Глава 6

Юг

От сумасшедшего визга – звука, который не должен издавать мужчина, – заложило уши. Ладони дрогнули, но Сиера не позволила себе укрыться от кошмара. Закрыв глаза, она, чуть дыша, продолжала сидеть в своем уголке, в норке, вырытой в позабытом в углу мусоре. Вонючие слежавшиеся матрацы, гнилые доски и даже кости людей. Никто в целом мире не знал, что происходит в этом подвале. Не должна была узнать и она. Но – узнала.

– Нормально? Живой? – Сиера услышала голос мужа и тихо-тихо подалась вперед, прильнула к щели между двумя досками.

Барон Модор обнимал человека, подвешенного на цепях посреди маленькой площадки. Человек уже не визжал – попискивал, как мышь с переломленным хребтом.

– Как же ты меня напугал, малыш, как напугал, – бормотал барон, ткнувшись лбом в лоб человека. – Я думал… Думал, ты умираешь, малыш…

Из ладони барона свешивалась плеть, с которой на каменный пол стекала кровь.

Сиера знала, что не одна смотрит. Свидетелями безумия барона стали десятки людей. Это от их немытых тел, от их испражнений стоит такой смрад, что с бьющимся сердцем здесь невозможно находиться. Большую часть времени они стонут и плачут, отбирают друг у друга скудные пайки и надеются… На что-то, наверное, надеются.

Но однажды в подвал спускается барон в сопровождении адъютанта – этот и сейчас здесь, Сиера его не видела, но слышала хихиканье. Барон лично указывал жертву, и адъютант выволакивал несчастного или несчастную из клетки, заковывал в цепи, подвешивал на крюк.

– Еще немного, малыш, – просил барон. – Еще капельку потерпишь – и все закончится. Хорошо? Да?

Сиера слышала это раз в пятнадцатый, не меньше, но снова к горлу подступила тошнота. Ведь разве не с нею он разговаривает так же?

«Прости, малыш, я подвел тебя. – И пронизывающий ветер, все семь пресловутых ветров рвут одежды стоящих на скале над разоренной долиной. – Я во всем виноват, знаю. – И ветер сушит слезы. – Постарайся перетерпеть это, малыш. У тебя есть вечность, а она… Она многое стирает».

– Готов? Смотри, здесь нет ничего такого, к чему мы бы уже не привыкли. Я просто поднимаю плеть…

Закрыв глаза, Сиера слышала удар, но стона мужчины не застала. Она далеко отсюда, в том судьбоносном дне, когда…

…когда пели птицы над красивейшим садом графа, а тень от его дворца падала на другую сторону, и солнце заливало все вокруг, и тени вихрились причудливой круговертью, а от ароматов темнело в глазах.

Впрочем, не только от ароматов. Модор неделю поил ее отварами, от которых Сиера проваливалась в небытие, в пустоту, заполняемую лишь голосом барона:

– Ты любишь меня, потому что я спасу твоих близких.

– Да, – шептали ее губы, потому что это он хотел услышать. Но пустота слышала иное.

– Я все вытерплю и любую кару взвалю на себя – ради них, – говорила Сиера, заполняя ничто воспоминаниями о братике, о маме и обо всех по очереди односельчанах. Вспоминала даже, как они все плевались и отворачивались, провожая ее в последний раз. Нет, не все… Брат не плевался и глаз не отвел, хотя перед этим всю ночь умолял остаться. Он сидел на скамейке у дверей дома и играл на свирели грустную мелодию, переливы которой не раз еще оживут в сердце Сиеры.

– Ты любишь меня, потому что я спасу твоих близких, – настаивал голос, перебивая мелодию. – Они глупые, но ты их простишь, а я их спасу. И за это ты любишь меня.

– Да, – снова и снова шептали губы.

И горечь неведомых трав.

– Осторожней, малыш. – Он подхватил ее, когда ноги в очередной раз не выдержали вес тела. Прохладные руки сжали обнаженное тело под серым шелковым балахоном. – Держись, скоро все закончится, и тебе станет так хорошо, как никогда.

Слов она не слышала, лениво думала о том, что даже это пошлое прикосновение больше не вызывает дрожи. Привыкла.

Потемнело в глазах. Очнулась, почти вися на руках барона. Шли мрачным коридором с черными стенами и потолком. Факел в руке спешащего впереди слуги отбрасывал блики на белый мраморный пол. Но вот алая полоса перечеркнула белизну, брякнул в замке ключ.

– Еще чуть-чуть, малыш, – колыхнул воздух у самого уха шепот барона.

Сиера перешагнула алую черту, и в этот миг с треском лопнули нити, которыми она пыталась себя с чем-то связать. Одна… Никого больше не будет рядом, кроме этого существа, что утверждает, будто она его любит. Может, и правда любит? Кто ее знает, какая она, эта любовь…

Графа она не запомнила. Он превратился для нее в громовой голос, в теплые ладони, вызывающие дрожь, и в густую сладкую кровь.

Церемониальный зал. Обступившие ее девушки, что сняли последнее – серый балахон – и распустили волосы. Прикосновение руки графа. Он помог ей взойти по мраморным ступеням на стол, напоминающий жертвенник. Такие складывали в деревне, когда приносили жертвы Солнцу. С каждым годом все реже, но старики помнили обычай.

Прикосновение чужих губ к шее, легкий укол.

– Сиера, – прошептал голос. – Хочешь ли ты, чтобы я назвал твое истинное имя? Имя, которое предначертала тебе Река?

Барон сотни раз говорил ей, что на церемонии нужно либо молчать, либо отвечать кратко, но тут в голове опять поднялся туман, и Сиера принялась повторять, как заклятие, то, что слышала от одного из старейшин:

– Для тех, кто внизу, Река – повелительница. Мы же отданы Солнцу. И нет другого господина – лишь Солнце великое, Солнце всеобщее. Солнце однажды взойдет над Рекой и осушит ее воды. В тот день и час скверна исчезнет с земли…

Наверное, барон издал какой-то звук, потому что Сиера отчетливо почувствовала его испуг. А может, виной тому яд барона, что переполнял ее кровь вкупе с дурманящими травами.

А граф засмеялся. Его ладони скользнули по ее телу, заставляя кожу покрываться мурашками.

– Прелестное дитя. – Как же ласково звучит его голос! Хочется бежать от этой ласки куда глаза глядят, только вот глаза глядят во тьму. – Юная и наивная. Поздравляю, Модор. Первые столетия с ней ты будешь жить в сказке. – Снова расхохотался. – По́лно! Осуществим то, для чего собрались. Испей ее крови, пускай она чувствует, ради кого все это.

Барон наклонился над ней.

– Ты любишь меня, – шепнул он в последний раз. – Потому что я спасу их всех.

– Да, – прошептала в последний раз она. И в последующие годы ни слова про любовь и спасение.

Укус. Внутри все сжалось, сердце застучало. На укус графа тело не так отозвалось, но перед бароном самая суть Сиеры рвалась раскрыться, как цветок навстречу солнцу. И раскрывалась. Кроме того крошечного кусочка пустоты, где останки настоящей Сиеры продолжали шептать: «Я все вытерплю и любую кару взвалю на себя…»

В одном глотке от смерти барон остановился. Сиера выдохнула в последний раз и сквозь пелену вечного забвения увидела серебристую молнию стилета, перечеркнувшую белое запястье графа. Кровоточащая рана приблизилась к лицу, и древний инстинкт – тот самый, что заставлял людей есть и пить, прятаться от холода и защищаться от жары, плакать от боли и смеяться от радости, кидаться в объятия друг друга и рожать детей – выдвинулся вперед, отвергнув сомнения и нерешительность. Сиера приподняла голову, схватила руку графа и начала пить. С каждым глотком ее тело пронзали тысячи молний, неведомая, невероятная сила переполняла, кружила голову. После каждого глотка хотелось остановиться, потому что не представить даже силы большей, чем уже есть. Чудились полчища врагов, обращенных в пепел мановением руки, могучие кожистые крылья, рассекающие ночной воздух, скалы, трепещущие от ее шагов…

Еще и еще, снова и снова, не думая ни о чем… Пока сила куда большая не отобрала волшебный сосуд.

– Достаточно, – мягко сказал граф, отведя руку.

Сиера моргнула. Наконец-то ясное зрение. Граф прижимает кружевной платок к запястью, рядом – барон, лицо которого выражает легкое беспокойство, но вот оно сменяется радостью. Он протягивает руки, и Сиера позволяет помочь себе. Ступает на мраморную лестницу.

– Замкните круг, – говорит граф. – Мы провели церемонию обращения, но теперь вы должны принять друг друга.

– Сиера! – Барон чуть встряхнул ее. – Ты должна выпить моей крови.

Что? Выпить крови? Но как?

Она повернулась туда, где стоял граф со стилетом, но острый нож куда-то исчез. Сиера попыталась облизнуть губы, и язык наткнулся на острые клыки. Сразу вслед за этим открытием пришло осознание: сердце не бьется!

«Значит, я умерла, – сказала себе Сиера. – Значит, и это можно вынести, если нужно. Я все вытерплю, любую кару взвалю на себя…»

Наклонившись над шеей барона, Сиера прокусила артерию. Снова тот же инстинкт управлял ею, но кровь барона не шла ни в какое сравнение с кровью графа. Не было в ней мощи. Только злоба голодного цепного пса, которому каждый норовит отвесить пинка.

Сделав два глотка, Сиера отстранилась, и тут же к ее шее приник он. Сердце вяло забилось – не давая жизнь, но откликаясь на призыв Модора. А он все пил и пил, не в силах остановиться.

– Достаточно, друг мой, – прогремел голос графа. – Достаточно. Отныне вы – союз Вечных. Примите мои поздравления.

Барон отшатнулся от Сиеры, тяжело дыша. С клыков капала кровь. Обессилевшая Сиера хотела сесть на жертвенный стол, но ее подхватили. Те же девушки, что снимали с нее балахон, накинули на плечи что-то другое. Ярко-алый плащ, достаточно широкий и длинный, чтобы закутаться в него и скрыть наготу.

Ее мягко отвели в сторону.

– Восполните силы, госпожа, – зашелестели голоса. – Мы здесь для этого. Пейте, но оставьте нам жизнь.

Нескончаемый кошмар, состоящий из боли, крови и пожирающей душу похоти, притворяющейся жаждой. Одно за другим хрупкие тела девушек вздрагивают и обмякают в ее объятиях. Она слышит их вздохи, бессвязные слова, и откуда-то узнает сама, без подсказки графа или барона, ту черту, которой нельзя переступать. Понимает и то, что если переступит черту – ничего страшного не случится. Это не то место, где человеческая жизнь чего-то может стоить. Но для нее все не так, и девушки лежат у ее ног, тяжело дыша, обессилевшие, но живые.

– О чем вы? – слышится голос Модора. – Ведь мы же договаривались…

– Договаривались? – Голос графа утратил всю теплоту. – Ты решил, что можешь со мной о чем-то «договориться»? Забыл свое место, пес?

– Простите… Простите, ваше сиятельство, я хотел сказать: вы же согласились удовлетворить мою просьбу.

– Ну да, наверное, что-то такое было. До тех пор, пока я не поднял архивы и не узнал, что это за деревня.

– Но дань с них никто не брал уже…

– И ты решил, что можно взять чужое, раз им не пользуются?

– Ваше благородие, прошу вас, умоляю, будьте милостивы…

– Я милостив, Модор. Я настолько милостив, что наш повелитель, король Эрлот, вероятно, не сумел бы меня понять. Мне следовало казнить тебя сразу же, как только я узнал, что ты разинул рот на мой кусок. Но ты, заметь, жив. Кроме того, я позволил тебе создать союз Вечных, я разрешил обращение и даже сам провел его. Если ты вдруг не понял, это – высочайшая честь. Твоя спутница теперь обладает кровью куда благороднее твоей. Совершенство – как внешне, так и внутренне. Не забывай об этом, друг мой, когда будешь целовать ей ноги, если она позволит тебе хотя бы это. Моли Реку, чтобы позволила, потому что с сегодняшнего дня она тебя возненавидит. А теперь – убирайся. Не желаю больше ничего слышать. Я преподал урок. Ты получил наказание и награду. А прекрасный цветок, чудом расцветший среди людей, получил Вечность.

Шаги графа. Девушки-фаворитки поднимаются на ноги и спешат за своим повелителем. Руки Модора – такие слабые сейчас! – хватают Сиеру за плечи.

– Идем скорее. Он не может… Немыслимо! Должно быть, шутка. Надо лишь подождать, когда он будет в хорошем настроении.

Подождать… Куда подевалось столько времени? Ступая босыми ногами по прохладному камню садовой тропинки, Сиера подняла голову и посмотрела на луну. Остановилась, разглядывая бездушное светило.

– Идем домой, тебе нужно переодеться, – бормотал барон, пытаясь скрыть свою слабость, ведь он просто не в силах сдвинуть ее с места против воли.

– Что с моей деревней?

Барон спрятал взгляд.

– Давай… Давай мы после об этом поговорим, малыш. Тебе нужно сейчас со многим освоиться.

– Они ведь мертвы? Ты об этом боишься говорить?

Долгое молчание, и, наконец, вздох:

– Я не знаю.

– Разве нельзя узнать? – Разум понимал все, но сердце молчало, и говорить получалось спокойно. Не сжимают сердце страх и тоска, не темнеет в глазах. – Мы ведь можем лететь?

Он обнимает ее одной рукой за талию, говорит какие-то слова, и Сиера отрешенно кивает – все нужные знания пришли к ней вместе с кровью графа. Наконец, их тела рассыпаются на десятки составляющих, и Сиера отдается на волю новых инстинктов – тех, что заставляют лететь.

Ночь полнится звуками, неясными образами, мир совсем не тот, что был секунду назад. Стая барона взмывает ввысь, и Сиера подчиняется воле того, с кем согласилась связать жизнь.

Две стаи пролетают над спящим городом, рассекая крыльями теплый ночной воздух. Потом – еще выше, над деревьями. Лес, пешего хода через который несколько суток, стремительно остается позади, летучие мыши одолевают крутой подъем. Куда? Зачем? Вход в долину – единственный – с другой стороны!

Сиера понимает, что для вампира вход – везде. И, собравшись воедино, сжимая полы плаща, раздираемые ветром, она сознает: все было иллюзией. Горстка глупых людишек, полагающих, что провели целый мир – вот вся их долина, как на ладони. Залитая лунным светом, пустая и мертвая. Сто́ит присмотреться – вот тело скалы, будто муравейник, изрытое пещерами. Все до одной зияют провалами. Вот нижние домики каменной кладки. Выбиты окна, сорваны двери. К этим странным пятнам присматриваться нет желания, но сердце не бьется, и ничто не останавливает Сиеру.

Трупы. Около десятка трупов – тех, кто смотрел вслед, плевался и проклинал.

– Прости, малыш, я подвел тебя. – И пронизывающий ветер, все семь пресловутых ветров рвут одежды стоящих на скале над разоренной долиной. – Я во всем виноват, знаю. – И ветер сушит кровавые слезы. – Постарайся перетерпеть это, малыш. У тебя есть вечность, а она… Она многое стирает.

Древний таинственный инстинкт заставляет ее слушать этот голос. Кровь графа бунтует, кровь графа настаивает на отмщении. Но ведь это – барон Модор. Тот, с кем она связала свою жизнь, свою вечность, свою… кровь. И разве можно поднять на него руку?

– Не сейчас, нет! – Он кричит в испуге, поняв, что собралась сделать Сиера, и едва успевает ее подхватить.

Сердце пустилось во весь опор, сердце наполнилось болью, а из глаз брызнули на утеху ветру настоящие слезы. Ветер слишком сильный – валит с ног, норовит столкнуть с вершины, на которую ни один человек не отваживался взобраться и, должно быть, уже не отважится. Ветер ревет, стонет и как будто из далекого прошлого приносит отголосок свирели. Прощальная мелодия от братика…

– Останови сердце! – Барон кричит на нее, пытаясь прикрыть от ветра, но ветер дует со всех сторон. – Давай, быстрее! Так будет легче.

Легче?

Сиера смеется сквозь слезы. Легче! Нет, легче не будет никогда. Никогда больше она не остановит сердца, никогда не позволит себе забыть, кто она такая на самом деле: человек, предавший свой род и лишенный судьбы. Одинокий листок, подхваченный ветром.

– Там нет ни твоего брата, ни родителей, – говорил барон в ту же ночь, прежде чем оставить ее одну в роскошной золотой спальне. – Убили тех, кто сопротивлялся.

И, помолчав, добавил:

– Я предал их тела огню.

Закрывается дверь, оставляя Сиеру во тьме…

…во тьме хрипит истязаемый, во тьме смердят тела.

Сиера открыла глаза. Победила соблазн остановить сердце. Снова прильнула к дыре и увидела барона, орудующего плетью. Дрожь по телу… На нее он никогда не поднимал руку, но этот сковывающий движения страх, очевидно, пришел на место судьбы, добровольно втоптанной в грязь… ради него.

Сиере потребовалось несколько месяцев, чтобы освоиться в доме барона и обратить внимание на его отлучки. С той страшной ночи, когда они стояли над мертвой деревней, Модор перестал притворяться. Нет, он не оскорбил ее ничем, просто брал то, что принадлежало ему – как смертный мужчина и как вечный вампир, наслаждался «прелестным горным цветком». Сиера отдала ему все, кроме своей души, дорогу к которой потеряла сама. Но этого-то как раз и вожделел Модор. Ее холодность и безучастность приводили его в бешенство, и он метался по дому, срывал со стен и разбивал об пол картины, поджигал великолепные ковры, крушил фарфоровые статуэтки.

Потом он уходил и возвращался спокойным и радостным. Прошло время, прежде чем Сиера догадалась проследить за ним и узнала, что под красивым домом скрывается целый мир отчаяния и боли. Тюрьма, забитая мужчинами и женщинами – беглецами, бунтовщиками, теми, кто не пожелал жить в бараках и выбрал бы смерть, дай им кто такой выбор.

Барон спускался сюда едва ли не каждую ночь. Но не каждый визит означал смерть. Одна жертва могла висеть на крюке неделю, моля о смерти. Барон умел длить агонию.

– Тихо-тихо-тихо! – забормотал он, шагнув к дергающемуся в судорогах мужчине. – Сейчас все поправим, малыш.

Укус – совсем короткий, не с целью насыщения – и судороги успокаиваются. Яд барона лечит раны, облегчает страдания, чтобы обратить их в вечность.

Иногда Сиера видела во сне на крюке себя. Она сама надевала цепи, сама звала в подвал барона и просила: «Бей!» Наверное, так было бы лучше, но страх не давал совершить этот шаг. При одной только мысли, что барон узнает о ее слежке, колени начинали трястись. «Чего ты боишься? – мысленно кричала на себя Сиера. – Что ты еще можешь потерять?»

Но ответом был только яд барона, его кровь, которыми он питал ее день за днем, как раньше поил одурманивающими настоями. «Ты любишь меня», – шептал этот яд. «Ты подчинишься мне», – шипела кровь.

И Сиера пустила в ход то единственное, чем еще могла помочь несчастным людям. Всю мыслимую страсть и любовь заполучил барон Модор, не веря своему счастью. Но упивался победой не дольше недели. Потом, проснувшись однажды ночью, Сиера оказалась в постели одна. А дверь подвала – заперта изнутри.

Тогда она начала убивать.

– Ну же, малыш! – Барон влепил мужчине пощечину. – Ты засыпаешь, а ведь я говорю с тобой. Хочешь пить? А есть?

– Мать твою поиметь! – Хриплый голос мужчины напоминал собачий лай. – А ты чтоб смотрел и плакал, щенок трусливый.

Взвизгнула плеть. Мужчина зарычал сквозь стиснутые зубы.

– Как вульгарно, – вздохнул Модор. – Поиметь… Люди… Все-то у вас через имения – и счастье, и горе, и любовь, и ненависть. Скучно. Хочешь, я научу тебя выражаться иначе? Давай попробуем, малыш. Эй, спусти-ка с него штаны!

Адъютант бросился выполнять приказ. Сиера отстранилась, вновь прикрыла глаза. Зря, зря этот глупец открыл рот. Обычно барону хватало часа, чтобы вдоволь натешиться и уйти, но над этим бедолагой он глумится с ночи и, кажется, вовсе забыл о времени.

Звякнула сталь – Сиера не стала смотреть, что за новое орудие пытки достал барон.

– Вот, попробуем так, – звучал его заботливый голос. – Я этого давненько не проделывал, поэтому могу ошибиться, но мы потом все залечим, не волнуйся.

– Ты полоумный! – завизжала, не выдержав, женщина из-за решетки. Жена? Сестра? – Да чего ж тебе не хватает-то в жизни, чудовище?

– Любви, – отвечает барон. – Меня никто не любит, кроме вас. Представляете, как мне грустно? Как мне больно?

Грохот заставил Сиеру открыть глаза и насторожиться. Кто-то колотил в подвальную дверь – настойчиво и уверенно.

– Эт-то еще что? – враз изменившимся голосом сказал барон. – Иди, узнай. Если там не моя жена и не посланный от графа – убей, кто бы это ни был. Все знают, что меня нельзя здесь беспокоить. Правда, малыш? Извини, я отвлекся. О чем мы говорили?

Адъютант пробежал мимо убежища Сиеры, и она сжалась в крохотный комочек. Никому и в голову не придет рыться в груде старого мусора, куда она проникала ночами незримым туманом и лежала почти без движения, слушая крики жертв и бред барона.

Стукнул засов. Полоска дневного света пробежала по каменным ступеням, прорезала тьму, дополнив тусклую керосиновую лампу, которой Модор освещал свои безумства.

Сверху донеслись голоса. Слов не разобрать, но адъютант явно давал кому-то разнос.

– Сказал ведь – сжечь, – вздохнул барон. – Никакого послушания. Вот кто меня окружает, малыш. Удивительно ли, что я ищу твоего общества?

Даже изо всех сил притворяясь человеком, Сиера ощутила идущий сверху невероятный выплеск силы.

– Ну вот, наконец-то, – воскликнул Модор. – Сейчас, мой помощник вернется, и мы поговорим о моей матери… Да обо всем, о чем пожелаешь.

– Господин барон? – Незнакомый мужской голос сверху.

Сиера, вновь прильнувшая к амбразуре, увидела, как вздрогнул Модор. Тонкое длинное лезвие в его руке опустилось.

– Что? – взвизгнул он. – Кто там? Я занят, убирайтесь!

– Господин барон! – Голос стал укоризненным. – У нас тут маленькая проблемка…

– Дворецкий укажет гостиную, извольте обождать.

– Дворецкий, к сожалению, умер…

– Что? Мой помощник только что…

– С прискорбием сообщаю, что и ваш помощник тоже мертв. По правде говоря, тут все внезапно отчего-то скончались, и нам очень скучно, да и жутковато немного в одиночестве. Вы бы не соблаговолили подняться на пару слов? Мы бы спустились сами, но из ваших покоев так смердит, что лошади пугаются. Ожидаю в гостиной.

Дверь хлопнула. Барон бросил лезвие на стол рядом с плеткой, потушил керосинку. Он всегда оставлял за собой темноту.

– Какие еще лошади? Что за… – бормотал Модор, поднимаясь, незримый во тьме, по ступенькам.

Еще один проблеск света, стук двери, грохот наружного засова. Сиера, пытаясь унять дрожь, сделала десяток глубоких вдохов и выдохов, как всегда.

– Смерть! – раздался шепот во тьме.

– Смерть! Смерть! Смерть! – подхватили другие.

Бессильный шелест, в котором сплетались страх и надежда, зародился здесь, возле пыточного зала, и раскатился дальше по тюрьме, заполнил каждую смердящую клетку. Как всегда, у кого-то отыскалось огниво, кто-то пожертвовал лоскут от одежонки.

– Люби меня, смерть моя, – раздавалось древнее заклинание, давно позабытое, но воскресшее в этом проклятом подземелье.

Люби меня, смерть моя,

Будь со мной, не брось меня,

Положусь я на тебя,

Если я один – забери меня,

Если много нас – начинай с меня,

Я навеки твой, ты – всегда моя!

Вразнобой и хором, с неподдельной страстью, с рыданием или ненавистью, но только шепотом, лишь бы никто наверху не услышал.

Пора. Ее звали, как когда-то давно – на площадку у костра, танцевать под веселую свирель брата. Когда небо было бескрайним и высоким, когда жизнь полнилась весельем и счастьем, а никакого барона не было и в помине.

– Си-е-ра, Си-е-ра! – выкрикивали, хлопая в ладоши мужчины и женщины, дети и взрослые, даже суровые старейшины.

– Смерть, Смерть! – звали ее теперь.

Остановив сердце, Сиера покинула убежище. Ни звука, ни шелеста. Тень от тени себя, надвинув капюшон на лицо, она вышла на середину комнаты. Трепещущий свет горящей тряпки едва очертил ее силуэт, но этого хватило.

– Смерть! – Уже не призыв, но благоговение, страх и восторг. – Она здесь, здесь!

Не меньше сотни людей радовались и приветствовали ее. Сиера повернулась к ним спиной, шагнула к подвешенному мужчине.

– Давай, пожалуйста, – шепнул тот.

– Ты точно решил? – шепотом спросила Сиера.

– Прошу тебя, поскорей!

Клыки безошибочно нашли нужное место на шее – место укуса барона. Нельзя оставлять следов, нельзя вызывать подозрений. Он и так насторожился после первого раза, обнаружив жертву обескровленной. И Сиера стала действовать умнее. Обнаружила, что можно управлять ядом. Он не только исцелял. Ему можно отдать команду: «Убить!»

Крошечный глоток крови – только чтобы потом запустить сердце! – и тело мужчины расслабилось. В последний миг Сиера могла подарить им умиротворение и покой.

– Как… прекрасно, – колыхнул воздух шепот мужчины.

Больше он не сказал ничего. Душа покинула истерзанное жилище, перелетела на Ту Сторону, где, быть может, не так много боли.

Догорела тряпка. Из уст в уста переходили последние слова мужчины: «Как прекрасно!» И, несмотря на кровавые слезы, Сиера чувствовала удовлетворение. Пусть и черный, но – огонь зажигала она в душах людей.

***

Барон Модор перестал быть человеком почти пять сотен лет тому назад и ни разу не оглянулся. Считал смертное существование чем-то вроде периода окукливания. Разве не вампир – венец всего? Сильный, могущественный, облеченный властью. Тот, кто может позволить себе все, что угодно!

Модор позволял себе все, стараясь только не перебегать дорогу графу. За исключением одного лишь случая, он всегда получал, что хотел. Во многом – потому что ни граф, ни приближенные к нему бароны и представить не могли, что Модор добивается привилегий.

Когда по издревле заведенному распорядку кто-нибудь поднимал в деревне бунт – Модор возглавлял команду карателей. Ему нравилось смотреть в перепуганные лица беспомощных людей. «Ну что, малыш? Тебе так плохо жилось, да? Жизнь – плохая? Иди сюда, сейчас мы все исправим…»

Когда деревня признавалась не подлежащей восстановлению, Модор шел туда истреблять пьянчужек и бездельников добровольно. Когда возросла потребность в тюрьмах, Модор предложил свой подвал.

«Выслуживается!» – говорили злые языки. Бароны теснее прижимались к графу, боясь потерять насиженные места, поделиться чем-то с этим услужливым выскочкой. Модор смеялся над ними. Пусть молодой, не самый сильный, и уж подавно не отличающийся великим умом, Модор изжил из себя, по крайней мере, самый страшный недостаток: отучился думать, как человек. И тот страх, что видел он на лицах баронов, заставлял его скалить клыки. Люди. Просто люди, которые получили бессмертие и, перепугавшись, залезли слишком высоко. Сидят там, как кошка на дереве: выше – страшно, а назад – еще страшнее. Остается лишь вцепиться когтями в кору и орать.

Модор знал, что бытие вампира определяется его страстью. Знал и свою страсть: боль. Человеческие мучения сводили его с ума, заставляли душу петь, а сердце – отчаянно биться. Сдержать его ход у Модора не всегда получалось в мрачном подвале.

Нет, Модор не хотел забираться выше, не стремился выслужиться. Он сознавал еще одну вещь: оказавшись на вершине, он уничтожит мир. Такова его страсть. Поэтому Модора вполне устраивало господство над собственным маленьким мирком, заключенным в стенах темницы. Он считал себя счастливым до тех пор, пока не увидел на рынке девушку, которая пыталась продать искусно сделанные глиняные фигурки.

Ей не повезло дважды. Угораздило прийти на рынок именно тогда, когда людей начали сгонять на строительство бараков, а вдобавок к тому – обнаружить полнейшее непонимание происходящего. Видно, она не впервые приходила в город и всегда умудрялась избегать вампиров. Когда к ней подступили два баронета, требуя назвать имя хозяина, девушка потеряла дар речи. Стояла посреди гомонящей рыночной площади, смотрела в глаза баронетам и не знала – действительно не представляла! – какое имя назвать в подобном случае.

– Барон… – шепнула она, наконец.

– Ну? – начал злиться баронет. – Барон – кто?

В трясущихся руках стукались друг о друга фигурки. Лошадка, человечек, птичка…

– Модор.

Все трое обернулись к нему. Модор подошел к девушке и схватил ее за руку.

– Если бы я хотел, чтобы моя фаворитка побиралась на рынке, я бы так и сказал. Что ты там опять налепила?

Он ударил ее по рукам, и фигурки полетели в грязь. Несколько разбились. Барон холодно посмотрел на застывших рядом вампиров.

– Свободны. Больше она вас не побеспокоит.

Сиера думала, что он – невероятно могущественный вампир. Ведь как он вел себя, как отважно ее спас… Глупая девчонка – все как на духу выложила в тот же день, сидя у него в гостиной с чашкой горячего шоколада. Про свою деревеньку, затаившуюся в горах, укрытую от вампиров и никогда не платившую дань. Про то, что иногда ходит в город сбывать поделки брата и покупает лекарство для матери, да кое-какие лакомства. У них это называлось «выйти в мир», или «оскверниться».

А барон Модор честно рассказал, что сама она из города не выйдет. Закончилась прежняя жизнь, когда можно было ходить, где придумается, будучи человеком. И деревню, скорее всего, обнаружат – больно уж круто взялись. Быть не может, чтобы вампиры не знали чего-то о людях, которые даже не додумались выучить имя какого-нибудь барона для таких случаев, как сегодня.

– Вы поможете?

То, что увидел в ее глазах Модор, потрясло его до самых глубин изъеденной пороком бессмертной души. Мольбу, надежду – куда ни шло, но вкупе с ними – безграничное доверие.

– Разумеется. – Модор шагнул в бездну. – Но при одном условии.

Мгновения хватило ему, чтобы понять, чего он хочет. Вампир способен полюбить один раз, и потом это чувство не вырвать. Каждый знал историю короля Эмариса и королевы Ирабиль, проживших неразлучно тысячи лет. И каждый знал, как замкнулся, отрешившись от мира, король после утраты. Было время – Модор посмеивался над этой историей, но теперь, глядя на черные волнистые волосы сидящей у него дома девушки, безупречные черты лица, тонкие и хрупкие пальцы, не мог вообразить ничего страшнее, чем старость, седина, тлен, немощь, пожирающие это совершенство. Она должна остаться такой, должна принадлежать ему и никому больше!

Сиера, сама того не ведая, погубила барона, вся сила которого заключалась в управлении крохотным миром своего дома. Модор осмелился выйти в большой мир. Модор понадеялся, что его авторитета хватит на такую мелочь, как одна девушка и одна деревня. Граф мог даже не вдумываться в его слова, просто махнуть рукой при свидетелях, и точка. Но граф выслушал внимательно. Куда внимательнее, чем хотелось Модору.

Да, барон мнил себя знатоком боли, философом страданий. Но граф Кэлпот показал ему, как причинить боль, не прикасаясь к плети. В ту ночь, после церемонии, после созерцания погибшей деревни Модор нес на руках домой бесчувственную девушку и плакал – едва ли не впервые в жизни.

«С сегодняшнего дня она тебя возненавидит», – вспоминал Модор слова графа, в бешенстве носясь по дому.

«Забыл свое место, пес?» – Действительно! Как можно было забыть? Для чего было выходить из дома в тот день? Для чего ноги сами принесли его на рынок, куда отроду не заходил? Для чего заглянул в эти глаза, для чего поверил в себя?

Ничего не лишившись, барон Модор ощущал себя нищим. И только одним способом мог он заполнить пустоту. В подвале полилась кровь. Барон сходил с ума, когда, наблюдая за бегущим по полу ручейком, напевал песню-молитву об Алой Реке, смеясь и плача. Алая Река… Жаль, что такое ничтожество, такой пес, как он, никогда не достигнет ее берегов, нечего даже пытаться. Но зато можно устроить хоть целое Алое Море здесь, у себя в подвале. Пусть лишь на мгновения, но от этого становится легче.

Барон Модор не оставлял попыток раскрыть душу Сиеры, но дверь туда захлопнулась навеки. Зато легко и просто открывалась дверь подвала. Там его всегда ждали. Там его любили. Или ненавидели? Барон перестал чувствовать разницу. Там, внизу, он всегда получал то, что хотел, остальное неважно.

Сейчас, поднимаясь по каменным ступенькам, Модор кипел от гнева. Какой-то наглец, шутник посмел оторвать его от любимого занятия, вторгся в совершенный мир. Что ж, у себя дома барон мог по закону убить любого. Даже интересно будет насладиться агонией вампира. А что если спустить его вниз, подвесить на крюк?..

Закрыв за собой дверь, Модор твердым шагом преодолел коридор и вошел в залитую светом гостиную. Здесь он и остановился, раскрыв рот.

Первые мгновения сознание отказывалось воспринимать происходящее. Вроде бы все как раньше – столики со стеклянными, фарфоровыми и золотыми фигурками, которые одно время собирал барон, белоснежный ковер под ногами, обитые красной кожей кресла, подвязанные золотистым шнуром портьеры…

Но вот получилось осознать, что в одном из кресел, развалившись по-хозяйски, сидит незнакомый оборванец. Модору показалось, будто это кто-то из его людей. Нашел где-то браги, перепил и теперь дурит.

Тихое ржание и глухой звук шлепка помогли Модору оценить и другую сторону картины. Посреди гостиной переминались с ноги на ногу две лошади, одна из которых меланхолично валила на ковер огромную кучу.

– Прошу принять мои искренние извинения, – сказал оборванец, вставая. – Мы попытались отвести лошадей в конюшни, сунулись в одни, в другие, но там, как оказалось, живут люди. Решили, что так уж заведено в Туриудсе и, зная, что лошади принадлежат вам, привели их сюда. Но теперь я вижу, что где-то мы оплошали.

Гость грустно посмотрел на устроенное лошадью безобразие. А Модор, наконец, присмотрелся к нему.

Человек, который поначалу казался стариком, больше не походил ни на старика, ни на человека. Спина выпрямилась, глаза сверкнули холодным блеском, а волосы потемнели.

– Аммит, – представился гость. – А вы, полагаю, барон Модор?

– Я? – Барон все не мог увязать воедино разбежавшиеся мысли. – Да. А вы, простите… Барон?

Статью и выдержкой Аммит больше годился в графы, но граф в городе один, а другим, даже если нагрянут в гости, что делать у несчастного барона? Разве что…

Модор похолодел. Неужели казнь?

– О, нет-нет, – махнул рукой Аммит. – У меня нет титула.

– Стало быть, баронет? – спросил Модор, чувствуя, как сила духа к нему возвращается.

– Дорогой мой, вы не слушаете. Я сказал: нет титула. Ни у меня, ни у моего дорогого друга, с которым вы познакомитесь через секунду.

– Как такое может быть? – сдвинул брови Модор. – Я не первый день живу на свете. Вампиры – власть, и у каждого есть титул. Если титула нет, чем ты отличаешься от человека?

– Охотно покажу, – улыбнулся Аммит.

Неведомая сила схватила Модора, и мир завертелся перед глазами. Врезавшись головой в двери собственных покоев, барон влетел внутрь, покатился по полу, снося столы и стулья. Остановил его пинок в грудь, от которого горлом пошла кровь.

– Слышь, Учитель, я тут делом занят, а ты дерьмом кидаешься, – послышался грубый голос, исполненный уличного просторечия, совершенно чуждый этому изысканному месту, совершенному миру.

– Что вы здесь забыли? – зарычал, поднимаясь, Модор. – Вон! Вон из моего дома, жалкие бродяги! Если я…

Дар речи ему изменил. Наверное потому, что единственным, кто обратил на него внимание, был Рэнт. Баронет стоял рядом с ложем барона и смотрел на хозяина с отрешенным сочувствием.

– Ты – того, – вздохнул Рэнт. – Не дергался бы лучше. Они – ребята жесткие.

Лошади в гостиной, таинственно пропавшие дворецкий и адъютант, бесцеремонный бросок через половину дома и пинок в грудь – все это еще как-то втискивалось в узкие рамки миропонимания барона. Но безжалостное «ты» от ничтожного баронетишки перечеркнуло все разом.

– Ты мне голову не морочишь? – говорил тот, что остановил его пинком. – Вот эта дрянь – явно бабская.

Парень, стоящий спиной к барону, поднял с кровати кружевную сорочку, в которой Модор ходил на торжественные приемы.

– Это у них для празднику, – тут же пояснил Рэнт. – Как какая гулянка где – все так выряжаются.

– Омерзительные твари, – заметил незнакомец и попытался натянуть сорочку прямо поверх собственной грязной и штопаной рубахи, к тому же с оборванным рукавом.

Модор вздрогнул, поглядев на левую руку. Она заканчивалась почти у локтевого сустава. С первого раза парень не сумел попасть культей в рукав и, разозлившись, швырнул сорочку на кровать.

– Придурь одна, а не одежда!

– Эт потому что наизнанку пялил, – с видом знатока поведал Рэнт. – Она вот так должна. И рубаху свою скинь для начала.

Пока они пререкались, барон открывал для себя все новые и новые детали. Во-первых, на кровати разложен едва ли не весь его гардероб. Во-вторых, штаны на парне – уже новые. В-третьих, в камине, несмотря на жару, полыхает огонь и виднеются кости. В-четвертых, наконец, появилось ощущение силы гостей. Что от Аммита, что от этого однорукого исходили волны такой мощи, что сравнить их с графом было бы глупо.

«Сиера!» – сверкнуло в голове.

Барон бросился к дверям, но путь ему преградил Аммит с обнаженным мечом.

– У вас отличная коллекция оружия, – сказал он. – Надеюсь, вы не против, если мы немного пограбим тут? Поверьте тому, кто начал жизнь на черных берегах: на Ту Сторону богатства не перетащишь.

Модор пропустил приговор мимо ушей. Главным сейчас было другое.

– Вы убили… Кого? – хрипло спросил он.

– Кого могли, – вздохнул Аммит. – Дворецкого жаль, но он сам подлез под удар, пытаясь зачем-то защитить вашего адъютанта. Разве такое входит в обязанности слуг?

– Я жив, господин! – заглянул в покои бледный пожилой дворецкий. – Простите, не мог ничего поделать, они просто вошли с лошадьми и…

– Скройся, – махнул на него рукой барон. А когда слуга исчез, посмотрел в глаза Аммиту. – Что теперь? Убьете меня?

– Невыносимо, – прорычал Сардат от кровати. – Мне срочно нужна рука!

– Этому я тебя пока научить не могу, – отозвался Аммит. – Маловат. – И добавил, глядя на барона. – Я пока думаю об этом. Для начала нам нужна парочка мелких услуг. Если будете так любезны – продолжим разговор.

Барон торопливо кивал, пряча поднявшуюся панику даже от самого себя. Он ощущал знакомый холодок – Сиера остановила сердце. Где? Куда она подевалась? Хоть бы не зашла сюда…

Холодок доносился снизу. Вот и Аммит, хмурясь, посмотрел на пол, осекся на полуслове ворчащий Сардат…

Чтобы не упасть, барон схватился за край письменного стола. Сиера – там?! В одно мгновение он понял все. Как же он умудрялся оставаться слепым столько времени? Ее странное поведение, эти загадочные смерти в подвале… Глупая несчастная девчонка!

– А там что-то посерьезнее, – пробормотал Аммит. – Сардат?

– Самому интересно. Эй, чучело – со мной!

Остановив сердце, барон бросился в атаку. Сардат отмахнулся, не глядя, и Модор, перекатившись через стол, повалился на пол. Даже вся огненная сила, обрушенная на этого однорукого, оказалась бесполезной.

– Никуда не годится. – Аммит уселся на полированной столешнице и грустно поглядел на поверженного вампира. – Мне попадались баронеты куда сильнее, хотя их обращали полные ничтожества. Должно быть, у тебя какая-то низкая и презренная страсть, которая ослабляет душу вместо того чтобы возвеличивать. Тут никакая кровь не поможет.

Барон не слушал. Распластавшись по полу, он всем существом внимал происходящему внизу…

***

Громыхнул засов. Сиера, беззвучно укрывшаяся в своей норе, запустила сердце и теперь пыталась унять его бешеный стук. Хоть бы он не почувствовал…

Иногда – редко, но все же – она задавала себе вопрос: откуда этот страх перед бароном? Ведь еще в ночь церемонии поняла, что она гораздо сильнее. Нарочно или нет – граф передал ей столько, что она, казалось, могла бы уничтожить город, возникни такая нужда.

Но страх перед бароном, только зародившийся в ту ночь, с каждым днем становился сильнее. Модор пленил ее, заковал в невидимые цепи и, хотя сам оставался бесправным пленником гнетущего союза, возвышался над Сиерой. Ее избранник. Ее судьба. Ее проклятие.

В подвал спускались двое. Барон и его адъютант. Сейчас обнаружат утрату и вытащат нового страдальца… Набраться бы смелости, взвалить на себя еще один грех и обратить в пепел всех заключенных разом…

В падающем на лестницу свете показались две пары ног. Свет? Сиера удивилась. Почему барон не закрыл дверь? Нашла ответ, подняв взгляд повыше.

Высокий темноволосый парень шел впереди, и Сиера на миг залюбовалась его лицом. Жестокое и волевое лицо человека, который ни перед чем не остановится. Что он забыл здесь, в этом мире лжи, трусости и бессильной злобы?

Парень скрылся из виду, и Сиера посмотрела на второго. Этого узнала – Рэнт, один из «нахлебников», как их именовал Модор. Тоже странно. Зачем, почему он здесь?

– Это что такое? – послышался глухой голос парня.

– Тюрьма, – вздохнул Рэнт. – У барошки нашего – самая большая тюрьма. Ох, ничего себе… Кошмар-то какой.

Должно быть, Рэнт увидел висящего на цепях мертвеца.

– Скажи, что ты об этом не знал? – В голосе незнакомого парня набирала силу буря.

– Да откуда мне? – взвизгнул Рэнт, пятясь. – Я людев на работы гоняю, вот и вся песня! В дом-то – дальше гостиницы не входил ни разу!

Под «гостиницей» Рэнт, очевидно, подразумевал гостиную. Сиера улыбнулась. Давно ли сама разницы не понимала.

Тишина. Сиера повернула голову, посмотрела в крохотное отверстие между матрасом и костями. Парень стоял напротив мертвого мужчины, опустив голову. Кулак стиснут, и сквозь пальцы стекает кровь. Люди за спиной у него молчат, не зная, чего ждать, на что надеяться.

– Тюрьма, значит, – шепотом произнес незнакомец. – Лады, тюрьма так тюрьма. Скотское племя…

Сиера не успела напугаться – столь молниеносным движением парень оказался рядом. Будто взрыв разметал ее ненадежное укрывище, страшная сила подняла в воздух, швырнула в решетку. Прутья больно ударили в спину, в затылок, дрогнуло и остановилось сердце.

Упасть ей не дали. Ломая податливые хрящи, в горло вцепились пальцы, в глаза как будто брызнуло огнем – парень приблизил к ней лицо.

– Наигралась, тварь? Нравится?

Как тряпичную куклу, ее вновь тряхнули, подвал завертелся перед глазами. Удар, искры из глаз, и вот в темноте перед нею лица перепуганных сжавшихся в кучу людей. Пальцы сжимаются на затылке, над ухом слышится рык:

– Смотри, сука. Скоро вы все так же будете. Все, до единой мрази, будете сидеть и трястись, о жратве молить!

«Вы»? Кто – «вы»? Сиера недоумевала. Уж не о вампирах ли речь?

– Кто ты такой? – хриплым шепотом спросила она.

– Смерть твоя, – прозвучал ответ.

И тут вмешался пришедший в себя Рэнт:

– Стопари, командир, это ж Сиера! – Он, похоже, вцепился в руку парня. – Она – не! Она бы никогда! Да это не она!

– Что – «не»? Чего – «не она»?

– Да она… Пусти ты! Сиера – она ж как ребенок безобидный! Это барон тут лютует. Скажите?

Вопрос относился к заключенным. Те сперва молчали, потом заговорила женщина, и Сиера узнала безжизненный голос той, что пыталась заступиться за подвешенного:

– Так вот ты какая… Мы думали, старухой окажешься.

Сиера глядела в ее пустые глаза. Женщина сама походила на старуху, хотя ей едва ли минул третий десяток. Седая, тощая. Мышц, казалось, не осталось вовсе. Но вот обтянутые кожей кости пришли в движение, она поднялась и подошла к решетке, не отводя глаз от Сиеры. Улыбнулась чему-то – жуткий оскал.

– Отпусти ты ее, мальчик. Это наша Смерть. На нее одну молились.

***

Сиера влетела в комнату и повалилась в кресло у камина. Вслед за ней вошел, трясясь не то от гнева, не то от страха Сардат. Вот и все…

Барон закрыл глаза и увидел медленно и красиво падающие в пустоту осколки идеального мира, в котором он был единовластным повелителем. Скоро все закончится, а он, кроме облегчения, не испытывает ничего. Как тяжела оказалась для него вечность…

– Прости меня, – шепнул Модор.

– Простить? Тебя? – Сардат подошел к столу, за которым сидел барон, и наклонился. – Ты больной? Молись, чтоб я тебя только один раз убил!

– Что там? – Спокойный голос Аммита.

– Там… Сам иди глянь, если хочешь. Я эту суку чуть на месте не прибил, да за нее слово сказали.

Барон открыл глаза и посмотрел на Сиеру. Маленькая, потерянная, она съежилась в кресле, словно даже не понимая, где находится. Что в ней осталось от той живой улыбчивой девчонки, что плясала ночью у костра? Ничего, кроме воспоминаний – чужих, вытянутых вместе с кровью. Все залила кровь.

– Прости меня, – повторил Модор.

Вздрогнула. Подняла взгляд. И теперь, когда в ее глазах впервые загорелось алое пламя, когда белки затянуло чернотой, Модор ощутил всю глубину бездны, в которую загнал себя и ее.

– Спокойно, милая. – Аммит встал между ней и Модором. – Не делай ничего такого, о чем я тебя заставлю жалеть. Твой благоверный нам еще нужен. – Он повернулся к Модору и, кончиком меча коснувшись его подбородка, заставил поднять голову. – Вы же – союз, я правильно понял?

– Да, – выдохнул Модор.

– Редкое явление. И надо быть поистине редкой паскудой, чтобы та, что вступила с тобой в союз, хотела тебя убить.

– Ты в подвал спустись! – проворчал Сардат. – Там и лошадь захочет его убить.

Аммит продолжал буравить Модора взглядом. Из голоса исчезли все теплые нотки, даже извечная насмешка куда-то потерялась:

– Предводитель партизан. Огромный человек, которого зовут Ратканон. Меня интересует, где он.

Барон перевел дух. Сердце то останавливалось, то запускалось. На мгновение животный страх поднимал знамя победы, но тут же оказывался погребен под смирением. Пора, пора успокоить эти метания. Сжав кулаки, Модор остановил сердце. Последние мгновения можно прожить достойно.

– Ты ведь не пытаешься меня напугать? – холодно спросил он Аммита. – Ты, вижу, стар и мудр. Таких, как я, должен насквозь видеть. Я дам тебе то, что ты хочешь, а взамен…

– Погоди-погоди, один миг! – перебил его Аммит. – Модор, ты что, торгуешься со мной? Я что, похож на бабку с рынка? Тебе дали возможность проявить благородство, а ты решил, будто говоришь с дураком. Что ж, ладно. Торги так торги.

Острие исчезло. Аммит стремительной тенью переместился к креслу, схватил за волосы Сиеру и запрокинул ей голову. Лезвие меча легло на горло.

– Не смей! – Барон вскочил, но оказавшийся рядом Сардат швырнул его обратно. – Я просто хотел просить, чтобы вы не тронули ее!

– Просить, вот оно как! – приподнял брови Аммит. – Когда просят – стоят на коленях, целуют обувь, рвут на себе одежды. Но не диктуют условия с таким видом, будто имеют на это какое-то право.

Сиера тихонько ахнула – из-под меча потекла красная струйка. Обогнула ключицу и углубилась под одежды, провожаемая взглядом барона, повторяя путь, которым никогда больше не пройдут его губы, его пальцы… Модор заставил себя отвернуться.

– Я расскажу все, что угодно. Убейте меня, подвесьте в подвале – как хотите. Оставьте ее в покое! Я и так забрал у нее все, и ничего не смог дать взамен.

Он прятал взгляд от Сиеры, от Аммита, от Сардата. Посмотрел в сторону двери, но там стоял с глупейшей рожей Рэнт. Модор закрыл глаза руками.

– Ратканон, – напомнил Сардат. – Где?

– Ратканона забрал граф, – заговорил Модор. – Насколько мне известно, его вчера утром отправили в Кармаигс в качестве ценного дара его величеству Эрлоту. Караван пошел горным трактом, и я просто даю добрый совет: не суйтесь. В охрану Кэлпот назначил лучших бойцов. Нет такой силы, что их остановит. Разве что сам Эрлот встанет на пути.

– Эрлот скоро ляжет, это я тебе обещаю, – заявил Сардат.

Модор затрясся от смеха. Даже остановив сердце, он не мог контролировать себя.

– Эрлот? Ляжет? Да ему меньше года потребовалось, чтобы сломать миру хребет! Чем скорее ты поймешь, что мир уже мертв, тем меньше испытаешь разочарований, Сардат.

Судя по голосу, Сардат наклонился над ним:

– Мое имя из твоей вонючей пасти звучит как оскорбление. Давай-ка повежливей. Говори, как убрать из лесу твоих псов.

– А что? – Модор, смеясь и плача, посмотрел на него. – Не можешь их всех убить? Да они ведь близко не Эрлот! Нет-нет, ты попробуй! Мои бойцы – тоже хороши, куда сильней меня, но с теми, что стерегут Ратканона, не сравнить. Иди, да попробуй! – Модор вскочил, голос сорвался на визг. – Что вы придумали? Освободить всех людей, одолеть всех вампиров, создать прекрасный мир, где все друг друга любят? Ты! – обратился он к Аммиту. – Ты, перворожденный, как позволил втравить себя в этот бред? Тебе ли не знать, что мир – это вонючий подвал, в котором мрази вроде меня режут скот? А больше нет ничего, не было и не будет! Ни любви, ни смеха, ни радости, ни танцев у костра – ничего! Иди и убей моих псов. Прошу, умоляю – убей, сожги все, что мне принадлежит, кроме нее!

Мечась по комнате, спотыкаясь о складки ковра, барон Модор избегал одного: кресла, в котором сидела Сиера. Боялся напоследок увидеть в ее глазах ненависть. Лучше уж презрение. Пусть смотрит, как на мерзкого жука, забравшегося на подушку.

Одновременно с этой мыслью вспыхнула алым пламенем другая: а что если не убьют? Что если сейчас эти двое посмеются и просто уйдут, оставив их наедине в развороченной комнате? Двух мертвецов, обреченных предаваться вечному разложению, глядя друг другу в глаза.

Нет! Этого он им не позволит. Барон Модор – кто угодно, только не трус. Он не станет цепляться за мертвую жизнь, когда впереди – совсем рядом, только руку протяни! – течет через годы и века такая живая смерть.

***

То и дело все заволакивала алая дымка. Сардат стоял, сохраняя видимость силы, но понимал одно: это слишком. Новый мир с каждым шагом становился сложнее и безумнее. Умирающие от истощения люди заступаются за ту, что их убивает. Сумасшедший садист-барон на коленях вымаливает жизнь ненавидящей его девушки. Что случилось со всеми этими людьми? Что так необратимо извратило их сознание?

Модор остановился у стены, сгорбился и Сардат затаил дыхание.

– Я облегчу вам выбор, – послышалось шипение.

На том месте, где стоял барон, завертелся огненный смерч. Расплывшийся силуэт взмахнул рукой, и пламя полетело в Сардата, другая его часть в Аммита. Краем глаза Сардат успел заметить, как загорелось лезвие меча. Аммит плашмя выставил его перед собой, и огонь барона то ли исчез, то ли присоединился к зажженному Учителем.

«А мне-то что делать?»

Ответ дала Река. Ее кровавые воды отныне текли через сердце и разум Сардата, Аммита, Левмира, Кастилоса, Ирабиль. Откуда-то свыше по течению прилетел голос Кастилоса: «Огонь поглощает огонь».

И Сардат отдался знакомому чувству. В глазах потемнело – не от страха уже, но от черного пламени, рвущегося из самого сердца. Он вскинул руку – пальцы окутали языки огня, больше напоминающие тени, – и сгусток, посланный бароном, растворился, едва достигнув его.

Сардат погасил огонь. Аммит уже рядом с бароном. Схватил его за плечо, отшвырнул на письменный стол. Огненный меч взмыл в воздух, но опуститься не успел.

– Ты как себя чувствуешь? Голова не болит? Не тошнит? – поинтересовался Аммит, когда Сардат перехватил его руку. – Он убить нас хотел. Он – вампир. Вампиры – плохо, вампиры – выродки. Убивать всех беспощадно. Или я что-то перепутал?

– Дай-ка сюда.

Аммит позволил забрать меч. Едва оказавшись у Сардата, лезвие погасло, тускло блеснуло в солнечном свете, крошечная тень обозначила дол.

– Он не нас убить хотел, а себя. Так же ведь?

Барон лежал на столе, глядя в потолок широко раскрытыми глазами, и явно не мог понять, почему медлит смерть. Правой рукой схватился за сердце, левая дрожала на столешне.

Подойдя ближе, Сардат согнул в локте свою левую руку. Лезвие коснулось безобразно заросшей культи. «Давай, тебе это по силам», – прошептала Река.

– Тех, кто смерти не боится, я чуток уважаю, – сказал Сардат, крест-накрест вскрывая тугую кожу смертоносным лезвием. – Та мразота, что в мой поселок приползла, под конец о пощаде молила. А ты – нет. Поэтому прежде чем убить, я тебе кое-что покажу.

Вряд ли барон его слышал. Бледные губы едва шевелились, пытаясь произнести молитву. А может, имя девушки, что до сих пор безмолвно сидит в кресле, ни словом, ни делом не пытаясь остановить убийство.

– Командир, ты чего? – послышался от двери сдавленный хрип Рэнта.

Сардат улыбнулся. Наконец-то зрение проясняется. Все по-прежнему. Мир может сходить с ума, все вокруг может гореть огнем, но он, Сардат, остается командиром. Таков его путь – вести за собой. И он поведет.

Взлетело и опустилось лезвие меча. С чуть слышным треском рука барона отделилась от тела и поползла по столу, цепляясь пальцами за гладкую поверхность, оставляя за собой кровавый след.

Сардат поднял меч еще раз, и лезвие пронзило Модору правую ладонь, сердце, прошло сквозь стол и самым кончиком вонзилось в ковер. Барон вскрикнул, и Сардат услышал в голосе не только боль, но и облегчение.

– Можешь не верить мне, просто слушай и улыбайся. – Сардат подхватил отсеченную руку и, приложив ее к своей развороченной культе, глядел в глаза Модору. – Ваш драгоценный Эрлот сделал то, чего нельзя было. Испокон веков миром людей правило золото, а миром вампиров – кровь. И, раз уж вампиры сейчас отобрали золото у людей, – люди заставят вампиров захлебнуться кровью. Я закрываю глаза и вижу Алую Реку, уносящую ваши распухшие трупы в никуда.

Барон приоткрыл рот, увидев, как дрогнули, сжались в кулак пальцы на его – его! – руке. Сардат перестал ее придерживать. Клочки кожи срастались, кости будто сплавлялись воедино.

– Я окажу тебе честь, которой ты не заслуживаешь, барон Модор. Ты умрешь, зная, что однажды твоя рука ворвется в глотку его величества Эрлота, схватит его сердце и бросит в грязь. А уж топтать его я буду своими ногами.

Слова шли будто не от него. Их несла Река. Так мог бы сказать Кастилос или, наверное, Левмир. Но слова пришли к Сардату, и он их произнес, не найдя возражений.

Взмахнул левой рукой, ощущая ее, как свою. Пока она побледнее, но цвет уже выравнивается. Какая-то крошечная часть, человеческая часть ума тряслась в ужасе от произошедшего, но Сардат заставил ее погаснуть навсегда. Чтобы оставаться человеком в новом мире, нужно научиться быть вампиром.

– А теперь – не смею задерживать!

Меч легко, будто из ножен, выскочил из тела барона, глухо стукнулся о толстый ковер. Сардат обеими руками – какое все-таки блаженство! – схватил Модора и бросил в камин. Огромный, будто и предназначенный (а может, и правда предназначенный?) лишь для того, чтобы жечь неугодных.

Взметнулись искры, послышался вскрик. Сардат поднял руку, вызывая черное пламя. Заметив, что рядом кто-то появился, скосил взгляд. Сиера.

Девушка, глядя в камин, подняла обе руки. Черное и красное пламя одновременно хлынуло с пальцев двух вампиров. Больше Модор закричать не успел. Тело его выгнулось в последней судороге и попросту исчезло.

Сиера опустила руки, упала на колени. Лица не видно, только капли падают одна за другой, впитываясь алыми пятнами в белый ковер. Сардат отошел к кровати. Позволил забиться сердцу и немного постоял с закрытыми глазами. Все произошедшее разнеслось по телу с током крови. Чужая рука, чужая жизнь, чужие мысли… Тяжело. Но терпимо.

– Не надо на меня так смотреть, – огрызнулся Сардат, чувствуя спиной тяжелый взгляд Аммита. – Ты его сам убить собирался. Ничего страшного я не сделал. А сопли свои – при себе держи. Потом, когда все закончится, обещаю: обнимемся и будем плакать над тем, какие мы плохие, но сейчас давай уже что-то делать. Сходи вниз, выпусти людей. Мы их забираем.

– Прости, что? – очень уж мягко сказал Аммит. – Куда «забираем»?

– «Куда» – не суть. Отсюда. Мать твою, да спустись ты вниз и посмотри на них! Сможешь их так оставить – я тебя в этом же камине спалю, и плевать, чей ты там друг и учитель.

Пять ударов сердца спустя тихие шаги Аммита заставили Сардата повернуть голову. Учитель вышел, оттолкнув плечом Рэнта. Рэнт, все еще хлопая изумленными глазами, держал за шиворот посеревшего дворецкого.

– С ним иди, – бросил Сардат. – И этого там оставь. Найдут – позаботятся, как сочтут нужным.

Рэнт вздрогнул и быстро-быстро заморгал.

– Ага… Это – да, это – как скажешь, командир! Э, подъем! – тряхнул дворецкого. – Щас выспишься, обещаю!

Когда они ушли, Сардат медленно расстегнул рубаху, стащил и бросил на пол. Сполоснуться бы… Ну да ладно, после. Не в этом доме. Не теперь.

Из груды одежды покойного барона выбрал немного. Самую неброскую серую рубаху, на нее – что-то вроде камзола, и, наконец, сверху – плащ. Бросив взгляд в зеркало, Сардат увидел вампира. Того, кто забирает чужие жизни, чтобы продлить собственную. Того, кто берет, не отдавая взамен. Только вот брать он будет – не у людей.

Жестокая улыбка быстро исчезла, когда взгляд упал на Сиеру. Девушка все стояла на коленях у камина, все роняла кровавые слезы на ковер.

– Почему ты раньше его не убила?

Вопрос ушел в пустоту. Только плечи Сиеры напряглись, а пальцы, дрогнув, еще глубже вонзились в мягкий ворс ковра.

– У меня времени нет про тебя думать, – вздохнул Сардат. – Чего ты хочешь? Хочешь сдохнуть? Я устрою. Но лучше забудь все, что здесь видела, и уходи.

И тут он во второй раз услышал ее голос – низкий, глухой, безжизненный:

– Если забуду все, что здесь было, ничего не останется.

Сардат молчал. Сиера дрожала. Каким-то чудом, невероятным усилием она сумела запустить сердце, и вместо крови из глаз теперь текли настоящие слезы.

– Ты приходишь ниоткуда, – зашептала она. – Ты убиваешь его, ты освобождаешь людей, говоришь, что втопчешь в грязь сердце короля… Кто ты такой? Зачем я тебя встретила? Скажи, и я решусь!

– А ведь ты – человек, – тихо отозвался Сардат. – Поднимись. Люди не должны стоять на коленях. Я такого не позволю.

Она поднялась безропотно, только голова осталась склоненной.

– Я пришел сюда по воле Алой Реки. Как видно, она решила положить конец власти вампиров. И я – лишь одно из орудий. Не знаю, зачем ты меня встретила. Это – твоя судьба, и тебе решать, что в ней откуда. А моя судьба – уничтожить всю мразь этого мира. Так на что решишься?

Послышался вздох. Сиера отерла глаза рукавом балахона. Из глубины дома доносился гул голосов – люди, позабывшие, каков он, солнечный свет, выходили на волю.

– Горная дорога петляет, – произнесла девушка, глядя в камин. – Если пойти через лес, строго на север, получится почти в два раза быстрее. Выйдем к реке. Перед ней скалы сужаются. Легко можно устроить обвал, разломать мост, и они попадут в западню. Но что с ними делать дальше – не знаю. Он сказал правду: воины-вампиры очень сильны, и их много.

Сиера стремительным движением повернулась, сверкнула на Сардата голубыми глазами.

– Вот все, чем я могу заплатить за свободу. Примешь такую оплату?

Он не ответил. В комнату вошел Аммит с открытой бутылкой красного вина и повалился в кресло у камина.

– Это еще что? – посмотрел на него Сардат.

– Это называется «вино», мой маленький друг, – сообщил Аммит и сделал большой глоток из горлышка. – А если тебя интересует, почему я вдруг перестал куда-либо торопиться и коротаю время с бутылкой возле уютного огонька – шевельни-ка мозгами, да подумай, куда первым делом кинулись люди, месяцами жравшие только грязь из-под ногтей?

– Сломали кладовую? – спросила Сиера.

– Именно! – махнул бутылкой Аммит. – Как насчет глоточка за свободу, госпожа Смерть?

Загрузка...