Odisseos Плавать по морю необходимо

Глава I Ученье – свет

Как я поступал в капитаны

Мой старший брат закончил Одесское высшее мореходное училище в 1971 году. В Одессе его не оставили, не распределили в ЧМП, несмотря на жену с квартирой и малолетнего ребенка. С его слов, в том году сильно много было желающих и мало мест в Черноморском пароходстве.

В этом же году я закончил 10 классов и поехал поступать в Одессу. А куда же еще? Вслед за братом, конечно, на судоводительский факультет, в капитаны. Учился я, скажем так, не очень, 4 тройки в аттестате, но по этому поводу сильно не переживал. Школу я не любил, а она, соответственно; меня и еще двух моих одноклассников, списывая на нас все, что плохого в этой школе случалось – от запертой наглухо в туалете завуча, до выбитых стекол в актовом зале.

Хотя к большинству инцидентов мы причастны и не были, от участия в них не отказывались, держали «имидж». Но школе, все равно, спасибо, характеристику написала нейтральную. Какие никакие знания дала, вопреки моему упорному сопротивлению. Осознание того, что мне надо будет сдавать вступительные экзамены и никто не подскажет, пришло в мае, когда готовился к выпускным экзаменам. Увидел-таки, как много уроков я прогулял и сколько пробелов в базовых предметах имею.

С мая месяца и по конец июля, до убытия в Одессу, засел за учебники. Не поднимая головы учил и повторял школьную программу предметов, по которым будут проводиться вступительные экзамены. Учил, зубрил, повторял, готовился. Удивил родителей усердием и усидчивостью в свое последнее домашнее лето. Мать была настроена скептически и ждала меня обратно в конце августа. Отец, отставной военно-морской офицер, наоборот, был уверен, что поступлю и побился с матерью об заклад на бутылку коньяка.

В конце июля получил вызов из училища – «приезжай, посмотрим, какой из тебя будет моряк». Прилетел в Одессу вечером, 01 августа, уже стемнело. В аэропорту был пойман частником на горбатом Запорожце и отвезен за три рубля к воротам экипажа. С душевным трепетом пересек линию ворот. Внутренний голос ехидно сообщил: «Это тебе навечно». И ворота за мной закрылись. Дежурный по КПП отрядил дневального, чтоб отвел меня на ночлег в роту, где селили иногородних абитуриентов, приехавших поступать в капитаны. Абитуриентов – «старших механиков» – селили в другом экипаже. За поздним временем, матраца и белья не получил, расстелил на панцирной сетке несколько газет, любезно предоставленных соседями по кубрику, и провалился в сон. Утром разбудил крик – Рота, подъем! поставленного «старшего» по этажу. Прибыл офицер, назначенный командиром съезжающейся, неорганизованной толпы, для приведения ее в чувство, к порядку и обучения дисциплине, с первых дней пребывания.

Выстроили нас всех в коридоре, "вдоль половой щели", как приказал офицер. Проверяли прибывших по спискам. Капитан третьего ранга, в золотых погонах и густой бороде, зачитывал фамилии, распределял по кубрикам, тут же азначал повинности на сегодняшний и завтрашний дни: дежурства, уборка, наряд, подметать двор и так далее. Народ возроптал:

– Когда же учиться? Готовиться к экзаменам?

– В школе надо было учиться, а здесь сдавать выученное – последовал резонный ответ.

Дошла очередь до моей фамилии. Кап-три удивленно поднял брови?

– Однофамилец?

– Нет… брат… младший.

Капитан третьего ранга изменился в лице, смял список, зашаркал ногами, как кот, зарывающий нечто, оставленное им в песке и наконец выдохнул.

– Да я…, да я… возьму тебя в свою роту, да ты у меня за брата, за своего отработаешь по полной. Будешь самым дисциплинированным и послушным курсантом во всем училище, клянусь своей бородой!



И тут до меня дошло, почему моего братца не оставили по распределению в Одессе. Потом я наслушался рассказов про великие подвиги и приключения курсантов его роты, особенно про военно-морскую стажировку в Либаве. Командир моей будущей роты, царство ему небесное и вечная память, был хорошим человеком, воспитателем и командиром. Не без своих, конечно, странностей, но спасибо ему, что мы, все, кто хотел и учился выучились и вышли в люди.

После построения всех новоприбывших отправили в санпропускник, где мы, вперемешку с будущими студентами прочих одесских вузов и техникумов, жарили свою одежду и полоскались хлорированной водой. Воняли потом жутко, пока не отмылись и не перестирали сами все, что было на нас надето. Следующий день – медкомиссия в училищной медсанчасти. Не помню, чтоб кого-то выбраковали, народ был крепкий, из окрестных деревень и районных украинских городков. Были и залетные, вроде меня. Публика собиралась от Алтая до Калининграда. Одесситов было сравнительно мало, одесситы почему-то предпочитали среднюю Одесскую мореходку, а потом доучивались заочно. Наконец, настал день «Ч», первый экзамен, физика.

Тут я был спокоен и честно получил свои 5 баллов. Начался массовый отсев заваливших, начали редеть ряды товарищей по кубрику. Математика, второй экзамен, Молодая преподавательница, посмотрев мое письменное задание, формально задает пару математических вопросов. Немного плаваю, но бойко отвечаю. Она встает, чтобы положить на стол мой экзаменационный листок, но тут открывается дверь и заходит вальяжный старикан с сопровождающим его маловыразительным человеком.

Препод здоровается со стариканом, оказавшимся зав. Кафедрой математики ОВИМУ. С ним коллега, из соседнего, Водного института.

– Принимаете экзамен?

– Да, уже приняла, абитуриент ответил на 4 балла.

– Сейчас посмотрим, какие-такие 4. Садитесь, молодой человек, и вы, Наталья Ивановна.

И началось… Старикан оказался въедливым и противным, начал гонять меня по ответам письменного задания. Не проходили в школе того, что он начал меня спрашивать. Мамой клянусь! В голове уже не математика, а мысли, как купить обратный билет в августе месяце, в разгар сезона. Но тут слышу:

– Где же тут четверка, голубушка? Вот ему красная цена – три балла, исправьте ведомость.

Немного отлегло, впереди Русский язык, нельзя ошибаться. Проходной балл на судоводительский -12. Решил не готовиться к последнему экзамену, проветрить голову. Моя проблема – расставлять запятые в предложениях. На чем всегда горел в школе. Буду писать предложениями из трех – четырех слов, чтоб запятым места не было в тексте. Решил и поехал на пляж.

На пляже сгорел, поэтому на экзамене мучался от швов на рубашке, больше, чем от мыслей о правильном написании. Тему не помню. Что-то про «Войну и Мир». Конечно, я ее не читал, но читал учебник по литературе и пособие «Как правильно писать сочинения». Московский «Самиздат» на светокопировальной розовой бумаге. Написал, вздохнул, сдал. Результат на следующий день.

На следующий день, во дворе учебных корпусов, «при огромном стечении народу», собрались все оставшиеся испытуемые, Зам. декана СВФ по учебной части, доцент Кийло, зачитывал результаты экзамена по русскому языку. Закончившие украинские школы писали сочинения на украинском. Положительная оценка при достаточном количестве баллов говорила о зачислении. Списки поступивших уже можно было не смотреть.

С заднего крыльца корпуса «А» доцент выкрикивает фамилии и результаты:

– Могила…два!

– Борщ…два!

– Прыщ… два!

– Голопузенко… тры!

По толпе разносятся вздохи разочарования, ликующие возгласы, стоит гомон и смех. Называют мою фамилию… Имярек! Есть тут?

– Есть! Кричу.

Драматическая пауза. Толпа на мгновение замирает, или это у меня все замерло…

– Имярек… Пять баллов… Единственный на всем потоке, кто получил пять по русскому языку. Смотрите на него и берите пример!

Толпа свистит и хлопает в ладоши. Вот это да! В школе, выше трех, никогда не подымался. Отпустило. Всё, я курсант, мандатную комиссию в расчет даже не беру. Поступил. Впереди 6 лет праздника, ну и учебных будней. Иду на почту, даю матери телеграмму «Ставь коньяк». Всего два слова. Там разберутся.

Товарищ, я вахту не в силах стоять

Первый семестр дался мне тяжело. Осенью, с наступлением холодов, я начал болеть. Болело горло, голова, подымалась температура, и так далее. Докторов в семье еще не было, проконсультироваться не у кого. Болел, как болелось. Когда становилось совсем невмоготу, шел в санчасть, прямо под нами, и лежал там 3-4-5 дней, пока не сбивали температуру. Училищные доктора сильно не заморачивались. Заставляли полоскать горло марганцовкой и пичкали жаропонижающим. Вот и все лечение.

Из-за болезни много занятий пропускал, и лекции, и контрольные, и прочие практические. Разумеется, это отразилось на результатах зачетов и экзаменов в первую зимнюю сессию. Получил два балла по математике, в зимний отпуск не отпущен, оставлен в училище, пересдавать двойку. Болезных, заваливших математику, кроме меня, было не много. Сидели все вместе в «ленинской комнате», грызли гранит, с перерывом на обед и ужин. Тряслись перед переэкзаменовкой, как положено. Вечером, у телевизора, пугали друг друга страшилками – кто из преподавателей злее и вреднее, кто будет принимать у нас экзамен.

Делились с друг другом способами подглядывания и списывания, образцами шпаргалок, их размещения на теле и в складках одежды, надписях формул на ручках, ремнях, руках и даже ботинках. Это через два года нам станет «по барабану», какой предмет и когда сдавать. Завтра? Значит завтра. Задавали лишь два вопроса: во сколько экзамен и какая аудитория. А тогда, первая двойка на первой же сессии, пугала и настраивала на минорный лад.

Тогда мы и услышали «плач» наших старших товарищей, прошедших с потерями через злую математику. Исполнил нам на гитаре, как раз к событию, одноклассник – одессит, Серега, перманентный веселун и двоечник, по кличке «Чингачгук». Исполнил со слезой и надрывом. Я запомнил почти весь текст с первого раза. Чтобы так формулы запоминались! В одесской «балладе» речь, как раз, шла про актуальное тогда для нас, событие.

Исполняется на мотив «Раскинулось море широко».

Раскинулось поле по модулю пять, кругом интегралы стояли,

Курсант не сумел производную взять, ему в деканате сказали:

Экзамен, не сдав, ты не можешь гулять!

И Кийло тобой недоволен! (Доцент Кийло – зам декана СВФ по учебной части)

Сумей теорему Коши доказать, иль будешь с ОВИМУ уволен!

Доказывать взялся, но знаний уж нет, в глазах у него помутилось,

Увидел стипендии меркнущий свет, упал, сердце больше не билось.

К нему подбежали со шпорой большой, стараясь привесть его в чувство,

Грибняк подошёл, покачал головой

– Напрасно здесь ваше искусство. (Старший преподаватель кафедры математики).

Три дня в деканате покойник лежал, в курсантскую робу одетый,

В руках он зачетную книжку держал, единственной тройкой согретый

Наутро пришли, кто покойника знал и в матрицу труп завернули,

К ногам привязали большой интеграл и тело с ОВИМУ спихнули.

Напрасно старушка ждет сына домой, ей скажут – она зарыдает,

А синуса график волна за волной в туманной дали пропадает.

Примерно в таком настроении собрались на пересдачу. Принимал… Грибняк.



Опоздал, конечно, как всегда. Раздал нам билеты сам. Раздавал, исходя из своих собственных представлений об уровне владения математикой индивидуума, и… ушел из аудитории. Народ кинулся списывать. Откуда вдруг появилась способность к скорописи и стенографии. Громким шепотом переговаривались через столы вскакивали подсмотреть и садились обратно. В общем – суета. Минут через двадцать преподаватель явился и стал нас допрашивать поочередно, кто как сидел, слева направо. Взглянув на накаляканный ответ, откладывал его в сторону вместе с билетом и задавал вопросы по курсу математики, пройденному за первые полгода. На повторную пересдачу, через неделю (а у нас практиковалось такое!) была отправлена большая часть экзаменовавшихся. Я проскочил, мало того, ухитрился получит четверку.

Счастью не было предела, но домой ехать уже было поздно. Догулял отпуск в роте.

Пробелы в математике все-таки аукнулись на 3 и 4 курсах, когда начали изучать мореходную астрономию. Но к тому времени опыт сдачи экзаменов уже был нагулян и сессии больше не страшили, даже наоборот, радовали, особенно когда появлялась возможность сдавать их досрочно, еще до окончания семестра (такое на факультете приветствовалось, правда три балла, за досрочно сдаваемый экзамен, не засчитывалось, и ты отправлялся в «общую очередь»). Сдал все курсовые, контрольные досрочно – договаривайся с преподавателем о досрочном зачете и экзамене. Сдал все на четыре и пять баллов – иди на практику, в отпуск, куда пожелаешь.

Хорошо успевающие этим успешно пользовались и увеличивали себе месяцы плавпрактики. Особо выдающиеся ухитрились набрать по 2 с хвостиком года в море за 5.5 лет обучения. Я был в их числе. Да здравствует доцент Кийло! Ко второй, летней сессии, подошел во всеоружии. Сдал без хвостов, отгулял отпуск и явился на первую плав практику полный радужных надежд и ожиданий.

Морской болезнью не страдал. С 12 лет ловил с отцом рыбу в Финском заливе, часто с ночевой в море. Но душа рвалась в дальние, загадочные, жаркие страны – пальмы, загорелые, до черноты, стройные девушки, бананы и кокосы, пираты южных морей, веселые контрабандисты… и дебелая доцент Холопцева, с кафедры марксистско-ленинской философии, идущая с нами руководителем практики. «Чтоб и в мыслях не было!»

Первая плавпрактика

ОВИМУ, отличалось от других училищ, тем, что все успевающие и дисциплинированные (без коз) первокурсники, по достижению 18 летнего возраста до июня месяца, следующего, после поступления, года, получали паспорт моряка и отправлялись на свою первую плав практику в теплые моря и дальние страны. 100–150 наиболее отличившихся первокурсников из двух рот обычно сажали на барк «Товарищ», бывший немецкий «Горьх Фок», (псевдоним немецкого культового писателя-мариниста, ушедшего в пучину вод, вместе с легким крейсером «Висбаден» в 1916 году, во время Ютландского сражения.)

С 1933 по 1939 год на барке проходили практику кадеты имперского Кригсмарине. Полученный в 1949 году по репарации, приписанный к Херсонской мореходке, Товарищ Горьх, был сначала посажен суетливыми хохлами на камни в Ирландском море, потом продан обратно немцам в 2001 году за 500.000 евро. Сейчас стоит на вечной стоянке у стенки в Штральзунде и называется «Горьх Фок 1».

Мы тоже должны были садится на Товарищ, но тут подоспело 194-е летие США и барк был направлен в Балтимор, на празднование и праздничную регату, через океан. Леонид Ильич дружил с Никсоном, любил Пепси-колу и американские машины. Чтобы не ударить в грязь лицом было принято решение посадить «бывалых» парусников, прошедших обучение и практику в прошлом году. Для этого второкурсникам даже ускорили летнюю сессию.

Ну, а нас, лишенцев, посадили на весьма комфортабельное по тем временам, почти новое, учебно-производственное судно «Профессор Кудревич». Профессора строились в Польше, и раздавались по трем Высшим мореходкам. УПС имело учебный мостик, учебное машинное отделение, учебную радиорубку, три грузовых твиндечных трюма, брал на борт 180 курсантов и 15 преподавателей. Одно время, даже собирались организовывать на борту один из семестров для старшекурсников, но отказались, из-за дороговизны проекта. Погрузились на борт в Одессе.

Из Одессы отправились добирать Ростовских курсантов в Новороссийск и грузинских в Батуми. Из Батуми вернулись в Ильичевск, грузиться «воском, пенькой и дегтем» на Италию. Нам очень хотелось посмотреть, кака-така Италия. Но в то лето 1972 года, в Батуми проскакивала холера, тщательно срываемая местными властями, а в Одессе еще была очень свежа память эпидемии предыдущего семидесятого года.

Город был закрыт несколько месяцев на карантин, на въезд и на выезд. По кукурузным полям шныряли милицейские разъезды, отлавливали и нещадно штрафовали нарушителей. В рамках борьбы с распространением, по местному телевидению, было объявлено, что холерный вибрион не любит кислой среды и призвали пить разведенный уксус, рассол, из-под маринованных огурцов и сухое вино. Через два дня в городе кончилось сухое. Перешли на «мокрое».



Пьяные, в живописных позах, лежали по всему городу на скамейках, газонах, тротуарах в парках и садах. А как же! Проводили профилактику! Появилась модная песня «На Дерибасовской открылася холера, ей заболела одна Б… от кавалера…», где в доступной форме и простым языком популяризировались меры санитарной профилактики и личной гигиены.

На этом фоне и свежей памяти, двоих моих приятелей, имевших несчастье приболеть с температурой, объявили потенциально опасными, так как прибыли из Батума. Ну и под общую гребенку, перед самым отходом, собрали всех жильцов восьмиместного курсантского кубрика и отвезли с парохода за город, в инфекционную больницу. Попал в эту компанию и я. Пароход благополучно отбыл в Италию, а мы остались переживать двухнедельный карантин, посреди кукурузного поля, на третьем, запертом с обоих концов, пустом этаже.

Ни радио, ни телевизора, ни шахмат, ни книжек. Предоставлены сами себе с перерывом на завтрак обед и ужин. Лечения не было, потому что не было симптомов. Такая вот Одесская инквизиция. Денег на побег или хотя бы на кислое вино в соседнем селе, виднеющемся из-за посадки, тоже не было, так как рубли были запрещены к вывозу из СССР и сдавались политическому помощнику перед отходом. Обратно их нам отдать он как-то запамятовал. Две больничных недели мы резались в карты, вырезанные из альбомов по практике и разрисованные от руки.

Цветных карандашей не было, цвет масти тоже был подписан от руки. Зато научился грамотно расписывать пулечку, что весьма пригодилось через две недели на одесском пляже. Разбившись на пары, вызывали на поединок курортников и собирали себе на вечернее угощение.

Через две недели, не добившись от нас холеры, больничные власти отвезли нас в Одессу, в экипаж. Комендант открыл нам пустую роту, и мы расселились на панцирные сетки своих железных коек, накрыв их, по привычке, газетами, для мягкости. В питании тоже не отказали. Поставили на довольствие, пристегнув к сборной роте двоечников, сдающих льготную сессию. Полтора месяца ждали судно, кто слонялся по Одессе, кто уехал домой. Дождались Профессора, вернулись на борт, завидуя оморячившимся однокашникам.

В Ильичевске взяли чугунную чушку на Александрию. Зачем арабам чугунная чушка? Но глядя на то, как они ее воровали и выносили с борта под халатами, прижав 12 килограммовую двухсекционную чушку к пузу резинкой от трусов, размахивая руками, «ничего не украл», наверное, были нужны. Так, первой моей заграницей, стал Египет. Гавань Александрии с плавающими горами мусора, дохлыми баранами, нефтяными лужами, апельсиновыми корками, источающая сладкую, удушающую вонь, запомнилась навек. А потом началась вяло текущая и официально еще не объявленная всеарабо-еврейская война и мы, в качестве подставленных зрителей и статистов, смотрели за бомбежками, обстрелами, жизнью миллионного города во время войны, жителям которого, на все было глубоко наплевать. "Хам дуляля! – На все воля Божья!" Наступило затишье в боевых действиях, мы скоренько отправились в Одессу с грузом хлопка. Из Одессы, уж не помню, с чем, отправились в долгожданную Италию.

Ах, Италия! Ах, итальянки! (Страшненькие, в большинстве своем, на самом деле). Но как нам было интересно и здорово в наши 18 лет.

Вторая плавпрактика

Первая практика после первого курса завершилась, как ей и было положено, в ноябре. Занятия начались сразу по возвращению. Зимняя сессия, третий семестр. Летняя сессия состоялась по расписанию, без особых приключений, за исключением одного частного случая.

В мае месяце, в аккурат перед началом сессии, моя мать прилетела в Одессу, в командировку, без объявления. Хотела сделать мне сюрприз, но сделала себе, искав меня по Одессе два дня. После этого я был лишен родительской, ежемесячной дотации в 25 рублей и остался с курсантской стипендией 9 рублей 50 копеек в месяц. Не критично, но лишение стабильного вспомоществования, заставило задуматься о дополнительном заработке. Маячившая впереди коллективная практика на УПСе доходов не обещала. Два года проведенных в Одессе дали свои плоды, и мы с приятелем решились на поступок. За несколько дней до посадки на «Горизонт», ожидавший курсантов у причала на Морвокзале, нахально явились на борт к старшему помощнику и попросились устроиться в штат, на подмену постоянных членов экипажа, желающих гулять отпуск летом.

Старпом нас не прогнал из каюты и даже наоборот, предложил место матроса второго класса Мишке, выглядевшему постарше и по мужественнее и должность повара-зеленщика мне, тогда еще румяному. (Для "знатоков" – повара, не кока. В штатном расписании судов ММФ СССР, слова "кок" не было).

Радостно согласившись, доложив командиру роты о свалившемся на нас счастье, не дожидаясь общей посадки, в этот же день явились на судно «принимать дела». Корочки матроса 2 класса мы все получили на первой практике, элементарные рабочие навыки тоже, тут вопросов не было. Но вот стать поваром – я слегка струхнул, тем более что к вечеру, все камбузные разбежались по домам и спросить свои обязанности было не у кого.

Утром, в 06.00 громкий стук в дверь, занятой нами каюты, сопровождаемый непечатными и нелитературными выражениями, возвестил о начале моей официальной трудовой деятельности. Оказывается, в 6 утра, я уже должен был чистить картошку картофелечисткой, лук и свеклу руками, мыть и рубать морковь и прочие корнеплоды на 200 человек.

Шеф – маленький, кривоногий, крикливый молдаванин, поварскую науку преподавал строго, разве что только не стучал чумичкой по голове, но за первые несколько дней, я очень многое узнал о себе, своей матери, дальних и ближних родственниках, друзьях соседях и знакомых, даже проживающих за тысячи километров от Одессы.

Постепенно втянулся, перестала болеть, натренированная 30 литровыми кастрюлями и ведрами, спина. Мне стали доверять кипячение воды и мытье камбузной посуды, совместно с третьим поваром. Выкладывался по полной.

Глазеть на проплывающий мимо туда и обратно Стамбул, прекрасные греческие острова в Эгейском море, было некогда. Хорошо, хоть учебный помощник не донимал ежедневными обязательными занятиями. Попал в штат – молодец, очень хорошая практика, не забудь, когда сам станешь Старпомом.



Бегали по теплым морям от Одессы до Александрии или Венеции. Долго нигде не задерживались, на рейдах не перестаивали. Война Судного дня застала нас в Александрии, Израильские истребители налетали на военные объекты в городе первые дни. Заходили с моря, проносились над портом низко, можно было разглядеть пилота в кабине. Арабы, на своих ракетных катерах, бросались под борт стоящих в порту торговых судов и под наш борт тоже, забрасывая на палубу выброски, чтоб зацепиться и подтянуться вплотную.

Боцман с кривым ножом и матюками бегал по палубе и рубал зацепленные концы, за ним бегали матросы, делая обрезания арабскому военно-морскому флоту. Проносились, не стреляя, самолеты, в город и обратно, утихала паника, арабы возвращались к своей стенке и рассаживались на палубе привязывать новые легости к обрезанным концам и пить кофей. До следующего налета. В городе бабахало, поднимались густые клубы пыли и дыма. Налеты продолжались несколько дней, пока не ухудшилась обстановка для еврейских войск на Синае. Налеты прекратились, самолеты пропали, а может уже все разбомбили, что хотели. Опустел порт, все суда постарались по-быстрому из Египетских вод уйти. Только наши, храбрые, под красным флагом, везли и везли военную технику, оружие, боеприпасы.

На рейде Тартуса еврейский катер ахнул и утопил двумя ракетами Илью Мечникова, Азовского пароходства. Евреи извинялись, ошибочка вышла, целились по военному сирийскому судну, ракеты перенаправились сами на больший объект. Мы в этот день в как раз вышли из Александрии на Сицилию за лимонами.

Лимонами в коробках закидали быстро. Подсмотрел, как бойкие одесские моряки поднимали в трюмах деревянные пайолы и высыпали туда лимоны из ящиков. По половинке, чтоб не подводить второго помощника, который не запрещал им воровать груз. А может и сам был в доле. Лимон в Одессе, в мокрый сезон – рубчик. Бутылка Боржома – рубчик. Боржом с лимоном были самым антивирусным одесским лекарством. Ай-вей! Гешефт! И в Антверпен за коврами ходить не обязательно.

Сбросив в Одессе лимоны взяли на борт нечто в ящиках и пошли в Латакию. Советский Союз порицал и осуждал "сионистскую военщину", но не стеснялся подставлять, полное курсантов, учебное судно, под возможную реальную ракетную или бомбовую атаку. Война продолжалась, арабы начали сдуваться, евреи осмелели, не встречая реального противодействия.

В Латакии простояли с две недели, даже ходили несколько раз в город. Самолеты налетали на закате, строго по расписанию, после 18 часов. Бросали бомбы, пуляли ракеты, а потом, сделав разворот над морем спускались на малых скоростях, как можно ниже к постройкам и давали «самый полный вперед». Глиняные постройки рушились от ударной волны двигателей Фантомов и за самолетом оставался коридор пылящих до неба развалин. Можно было и не бомбить.

По окончании практики получил от старпома настоящую корочку – повар 4 разряда и отзыв о работе. Корочку получил заслуженно, работал. Выдали на реальном бланке, их было много разных на борту, потому что зимой, УПСы катали, приучали к морю, девиц из Второго технического училища ЧМП, готовившего стюардесс, каютных номерных, поварих, буфетчиц и так далее по списку, для обширного одесского пассажирского флота. Практику провел не зря. Зиму прожили безбедно.

Алжирская трилогия

Третья практика, после третьего курса – шестимесячная, индивидуальная, долгожданная, многообещающая и вообще – эх! Народ начинает искать места на посадку задолго до ее начала. У кого есть родственники и знакомые в пароходствах идут кланяться им. У кого нет – сочиняют письма-запросы в эти же пароходства, клянутся в любви к выбранному работодателю и обещают прийти на работу по окончанию училища.

Практику должны проходить все, поэтому остаться без парохода особого беспокойства не было, Другое дело, куда удастся устроиться. В приоритете были Азовское. Советско-Дунайское, все три прибалтийских и архангельское. Почему? Потому что основную часть их флотов составляли малые и средние суда, делающие короткие рейсы. Кто работал в Советские времена хорошо помнит таможенные рейсовые нормы.

Больше рейсов, больше джинсов, мохера, отрезов парчи. Больше товара – больше Совдензнаков. Моряки на этом зарабатывали себе на более-менее обеспеченную жизнь. ЧМП и БМП имели большое количество океанских рысаков, рысачивших на Кубу, Анголу Сомали и Эфиопию часто без захода в Пальмас. Или на Вьетнам без Сингапура, за чеки ВТБ, принимаемые только в специальных магазинах Торгмортранса. Нам всем хотелось скопить в подушку безопасности на следующий, один, длинный, зимний семестр. 9.50 стипендии в месяц радовали мало.

Особенно суетились свежеоженившиеся, собиравшиеся жениться, копившие на свадьбу и только что родившие. К ним мы, вольные студенты, относились со снисходительной жалостью и редко удостаивали своим обществом, потому что тяготились разговорами про раскрасавиц и умниц, что одинаково хорошо варят борщ и кофе на одной керосинке, или еще более утомительным, про диатез, режущиеся зубки и жидкий стул.

Отсюда желания на пароход поменьше и рейсы покороче. С этой целью мы с приятелями Мишкой и Колькой напросились в Азовское пароходство, Протекцию нам составил наш же товарищ Шурка, чей отец работал капитаном в АМП. Вот наконец настал долгожданный миг получения направления на работу в АМП и проездные документы от родного училища. Проездные документы удивили.

Вместо плацкарты на веселый поезд Одесса – Волноваха – Жданов (для тех, кто родился после 1991 года – нынешний Мариуполь) нам, Морякам, выдали билеты на пассажирский «суперлайнер Аю-Даг», палубные места. Палубные места – занимай любую скамейку на палубе, внутри тебе сидеть не положено. За что нас так – наверное решили, что летом, на палубе, ночью, в море не холодно.

«Аю-Даг». Рысак на «Крымско-Колымской» линии. На эти суда ссылали потерявших визу одесских моряков, временно или навсегда. Добираться от Одессы до Мариуполя с заходами в Евпаторию, Ялту, Керчь, Бердянск было почти двое суток. Одна ночь на борту. Было нас несколько бедолаг, ныкавшихся по надстройке в поисках теплого угла и изгоняемых обратно на палубу пожарным матросом, делавшим обход каждые два часа. Денег на питание выделить нам, разумеется, забыли.



На борту «лайнера» был буфет для пассажиров. В меню: пиво, печенье, плавленые сырки, кефир и булки. Каютных пассажиров кормили централизовано в судовом "ресторане". Там же и наливали. Переход выдался тяжелым, после Бердянска кончилось пиво в буфете. Кефира уже никому не хотелось и буфет просто закрылся.

"Пушки с пристани палят, виден город Махноград". Прибыли наконец. До Гуляйполя 90 километров. Ну и местные, какие были в 1918 году, такие и остались. Дружно сошли на берег в 23 часа и отправились ночевать к Шурке домой. По дороге, с лавочки, у сквера, у магазина Октябрьский, Шурка разогнал по домам кучку малолетних девиц, увидев среди них соседку по дому. Отцы вместе учились в Ростовской мореходке. Дружили семьями.

Пригрозил донести родителям, где-то припозднившимся, про вечерние посиделки. Кто бы тогда мог подумать, что я женюсь на этой семикласснице через 5 лет. Неисповедимы пути!

На следующий день, оформились, кто куда, Шурка и Мишка садились на свои пароходы здесь же, в Жданове. Мы с Колькой отправились медленным, плацкартным ходом в Новороссийск, на ожидавшийся там через неделю Махновский же Комсомолец. Имели на руках предписание, поселиться временно в бич-базе на Шесхарисе и там же ожидать судно, которое подойдет грузиться цементом в мешках на братский Алжир.

Дождались, поднялись на борт, бросили вещи каютах (у каждого отдельная своя) и пошли сдаваться Боцману. Боцман был настоящий. Не просто «Дракон», а дракон махновский, пышущий из всех ноздрей нелюбовью к курсантам, пришедшим на замену штатным, опытным матросам. Деваться некуда, надо работать и терпеть. Ну а дальше пошло веселье на все 6 месяцев.

За что боролись

Началась, наконец, наша практика. От Новороссийска до Алжира неделя ходу. Стоял на вахте с Четвертым помощником. Давали подходить к карте, к локатору, ставить точку, не подписывая и рулить пароходом в открытом море. Проливы проходил старший матрос-рулевой. Но вот дошли до порта Алжир, город Алжир, страна Алжир, бросили якорь и стали ждать утра.

Вышел на крыло. Помню до сих пор, тишина, штиль, небо полное звезд, доносится издали шум большого города и сумасшедший запах пряного, сладкого востока, словами не описать.

В девяностых, восемь лет работал на линии, на Алжир, Тунис, Ливию. Сколько раз подходил ночью к Алжиру, Орану, Триполи, но ни разу больше не чувствовал такого волшебного запаха. Молодой был? Или запахи пропали? Теперь все больше воняет, не пахнет.

На следующий день узнали, что к причалу поставят через неделю. Поставили через две. Порт забит, свободного метра причала не найти. Рейд полон судов, ожидающих своей очереди. Но радовались мы недолго. Выбросили с тысячу тонн на грузовики за десять дней и снова ушли на рейд. Пришел пароход с картошкой из Голландии. Ну какой цемент? Ни украсть, ни унести, другое дело картошка. И так регулярно. Цемент в трюмах не портится, подождет.



Народ загрустил. Стало ясно, что лето проведем в Алжире. С вахт на мостике нас сняли. Штурмана бдили одни. Мы были отданы на полное растерзание боцману. С утра на плоту или беседке за бортом, с перерывом на обед. Без перекуров. Пописать? – В воду. Но научились вязать беседки, крепить штормтрапы, оббивать ржавчину и красить грунтом без пропусков и шаровой сверху. Гонял потом, со знанием дела, филиппинцев за лень и кривые руки. Учил работать.

Очередной раз вернули к причалу. Фортуна обратила наконец, свое сытое лицо на нас, попавших под цементную раздачу. На соседний причал пришел и встал под погрузку новороссийский виновоз «Антарес». Пришли за виноматериалом. Есть виноградники в Алжире. Делают вино на продажу.

Немедленно была организована делегация во главе со Старпомом, под совершенно благовидным предлогом, «стоим долго, поделитесь харчами». Я тоже напросился в члены, вдруг действительно чего дадут? Буду носить. Старпом – опытный мореплаватель. Пошел с 5 литровой пластиковой канистрой.

Дали макарон и соли. Старпому нацедили из мерного краника. Народ на виновозе оказался добрый, отзывчивый и непьющий. Непьющий и болезненный. Другие не выживали. Шутка-ли, после погрузки или выгрузки 3500 тонн виноматериала, в трубах остается и сливается из грузовых трубопроводов в слоп танки, на утилизацию. В грузовых танках остается до 6 тонн груза, который не взять. Народ на танкере не пил, но создавал запасы «продукта» и умело их использовал во всех жизненных ситуациях, от ремонта до получения дополнительного снабжения в обход официальных заявок. После ужина потянулись новые ходоки. Радистам вдруг стали нужны запчасти к радиоволнам, механикам – ключи 9x12, боцману – звездочки для шарошки и так далее. Но махновский человек в основе своей, тот же русский, выпивающий. Принесенные подарки закончились быстро и поэтому вторая волна ходоков, использовала более вместительную посуду. Алжир показался уж и не таким гиблым местом, и стоять в цементной пыли с утра до вечера стало веселее. Но изменчива Фортуна! Танкер ушел, подудев на прощанье. Потянулись дальше пресные, цементные дни.

Три с половиной месяца с переменным успехом, выходом на рейд, возвращением к причалу, снова на рейд, опять выгружаться. Сбросили наконец все, заставили собрать рваные мешки и остатки цемента, ждем радостных новостей из Пароходства. Куда пошлют? Италия? Испания? Греция? Наконец приходит команда: мыть на рейде трюма, возвращаться в Алжирский порт под погрузку вина в картонных коробках, россыпью, полный груз, 6.000 тонн. Фортуна оттопталась на нас за предыдущий подарок.

Вот, как говориться, сами захотели, сами напросились, получили, что хотели: Азовское пароходство, новый пароход, штатные должности и такой облом. Воистину лучшее – враг хорошего.

Второй, грузовой помощник поник и скис от предвкушения написания рапортов и объяснительных или чего еще похуже. Капитан, ростовский интеллигент Лев Петрович, потемнел в одночасье лицом. Он уже возил вино в коробках из Алжира на Одессу, за что был понижен в должности до Старпома на 6 месяцев. Отработал, восстановился в должности, и вот новая на него напасть.

Но кто же в здравом уме и твердой памяти возразит начальству, укусит руку кормящую. Помылись, просушили трюма и вернулись на свой же, загаженный цементом причал, грузить вино. Экипаж, кроме Капитана и Второго, почти сорок человек, за сохранность груза никакой ответственности, даже моральной не нес, а потому готовил хованки по всему пароходу для раскладывания бутылок.

Окончание алжирской трилогии

Вымытые, высушенные, разложив в трюмах оставшуюся сепарацию, встали вечером на «свой», загаженный цементом причал. С утра обещали начать погрузку вина в картонных коробках, шесть бутылок в коробке, пей – не хочу! Стемнело, порт опустел, боцман на свой страх и риск, начал с борта поливать причал, смывать цемент, сначала вокруг нижней площадки трапа, перешел на главную палубу, потом совсем разошелся и спустился на причал. Намыл, сколько хватило шланга отойти от борта.

Нести стояночные вахты у трапа выставили «нестроевых офицеров» доктора, второго радиста и замполита, несмотря на его попытки отбояриться. Все матросы, кроме боцмана и мотористы зачислены тальманить груз в трюма. Старпом провел техучебу и инструктаж, раздал тетрадки и ручки, застращал, обещал оставить в Алжире тех, кто начнет бухать прямо в трюме. Предупредил деда, что если найдет у кого самодельный штопор, то оставит и его. Все стали ждать утра, начала погрузки. “Mister Tallyman, tally me banana”. Гарри Белафонте, Banana Boat Song, рекомендую.

Наступило утро, на причале тишина, никого. Мы, разбитые на две бригады и две смены, свесившись с борта, ждем подвоза коварного продукта, обещанного с 06 утра. Вот уже обед и никого. В 14 часов подъехал грузовик с коробками. Все засуетились, забегали, начали советовать, как лучше и куда бросать. Через час, лениво, подошла полу бригада грузчиков. Жарко, Рамадан, грузчики еле передвигают ноги.

Лениво накидали в сетку первый подъем, опустили в трюм. Лениво-же стали растаскивать по углам, под подзоры. Кинули еще подъем, закончился груз на причале. Грузчики тут же улеглись спать на коробках. Ждем следующий грузовик, проглядели глаза. Нету. День закончился, стемнело, грузчики спустились с борта и резво побежали есть и пить. Кончился дневной пост, теперь будут гулеванить до рассвета, потом вернутся, как сонные мухи. Закрыли трюм, Второй опечатал лазы.

Утром обнаружилось, что половина коробок в трюме пуста. Второй, чуть не плача, бежит к капитану жаловаться. Пломбы на месте. Ни пьяных, ни пустых бутылок на борту не обнаружилось. Усохло? Капитан, как мог, успокоил Второго:

– Не боись, не переживай, пересчитай тонны на коробки, коробки на бутылки и успокойся. Скоро их будут миллионы, за всеми не уследишь, да и таскать скоро перестанут. Прятать будет некуда, потом напьются все до отвращения и прекратят.



Собственно, так оно, через пару недель, и вышло. Компот на камбузе не варили, разбавляли вино кипяченой водой, добавляли сахара. И цвет, и вкус. По вечерам, как в родной махновский деревне, свободные от вахт и работ, употребив внутрь бутылку алжирского, сухого (названий не помню, было и белое, и красное на любой вкус), собирались в столовую команды, на кино. С утра следующего дня все повторялось.

Мы стали лучшим, любимым пароходом в порту. Все вокруг были друзья и ходили в гости. И суетные поляки, и веселые западные немцы, и хитрозадые румыны. Угощали всех. Ко мне каждый вечер, две недели, ходил 3 помощник, хорват, с соседнего парохода. Выпивал свою бутылку, благодарил и сидел с нами, дремал, смотрел наше кино.

Нас любили все, включая грузчиков в трюме, начавших бухать от безысходности. Поди покидай коробки с вином полтора месяца подряд. Мы их не обижали, подкармливали, вечно голодных, но часто подставляли «под монастырь», угощая свиными котлетами, честно глядя в арабские черные очи и говоря, что не свинья. Знаю точно, что Аллах, в таких случаях, закрывает глаза на подобные, невольные нарушения.

Народ запивал, уставал, бросал, запивал снова, снова бросал. К концу погрузки вроде все успокоились. Последний подъем в последний трюм. Закрыли, опечатали, подписали документы, вышли наконец обратно на Новороссийск. У каждого в каюте под диваном оставалась батарея бутылок, а к приходу таможни на борт ничего не должно было остаться.

Погода баловала и обратную дорогу в Алжир можно было легко найти с любого отрезка нашего пути по горлышкам, качающихся на волнах, еще не утонувших бутылок. Шесть месяцев практики пролетело коту под хвост. Вот тебе и индивидуальная, её мать! Дошли, Новороссийск, ноябрь, далеко не лето. Мы в легких курточках, собираемся списываться и возвращаться на учебу, но не сильно торопимся. На пароходе тепло, сытно и весело.

Три дня простояли на рейде, пока Порт ругался с Пароходством, пытался отмазаться и вытолкнуть нас, хоть куда. Предлагался Батум, как наименее подверженный пьянству. Но Москва рассудила по-своему после жалобы Пароходства: «На шару пьют все одинаково» и заставила Новороссийск нас принять. Еще два дня стояли на нефтяном причале, пока грузовые районы порта воевали между собой, пытаясь отпихнуться от такого счастья. Их тоже можно понять. Прощай премии, прогрессивки, места в Социалистическом соревновании, благодарности и грамоты. Здравствуй Скандал!

Наконец поставили к причалу напротив конторы порта. Не запомнил, к сожалению, имени и названия, но, считай почти центр города. Первые две бригады понуро и обреченно отправились в трюма. Через два часа запели. Бригада, прибывшая на смену через 8 часов, вместе с оставшимися в строю предыдущими членами, грузила тела "павших" на грузовую сетку и аккуратно, краном переправляла их на причал.

Портовское начальство разбежалось в кратковременные отпуска и командировки, чтоб не видеть творившегося безобразия. За четыре дня и три ночи выгрузки, теплоход «Ждановский Комсомолец» отправил Новороссийский порт в глубокую клоаку по всем показателям, ну разве что грузооборот, один не пострадал. Говорят, жесткая вражда между АМП и НМТП продолжалась после этого, вплоть до развала Союза.

Ну а нас, бравых курсантов, рассчитали по полной и отправили догрызать свой гранит. Мы поехали. Один продолжительный семестр четвертого курса и снова плавательская практика. Но теперь мы уже будем умнее и предусмотрительнее. Заранее позаботимся о хорошем пароходе с хорошими рейсами. Так оно и вышло к следующему Маю. Но это отдельная история.

Ученье – свет

Доцент Кийло, зам декана Судоводительского факультета по учебной части, уважал отличников и терпимо относится к двоечникам. Отличников баловали и предоставляли широчайшие права и свободы. Отличник, например, даже не обязательно круглый, договорившись с преподавателями и начальником кафедры, мог сдавать сессию досрочно, хоть за месяц до окончания семестра и отправляться на практику по своему желанию. Условия досрочной сдачи сессии были просты – сдавай вперед все контрольные и лабораторные работы, сдавай зачеты, договаривайся с кафедрой о приеме экзамена и go ahead!

Но оценка ниже 4-х баллов на засчитывалась. Если «досрочно» получил четверки по всем экзаменационным предметам, то на следующую сессию досрочку могли и не разрешить. С третьей практики я опоздал более чем на месяц и нагонял пропущенное ускоренными темпами. К середине семестра (а он у нас на 4 курсе был один, длинный) так вошел во вкус, что, разогнавшись и используя инерцию прошлого года, преодолел его за 4 месяца вместо 5.

Я очень хотел опять в море досрочно. Второй раз судьбу искушать не стал, и не стал проситься в индивидуалку, а попросил оформиться на УПС «Профессор Кудревич», на котором меня помнили, как повара-зеленщика, с тайной мыслью снова устроиться на камбуз. Так и получилось, даже более того, меня взяли в штат на должность повара – пекаря, чего уже я совсем не ожидал. Но adventurer было мое второе имя и на вопрос Старшего помощника, есть-ли какой опыт и справлюсь-ли я? Ответил – «Легко!» И пошел, слегка озадаченный, переодеваться в поварские белые одежды.

На Учебных судах в штате было 4 повара. Шеф, Второй, Пекарь и Зеленщик. Кормить надо ораву в 200 человек. Готового хлеба на месяц – два не наморозишь, холодильников не хватит и хлеб в море надо печь каждый день. Каждый день мешок – полтора муки вымешивать, раскладывать тесто по формам, выпекать в электропечи и прятать от вечно голодных курсантов. Я сменил пекаря – даму с бицепсами, накачанными как у Шварценеггера и оценил по достоинству выражение «нелегкий хлеб». Работа зеленщика и чистка картошки машинным способом или курсантами, вспоминалась мне райским ничего неделаньем. Теперь начинать рабочий день надо было в 05 утра, чтоб свежий хлеб был готов к обеду. Капитан не завтракал, только пил «кофей», а то вставал бы к станку в 04 часа, чтоб успеть к восьми с первой выпечкой.

Хлеб я пек только белый, мука была из канадского зерна, кирпичи получались красивые, пышные ноздреватые. Запах – с ума сойти! На теплую краюшечку, ножичком сливочного масла, а оно тает на хлебе и впитывается в мякиш, и это все теплое, мягкое, с сумасшедшим запахом свежеиспеченного хлеба, да в рот, да сладким чаем запить. Парадиз.

Выпекал по 80- 100 буханок в день. Возмужал, окреп «на хлебе и воде», прочувствовал истину, что «ученье свет, а не ученье – чуть свет и на работу». На флоте даром денег не платят никому. За каждый доллар надо вспотеть и напрячься головой, если учился, или руками, если не очень. Дружил с Четвертым механиком, потому что тестомесильная машина ломалась регулярно.



Мы стояли на линии Одесса – Латакия (или Тарту с) – Венеция (или Маргера) – Бари (или Бриндизи) – Одесса. Рай, рай, земной рай! Рейс месяц, иногда с хвостиком. Стоянки в Одессе 4–5 суток. Повара готовили обед и ужин и с 16 часов сбегали по домам. Я оставался на ужин, разогревал, или доготавливал полуфабрикаты, командовал бригадой курсантов, выделенной в наряд на камбуз, мыть и убирать. В общем хозяйничал сам, до следующего утра. На стоянке в Одессе хлеба не пекли. Покупали готовый.

Зарабатывал ли деньги? Конечно. Рублевой зарплаты никто не считал, потому что рейсовая норма 40 метров парчи, 15 пакетов мохера перекрывала ее с избытком. Пацану в 21 год с такими доходами, куда было тратить заработанное? Вот и летали с такими же товарищами всю следующую зиму, то в Москву, то в Минск, то в Киев, то в Нижний Новгород обедать, по выходным. Приезжали в аэропорт, выбирали ближайший рейс и брали билеты туда и обратно, но до Волги, чтоб не далеко. Летали в форме, так было проще налаживать контакты. Любопытным барышням, спрашивающим, что за буквы у вас на рукаве? ОВИМУ, как расшифровываются? Отвечали: – «Одесское Вокально-Инструментальное Музыкальное Училище, с видом на море». Некоторые верили.

В каждой истории есть своя вишенка на торте. Есть и у меня в этой. После выгрузки хлопка в Одессе, нас ставят на Морвокзал, пересменка курсантов. Младшие курсы откатали свои три месяца и будут заменены другими. Экипаж, кто может, берет выходные и тоже разбегается на эти два – три дня. Повара, разумеется, в первых рядах, меня оставляют за главного. А я уже и борщ могу сварить на 30–40 человек и макароны, и тушенку в макароны бросить, и многое другое. Вот и оставили, справляйся.

И тут, буквально на следующее утро, шум, гам, свистки и топот ног. Вереница черных «Волг» вдоль борта, делегация к капитану. Кто такие? Через 5 минут звонок на камбуз, требуют Шефа. «Шефа нет» – отвечаю – «никого нет, только я, самодеятельный пекарь». Положили трубку. Звонок еще через 5 минут: – «Поднимитесь в каюту капитана». Вроде ничего еще не совершил, снимаю фартук, бегу наверх.

У капитана гости: узнаю только Начальника училища и Замполита. Еще с десяток костюмированных мужиков с «ответственными» лицами. Капитан рассказывает ситуацию, коротко и доходчиво: Марокканская делегация посещает наше училище, думают присылать или нет своих пацанов на учебу. Замполит сболтнул об учебном судне, как раз стоящем в порту и гости тут же пожелали посмотреть. Незапланированной визит, так сказать.

Пока им заговаривают зубы в учебных корпусах, надо срочно организовать для них холодный стол под пиво и под огненную воду для соотечественников из родных министерств и ведомств. Машина из «Торгмортранса» с деликатесами уже у борта. Времени доставать шефа или второго повара нет. Вот тебе две буфетчицы в помощь – чтоб через полчаса все стояло на столах в кают-компании. Обед на судне переносится на ужин!

Бегу обратно, там уже умелые буфетные нарезают хлеба, мажут маслом, открывают капитанские заначки. Бегу на причал принимать дары «Торгмолртранса». Не пересчитывая, не открывая, бегом обратно на камбуз. Икра, икра, семга, балыки, мясные и рыбные, финские колбасы. Подвигаю к себе подносы с намазанным хлебом, вскрываю банки, мажу икру. Хлеб кончился, икра нет, черпаю ложкой и в рот, черную, без хлеба. Красную и дома поем. Угощаю девчонок с ложки. На вопрос – «А можно с собой…?» – Отвечаю – «Нельзя! Ешьте здесь».

Успели. Нарезали, намазали, отнесли. Забрали пустые тарелки через час, Добавки никто не попросил. Гости разъехались, капитан пошел на «Крышу» – ресторан на Морвокзале, снимать стресс. Мы сели в кружок, достали из холодильника «слезу» и под черную, под балычки, отметили успешное окончание «общесудовой тревоги».

Навеяло

Купил в “Икее” шведскую селедку в баночке, думал закушу рюмочку. Попробовал сначала на вкус и слава Богу, что сперва попробовал. Как уксуса попил! Такую селедку может есть только Грета Тунберг. Оттого ей видать кругом мерещится глобальное потепление. Думаю, если употреблять такой продукт регулярно, через месяц ещё и не такое привидится. Водку не стал поганить такой рыбкой. Пошла в компост. Ну и «навеяло».

Мои однокашники должны помнить дядю Васю – Мусорщика. Кличка у него была Вася – Уксус. Почему уксус? Думаю, от его постоянного выражения лица. Уксус вывозил помои из курсантской столовой на «сборный пункт» за бассейном, возле первого экипажа – помойку. На помойке Уксус сортировал отходы, большую часть валил в молочные бидоны и вывозил на Слободку своим и чужим свиньям. Своих свиней кормил за будущее сало, чужим продавал за карбованцы.

Внешность у Васи была примечательная: худющий, вечно грязный, с лицом состарившегося артиста Плятта, а разговаривал, как автоответчик, так-как был слегка придурковатый, что не мешало ему, однако, продавать у помойки самогон стаканами и быстро считать железные деньги. Возле Уксуса, скорее возле помойки, всегда вертелась стая собак разного размера, пола и возраста, но одной, Одесской породы. Количеством они были не считаны, а ссорились и гавкали круглосуточно, не взирая ни на погоду, ни на время года.

Собаки эти очень мешали спать, нам, уже учившимся на третьем курсе и вошедшим в нормальную, привычную, размеренную, жизненную колею, ответственных курсантов ОВИМУ. Студиозусы младших курсов обычно уже к ночи все отрубались, уходившись за день, и спали мертвецким сном, не слыша ни собак, ни 15-го трамвая, громко дзинькавшего за забором, ни Deep Purple старших товарищей, с верхних этажей. А вот уже на третьем курсе трамвай, магнитофоны, собаки раздражали. Если трамвай можно было остановить, привязав веревку от контактной дуги к колбасе, с магнитофоном договориться, то со сворой на помойке найти общего языка не было возможности никакой. Ну чисто украинский парламент! Уксус тоже большого влияния на собачье сообщество не имел. Собаки его любили, но не слушали.

Пришел февраль, в разгаре сессия и собачьи свадьбы по ночам у помойки. Спать, готовиться к экзаменам стало затруднительно. Должен же быть выход! Звонили собаколовам, они, на работу на территории экипажа, подписываться не стали. Чего испугались – неизвестно. Оставался единственный выход – прогнать все стадо от помойки недружественными действиями, хотя бы на время сессии.

Чего боится собака? Палки и камня. Опускаться до палочного боя с собаками или побивания камнями, как по законам Шариата, мы не стали, но решили применить не забытые еще школьные навыки и охотничьи приемы. Боевых рогаток тогда, в спортивных магазинах, не существовало и пришлось, под дружное веселье соседей по кубрику изготовить самодельные. Изготовили. Орудия получились на славу. В качестве боеприпаса решили использовать конфеты – драже "Морськи камушки" производства Львовской шоколадной фабрики, применяемые в одесских семьях для удаления задержавшихся молочных зубов у младших отпрысков.

Назначен был день атаки и час «X» (читать икс). Час выбрали самый присутственный – вывоз послеобеденных пищевых отходов, когда собирались все местные псы со своими блохами и приходили слободские гости». Атаку начали с двух сторон пустого бассейна, перекрывая таким образом пути отхода и организуя «Бобруйский котёл». Пуляли, по визжащим и орущим, морскими камешками. Собаки пошли на прорыв, прорвали фронт атакующего товарища Мишки и всем скопом кинулись в закрытые ворота экипажа, проскакивая с разбегу наружу, сквозь железные прутья ворот. Как раз то, чего мы и добивались.



Бросились догонять отступающих, беспрерывно стреляя на ходу, что твои монгольские всадники из луков. Последние собаки пролетали в ворота, мы летели следом, окрыленные победой. Ожидающие женихов снаружи, испуганные дамы и девицы, жались к забору, с удивлением и страхом взирая на огромную стаю, бегущих мимо визжащих собак. И тут… открывается вторая, внутренняя дверь КПП и на территорию входит начальник ОРСО (Организационно-строевой отдел), Капитан Второго Ранга Балаян…

Мы прервали свой победный бег, не успев проскочить следом сквозь редкие прутья ворот. Остановились, так как были лично знакомы, за неоднократное «примерное» поведение.

– По пять нарядов вне очереди!!!

– Каждому!!! Дал бы больше, но не имею права. Что замерли?! Что надо ответить!?

– Спасибо, чего уж там… – нашелся Мишка.

– Спасибо, добавил я машинально.

Возмущенно запыхтев, кавторанг смолчал. Лаяться прилюдно, с курсантами, с рогатками в руках, не стал.

Пять, так пять. Попросились у старшины роты в дежурные по корпусу «Буки» на Пастера. Служба не пыльная, сиди себе в вестибюле по четыре через четыре часа с 08.00 часов и до смены, до 08.00 следующего утра, через день. Тишина и покой, хоть заготовься к экзаменам. Только настырные барышни пубертатного периода, страстно желающие повстречаться «с продолжением», нарушали своими назойливыми телефонными звонками наше уединение.

«Забивши болт на все науки, курсант шагает в корпус Буки». Первый и второй курсы, слушавшие там лекции по математике, географии морских путей, политические побасенки (научный коммунизм и марксистско-ленинская философия), корпус Буки любили, от всей души.

Аудитории плоские, не амфитеатром, раскидывай шинель на последних скамейках и спи, хоть подряд, все три пары. Ну и богатый буфет, «только для преподавателей», доступный для нас лишь во время урока, не отвергающими наши рубли и копейки, алчущими дополнительных прибылей, буфетчицами. Золотые деньки! А сессия – что сессия? Впереди еще много сессий, еще 3 счастливых года учёбы.

Про любовь?

На четвёртом курсе роту поразил любовный недуг, точнее, даже не любовный недуг, но массовое, скажу, даже оголтелое вступление в законный брак. Свежеоженившиеся выставляли на показ пальцы с обручальными кольцами, как-бы невзначай. Чуть не треть роты попала в ловко расставленные сети. Можно, конечно, отнести это помешательство на запредельно поднявшийся, к двадцати одному году, уровень тестостерона (играй гормон), но я бы скорее отнес событие к результатам успешной охоты на завидных женихов женского населения окрестных общежитий Суконной фабрики, завода имени Фрунзе, Портового элеватора, студенческих Педагогического и Водного институтов, расположенных на одной с нами улице, ну и прочие.

Облава на нашего брата велась регулярно и круглосуточно с применением всех тогдашних сил и средств, вплоть до запрещенных (явление одалисок посреди ночи прямо в расположение роты, забора – то с тыльной стороны не было!) Суконщицы, в полной боевой раскраске, источающие оглушительный аромат Ландыша или Жасмина катались взад – вперед на 15 трамвае утром и вечером, в аккурат, когда мы нахально, помимо строя, ехали в учебные корпуса на занятия и обратно в экипаж.

Фрунзенки выставляли проигрыватели на подоконники своих комнат, выходящие окнами на третий и четвертый корпуса экипажа, и крутили песни про неземную любовь, сопровождая психическую атаку гастрономической, благоухая из окон запахом жареной картошки, сопровождаемым нарочито веселым смехом. Какой курсант устоит вечером перед запахом жареной картошки! Но находились и такие. Ваш покорный слуга, например. Я жил в первом корпусе, туда запах не долетал.

Были, разумеется, коллеги, ухитрившиеся жениться и на первом, втором курсах. Женились и на пятом, шестом, по появляющимся у каждого личным объективным причинам. Кто-то находил одесситку с квадратными метрами и сочетал себя узами за прописку, чтоб не ехать по распределению на Камчатку и Сахалин. Кто-то банально забывал купить презерватив или, забывая про плохую курсантскую примету, в ночь свидания клал трусы под подушку и был вскорости поставлен перед фактом, наличия массы сердитых родственников. Следом за родственниками могла появиться персональная характеристика, влияющая на сохранение заграничной визы после выпуска.

Сорок с лишним лет назад вопросы планирования семьи как сейчас не обсуждались и возможностей влиять на это планирование было гораздо меньше, ну и не было по утрам культмедпросвета от Елены Малышевой. Лично знаком с бывшей студенткой Одесского Медицинского Института, узнавшей откуда берутся дети только на первом курсе своего вуза.

В общем, как-то поддался на это всеобщее любострастие и я, нет не собираясь жениться, но в голову явилась крамольная мысль «а не перевестись-ли мне поближе к дому, в Макаровку». В моем модном, провинциальном городке была у меня дама сердца, хорошая девушка и мысли о женитьбе проскакивали иногда в голове. Но слова отца, старого моряка – «закончи училище, потом женись, хоть на козе» – помнил свято и наказ нарушать не собирался.



Однако любовь зла и иногда толкает на безумные поступки. Вот и я, полетел домой в зимний отпуск через Ленинград, с заходом в Макаровку. Про нее подробностей я не знал, знал только, что находится она на Васильевском острову. Оставил чемодан на Балтийском вокзале (мой поезд отправлялся ночью) и под землей отправился на Васильевский, поговорить. Днем, в метро, курсантов не встретил, что меня как-то насторожило. Был наслышан про строгую дисциплину в училище и правящего там бал начальника ОРСО, некоего военмора Сухорукова, гонявшего курсантов, до 5 курса включительно, строями на занятия и чуть-ли не вальсируя в столовую.

Помогли простые Ленинградские граждане, показали на какой трамвай сесть и на какой Линии выйти. Доехал. Распознал забор, КПП, увидел вбегающих и выбегающих курсантов. Пошел на КПП, чтобы выяснить, правильно-ли я приехал и где сидит начальство, с которым можно поговорить. Подхожу. Из КПП выскакивает дежурный по КПП, курсант 4 курса, и громко мне шипит:

– Слышь, мужик, ты сойди с крыльца, отойди в сторонку.

– Мне только спросить!

– Мужик отойди, а то меня с наряда снимут. Вон идет дежурный офицер! Постой в сторонке, уйдет, тогда подходи.

Отошел, подождал. Ушел дежурный офицер, вышел на крыльцо дежурный по КПП курсант. Но на порог меня не пустил, разговаривали у крыльца. Что, спрашиваю, тут у вас такое, что за режимный объект? Не объект отвечает, тут механики живут и тут их учебные корпуса. А начальство все сидит на Косой линии, но тебя туда тоже не пустят, ты одет не по форме. Спрашиваю, как по форме? И получаю ответ – что называется наповал:

– Посмотри на себя, у тебя на шинели даже ремня нет!

Желание переводиться померкло, посмотрел на себя. Ну да! По последней Одесской моде, кавалеристская шинель, как у Дзержинского, до земли, ремень поверх мы одевали только в наряд, изящно выгнутая фуражка с лакированным «итальянским» козырьком, белый шелковый шарф, шитые из галуна, блестящие нашивки по 2 сантиметра шириной, латунные блестящие буквы ОВИМУ, (производство портного Яши, сидевшего в подвале третьего корпуса экипажа, перешивавшего форму всему училищу), «настояший» клёш и ботинки на платформе. Что твой дембель на вокзале. Это сейчас смешно, а тогда – мода! И прямое посягательство на мою свободу. И строем в столовую ходить. И моря теплого нет.

Пока дошел до трамвая желание перевестись угасло. Совсем пропало, когда ко мне подскочил патруль из трех курсантов, с пятикурсником во главе. Прямо на трамвайной остановке потребовал от меня отчета. Только моя угроза прямого физического воздействия, сопровождаемая словесно, остановила ревнителей порядка. Позже, уже работая, имея в экипаже коллег – штурманов, моего или плюс-минус года выпуска, узнал, что за каждого «разоблаченного» нарушителя, патруль получал награду от Сухорукова, а нарушитель карался по всей строгости. По-моему, это свинство, закладывать своих.

В общем, визит в Ленинград поколебал не только мои светлые чувства о Чудо – Макаровке, но и мою любовь к хорошей девушке на исторической родине. А общение с женатыми однокурсниками отбило напрочь охоту жениться вообще, строго, до окончания училища. Что я и сделал. Но Бог мне за это немножко попенял. Когда созрел, год не могли подать заявление со своей избранницей. Подавали от Одессы до Мурманска – не берут! Требуют у обоих местную прописку.

Курсант! Я вас узнала

Бог сыновей не дал. К воспитанию дочерей меня особо не подпускали, так что все свое воспитательное усердие прикладывал к подчиненной мне части экипажа, а потом и ко всему судовому экипажу. Многим не нравилось, особенно во времена наступления смутного времени гласности и перестройки, когда на общесудовых профсоюзных собраниях пытались ввести моду критиковать старших судовых офицеров, вплоть до капитана и качать народные права.

Пресекал на корню и выкорчевывал любую оппозицию, применяя исключительно легальные, уставные и преимущественно терапевтические (тяжелым трудом) методы воспитания. Советского моряка надо было приучить к предстоящей смене общественной формации в стране. Не устаю повторять, что флот, прежде всего, единоначалие, дисциплина и порядок. Disziplin – uber ailes по-нашему, по-немецки.

Дисциплине и порядку пытались научить нас военно-морские офицеры, командиры учебных рот морского училища, за пять с половиной лет нашего обучения. Неорганизованную анархическую массу, преимущественно вчерашних школьников, (ребят после армии было немного) необходимо было выстроить, выдрессировать, приучить к самодисциплине.

Для этих целей в училище существовал ОРСО – организационно-строевой отдел, институт командиров рот из действующих военно-морских офицеров в ранге не ниже капитан-лейтенанта. Не берусь рассуждать, кто шел служить в гражданские морские училища, не осведомлен, но службу они правили, как им было предписано, а мы, по своей дурости, сопротивлялись, как могли.

С первого по пятый курс мы все, более-менее исправно, исполняли обязанности «несения дежурно-вахтенной службы в жилых и учебных корпусах и на территории училища», выражаясь казенным языком. Первый и второй курсы дежурили на камбузе, стояли дневальными на всех проходных и входах в учебные корпуса, ну и круглосуточная вахта в помещениях своих рот.

Не буду утомлять вас перечислением существовавших повинностей, но нахождение «в наряде» подразумевало твое отсутствие на лекциях и практических занятиях, а если нахватал нарядов «вне очереди», то на занятия попадал вообще через день. По этой причине у наиболее свободолюбивых курсантов хромала успеваемость, а на наши возмущенные выступления – «как так можно учиться» следовал неизменный ответ – «выживает сильнейший». Сильнейший и выживал. Из 380 человек набранных на поток в 1971 году закончили училище 170.

Но не будем о грустном, Бурса давно позади, а в памяти остались только самые лучшие воспоминания. Например, суточное дежурство Дежурным по КПП экипажа (жилых корпусов, которые стоят в двух трамвайных остановках от учебных). В придачу давались три второкурсника для исполнения обязанностей дневальных. Служба не самая тяжелая в будние дни, но беспокойная ночью, в выходные, когда не очень трезвые старшекурсники могут попытаться свалить стоящие по обеим сторонам ворот якоря Холла по 2.5 тонны весом каждый. Рассказывали, что, бывало, валили и утаскивали один к самым рельсам проходящего мимо 15-го трамвая и привязывали его к задней колбасе трамвая, который уже не мог сдвинуться с места. Сам не видел, только слышал рассказы, но сомневаюсь, потому что трамваи по ночам не ходили. Но такой якорь можно просто завалить вдвоем, точнее его шток, что мы и проделывали пару раз с дружком Мишкой, будучи в игривом субботнем настроении. За такое упущение по службе весь наряд по КПП получал еще по 4 наряда «вне очереди». Поэтому штурмана валяли якоря механикам, а механики штурманам.



Концерт, концерт по заявкам и цирк, все в одном флаконе, начинался с полудня, когда роты начинали возвращаться на обед из учебных корпусов.

Открывались настежь ворота и строй за строем, «в колонну по четыре» младшие курсы, ровными рядами заходили на территорию. Старшекурсники, ссыпались с трамвая, сбивались самостоятельно в нестройную толпу за углом и, изображая строй, устремлялись через ворота прямиком в столовую.

Обычно, дежурный по экипажу, офицер, стоял в глубине двора (чтоб не портить себе аппетит и настроение перед обедом) и надзирал за процессом, как бы со стороны, но мог применить административный ресурс к отдельной личности, пытающейся через ворота, без строя проникнуть на территорию. Проходная, на время прохождения строев, запиралась для курсантов.

К этому волнующему моменту возвращения, по обеим сторонам проходной, ежедневно, собирались желающие увидеть своих друзей, потенциальных зятьев, женихов, таинственных любовников, случайных знакомых, должников и прочая, и прочая. Речь в данном случае идет о желании встретиться с теми курсантами, которые по какой-то своей причине не желали более встреч с перечисленными выше родственниками и интересантами.

Узнавшие искомое лицо в строю начинали перекрикиваться и переругиваться с узнанным, с перечислением семейных тайн и старых обид. Все это на повышенных тонах и громко, пока рота или сборный строй не скроется за поворотом. Стоя на крыльце КПП, как на трибуне, дежурный по КПП, созерцает представление.

Обязательно, почти ежедневно, ну ладно, пусть через день, входящие строи встречали девушки, пытающиеся разглядеть во входящих знакомое лицо, не исполнившее некие ночные обещания, или назвавшееся чужим именем, не желающее продлять отношения. Злые и циничные старшекурсники, влезшие в строй к молодым для прохождения ворот, начинали, якобы испуганно, закрываться папками и портфелями. Обиженная бросалась внутрь строя, отнимала мешок со знаниями от лица закрывающегося, и разочаровано покидала марширующий строй. Не он! Непечатные шутки, и безудержное веселье шагающей на обед роты сопровождало неудачу.

Вечером начинался иллюзион и сеансы магии. Останавливался трамвай, лязгал дверями, проезжал дальше и в неверном свете уличных фонарей, в черной южной темноте, проявлялись два ряда блестящих пуговиц бушлата или шинели, двигающихся на тебя, потом кокарда, как бы парящая над пуговицами, потом два ряда белых блестящих зубов, между кокардой и пуговицами, белки глаз и наконец очертания фигуры очередного нашего черного однокашника, возвращающегося из города или самоподготовки. Картина была еще круче, когда они двигались по двое – трое в ряд.

Ближе к полуночи начинали подтягиваться «наступившие на пробку» соученики разных потоков и факультетов. По Уставу дежурной службы надо было записывать фамилию и роту припозднившихся и закладывать их утром на сдаче дежурства в присутствии офицера. Но, поскольку каждый мог оказаться в такой ситуации в один прекрасный день, дневальным по КПП устно предписывалось сопроводить, добравшегося до родного крыльца, аж до его кубрика или сдать кому либо из одноклассников из рук в руки., ежели попадется навстречу. Помню четырех первокурсников, еще лысых, снявших с трамвая шестикурсника и несущих его ногами вперед на проходную. Напугали изрядно. Бросился навстречу – дышит! Даже храпит. Отругал малышей, перевернули головой вперед.

Это Бурса. У нас были свои правила. Расчувствовался, пойду плесну себе стакашку. Привет бывшим курсантам ОВИМУ всех выпусков! Ура!

Лондон из зе капитал оф Грейт Бритн

Мы все учились понемногу, чему нибудь и как нибудь, справедливо отметил Александр Сергеевич, который «наше всё». В равной мере это относится и к изучению иностранных языков в школе. Кто-то учил немецкий, кто-то английский, а кто-то, вообще, французский. Но, поступив в мореходное училище, все стали изучать английский, кто заново, с нуля, кто «углублять» свои знания.

Я учил в школе английский и вполне сносно мог выговаривать «Лондон из зе капитал оф Грейт Бритн» или «Москоу из бьютифул таун». Система изучения иностранных языков в советской школе была продумана по-своему очень хорошо и получив 5 баллов в аттестат, после 5 лет школьного обучения, молодой человек должен был не уметь или наоборот – не должен был уметь читать иностранных газет и слушать вражеское радио. Получил свои пять и катись на стройки социализма.

Отношение к преподаванию языка в мореходных училищах было несколько иное, но не сильно отличалось от школьного, разве что на судоводительских факультетах. Там пытались научить и часто добивались своего. Какой же ты, извините, к хренам собачьим, будешь капитан, если не можешь объясниться с лоцманом, агентом, властями, разговаривать по радиотелефону и писать длинные письма на английском языке.

Напомню, речь идет о Советском времени. К механикам требования были по проще, но мы все учили язык 5 лет и сдавали государственный экзамен по английскому языку. Экзамен принимала Ирина Сергеевна Кучерова, заведующая кафедрой Английского языка ОВИМУ, одесситка, красавица, но "несмотря на" – настоящая леди и просто хороший человек.

Ирина Сергевна вела язык в нашей группе продвинутых трудящихся с четвертого курса и до государственного экзамена. Затачивала наш язык, разве что только не напильником. Разумеется, Сергевна знала, кто, на какую государственную оценку, знает вражеский говор, и для нее, наши ответы на экзамене, были проформой чистой воды. Научила хорошо. Не забыл его за три года проведенных в Арктике, вставал на вахту посреди ночи и вспоминал спряжения неправильных глаголов, (в кошмарных снах чудятся до сих пор). Но тогда, в июне 1975, такие мысли в вольную курсантскую голову не приходили, а приходили совершенно другие:

1. Хорошо сейчас на пляже в Аркадии, гораздо лучше, чем в душном кубрике, в окружении учебников и словарей английского языка.

2. Завтра, (за день до экзамена), приходит из рейса брат, Александр, окончивший училище в 1971 году, успевший дослужиться до Второго помощника капитана в ЧМП.



Он возвращался из Японии, с заходом в Гонконг, Сингапур и другие не менее прекрасные и загадочные города и страны, вожделенные порты посещения тогдашнего советского моряка, ключевые точки обеспечения одесского Толчка (Толкукчки, Тучи) и, соответственно, благосостояния черноморской семьи. Наступило «завтра». Большой сбор у брата на квартире был назначен на 18 часов. Мой дружок и одноклассник Мишка входил в семейный круг доверенных лиц и тоже был приглашен на «праздник урожая». Начали, как всегда, с объявления: "Мы ненадолго, у нас завтра экзамен, еще по одной и уходим".

Уходили до шести утра, забылись коротким сном на одесской кухне и были разбужены часам к 11 холодной водой из ковшика. Кое-как очухались и привели себя в порядок. Поспешили на экзамен, успели к середине сейшена. Вошли вдвоем, поздоровались, взяли билеты и сели готовиться. Окна аудитории выходили на южную сторону, солнышко припекало даже через жалюзи и шторы. Припекало, припекало и припекло. Мы незаметно задремали, Мишка в своем углу, я в своем. Разбудила Сергевна нас разом, потрепав за загривки. Очнулись, стало неудобно, но почему-то не очень стыдно. Мы остались последние, народ сдал, получил свое и разошелся.

Я попытался разрулить ситуацию: – Брат с моря вернулся… встречали… извините. В качестве извинения и заодно экзамена нам было предложено ответить на все оставшиеся на столе билеты без подготовки. Деваться некуда, попыхтели и приступили. Попросили попить водички. Вода упала на старые дрожжи, распарила оставшееся с ночи и пошел кураж.

Ответили "с листа" на все билеты. Выслушали порицающие наше поведение слова, но и поздравления тоже. Узнали, что потратили 5 лет учебы не зря. Не зря, не зря. Получили мы свои по 5 баллов на лицо.

Одноклассники поудивлялись, но не очень. Мишка шел на красный диплом, я тоже, но ударился в любовь и передумал пересдавать тройку по химии за первый курс. Красный, синий, какая разница, распределение уже состоялось. Цвет диплома на будущую карьеру не влияет.

Язык, английский имею в виду, до сих пор работает. Общаюсь с зятем, греческой родней, интернациональными друзьями. Греческого до сих пор не выучил, в мои нынешние годы дается тяжело, проще на пальцах. Ну и опять же – лень.

Военная стажировка

Каждый курсант, обучающийся в высших морских учебных заведениях МинМорфлота СССР, обязан был пройти курс военно-морской подготовки и стажировку на кораблях ВМФ, согласно получаемой военной специальности. Конкретно из нас готовили штурманов для дизель-электрических подводных лодок 613 и 643 проектов. Для чего нужно было по 600 душ штурманов, получаемых ежегодно, помимо выпускников военно-морских училищ, никто объяснить не мог.

Какой из торгового моряка подводник? Вспомогательного флота было немеряно, портового флота, судов обеспечения. Сажайте нас туда, если шибко надо! Но у военных своя правда, сказано люминий – значит люминий!

Никто из нас, даже в кошмарных снах, не собирался служить на военном флоте, но принимали то, что стажировка положена по учебной программе. Наши иностранцы радостно разъехались на длинные каникулы до апреля, а мы, отгуляв свои в январе, собрались холодным февралем на одесском железнодорожном вокзале и отправились поездом в Севастополь, а оттуда в Балаклаву, тогдашнее подводное гнездо Черноморского флота.

В Балаклаве роту поделили на группы и группочки и раздали по бригадам и отдельным частям подводных челнов, стоящих по 2–3 корпуса по обеим сторонам живописной бухты. Не помню уже, ни номеров, ни названий частей, квартировавших в бухте и загадочном тоннеле под горой. Нам, с приятелем Серёгой, выпало провести два военно-морских месяца вместе, в команде одной из лодок, чья казарма располагалась сразу за штабом бригады, в самом колене бухты, на ее левом берегу (а может и правом), на том берегу, где был вход в секретный тоннель.



Добрались до места к полуночи. На первую ночь нас определили спать в общую казарму на 60 коек. Разделись, сложили вещи на тумбочку под любопытными взглядами не уснувших ещё матросиков. Умылись, легли, уснули. В 06.00 были разбужены громкими криками дневального, но вставать не стали, лежали, дожидаясь пока вся команда уйдет из казармы на зарядку. Усатый, румяный мичман вбежал в помещение и разразился над нами громкими матюками. Ответить ему тем же не успели, годки, из своих, подводноплавающих, объяснили матерщиннику вполголоса, что мы «гражданские» и командир велел к нам не приставать без надобности. Мы были согласны, чтоб к нам не приставали. Через пятнадцать минут, тот же прапорщик, переселил нас в отдельную комнату с четырьмя койками, тумбочками, двумя столами, стульями, телевизором и диванчиком. Жить стало веселее, хоть и «удобства» остались те же, общие, в коридоре.

Комната предназначалась для дежурных по казарме и по лодке офицеров или мичманов, уже не помню, но нам понравилась. Присланный за нами дневальный повел на завтрак. Береговая столовая на первом этаже этого же здания, вход с торца, рядом с котельной. Явились завтракать и были приятно удивлены рационом и размером пайки. Годки уже не бросались на харчи, лютовала стриженая молодежь. Нам, восьмерым, «гражданским», со стоящих рядом четырёх лодок, был выделен отдельный стол. Собрались все восемь, но не сразу. Сидели, глазели, больше удивлялись, чем ели. Каша с тушенкой на завтрак. Кирпич белого хлеба на двоих, разрезался вдоль, намазывался маслом, сверху густо поливался сгущенкой из банки (называлось Птюха) и далее, не разделяясь, не разламываясь, запихивался с торца в военно-морской рот. Более всего нас удивляло, как широко этот рот мог открываться.

Наши хлеба, каша, сгущенка оставались почти нетронутыми. С соседнего, «молодежного» стола вежливо подошёл делегат и справился, будем ли мы все это доедать или унесем с собой. Получив ответ, что спасибо, мы уже позавтракали, мигом перекинул все на свой стол, весело загудевший, деля добычу. Понравилось, что никто не сдернул матросиков с места, пока они всё не доели. Только после этого в столовой прозвучало «встать, выходи строиться».

После завтрака нас посетил командир лодки, Капитан третьего ранга, и попросил: по возможности сидеть в казарме; на лодку самим не приходить; пока не позовут; с моряками не общаться, дабы не вносить смуту в их уставные души; в город не ходить – заметут патрули – минус командиру. Если очень захочется – ходить через гору, за штабом, там забора нет и пригородный гастроном недалече. Пообещали.

Вечером, когда офицеры и мичмана разошлись по домам, к нам, в комнату явилась делегация дембелей с чайником домашнего вина, знакомиться. Познакомились, поговорили за флот, за морскую жизнь, они за свою, мы за свою. Мы, пятикурсники, были на 2–3 года старше дембелей – срочников и за плечами у каждого было более, чем по полтора года в море. Это внушало. Гости похвастались дембельскими альбомами и фотографиями в альбомах. Серега хорошо рисовал и красиво писал, поэтому позволил себе покритиковать увиденное и подправить кое-какие страницы.

Загрузка...