По ту сторону света
И. К. Айвазовский – «Сотворение мира. Хаос»
Монолог смерти
Закройте глаза.
Я – то, чего вы инстинктивно избегаете, подобно тому, как зверь пугается вспышек голодного костра. То, чего вы боитесь, а значит, ненавидите. Зовете и гоните от себя, когда я неслышно прихожу в ваш дом и сажусь подле кровати. Когда касаюсь тонкими пальцами шелковистых прядей волос, нежных контуров плеч и хрупкой шеи, где едва заметно вздрагивает кромка сосуда. Мне ничего не стоит сжать горло несчастной барышне.
…На следующее утро от былой девичьей красоты не останется даже следа: глаза приобретут стеклянный блеск, а кожа покроется уродливым пятнами. Как жаль.
Marianne Stokes – «La Jeune fille et la Mort»
Я просто темнота. Чужая для вас. Непонятая, неправильная, неестественная – называйте меня как хотите. Я лишена ярлыков, к которым вы так привыкли за тысячи лет своего становления. Увы, многие из вас ни на йоту не приблизились к тому, что я есть на самом деле.
А ведь когда-то меня почитали наравне с теми, кого люди звали Богами. Что-то изменилось, и постепенно каждая низость списывалась на мой счет; мною прикрывались те, кто жаждал власти над себе подобными. Чтобы задобрить меня, они подносили кровь невинно убитых в серебряных пиалах, возжигали благовония, сыпали долю своей мерзкой добычи на мои святилища. Думали, что это смягчит мой гнев.
Они и правда считали, что подкупят меня этими жертвоприношениями и горсткой разноцветных камней.
…Увы.
Люди становились алчными, трусливыми и глупыми. Слишком самовлюбленными и недостаточно честными, чтобы принять мои дары. А ведь у них были очень неплохие задатки и шансы.
…Этого юношу звали Ганс. Ученик из него выходил способным: охоч до знаний, пытлив умом и благороден сердцем. Насколько я помню, тот никогда не упускал случая заступиться за более слабого, пусть это и стоило ему привкусом крови во рту, отдающим скулящей болью. Многие взрослые удивлялись его начитанностью, тягой к познанию большего, чем дано остальным.
Ах, Ганс, я не узнаю тебя! Слишком гордый, горячий, однажды ты захотел еще большего уважения и почитания, что было тебе оказано раннее. Собрав кучку зевак, начал учить их тому, что когда-то добыл своим трудом. А что-то придумал сам, заведомо опасное. Подумал, что я, твоя наставница, не чета тебе. Как же…
Я вижу, ты носишь дорогие одежды и пафосную атрибутику… Но зачем? Разве эти забавные безделушки – проявление моей Силы?
О тебе говорят. О тебе пишут газеты, в твой салон стекается народ, ищущий «волшебную палочку» от всех жизненных невзгод. Они платили деньги, хвалили твой талант и удивлялись парочкам фокусов, которые ты мог им показать, требовали зрелищ: еще, еще! Пожалуй, в их аплодисментах было больше искренности, чем в твоих поступках, мой дорогой Ганс.
Ведь мы оба знаем: на сцене ты всего лишь прекрасный актер и отпетый шарлатан с подвешенным языком. Позволь мне рассказать, что происходило за кулисами.
Со временем тебя начали мучить кошмары. Бархатистый голос сделался скрипучим, гибкое тело – сухим, как старое трухлявое дерево, руки – немыми и слабыми. Кажется, ты где-то допустил ошибку? Конечно ты знаешь, что бывает с предателями.
…Больше тебя не будут мучить кошмары. Совсем.
Темнота просто знает, кто ты. Она считывает твою личину; на ее раскрытой ладони – все то, чем ты живешь. Надежды. Мысли. Страхи. Подумай перед тем, как переступить черту. Правда, кого это еще остановило…
Видишь ту безумицу на паперти? Дорогая Гретхен была слишком уверена в своих силах, обратившись ко мне. Я дала ей то, на чем она так настаивала. Любопытство? Отнюдь. Жажда власти сыграла с ней нехорошую шутку: увидев чуть больше, чем надо, та тронулась рассудком и побежала отмаливать свои грехи.
На моей памяти – тысячи подобных историй. И спрос есть со всякого, кто высказал свое желание. Это вовсе не те договоры, которые необходимо подписывать кровью. Каждая крупинка знаний достается вовсе не так легко, как многим хотелось бы; об этом не пишут в книгах, это не продается и уж тем более не покупается за деньги. Его надо заслужить, в конце концов выстрадать; а после этого уже и не столь важна власть над живыми существами, более того, это начинает быть пустым и смешным.
Вы хотите спросить, почему я забрала жизнь у той спящей девушки? Все очень просто. Ради наживы та умудрилась подлить яд в бокал с абсентом своему возлюбленному. Яд действует незаметно; только через несколько часов у жертвы останавливается дыхание.
По случайности та глупышка спутала рюмки и сама выпила отравленное зелье. Что ж, отличная плата за свою мелочность. Вот так охотник и становится добычей, ха-ха.
А пока… Просто закройте глаза.
Перед казнью
«Ничего не помню. Не помню, какой сегодня день и не знаю, что там, за глухими стенами – наверное, паленое лето, как и несколько месяцев назад. Или недель? Мне все равно.
Скоро меня казнят. Бунтарь есть бунтарь: нарушает порядок и терпит наказание. Черт меня дернул спорить с дебоширом! Кто ждал, что этот святоша напишет кляузу?
Благо я оставил несколько записок в потайном месте. Кто-то их найдет, я знаю. Поймет – я чувствую. И пусть тогда назовется обычным книжником и не лезет на рожон, как я…»
И. Е. Репин – «Отказ от исповеди»
Таковы были мысли Неладова, заключенного скомороха. Шутил удачно и, бывало, по-настоящему беззаботно – тогда гаер мог почувствовать себя настоящим. В остальное время он, закованный в маску, играл свою роль, этим и зарабатывал на кровные. Правда, наступает время, когда хлеба становится мало: однажды Неладов встретил батюшку с девицей легкого поведения, об этом сочинил анекдот на исповеди. Шутка оказалась недостаточно смешной.
…Вот и все, что осталось у арестанта: темное помещение и чашка мерзлой воды. Словно в насмешку, поодаль лежал кусок черствого хлеба. Сквозил холод, а там, на улице, хлестал ливень, точно заранее отпевал узника; он же проводит до эшафота. Тусклый свет разливался по камере, освещая засечки на стенах – должно быть, они сделаны прежними заключенными. В рисунке угадывались черты уставшего, некогда прекрасного человека. Чистый лик утратил мягкие черты и даже отталкивал – впрочем, Неладов не придавал этому значения. Скрестив руки, он смотрел на небо, свободное небо. На пепельном полотне художник провел широкую алую линию – близился рассвет, а вместе с ним и скорая гибель. Как в далекой юности, узник теперь снова мечтал о крыльях, так что ж – кандалы приковали к земле.
– Дело не в цепях. Может, вы сейчас даже и свободнее, чем раньше – маска вам не к лицу.
Стальной голос отвлек Неладова. Казалось, что он говорил где-то рядом, успокаивая и ободряя. В комнате никого не было, разве что сам Неладов и портрет из насечек. Арестант списал эту странность на обычный мандраж.
– Да, я тоже люблю шутить, особенно над теми, кто пытается обмануть себя. Впрочем, оставлю тебя – я ведь такой же. Стоит мне поставить человека перед зазорным фактом (конечно, о самом себе!), так тот пытается крепче зажмурить глаза. Да, чего не вытворяют люди, лишь бы прикрыть свою наготу – духовную, разумеется. Может, им стыдно? Гораздо проще разорвать тех, кто стоит поперек горла, верно?
Из темноты послышались чеканные шаги. К Неладову вышел статный мужчина, напоминавший фигуру на стене. Учтиво протянув крепкую руку, незнакомец поспешил представится:
– В простонародии – Шипов.
Заключенный исподлобья разглядывал своего товарища по несчастью. Вряд ли тот являлся знатным человеком, но взгляд Шипова – зеркало, отражавшее помыслы всякого, кто смотрел в его глаза. А Неладов все вглядывался, пытаясь найти ответ на свои вопросы, как тот путник в поиске родниковой воды. Ее пьют не ради потехи.
– Очень приятно, – тяжело произнес осужденный. – Вас тоже казнят?
– Не знаю, – пожал плечами собеседник. Никому до меня нет дела. А мне, наоборот, нравится наблюдать за здешними событиями. Незадолго до вас отсюда вышел отпетый душегуб… Да, мой друг, – тот похлопал узника по плечу, – ищущий человек пугает сильнее, чем всякий бунтарь или головорез. Убийца страшен тем, что может лишить жизни, неважно как – медленно или мучительно, а бунтарь – изменить устои, не затрагивая в корне сознание отдельного человека. При всей видимости власти над умами он не уничтожает старое, а только прячет его, бросает на него тень и не более того. Отсюда и мнение, что новое – как следует забытое старое, – вздохнул Шипов, вытирая рукой мокрый от пота лоб. – В общем, простому мыслителю приходится несладко. Разве Вы считаете, что общественность потерпит обесценивания тех основ, на которых она взращена? Например, принципа черного и белого, четкого разделения на тень и свет? Если я скажу, что в мире существует множество промежуточных оттенков и даже сам белый – просто сумма цветов, то в лучшем случае люди будут думать, что я веду речь о науке! Не замечая очевидного… – на этих словах он остановился, словно обдумывая сказанное и, слегка прихрамывая, подошел к окну. Нежно-карминовые лучи солнца окропляли ладони и медные волосы собеседника, неряшливо сбившихся в кудри. Прохладный ветер слегка касался его щек, но смутный образ оставался равнодушен: слабая улыбка выдавала спокойствие и отрешенность от действительности.
– Полуштоф водки? Для смелости… Да ты не бойся: казнят, затем обелиск поставят. Люди – они такие.
…Первые лучи рассвета рассеяли видение. Кто его союзник, давший последнюю надежду, Неладов не узнает при жизни. За дверью слышались тяжелые шаги. Мастер дел заплечных решительно открыл дверь.
Ваше вечное лето
Пожалуй, я начну с того, что умер. Хотя что можно понимать под смертью? Даже глядя на свои обугленные останки, съеденные костром инквизиции, я понимаю: есть кое-что пострашнее простой гибели.
Передо мной – мертвые лица. Целая городская площадь, если хотите. Ехидные маленькие глазки, зажмуренные от невесть откуда взявшегося июльского суховея, пронзали ненавистью мое искалеченное тело: палачи постарались сломать мне несколько костей, точно высушенные ветки, якобы для того, чтобы выбить из меня покаяние. Ради смеха те вырезали шрамы под моими глазами и в таком виде отправили на костер. Они называли эту пытку «маской Пьеро». Смысл ее был не столько в том, чтобы принести физическое страдание жертве, сколько в глумлении над тем, кто до последнего стоял на своем. Ведь со стороны выглядело, что я… Плакал? Молился? Черт его знает. Спасибо, что не вырезали памятный рисунок на левом плече – оскал белого волка.
И вот я, на холме. Мелкие прихвостни, еще вчера пожимавших мою руку, клали мне хворост под ноги, еле шевеля губами: «Боже, избави нас от лукавого…». Горожане негодовали: тела толстых женщин, мужчин и детей мялись в толпе, о чем-то перешептывались и в открытую возмущались; но, конечно, народа прибывало все больше и больше. Каждому интересно посмотреть на казнь еретика. Каждый мог списать свой мерзкий грешок на того, кто вот-вот погибнет, едва надрывно пропоет набат.
Я старался не смотреть на них. Я глядел на небо, запекшееся алым, жадно глотал воздух ртом, закрывал глаза, потирал связанные руки за спиной и шипел от боли, трясущее все мое тело. Какая-то донна с криком бросила в меня камень, попавший в грудь. Мальчик кинул камушек, разбивший мне губу. Тонкая темно-бордовая струйка потекла по высохшим губам, слегка окропив шею.
Нехристь. Чертово отродье – вот, кем я оказался для них, таких правильных людей. Уж простите меня, святые, не оправдал надежд!
И все же это, наконец, случилось. Оглушительный звон колоколов вынес приговор, отсчитывая последние секунды: двенадцать, одиннадцать… Первые факела не долетели до моих онемевших ступней, разгораясь ближе к краям. Второй и третий попали точно в цель. Ввысь поднимался запах горящей крови и плоти: свежий, острый и влажный.
Я кричал, бился, пытался вырваться пут. Судорога. Еще одна. Ног я уже не чувствовал, как, впрочем, половины тела. Крики бесноватых, мой вопль, ненависть, страх – все смешалось в одно целое, усиливаясь и затухая.
Вот и кончилось все. Боль утихла, а последнее, что я увидел – дым, крылатый, напоминающих стаю огромных черных воронов, уносил меня куда-то ввысь.
***
Из зеркала на меня смотрела миловидная девушка лет девятнадцати. Небольшого роста, с выточенными, будто из мрамора, чертами лица, напоминающая если не ребенка, то наверняка нескладного подростка. У меня не было рыжих кудрей и зеленых глаз – вместо этого я каждый день расчесывала каштановую копну волос и умывала водой две серые дымки, две серые льдинки. Жаль, что моему телу недостает той физической силы, которой я обладала раннее; но появилась гибкость и звериная грация, то очарование, которого мне так не хватало.
Мне был дан второй шанс. Разумеется, я почти ничего не помнила из тех событий давностью в несколько столетий. Но все знают: незнание не освобождает от ответственности. История должна быть начата заново и достойно окончиться.
В. Васнецов – «Аленушка»
…Меня звали «волчонком». В куклы я не играла, платья не шила, тряпочных младенцев не кормила – я росла непослушным ребенком, единственной в своей семье. Я любила выбираться вместе со знакомыми мальчишками в болотистую местность за дикой кислой клюквой; пропадала в лесу, собирала нежными руками зверобой и бессмертник, рвала жгучую крапиву. Звери не трогали меня. Чаще подходили, чтобы выпросить сладкий кусочек сахара, который я клала в передник, собираясь на прогулку.