Следователь прокуратуры Борис Петрович Гладышев, худощавый брюнет с синими глазами, в толстом черном свитере и джинсах, посмотрел на часы. Допрос обвиняемого длился почти три часа. Сейчас почти восемь вечера. Надя давно покормила детей ужином, и они поджидают его всем семейством. Старший Владимир восьми лет и младший Денис, которого они все привыкли звать Дени, четырех лет. Его мальчики, его счастье, его отрада. Глядя на них, на Надю, невольно задумаешься о существовании Бога и станешь молить его, чтобы только с ними никогда и ничего не случилось. Чтобы не́люди прошли мимо них. А их много – полные тюрьмы, и все это реальность, которой им надо остерегаться. Уж Борис-то знает о них все. Убийцы, насильники, извращенцы, маньяки… Сколько он их уже видел-перевидел и сколько лет сдерживался, чтобы не расправиться с ними прямо здесь, в кабинете.
Он подошел к окну, распахнул его, впуская морозный январский воздух. Пусть кабинет проветрится. Может, конечно, этот Котельников и не убивал свою жену, но алиби-то нет… Да и мотив имеется – все окружение твердит, что у него, молодого директора трикотажной фабрики, была и есть любовница, хозяйка мехового салона, Тамара Будник.
Ладно, хватит уже об этом.
Свежий воздух заполнил кабинет, вытесняя притаившиеся по углам обрывки лживых фраз, произнесенных Котельниковым, горький дух табака и запах самого преступления.
Все думают, что Борис толстокожий, что он давно уже привык к трупам и никак внешне не реагирует даже на самые жестокие картины убийств. Но это не так. Он все чувствует, все пропускает через себя. Быть может, поэтому так и переживает за Надю, за мальчиков, потому что знает – опасность подстерегает каждого повсюду.
Быть может, Розу Котельникову убили случайно, перепутали с кем-то, может, она была свидетелем чужого убийства – и такое бывает. Или же ее действительно убил, размозжив голову мраморной лягушкой, остывший к ней и тяготившийся ею муж.
Но в кабинете пахло преступлением, и запах этот исходил от Виктора Котельникова, молодого, худощавого, с холодными глазами парня, которому так и хотелось съездить по физиономии, чтобы привести в чувство и заставить его подписать признательные показания.
Борис выкурил последнюю, как он полагал, сигарету за этот день, закрыл окно, привел в порядок бумаги на столе, спрятал папки с делами в сейф, запер его, надел куртку и вышел из кабинета.
В машине было холодно. Но включать обогрев смысла не было – дом в пяти минутах езды от прокуратуры, салон все равно не успеет прогреться.
А мороз градусов двадцать – двадцать пять. Кругом темно, улицы пустые, все нормальные люди уже дома, ужинают, отдыхают. Кто-то решил провести вечер в театре, кто-то – в ресторане. Сейчас многие ужинают в ресторанах, устраивают себе праздники. Женщинам это особенно, должно быть, приятно – можно не стоять у плиты, не мыть посуду. А вот они с Надей уже сто лет нигде не были. Ни в театре, ни в кино, ни тем более в ресторане. И все это из-за его работы. Полная занятость. Да и голова всегда работает, нет ей покоя. Другая бы на месте Нади давно бы уже устроила ему скандал, взорвалась бы. Надя же просто ждет его. Шутит еще, сравнивая себя с терпеливой и преданной женой великого комиссара Мегрэ. Она-то мужу скандалов не устраивала. Кормила его, собирала в командировки, вязала шарфы, грела домашние туфли и старалась как можно реже беспокоить мужа телефонными звонками. Золотая женщина!
– Вот и ты – мадам Мегрэ. Буду тебя так называть.
– Хорошо. Я согласна.
Надя – идеальная женщина. Таких не бывает. Борис никогда не говорил это вслух, не хвастался перед сослуживцами, да и вообще старался произносить ее имя как можно реже. Надя и мальчики – это его семья, его мир, куда он не хотел впускать вообще никого из своего окружения. Работа – это работа. Семья – это то важное, ради чего он и занимается своей работой, подчас рискуя жизнью. И не столько ради денег, сколько ради наведения порядка в том обществе, в котором ему приходится жить. Будь его воля, он увез бы семью подальше из этого города, куда-нибудь, где самый маленький процент преступности. Швейцария, Ирландия, Исландия… Только не в Японию. Япония – это как другая планета. Нет, не Япония…
«И далась мне эта Япония?»
Борис поставил машину на свое, отвоеванное во дворе место под своими окнами, расположенными на втором этаже девятиэтажного дома, вышел, открыл багажник и достал коробку, перевязанную бечевкой. В кондитерскую он заезжал еще в обед и купил так любимые Надей и детьми берлинские слоеные пирожные.
Он поднимался в лифте, представляя себе, как обрадуются сладостям мальчики, как обнимет его и поцелует Надя.
«Мадам Мегрэ, ваши любимые берлинские пирожные!» – вертелось уже на языке, когда он подошел к двери и позвонил. Затем еще раз. Было странно, что ему так долго не открывали. Обычно Надя сразу же возникала за дверью, он слышал ее шаги, смотрела в глазок (он взял с нее клятву, что ни она, ни дети никогда не откроют двери незнакомым людям), после чего со словами «А вот и папа пришел!» открывала.
– Надя? – негромко позвал он, стараясь не привлекать внимания соседей своим голосом.
Но за дверью было непривычно тихо. Борис достал ключи и отпер один за другим все три замка. Распахнул дверь. Сердце его колотилось. Куда все подевались? Господи, хоть бы с ними ничего не случилось!
В их семье было принято предупреждать практически о каждом шаге, перемещении Нади ли, детей. Когда Надя отправлялась, к примеру, за покупками в город, она звонила Борису, чтобы сообщить ему об этом, а если он бывал очень занят и долго не отвечал на звонок, отправляла ему сообщение «Я поехала на рынок». На этих звонках и сообщениях настаивал сам Борис. «Чем бы я ни занимался, где бы ни был, я всегда буду рад твоему звонку, я должен знать, где вы, чтобы в случае опасности прийти к вам на помощь».
Безусловно, чужие люди, узнай они об этой особенности их отношений, об этих правилах, были бы удивлены. Надя же, всегда помня о специфике профессии мужа и понимая, что все это делается исключительно из самых лучших побуждений человека, каждый день сталкивающегося со злом, неукоснительно выполняла все его просьбы, соглашалась и с другими его странностями. Главным для нее было – душевный покой Бориса.
И что же случилось теперь? Куда они все подевались? Он позвонил: Надя была вне зоны действия сети.
Борис, решительно заглядывая во все комнаты квартиры, по пути включая повсюду свет, взглядом опытного следователя искал следы борьбы или признаки беспорядка, которые указывали бы на беду. У Нади было одно свойство, которое, может, у другого мужчины вызывало бы раздражение или усмешку, а у Бориса – чувство восхищения и уважения: Надя была чрезмерно аккуратна. За что бы она ни бралась, все делала настолько чисто и идеально, раскладывая все в стопочки, ряды, что, даже находясь где-нибудь в гостях, скажем, у своей свекрови, у матери Бориса, Евгении Спиридоновны, она и там находила какие-то вещи или предметы (оставленная на журнальном столике книжка, рассыпанные конфеты, обувь в прихожей), которые машинально прибирала, складывала, придавая даже живописному беспорядку четкие линии.
Сейчас же, осматривая квартиру, он как будто бы успокоился, обнаружив, что ничего, что не было бы аккуратно сложено, нет. Все как обычно. И обувь в прихожей стоит на полу ровно, парами.
Вот только детей нет и Нади.
Он сразу же позвонил матери. Голос его дрожал:
– Мама? Дети у тебя?
– Да, Боренька, не волнуйся, у меня… Я как раз собиралась тебе звонить. У Нади проблемы с телефоном, разрядился… Она привезла мне еще днем мальчиков, сказала, что у нее умерла какая-то родственница, что она хочет успеть на похороны, что потом позвонит и все подробно расскажет и объяснит, и уехала.
– Да? – У Бориса даже голос пропал. Он начал сипеть. – И что же? Она тебе больше не позвонила?
– Нет, но, думаю, еще позвонит. Все-таки у человека горе. Надя очень эмоциональная, думаю, она тяжело переживает семейную трагедию.
– Мама, а она не сказала, где жила эта тетя? Где похороны? Куда она поехала-то?
– Нет. Но я думаю, что похороны там, откуда она родом – станция Сенная. Ты, сынок, звонил ей?
– Конечно, звонил. Ее телефон вне сети или выключен.
– Ну, правильно. Она так и сказала мне, что он у нее разрядился. Знаешь, так всегда бывает – когда нужен телефон, он оказывается разряжен. Уж не могут изобрести батарейки помощнее. Так ты приедешь?
– Не знаю. Я должен найти Надю. Или связаться с ней. Вот найду, поговорю, тогда и приеду к тебе. Пока, мам.
В квартире было так тихо, что уши заломило.
Борис еще раз прошелся по комнатам. В спальне заметил легкую примятость на покрывале, словно там лежало что-то тяжелое. Сумка? Чемодан? Или кто-то сидел?
Он бросился в кладовую – чемодан оказался на месте. Да и вещей в шкафу как будто бы не убавилось.
В детской комнате на ковре игрушки остались в таком виде, словно ими играли до определенного момента, после которого дети как-то быстро встали, собрались и покинули комнату. У Нади не было времени прибрать за ними. Вот он – элемент беспорядка! Неожиданность! Хотя все правильно. Умерла родственница. Конечно же, это было неожиданно, иначе Надя рассказала бы ему, предположим, о болезни своей родственницы, уж как-нибудь да точно прокомментировала это. Что тетя заболела, что дела совсем плохи…
Но вот о тете они вообще никогда не говорили. О Лере, Надиной бабушке, вспоминали часто. Надя с ней перезванивалась, Лера посылала им поездом через знакомую проводницу посылки с деревенскими продуктами: медом, сметаной, замороженной птицей. Лера, слава богу, была здоровой, еще крепкой женщиной в свои шестьдесят семь лет. И вряд ли мама что-то спутала, назвав бабушку тетей.
Борис бросился в прихожую, где на полочке лежал толстый блокнот с номерами телефонов. Уголки страничек, вырезанных ступенчато в алфавитном порядке, были потрепаны. Вот она, буква «Л». Он без труда нашел телефон бабы Леры, позвонил.
– Да, Боря, слушаю, – услышал он спокойный, как всегда, голос Леры.
– Надя у вас, Валерия Николаевна? – спросил и затаил дыхание. Промелькнуло: какое же это страшное чувство ожидания беды. Предчувствие надвигающейся катастрофы. Страх потери.
– Нет. А что, она должна быть у меня?
Бориса словно током ударило. Он даже говорить не смог. Несколько секунд молчал, собираясь с силами.
– Валерия Николаевна, у Нади есть тетя? Тетя, которая умерла и к которой она на похороны отправилась?
– Я, конечно, очень люблю свою внучку, – после паузы проговорила уже более тревожным голосом Лера, – но никогда не покрывала и покрывать не стану. Нет у нее никакой тети. Боря, ты поверь мне, я вырастила Надю… Все что угодно предполагай, даже самое страшное, но только не измену. Она любит только тебя. Ты понял меня? Она в беде, разве ты еще не понял, не прочувствовал? Ищи ее, – вот теперь и в ее голосе появились страх и паника. – Ты за нее в ответе. У вас дети. Если нужно, я приеду.
– Я вам потом перезвоню. А вы, если вам станет что-нибудь известно о Наде, сообщите мне, пожалуйста. У вас же есть мой телефон?
– Да, конечно, есть. Господи, да что же на этот-то раз???
Что делать? Где ее искать? Что вообще случилось?
Были бы у нее подруги, он позвонил бы им. Да только не было у нее никаких подруг. Всех заменил ей Борис. Она всегда была с детьми, дома, выходила только за покупками, в поликлинику, детский парк. Вставала рано, готовила завтрак, кормила Бориса, мальчиков, провожала его на работу и до его прихода занималась детьми, домашними делами.
Борис вошел в кухню и замер. Ему показалось, хотя нет, не показалось – его воображение нарисовало ему Надю. В белом махровом халатике, сидящую за столом с чашкой кофе в руках. Солнце сверкает в ее огненно-рыжих волосах.
«Ты жену взаперти держишь?» – как-то спросил его коллега, Сергей Капустин.
Зачем сказал? Сидел за столом, что-то там писал, потом вдруг поднял голову, внимательно посмотрел на Бориса и задал этот дурацкий вопрос. Вопрос-обвинение.
Помнится, Борис ему тогда ничего не ответил.
Что они все знали о Наде? Да ровным счетом ничего. Видели, может, несколько раз, когда она приходила к нему на работу по каким-то важным семейным делам.
Тихая и скромная Надя в стенах прокуратуры смотрелась как-то иначе, чем дома. Вроде строгий костюм, узкая юбка, а фигура – как на ладони. Мужики в коридорах чуть шеи себе не свернули, разглядывая ее. Белая кожа, рыжие кудри, стройные ножки в туфельках на шпильках, спину держит ровно, шея длинная, взгляд надменный, с едва заметной насмешкой. Какая-то другая Надя, даже немного чужая.
…Борис оделся и выбежал из дома. Где ее искать?
Он принялся звонить своим друзьям из полиции, прокуратуры, вернулся домой замерзший, сделал копии ее фотографии и разослал по Интернету тем, кто мог бы задержать ее в аэропорту, на вокзале…
Стыд выжигал его изнутри. Он был уверен, что никто из его окружения даже и мысли не допускает, что с ней случилась беда. Все думают, что она сбежала от него с любовником. Борис просто чувствовал это.
Но это ведь невозможно! Она любит его, а он любит ее. Они – одно целое. Их невозможно разделить.
И если она ушла, уехала, значит, это было необходимо.
Он снова позвонил матери.
– Мама, как Надя выглядела? Во что была одета? Ты заметила что-нибудь особенное в ее внешности поведении?
– Боренька, ну конечно, она выглядела очень расстроенной. Глаза были заплаканы. На ней были джинсы и дубленка. На голове – черная шапочка. Я еще удивилась, что она надела шапку. Я же знаю твою Надю – она терпеть не может шапок. Всегда говорила, что у нее волосы вместо шапки…
– Как? Как ты сказала: «говорила»? Почему в прошедшем времени?
– Боря, да что ты такое говоришь?!
– Ладно, мама… Скажи, она ничего не говорила, как будет добираться до места: на машине, поезде или самолете?
– Я так поняла, что она без машины. Ее машина в ремонте, насколько мне известно. Да-да, она еще сказала, чтобы ты забрал ее в субботу. Вот, хорошо, что вспомнила. Ты же знаешь, где машина?
– Знаю. И мастера ее знаю. Сейчас позвоню. Господи, как же я раньше не догадался? Ладно, мам, спокойной ночи. Поцелуй мальчиков за меня. А я приеду позже.
Он позвонил мастеру, его звали Дима. Тот подтвердил, что машина будет готова только через два дня, в субботу.
Спросить его открытым текстом, не видел ли он Надю, не приходила ли она к нему за машиной, не обманывает ли она его, он не мог.
Полночи он провел в метаниях между домом и двором. Дома прислушивался к звукам, доносящимся из-за двери. На улице, во дворе высматривал прохожих, пытаясь разглядеть Надю. Замерз. Дома выпил виски, немного согрелся. Вышел из квартиры и позвонил соседке, Валентине Семеновне. Разбудил, конечно.
– Борис Петрович? – Соседка, кутаясь в халат, смотрела на него маленькими заспанными глазками. – Что-нибудь случилось?
– У меня жена пропала, – выпалил он, словно нашел наконец объект, перед которым он мог бы выговориться. – Отвезла детей моей матери и исчезла. Ее нигде нет. Придумала какую-то тетю…
Он шептал, но шепот был громкий, напряженный, даже в горле заломило.
– Да вы зайдите ко мне, поговорим, – сказала она.
– Нет-нет, лучше ко мне. А хотите виски?
– Почему бы и нет?
Валентина Семеновна была женщиной одинокой, но не вредной, не злобной, жила уединенно, практически ни с кем не общаясь. Презирала, по словам Нади, соседок-сплетниц. Очень любила Вову и Дени. Когда они были совсем маленькими, она присматривала за ними, когда Наде нужно был срочно куда-то отлучиться.
Борис усадил ее на диване в гостиной, принес бокалы. Разлил виски.
– Скажите, вам что-нибудь известно? Где она может быть? Вы кого-нибудь видели?
– Видела. Уж так случилось, что я как раз в этот момент выходила из дома, собралась в магазин за хлебом. Так не хотелось мне мерзнуть, на улице-то какой мороз!
– Кого вы видели? Где? Поконкретнее, пожалуйста.
– Мужчину. Он как раз стоял перед дверью и разговаривал с вашей женой.
– Опишите мне его.
– Высокий, худой. Не молод. Лицо, знаете, такое суровое, мужественное.
– О чем они говорили?
– Это он говорил, а она стояла и слушала. И вид у нее был растерянный и, я бы даже сказала, испуганный.
– И что потом?
– Не знаю. Мне надо было идти.
– И больше ничего?
– Нет.
– Время точно вспомнить можете?
– Приблизительно одиннадцать утра.
Борис никогда еще не чувствовал себя таким глупым и слабым. И как хорошо, подумал он, что людям не дано еще читать или слышать мысли друг друга. Иначе Валентина Семеновна подумала бы, что он просто идиот. Так задавать вопросы, в такой наиглупейшей последовательности! Хотя она неплохая женщина, душевная, со слов Нади, разумеется. Значит, все поймет и простит. Все-таки пропала жена.
В последнее время эта пожилая соседка была, пожалуй, единственным человеком из чужих, с кем Надя общалась. Пусть по-соседски, но все равно.
– Валентина Семеновна, скажите, быть может, накануне вы виделись с Надей, и она показалась вам расстроенной, обеспокоенной чем-то? Может, вы раньше видели рядом с ней этого человека?
– Нет-нет, ничего такого, Борис Петрович, я бы запомнила это лицо. Он же похож на Кощея Бессмертного! Такими лицами только детей пугать.
– Он что, настолько уродлив?
– Как сказала одна моя знакомая о женщине с раздутыми, словно от флюса щеками: у нее такая модель лица. Вот и у него тоже такая модель лица. То есть он от природы такой – с большими глазами, высокими скулами, впалыми щеками, высоким, изрезанным морщинами лбом. Ну, может, ему лет пятьдесят. И раньше, повторю, я его не видела. Я понимаю ваш вопрос… Я вам так скажу: я Надю никогда не видела с другими мужчинами. И если она пропала, то уж точно не из-за мужчины. Я, Борис Петрович, человек наблюдательный. Сами знаете, живу я одна, мне бывает очень тоскливо и скучно. Своей семьи нет, ни мужа, ни детей, ни внуков. Конечно, я волей-неволей наблюдаю за другими людьми. А поскольку мы с вами соседи, то сами понимаете, кое-что вижу, понимаю… Так вот, Надя – чудесный человек. Очень добрая, спокойная, прекрасная мать и, безусловно, верная жена. И вся ее жизнь вне дома происходит почти на моих глазах. Я в окно вижу, как она гуляет с мальчиками. Встречаю ее в магазине. Один раз видела на рынке, мы с ней вместе выбирали мясо. Она домашняя женщина, понимаете? Не сплетница. Не скажу, чтобы была молчуньей, она любит поговорить, но все больше о прочитанной книге, о просмотренном фильме. Пофилософствовать любит, чувствуется, что она от природы умница, да только образования ей не хватает. Насколько я могла понять из общения с ней, она очень сожалеет именно об этом – что не занималась своим образованием. Она так и говорила мне, что, мол, дети вырастут, муж сделает карьеру, а я так и буду стоять у плиты.
Борис почувствовал, как жаркая волна окатила его с головы до ног. Это был стыд. Ему было стыдно перед соседкой за то, что его жена была несчастлива с ним. Что ей хотелось развиваться, а он, вместо того чтобы хотя бы попытаться понять ее, сам решил, что требуется для ее счастья: дом, семья, дети.
Зная, что Валентина Семеновна никогда и ни с кем не станет обсуждать его проблемы, он признался:
– Представляете, а она никогда не говорила мне о том, что хочет учиться.
– Да она просто боготворит вас. Она любит вас так, как если бы вы были ее личным богом. Она готова молиться на вас.
– С чего это вы взяли?
– Да это же бросается в глаза. А еще… Может, в другой раз я бы и не сказала вам, но алкоголь развязывает язык… К тому же, быть может, мои слова помогут вам лучше понять свою жену.
– Что, что еще случилось? – раздраженно спросил Борис, которому виски тоже ударило в голову.
– У меня сложилось такое впечатление, будто бы Надя боится вас.
– Меня? Да что вы такое говорите? Как? Почему? Она что, сама вам сказала?
– Боже упаси! Она вообще никогда о вас ничего не говорила. Но я же вижу, как она старается, как наводит порядок, как вылизывает квартиру, готовит и при этом умудряется хорошо выглядеть, чтобы понравиться вам. Вроде бы все нормально, и ее поведение можно расценивать как желание понравиться любимому мужу, если бы, знаете, не ее глаза, ее взгляд… Словно она боится чего-то.
– Но чего ей бояться?
– А вы сами ничего никогда не замечали? Никогда не видели ее слез?
– Она редко плачет… Посмотрит какой-нибудь фильм и плачет. Или дети заболеют, и она чувствует себя беспомощной, сидит и плачет… Но, поверьте мне, я никогда ее не обижал! Я не изменяю ей…
Тут Борис понял, что зашел в своей откровенности слишком далеко. И что, сам того не желая, впустил соседку в свою личную жизнь. Он с матерью так давно не разговаривал, как с Валентиной Семеновной.
Однако, осознав это, уже не мог остановиться и продолжил, нисколько не стесняясь:
– Да Надя для меня – все! Она – вся моя жизнь. И она знает это. Ей нечего было бояться. И то, что она пропала, вернее, чего уж там, ушла от меня, осознанно отправив детей к моей маме, говорит лишь о том, что у нее есть другой мужчина. Быть может, вы просто покрываете ее? Женская солидарность, так сказать.
– Нет-нет, даже и не думайте! – Соседка замахала руками. Лицо ее разрумянилось, глаза повлажнели. Борис вдруг подумал о том, что человек с такими добрыми глазами и открытым взглядом не может лгать. – Понимаете, я бы никогда не согласилась пить с вами виски в такой ситуации, если бы Надя доверила мне свои тайны. Я здесь исключительно потому, что точно знаю – Надя вам никогда не лгала и у нее никого нет. И ей нечего от вас скрывать. Так же, как и мне. И если она ушла, тем более без детей, то есть успела позаботиться о них, свидетельствует о том, что у нее на это были причины. Серьезные. Однако не связанные с другим мужчиной.
– Она сказала моей матери, что поехала на похороны тети. А никакой тети у нее нет. Я знаю это точно. Разговаривал недавно с ее бабушкой.
– Да-да, она рассказывала мне про свою бабушку, которую она звала просто Лерой. Она очень любит ее и считает чуть ли не своей матерью. Насколько мне известно, мама Нади бросила ее, когда та была совсем крошкой. И ее воспитывала как раз эта Лера.
– Да, и это именно Лера сказала мне о том, что нет ни тети, ни похорон…
– Борис, а вам не приходило в голову, что ее исчезновение может быть связано с вашей профессиональной деятельностью?
– Мне даже страшно подумать об этом, – признался Борис. – У нас бывали такие случаи, когда, чтобы отомстить следователю, вредили его семье…
– У вас есть враги?
Он усмехнулся.
– А вы как думаете?
– Вы – следователь прокуратуры, в ваших руках – жизнь преступников. И от вас подчас зависит судьба людей, вернее, нелюдей.
– Это вы точно заметили. Большинство из них – нелюди.
– Вот и я о том же. А у этих нелюдей есть родные, близкие, которые, быть может, не согласны с тем, что вы делаете…
– Да понимаю я все, – Борис закрыл лицо руками и замотал головой. Разве она не понимает, что причиняет ему своими словами боль? – Знаете, если так, если ее похитили или с ее помощью решили мне отомстить или решить какие-то свои вопросы, а подозревать в этой ситуации я могу практически всех тех, чьи дела я веду, то уж пусть лучше у нее будет любовник, и не один…
Он все-таки сказал это вслух. Это все виски.
Валентина Семеновна положила свою пухлую руку на его плечо.
– Борис, а что, если тетя все-таки есть, и Лера просто о ней не знает… Может, это не родная тетя, а просто родственница. Или, что тоже может быть, Надя просто разыскала свою мать и решила встретиться с ней втайне от всех?
– Я тоже думал об этом. Но зачем делать из этого тайну? Кто может осудить ее за то, что она решила с ней встретиться? Это ее дело, понимаете? Простить или не простить… Мать… Что тут скажешь? Но мы прожили с Надей одиннадцать лет, и она хорошо знает меня, она не стала бы скрывать от меня подобные вещи.
– Борис, вы извините меня, но мне нужно идти. Я и так задержалась у вас. Простите, если сказала что-то лишнее. Я от души, от всего сердца хотела вам помочь. Не знаю, поверили ли вы мне относительно личной жизни вашей жены, но Надя – кристальной чистоты женщина. Это мое мнение. Вы, безусловно, лучше ее знаете, сами сказали, что прожили с ней одиннадцать лет.
Она перевела дух, поднялась и, покачиваясь, направилась к выходу.
– Постойте! Вспомнила… Хотя не уверена, что это может вам как-то помочь… В ногах этого Кощея стояла большая дорожная сумка. Вернее, не такая уж и большая, длинная, вытянутая, думаю, что это скорее даже спортивная сумка, темно-синяя, там название написано английскими буквами, а над названием летящая белая пантера или пума…
– Название длинное?
– Достаточно, первая буква, кажется, «S» латинская…
– А вы на самом деле наблюдательная.
– Вот и взяли бы меня к себе на службу. Глядишь, и сгодилась бы…
Валентина Семеновна вздохнула, улыбнулась своим мыслям, Борис открыл ей дверь и проводил до квартиры.
Он вернулся домой, плеснул себе еще виски. Как-то быстро все разрушилось. И ощущение нависшего над ним неблагополучия, пустоты и холода поселилось в сердце.
Словно и не было семьи, детей и Нади. Но не приснилось же ему все это? И мальчики у мамы. И те одиннадцать лет, что он считал себя счастливым, – разве это не было пьянящей реальностью?
Ну не мог же он себе все это придумать, а Надя все эти годы жила притворством?
Надя. Впервые он увидел ее в 2001 году, в следственном изоляторе. Сообщница убийцы.
Бледная, с растрепанными рыжими волосами, доходящими ей до талии. В глазах – страх и еще раз страх! Совсем девчонка, школьница еще, ей было тогда всего-то шестнадцать.
Бандит, вор, убийца, Виталий Бузыгин за неделю до задержания ранил ножом бизнесмена Валерия Кротова, заставив его снять с банкомата всю имевшуюся там наличность, и позже убил продавщицу круглосуточного ларька Ларису Пономареву, забрав всю выручку. После чего с Надеждой Юфиной сел на поезд Барнаул – Кисловодск.
Двадцатидвухлетний Борис Гладышев, студент Академии права, проходивший практику в районной прокуратуре, окунулся в это дело с головой…