Анри де Ренье По прихоти короля

Занятно изучать, как отличаются привычки и образ действия одного человека от другого.

Г-жа де Севинье

I

У маршала де Маниссара было много причин любить войну, из которых главная была – наличие случаев послужить королю и стяжать славу и не последнюю представляла возможность находиться вдали от г-жи де Маниссар. Дама эта по своему сварливому характеру и воинствующей добродетельности была бичом для г-на маршала, которого она мучила своею придирчивостью и несносною ревностью.

Даже в те времена, когда прелесть лица обеспечивала ей сильное влияние на любого мужчину, столь чувствительного к женской красоте, как ее супруг (будь это красота его же собственной жены), г-же де Маниссар недостаточно было этой уверенности, чтобы избавиться от чувства ревности, острые уколы которой она ощущала помимо воли. С возрастом чувствительность к боли увеличилась. Правда, прирожденная влюбчивость г-на де Маниссара давала основания для ее волнений. Маршал и в шестьдесят лет сохранил молодость и предприимчивость, переходя обычные границы, за пределами которых люди начинают утрачивать те свойства, присутствие которых он еще доказывал. Жена следила за ним так неусыпно, что возможность ускользнуть от этой бдительности обусловливала радость и торопливость, овладевавшие им всякий раз, как время года и его долг вызывали его к границам. Отлучки эти служили ему некоторой передышкой, и в возмещение воздержания, которого он приучен был придерживаться, в беспорядочной жизни лагеря и в помещениях, предназначенных для легких связей, он находил наслаждения, к которым считал себя так же способным, как и всякий другой человек.

Конечно, жалобы, подозрения и обиды со стороны супруги сопровождали его на Рейн или Эско, но былиони в форме писем, которые он рассеянно читал, спустя долгое время по получении, с очень независимым видом, который исчезал по мере приближения срока возвращения.

Возвращения он опасался из-за г-жи Маниссар. При свидании с нею следовало выказывать такое нетерпение, что маршал скорее мог его имитировать, чем испытывать на самом деле. Не бывало недостатка и в упреках за это по его адресу. Г-н де Маниссар держался смиренно и покорно, ссылаясь на походную усталость.

Г-жу де Маниссар трудно было провести такими отговорками: она хмурила брови и кусала губы. Она знала, что даже во время похода муж ее ни в чем себе не отказывал, несмотря ни на что, и крайне заботливо относился к своему здоровью. Супружеские выпады бывали энергичны. Г-н де Маниссар обычно прекращал их тем, что укладывался в постель, начиная стонать и ругаться, и посылал за докторами. Они, как черные мухи, жужжали у его изголовья. Совещались на площадке лестницы, размахивая руками. Аптекари медленно поднимались по ступенькам. В руках у них были склянки и докторские сумки с инструментами, под мышкой поблескивали оловянные клистиры.

Тогда на г-жу де Маниссар нападал страх, и она принималась ставить свечки. Маршал заводил речь о завещании и отходной. Толстое лицо его опровергало мрачные разговоры. Цвет его лица делался все более цветущим по мере того, как усиливались его перемиады. Малютка Виктория приходила прощаться с папой. Г-н де Берлестанж, наставник ее брата, шевалье де Фрулена, приводил мальчика в спальню. Чтобы получить родительское благословение, они опускались на колени, а маршал в своей кровати, закутавшись в одеяла, мягко ласкавшие его тело, смотрел на все это своими большими глазами насмешливо и плутовато.

Сцены эти повторялись ежегодно. И ежегодно г-жа де Маниссар изъявляла желание, чтобы муж подал в отставку. Сначала он соглашался на эту комедию, потом кончал тем, что, сославшись на волю короля и приказ министра, снова весело отправлялся на Эско или Рейн.

Вероятно, поход 1676 года был особенно утомителен, так как маршал вернулся, поджав хвост. Правда, во время всей кампании г-н де Маниссар возил за собою в обозе очень красивую девицу, не оставлявшую его, которую он привез затем в Париж. Г-же де Маниссар была известна вся эта история, и гнев ее был непередаваем: она заставила прогнать интриганку, но не простила самой интриги, так что когда на следующую весну в марте месяце маршалу пришло время отправляться по назначению на Мёзу, она категорически объявила, что отпустит его только при условии, что с ним отправится г-н де Берлестанж, человек верный и рассудительный, который будет следить за его поведением и присылать ей отчеты.

Маршалу пришлось подчиниться и согласиться на подобную опеку. Этот г-н де Берлестанж, высокий, сухой и черный, был давнишним домочадцем семейства Маниссаров. Войдя к ним в качестве ободранного поэта, из прихлебателя он сделался наставником, когда шевалье де Фрулен достиг таких лет, что ему можно было уже преподавать гербоведение и мифологию. Берлестанж был знаком с обоими предметами, так как, по его уверению, был хорошего происхождения и занимался служением музам. Шевалье от этого необыкновенного учителя получил полезные и диковинные сведения. Он мог объяснить значение всех изображений на поле герба и умел различить по атрибутам все морские божества, к которым г-н де Берлестанж имел особенное пристрастие.

Эти уроки скоро натолкнули шевалье на мысль поступить во флот. Тогда он принялся изучать количество и внешний вид королевских кораблей и решать вопрос, похожи ли они на перевозочные суда или барки, ходившие вверх по Сене. Сначала все смеялись над его намерением, на котором он, однако, упрямо настаивал. Когда он вырос и достиг необходимого возраста, он объявил, что ничто не сможет заставить его изменить свое решение. Будучи к своим детям воплощенною слабостью, так что позволил бы дочке Виктории изрезать на кукольное приданое свою орденскую ленту, маршал был не в состоянии успешно противостоять желаниям сына. Итак, шевалье добился того, что отправился завязать знакомство с сиренами, нереидами и дельфинами. Он рассчитывал иметь дело именно с этими мифологическими существами, когда отправился в Тулон, чтобы сесть на королевские галеры. Гребцы исостав командыего несколько удивили, но он успокоился, увидев на корме резных из дерева и позолоченных четырех тритонов, поддерживавших фонари; они трубили в кривые раковины и казались ему хорошим предзнаменованием. С отъездом шевалье г-н де Берлестанж остался без занятий, пока г-жа Маниссар не поручила ему сопровождать маршала в полк. Берлестанж сначала поморщился, когда ему об этом объявили, но ему не оставалось ничего, как повиноваться, и, таким образом, 2 марта 1677 года он отправился в местность на Мёзе в собственной карете г-на де Маниссара, от которого, согласно приказу, он не должен был ни на шаг отходить и не терять его из виду. Вот в каких выражениях говорил г-н де Берлестанж о своем путешествии в первом письме к маршальше:

«Если я, сударыня, замешкался с письмом к вам, то это потому, что до сей поры ни одно событие не заслуживало того, чтобы извещать вас о нем, согласно вашему приказу, не опускать ничего, стоящего сообщения. Я ничего не имею к докладу относительно г-на маршала. Экипаж пришелся совсем по нем, так что он большую часть времени храпит, что не мешает ему и ночью спать без просыпу. Таким образом, состояние здоровья и расположение духа его не оставляют желать ничего лучшего, несмотря на небольшое беспокойство, причиненное нам при приближении к городку под названием Фай местными жителями.

Незадолго до прибытия господин почувствовал себя нехорошо от тяжести в желудке, без сомнения от того, что утром покушал много воловану. Не успели мы высадиться, как стали отыскивать докторов; нам указали на двоих. Пока они явились, г-н маршал освободился через верхнее и нижнее отверстия от скопления газов, которое его отягощало, так что он был в шутливом расположении духа. Он уже потерял к этим ученым мужам уважение, которое внушается нам по отношению к ним чувством зависимости от их деятельности. Наружный вид данных личностей способствовал усилению веселости г-на маршала. Это были персонажи из другого мира, вполне подходящие для того, чтобы отправлять людей в «лучший мир». Тем не менее маршал с притворною серьезностью начал спрашивать у них советов. Диагнозы их не совпадали один с другим, а лекарства, прописанные ими, так противоречили между собою, что больной учтиво высказал свое намерение принимать и то и другое снадобье, после чего отпустил их. Они удалились, бросая друг на друга разъяренные взгляды, но лучше всего было то, что каждый из них потихоньку вернулся с доносом на полное невежество своего собрата. К довершению несчастья они оба встретились в передней, и поднялась перепалка, на которую г-н маршал мог смотреть из своей комнаты. Соперники осыпали друг друга самыми учеными ругательствами, платье их раздувалось, колпаки съехали на затылок, кулаки выставлены вперед. Г-н маршал достаточно уже развлекся их первым разногласием, но их стычка и ее чрезмерная смехотворность позабавила его до чрезвычайности. Он до сих пор рассказывает об этом и присовокупил этот анекдот ко множеству других в таком же роде, количество которых будет увеличиваться при его привычке лечиться от несуществующих болезней.

До Груа мы добрались только 7-го. Там мы застали отряд маниссарова полка, который поджидал нас, чтобы служить нам конвоем, и двинулся следом за каретой. Командование принадлежало г-ну де Корвилю, офицеру с большими заслугами. Таким порядком мы продолжали наш путь в течение следующих дней, пока во вторник не оказались приблизительно в четырех верстах от Виркура на Мёзе, где должны были заночевать. Было около четырех часов дня; мы маялись на песчаной дороге, лошади с трудом тянулись, дул довольно резкий ветер, раскачивая верхушки высокого дрока, росшего по канаве.

Как раз в эту минуту слева раздался выстрел, и с дребезгом разбилось окно в карете. Над полем вился дымок. В одно мгновение г-н де Корвиль и четыре или пять кавалеристов пустили лошадей в галоп, перескочив канаву. Они почти сейчас же вернулись обратно. Г-н де Корвиль держал вытянутой рукой за штаны неосторожного охотника, стрелявшего так близко от дороги, и поставил его на землю в трех шагах от нас. Это был малый лет пятнадцати, довольно безобразный, рыжий, который, по-моему, нисколько не раскаивался в своем поступке и не был удивлен видом кареты и лицезрением г-на маршала, перед которым он стоял с ружьем в руке и со шляпой на голове, даже не подумав снять ее.

У него был такой потешный и необыкновенный вид, что г-н маршал не мог удержаться от смеха. Смех этот привел в ярость молодого человека, он бросился, подняв приклад, к карете. Он был на подножке, но г-н де Корвиль оттащил его назад.

Несколько конных спешилось, чтобы обезвредить этого бесноватого. Двое из лакеев хотели им в этом помочь, но первый же, который занес было руку, покатился на землю. Рыжий готов был защищаться, лицо его сводилось свирепой судорогой.

– Ну же! – вскричал г-н маршал. Началась странная свалка. Мальчуган боролся яростно. То исчезал в куче, то показывался снова с поднятым кулаком. Рубашка вылезла из разодранных штанов, и в щелку видно было голое тело. Как раз по этому месту чья-то рука звонко хлопнула. Г-н маршал заливался хохотом. Вокруг потасовки образовался кружок. Вдруг туда ринулось новое действующее лицо и, проскользнув между ногами у лошадей, напало сзади на сражающихся. Рыжий, как и первый, мальчишка очень был похож на него. Действовал он при помощи сетки, утяжеленной кусками свинца, удары которой были опасны. Посторонились, на минуту приостановились.

Г-н маршал вышел из кареты, и так как почва была песчаной, его туфли ушли туда по самые пряжки. Он приветствовал обоих бойцов:

– Простите, милостивые мои государи, что я сразу не оценил ваши достоинства и заметил их только по превосходной вашей самозащите, сударь, и по вашему вторичному нападению. Не соблаговолите ли сообщить мне ваши имена и не откажетесь от стакана вина для подкрепления сил.

Покуда приносили дорожный погребец и открывали кожаный его футляр, г-н маршал вел переговоры с двумя проходимцами и жестами выражал сильнейшее изумление.

– Вот это здорово, Берлестанж! – сказал он мне, возвращаясь в карету. – Эти молодцы некто иные, как сыновья старинного моего друга де Поканси, и замок, зубцы которого вы видите на холме, есть то место, куда он удалился пятнадцать лет назад.

Я помнил этого г-на де Поканси довольно хорошо, особенно потому, что я в свое время слышал много рассказов о нем, но г-н маршал, кажется, еще лучше сохранил его в памяти.

– Поканси, Поканси!.. – повторял он сквозь зубы. – Право, преудивительное приключение, и я хочу довести его до конца. Не попади дробь в стекло, я бы проехал, не останавливаясь. Во всем этом есть что-то подготовленное и непредвиденное, и я хочу знать, чем все это кончится.

Он задал несколько вопросов г-дам де Поканси Жерому и Жюстену, которые с хитрым видом совещались между собою вполголоса.

Г-н маршал объявил нам тогда, что он не намерен оставшиеся четыре версты до Виркура делать в такой карете, где сидящие подвергаются резкому ветру и всем капризам погоды, что лучше заночевать в Аспревале. Так назывался замок г-на де Поканси.

– Оттуда пошлю поправить окошко в Виркур, и на следующий день можно будет выехать.

Мысль снова увидеть своего г-на де Поканси привела его в хорошее настроение, так что он добавил:

– Служба королю не стоит смерти его слуги, и лучше сохранить для настоящих случаев здоровье, могущее от мелких случайностей сделаться непригодным к употреблению, которое потребует от него благо государства. Ну, Корвиль, в седло! А вы, господа, пожалуйте сюда.

Когда г-н Жером ставил свою ступню на подножку, к нему подбежала собака. Животное держало в пасти куропатку, причину всего происшествия. Г-н Жером принял дичь и сел, держа ее на коленях, рядом с братом, на скамеечку против г-на маршала, смотревшего на них с любопытством. Если г-н Жером не отказался от своей дичи, то и г-н Жюстен оставил при себе свою сеть, еще мокрую и покрытую тиной, и сачок с рыбой, которую он по одной, не стесняясь, вытаскивал оттуда и трогал заскорузлыми руками, меж тем как брат его, молча, проводил пальцами, в ногти которых набилась земля, по красным и серым перьям куропатки, у которой на клюве висела капелька крови.

Так мы приехали в Аспреваль, где г-н де Поканси совершенно не ожидал нашего посещения, которым обязан был он случаю, причине всех событий, долженствующих случиться, и даже многих таких, которые с таким же успехом могли бы и не случиться…»

Загрузка...