. Стратонову казалось, что он – преступник перед людьми, а главное, перед собой, что своего идеала он нисколько не осуществляет, что этот идеал для него недосягаем, а ведь во имя этого идеала он жил, в осуществлении его видел свое достоинство. Стратонов все более и более терял веру в себя, начинал чувствовать к себе презрение. ‹…›
Были, разумеется, и частные [причины]. Одна из главных – любовь Вячеслава Викторовича и Лели. (Слава смотрел на брак как на самоубийство для того, кто хочет посвятить себя общественной деятельности.) ‹…› Любовь, по его мнению, отрывала человека от его идеалов, связывала ему руки. А он, между тем, влюбился. Новый разлад и новые мучения… Слава сначала верил в Лелю, но иногда и эта вера покидала его…. По временам в отзывах о Леле слышалось разочарование… Ему казалось, что не Леля, а сам он вяжет себе руки и поступает нечестно, нехорошо под влиянием своей негодности.
Вот главные причины душевных мук Стратонова. Как они были страшны, это скажут все, кому случалось видеть его, особенно в последнее время. Стратонов страшно исхудал, стал раздражителен, не владел собой. Дня за два до смерти с ним начались нервные припадки, истерики, дрожь. Он поселился у своего знакомого доктора [М. Лесника], с которым занимался в последнее время. Тот ходил за ним, давал успокоительные лекарства. Последние минуты Стратонова были таковы: утро пролежал в постели; вечером зашел к Леле, почти кончил дело об ее отъезде [к Лидии Ивановне], затем зашел ко мне, еще к нескольким товарищам, потом пришел к доктору, у которого он поселился, и стал ходить по комнате, закурив папиросу. Доктор сидел за столом и занимался. “Какой у вас крепкий табак”, – заметил он Вячеславу Викторовичу. – “Извините”, – проговорил Стратонов и швырнул папиросу. – “Какой вы стали нервный, совсем не владеете собой”, – сказал доктор. – “Я не владею собой? Так я вам докажу, что владею”, – ответил Стратонов. Доктор обернулся и увидел, что Стратонов стоит возле него с револьвером, направленным в грудь. Прежде чем доктор успел произнести хоть одно слово, сделать хоть одно движение, раздался выстрел. Смерть была моментальна. Покойный стрелял, как медик, прямо в сердце» (см. также: Василенко М. П. Вибрани твори: У 3 т. Киïв, 2008. Т. 3. С. 183–185).
Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 6 декабря 1889 г. о «допросе» его 21 ноября (накануне «встретившаяся группа студентов» и профессор А. К. Кононович, к которому он зашел с А. Р. Орбинским, уговаривали их «давать уклончивые, не прямые ответы»):
«Вызывают и меня. Правление состоит из ректора, инспектора, деканов. Вхожу, кланяюсь.
Ректор: Скажите, вы были вчера в университете до какого времени?
Я: Все время, т. е. от 9 до 4-х часов.
Р[ектор]: Почему же вы оставались?
Я: Потому что перспектива быть оплеванным и получить вдогонку нелестные эпитеты не настолько заманчива, чтобы можно было выйти.
Богдановский: Неужели доходило даже до этого?
Я: Да, насколько мне помнится. Относительно плевков, впрочем, не ручаюсь.
Ректор: Так что вы оставались только потому, что не видели возможности уйти?
Я: Да, пожалуй.
Инспектор: Скажите, значит вы этим хотели подвергнуть критике распоряжение министра?
Я: Насколько это следует из факта моего присутствия.
Ректор: А сочувствуете ли вы беспорядкам?
Я: В этом я еще сам себе не давал ответа. В начале же я, пожалуй, был против беспорядков.
Инспектор: Скажите, а зачем вы несколько раз переходили от группы студентов к проф. Умову и обратно?
Я: Для переговоров с проф. Умовым.
Инспектор: О чем же?
Я: Я просил проф. Умова повторить студентам еще раз слова попечителя.
Ректор предлагает желающим членам правления задать вопросы, но таковых не оказывается. И я отпускаюсь даже без взятия подписи о невходе в университет.
Итак, я несколько сподличал во второй раз в жизни; в первый раз дело было по поводу истории с экзаменом по истории в гимназии. На этот раз я, пожалуй, и не сказал неправду, но я сказал и не всю правду. Мне стыдно вспомнить, что, когда я вышел, ко мне подошел помощник инспектора Прохоров и поздравил с благополучным окончанием допроса» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 236).
Неточность: 23–24 ноября 1889 г. В. В. Стратонов не появлялся в университете, о чем писал в дневнике: «Около часу [22 ноября], усталый, я вернулся домой, но все-таки для развлечения мыслей принялся за работу. Через четверть часа приходит ко мне Цветинович, посланный, очевидно, Кононовичем, и начинает меня уговаривать не губить себя, пожалеть родителей, etc., etc. Он-де знает, что инспекция считает меня вожаком, что я все время бродил возле университета (донесение шпионов) и пр. Ввиду этого он пришел взять с меня слово, что я не пойду на другой день, в четверг, 23-го, в университет. Дал я ему это слово и на другой день был лишь возле университета, не заходя в оный» (Там же. Л. 240).
Неточность: разговор с А. М. Богдановским, «хорошим знакомым отца», произошел 25 ноября, см. дневниковую запись В. В. Стратонова от 7 декабря 1889 г.: «В пятницу я был болен, а в субботу прихожу на утреннюю лекцию. Все, кто меня видит, широко раскрывают глаза. Оказывается, разнесся слух, что я исключен в числе других. Отправляюсь к декану юридического факультета Богдановскому. Спрашиваю о своей участи – приговорен к выговору с подпиской, что, в случае чего, буду немедленно исключен. Всего исключено 38 или 40 человек… “Почему же со мной так снисходительно поступили?” – “А потому, что вы из хорошей семьи, молоды, инспекция дала благоприятный отзыв… А вы недовольны, что вас не исключили?” – “Недовольным быть нельзя, но это ставит меня в двусмысленное положение относительно товарищей”. Поговорили еще, и я ушел. На другой день, 26 ноября, узнаю, что я-де подал заявление в правление о недовольстве незначительным наказанием» (Там же).
Мемуарист путает последовательность событий, так как в дневнике пишет о событиях 22 ноября 1889 г. следующее: «На другой день часам к 10½ подхожу к университету, но никого не встречаю из числа получивших запрещение на вход. В университете та партия в полном составе расхаживает с геройским видом и поднятыми головами, готовая противодействовать беспорядкам. Меня сейчас же окружила толпа студентов нашей партии. Я предлагал многим прямо, в виде демонстрации, выйти из здания университета, чтобы показать, что не только получившие запрещение входа были зачинщиками. Часов в 11 зашел в находящуюся возле университета молочную и, посоветовавшись с находившимися там товарищами из числа “запрещенных”, отправился вновь в здание с одним студентом, чтобы провести свою идею и оставить героев одних в курилке. Но около 12 часов поднялся один студент и из тех же мотивов предложил идти вновь на площадку. Его поддержали второй, третий, и мы вновь двинулись. Однако, придя на площадку, мы увидели, что нас вышло лишь человек тридцать, да и из этих человек пять сейчас же вернулись назад. Такой группе, конечно, нечего было делать, и я предложил, чтобы не погубить этих 25, выйти сейчас из здания. Мне некоторые возражали, образовалась возле толпа, в центр которой попал я. Пришла инспекция, осмотрев и заметив всех. Инспектор ‹…› прошел дальше, а помощник Прохоров стоит за спиной и слушает, а прогнать его нельзя. Постояли так с четверть часа, и я с Огаджановым, кажется, вышел опять в молочную. Застал там много товарищей. Через несколько времени появляется студ[ент] Попов в сопровождении околодочного надзирателя. Оказывается, что его схватили на улице. Позавтракал и отправился в тюрьму. В этот же день были арестованы студенты Зозулинский, Лосятинский и Заболотный. Тем временем в университете Ярошевич собирал подписи студентов; говорят, для поднесения сочувственного адреса начальству… Сойдя с площадки, инспектор заявил Кононовичу, что берет свое обещание назад относительно меня и Орбинского, обвинив меня, что я-де сегодня являюсь вожаком и коноводом, несмотря на вчерашний допрос» (Там же. Л. 239–240).
Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 7 декабря 1889 г.: «Сегодня в 11 часов являюсь к инспектору. Он обращается ко мне со словами следующего приблизительно содержания: “Правление уполномочило меня сделать вам строгий выговор за участие в беспорядках. Вы себя в них очень сильно скомпрометировали, и вас, по справедливости, следовало бы уволить вместе с остальными. Но к вам отнеслись снисходительно, щадя ваших родителей, и я, например, не делал вам таких вопросов, которые могли бы вас погубить. Например, я вас не спрашивал относительно требования, с которым вы обратились к помощнику инспектора, вместе с несколькими товарищами, требуя отдать вам хлеб. Правление поручило взять с вас подписку, что, в случае малейшего нарушения университетских правил или малейшего проступка, вы будете немедленно уволены. Но, так как вы поставлены в такие отношения к вашим товарищам, что не сможете не провиниться, правление, желая дать вам возможность окончить образование, официально рекомендует немедленно перейти в другой университет. Я, со своей стороны, лично советую вам сделать то же, ибо иначе вы будете неминуемо уволены, – а теперь потрудитесь подписать имя, отчество, фамилию и число”. На мой вопрос, какие проступки мне будут вменены в вину, он сообщил: “Вы будете уволены за нарушение, например, формы, за неотдачу чести и пр.” Я заявил, что все-таки, вероятно, останусь; он повторил совет, взял подписку и поклонился в знак окончания аудиенции. Вышел я положительно ошеломленный этим ударом. Бросить вместе с Одессой все мечты об оставлении при университете и работе на медаль, бросить все, с чем свыкся за 2½ года, слишком тяжело. ‹…› Итак, аминь той студенческой жизни, которую я вел до сих пор. Теперь надо смириться, подличать, чтобы окончательно не погубить свою жизнь. Я-то выбьюсь как-нибудь, а вот родителей жаль, особенно ввиду тягчайшего их удара со Славочкой» (Там же. Л. 242).
8 декабря 1889 г. В. В. Стратонов советовался, переводиться ли ему в другой университет, с деканом физико-математического факультета Ф. Н. Шведовым: «Он, по своему обыкновению, сострил, но посоветовал дать слово ректору, что не буду бунтовать, и сдержать слово, так как он находит, что слово и подписка – не одно и то же. Затем отправился на аудиенцию к ректору. И этот стал острить. Уверял, что меня не гонят и не неволят уходить, но что под моими ногами почва очень сильно колеблется; если поэтому я надеюсь, что сумею “балансировать”, то ничто мне не мешает остаться, но он все-таки находит, что для меня выгоднее убираться» (Там же. Л. 243). Поговорив 9 декабря на ту же тему с А. К. Кононовичем, Стратонов, не приняв никакого решения, уехал 18 декабря на каникулы в Екатеринодар, где отец сурово отчитал его за неповиновение начальству.
Старостат – выборный орган в учебных заведениях, состоящий из старост групп.
Факельцуг (устар.) – шествие, процессия с зажженными факелами.
Описывая день чествования юбиляра, 26 ноября 1888 г. В. В. Стратонов указывал, что, когда привезли факелы, один из них «захватил себе», после чего стали ждать, когда выйдет А. О. Ковалевский: «Подали ему извозчика; так как я был без калош, а было очень грязно, то я стал с факелом на подножке. Но сейчас же выпрягли лошадь, и студенты повезли на руках профессора. Тогда я уже вскарабкался на козлы и там сидел с факелом до прибытия к дому Ковалевского. Шествие с факелами, студенческие песни, постоянные крики “ура” привлекли внимание публики, и толпа, состоявшая сначала немного более чем из двухсот студентов и нескольких профессоров, быстро увеличилась. Идти пришлось около часа, по дороге останавливая движение конки и проезжающих. Профессор несколько раз хотел выйти и идти пешком, но ему не позволяли» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 130).
Главная физическая обсерватория была создана в Петербурге в 1849 г. для управления всеми метеорологическими учреждениями (в 1924 г. переименована в Главную геофизическую обсерваторию).