…Девушки-гимназистки, длинные косы, кружевные платья, маленькие шляпки. Манит красота, завлекает. Хочется прикоснуться к гладкой девичьей щечке, нежно обнять тоненькую талию.
Уймись, громыхающее, как молот по наковальне, сумасшедшее сердце! Уймись, потому что и так Мойша Сегал в амурных делах робок.
Напрасно Нина из Лиозно будто бы случайно всегда оказывалась на дороге Мойши, направлявшегося на Юрьеву гору писать этюды.
И Анюта все вздыхала. Ночь, они рядом на скамеечке, и так хочется прикоснуться к руке девушки. И видно, что красавица тоже думает об этом, но его тело, размякшее, чужое, разрывающееся от желания, скованно и неподвижно. Анюта сама поцеловала Мойшу. А он чуть не потерял сознание, ночь вдруг сделалась ослепительно светлой, сверкающей.
Теперь ему смешно и неловко вспоминать все это. Вот за занавеской мелькает фигура Теи Брахман, девушка готовит ужин. И иногда подходит к лежащему на диване Мойше, чтобы поцеловать его. Он больше не смущается. А Тее стыд и вовсе неведом. Она, услышав, что сложно найти модель, сама предложила позировать для его картины. Обнаженной!
Кровь стучала в висках, когда Тея снимала одежду и ложилась на кушетку. Работать с такой красивой молоденькой моделью просто, мазки быстро-быстро покрывали холст. Работа почти закончена еще во время предыдущей поездки в Витебск. Чуть тяжеловатое, но очень изящное тело девушки, с широкими полными бедрами, круглым животиком и небольшими грудками, написано в розово-красных тонах. Нежность и желание – они именно таких цветов, теплых, ласковых.
Теин отец, известный в Витебске врач, чуть дара речи не лишился, увидев свою дочь обнаженной на кушетке, где обычно он осматривал пациентов. Тея упряма, своенравна. Сказала, что хочет позировать, и будет позировать, и пусть папа не мешает художнику работать…
…– Ужин готов, Мойша!
Тонкий мелодичный голос. Упоительные запахи жареной рыбы и картошки.
Благословенный дом. Прекрасный Витебск! Любимый город стал особенно дорог после Санкт-Петербурга.
…Тяжело искать свой путь. Трудно. Больно.
Катит Нева холодные волны. Роскошные дома и широкие улицы равнодушны к Мойше. Манят витрины гастрономов, а в кармане не наберется и десяти копеек на зразы. Денег нет. Нет вообще. Отец дал ему с собой всего двадцать семь рублей. По своему обыкновению, швырнул их на землю, пришлось вновь ползать в пыли, собирая монеты и ассигнации. Папины деньги растаяли быстро, слишком быстро. Хорошо еще, что в школу Общества поощрения художеств Мойшу приняли без платы и сразу зачислили на третий курс. Занятия в школе чередуются с унизительными просьбами к меценатам. Но пособий все равно не хватает. Снять квартиру – непозволительная роскошь. Ночь пахнет гнилой соломой и луком. Постель приходится делить с каким-то вечно пьяным рабочим. Он, кажется, понимает: Мойша из другого теста. И старательно вжимается в стену. Но кровать узка. Густой тяжелый мужичий дух мешает спать.
Воспоминания разбил тонкий девичий голос.
– …и все равно я не понимаю, зачем ты уехал? Выучился бы в школе Иегуды Пэна. Чем плохо? – Тея нежно провела по волосам Мойши. – И мы бы не расставались.
Он замотал головой:
– Нет, что ты! Я решительно не мог там оставаться.
– Но почему? Ты же делал успехи! Господин Пэн был доволен. Мне Фейга-Ита рассказала, что он даже освободил тебя от платы.
Мойша кивнул: действительно, освободил. Увидев его этюд, написанный в фиолетовых тонах, Иегуда Пэн долго пощипывал бородку, а потом взволнованно сказал:
– Очень хорошо. Диво как хорошо. Вы можете больше не давать мне денег за обучение. Работайте! Работайте больше!
Учитель признавал за ним право использовать любые краски. Но он не мог принять главного. Он не понимал, что можно именно так видеть мир. Людей, природу. Мойша интуитивно это чувствовал и поэтому рисовал то, что понравилось бы Пэну. «Чтение Торы», «Толкователь талмуда», «Старик в ермолке». Это было близко разговаривавшему только на идиш учителю. Но Пэн смеялся над парившим в ночном небе ангелом. И эти его вечные занудные задания: гипсовые головы, натюрморты.
– Мне наскучило рисовать старика Вольтера, – улыбнулся Мойша. – Его нос на моих работах все время почему-то загибался в сторону. И двух месяцев не выдержал я в школе Пэна. Взял там все, что мне могли дать. И пошел дальше.
Тея нахмурила тонкие брови и гневно воскликнула:
– Это Авигдор! Это он украл тебя у меня! Как же мне он не нравится! Я понимаю, что должна быть ему благодарна. Он нас познакомил. Но мне так страшно иногда делается, когда смотрю на него!
«Милая моя Тея, – подумал Мойша, отодвигая пустую тарелку. – Тебе не понять, как я гордился этим знакомством. Авигдор так снисходительно посматривал на меня, когда мы учились в гимназии. Мы даже дрались! Потом он перешел в коммерческое училище. Конечно, сын богатых родителей не должен сидеть за партой в простой городской гимназии! А затем, когда я начал делать успехи у Пэна, он стал носить мой этюдник. И все говорил: позанимайся со мной, я заплачу. А я занимался с ним не за деньги. Мне хотелось подружиться с Авигдором. А как нравилось бывать на его даче! Я уже не просто голодранец с Покровской улицы, у меня появился богатый знакомый. И в Санкт-Петербург меня надоумил поехать не кто иной, как Авигдор. Откуда мне было знать, что есть другие школы! Мы уехали вместе. Но как только покинули Витебск, разделявшая нас пропасть стала еще глубже. Он пил шампанское, а я рыскал в поисках корки хлеба. Он говорил о том, что скучает и не знает, как развлечься. А я был счастлив. Даже вечный голод не мешал мне радоваться тому, как моя душа начинает жить на холстах».
Тея встала из-за стола, принялась убирать тарелки. Ее жирная белая псина обиженно взвизгнула: никто и не вздумал угостить лакомым кусочком.
– Мне неспокойно, – всхлипнула девушка. – Я все время думаю, как ты, где ты. Евреям же нельзя там селиться.
– Успокойся, – Мойша весело улыбнулся. – Сейчас все в порядке. Адвокат Гольдберг оформил меня своим лакеем. Адвокаты могут держать слуг-евреев. Но, знаешь, и когда у меня не было этих бумаг, я особо не волновался. В тюрьме не так уж и плохо. Там кормят! А воры и проститутки относятся ко мне с уважением.
Тея укоризненно покачала головой и воскликнула:
– Господи! Почему ты такой упрямый! Мойша, мне кажется, тебе нравится так жить. Тебе нравится эта вечная нищета, голод. Вернись! Я прошу. Умоляю тебя. Вернись в Витебск!
– И что я буду здесь делать? Работать ретушером? Милая Тея, я умирал в этом ателье. Как же скучно было замазывать оспинки и морщинки. От этого с ума можно сойти. И потом, я чувствую, точно знаю – я стану хорошим художником. Вот увидишь!
На симпатичном личике девушки появилось скептическое выражение. Так же смотрела на Мойшу, слушая его рассказы, Фейга-Ита. И брови отца тоже недоуменно, недоверчиво приподнимались.
Никто не верит в успех.
А он придет. Луч надежды всегда согревает душу Мойши. «Потерпи, – шепчут по ночам ангелы, разрывающие небо, чтобы тайком с ним пообщаться. – Терпи и работай. Ищи свой путь. Слушай только свое сердце».
Ангелам надо верить. Вот только где он, его путь? Из чистого упрямства Мойша не желал признаваться, что ему точно так же скучно в школе Общества поощрения художеств, как было скучно у Пэна. Можно вытерпеть все, что угодно. Лишь бы только знать: идешь по правильной дороге.
Но он найдет свою дорогу. Собьет в кровь ноги, выплюнет в Неву, от которой вечно тянет сыростью, слабые легкие, превратится в скелет, обтянутый кожей. Но он найдет эту дорогу! Единственно верную дорогу…
– Приляг пока, – попросила Тея. – Я переоденусь, и мы пойдем прогуляемся. Кстати, у тебя красивый костюм.
Мойша перешел в соседнюю комнату и остановился у большого зеркала, оправленного коваными металлическими кружевами.
Костюм и правда хорош. Мамочка, мамочка, что бы он без нее делал. Она складывала копеечки. Экономила, крутилась как белка в колесе, надрывалась в бакалейной лавке, чтобы купить отличное черное английское сукно. И пойти к лучшему в городе портному.
«У меня лицо как пасхальное яичко, – подумал Мойша, изучая свое отражение. – Румяные щеки, голубые глаза, красные губы. И кудри мне мои нравятся, и нос, ну и пусть длинный. У Теи будет красивый муж».
Скрипнула дверь, прерывая его мысли. И сразу же – звонки-звоночки, девичьи голоса.
– Вернулась! Только вчера приехала и сразу же к тебе! Ах, Теечка, если бы ты знала, как хорошо в Европе!
– Беллочка! Ты прелесть! А эта пелеринка! Зеленая, зеленая! Господи, красота какая, дай посмотреть!
– Конечно, конечно. Примерь! Все тебе расскажу! Мы с мамой так хорошо отдохнули!
Мойша кашлянул, понимая: к невесте пришла подруга. Ну и охота ему сидеть за занавеской, пока они щебечут, будто веселые птички?
Тея все поняла правильно. До Мойши донеслось негромкое:
– У меня сейчас гости. Я к тебе вечерком забегу.
Хлопнула дверь, и Мойше вдруг показалось: его сердце опустело.
Но вот появилась Тея, и непонятная тоска отступила, растопленная нежностью в глазах невесты.
Любимая женщина. Любимый город. Как приятно держать Тею за руку. А эти узкие улочки, вымощенные булыжником мостовые, редкие экипажи! Тоска по Витебску томит. Хочется скорее вновь пройти по Соборной улице. И чтобы вдалеке виднелся храм Успения Пресвятой Богородицы. И чтобы контора водопровода отгораживалась от зевак витыми металлическими решетками. И симпатичные маленькие балкончики оплетали искусно выкованные васильки.
Пьянея от ранней осени и счастья, Мойша медленно миновал Соборную улицу. Когда впереди показалась Двина, к горлу невольно подступил комок. Самая красивая река на свете! Нет больше нигде таких крутых берегов, спокойной широкой глади, зеленых пятен вдоль русла.
Приближающаяся тоненькая фигурка, кукольная в футляре светлого платья, идеально вписывалась в пейзаж.
Тея вдруг всплеснула руками:
– Белла! Ты тоже решила прогуляться? Знакомься, это Мойша Сегал, мой жених!
– Здравствуйте, Мойша!
Глаза девушки темные, прекрасные.
Все изменилось.
Все стало очень просто.
«Это моя жена, – подумал Мойша, поражаясь собственной решимости. – Это мои глаза, это моя душа. С ней, с ней, а не с Теей я должен быть…»
Когда он провожал Тею Брахман домой, то точно знал: это в последний раз. Но ему ни капельки не было грустно. Потому что его уже ждал и любил ангел. Самый лучший и добрый. Белоснежный до синевы…
Черное платье, длинное, без вызывающих вырезов и декольте, все равно смотрелось очень сексуально. Рост сто семьдесят пять сантиметров, тоненькие косточки, ни грамма лишнего веса. На такую фигуру любая одежда чаще всего садится идеально.
«Ване бы понравилось», – подумала Даша Гончарова, разглядывая в зеркале свое отражение, и осеклалась.
Вани. Ивана Никитовича Корендо. Отца Филиппа. И ее любовника. Больше нет. Завтра – похороны. А теперь надо ехать за телом в морг, потому что только сейчас эти тупые менты наконец разрешили забрать тело свекра.
Даша на секунду заколебалась, глядя на полочку с косметикой. Красить глаза или нет? Конечно, плакать она не станет. Хотя и жаль, что все так получилось. Но с уходом Вани исчезает столько проблем. Впрочем, исчезает и одно преимущество – в постели он ох как хорош. Был… Но что такое секс? Приятные минуты, не более того. Но все-таки, все-таки, как Ваня умел сводить с ума. Прикосновения Филиппа после его ласк – потуги жалкого дилетанта сравняться с мастером, неуверенно, невозбуждающе, никак, одним словом…
Воспоминания о супруге прочертили тонкую горизонтальную морщинку на смуглом Дашином лбу.
…Внешность обманчива. Незнакомец, уверенный, красивый, расплачивающийся в ночном клубе «золотой» пластиковой картой, оказался слабым, то и дело неудачно вкладывающим деньги мелким бизнесменом. Единственное достоинство Филиппа – это то, что он сразу же отреагировал на Дашины намеки по поводу свадьбы.
– Хочешь – давай поженимся, – пробормотал он, умиротворенный, расслабленный после недавних постельных баталий.
И Даша быстренько потащила его в загс. Прекрасно осознавая, что этот мужчина – не самый лучший вариант. Но, что немаловажно, и не самый худший. Когда годы стремительно мчатся к тридцатилетней отметке, когда кроха дочь то и дело выпрашивает куклу и приходится все время считать, хватит ли денег заплатить за квартиру, если купить эту самую куклу, тогда есть стимул особо не привередничать.
Она толком так и не осознала, когда появилась вот эта необходимость – не привередничать. Столько планов было в молодости! Как сладко и отчетливо представлялось собственное лицо, горделиво взирающее на Москву с билбордов вдоль проспектов! Как хотелось пережить нищету среднестатистической модели, получающей за показ пятьдесят долларов и сходящей с ума оттого, что за эти деньги надо купить белье, колготки, и губную помаду, и еще много чего.
И вот они – пятьдесят долларов. Когда будут следующие – неизвестно. Зато точно ясно, что если именно теперь согласишься поужинать с лысым жирным старичком, то будет проще. Девяносто девять из ста сделали бы одинаковый выбор. Но ведь даже один процент может не пробиться дальше занюханной рекламы убогих курсов в малоизвестной газете. Претенденток на модельную дольче-вита слишком много, мест для всех не хватает.
Постепенно показов у Даши становилось все меньше. А общения со старичками с практически отсутствующей эрекцией, но неизменно присутствующими стодолларовыми купюрами – все больше. Все без исключения Дашины приятельницы, оказывающие эскорт-услуги, относились к этому занятию философски. Ну да, проститутки. А что, лучше в провинции киснуть, терять молодые годы, спать с пролетарием-алкоголиком? Потому что те, кто не пролетарии и не алкоголики, давно навострили лыжи из своих урюпинсков в Москву!
Но Даша Гончарова такой внутренней установки не имела, и для того, чтобы отдать свое идеальное тело для исследования рукам, щедро усыпанным пигментными пятнами, ей требовалось сначала вино, потом коньяк, потом виски.
Из чьего скудного оргазма появилась Светлана, Даша не имела ни малейшего представления. Ее сознание давно находилось в параллельном измерении. Силы воли еще хватало на то, чтобы приводить себя в косметологический салон, парикмахерскую, к мастеру бикини-дизайна. А потом ехать к очередному клиенту. Но внутреннее время отсчитывали не стрелки часов, а украдкой сделанные глотки виски из крохотной фляжки.
Новость о беременности стала шоком. Отправляясь к врачу, она предполагала все, что угодно, – воспалительный процесс, передающуюся половым путем инфекцию, венерическое заболевание. Работа, как говорится, благоприятствует. Главное – чтобы не ВИЧ, все остальное, как известно, лечится.
И вот поди ж ты – ребенок. Как? Откуда? Не было незащищенного секса! И презервативы вроде бы не рвались.
– Ну уж не знаю, женщина, вам виднее, – улыбнулась на Дашины недоуменные мысли вслух врач. – Вас в женскую консультацию направить или будете прерывать беременность?
Первый порыв – аборт. Сделать – и никаких проблем. Но Даша вдруг посмотрела за окно, в плескающееся море голубого неба с ватными клочками облаков. И услышала свой дрожащий, но решительный голос:
– В консультацию, буду рожать.
Врач заулыбалась еще шире, принялась объяснять, какие коррективы вносит в образ жизни ожидание малыша. Даша почти не слышала ее слов, лихорадочно соображая, как она выживет вдвоем с ребенком в городе, который никогда не дарит подарков, зато с завидной регулярностью предъявляет счета, и их надо оплачивать.
Но правду говорят: бог дает детей и на детей. Один клиент одолжил денег, второй помог договориться с бюрократами-чиновниками, и уже через два месяца Даша стала арендатором нескольких точек в крупных универмагах. Нанятые ею девочки упаковывали подарки, продавали открытки и прочие мелочи. Денег этот скромный бизнес приносил после выплаты налогов и зарплаты совсем немного, но их хватало, чтобы выжить. И самое главное – беременность подтолкнула Дашу к тому, чтобы бросить пить.
К счастью, на дочери далекий от идеального образ жизни мамы не сказался. Света родилась здоровенькая, голосистая и очень красивая. На нежном фарфоровом личике как капли яркой краски – ясные синие глазки в слипшихся длинных ресничках, пухлый красный ротик…
Но любоваться дочерью было некогда, проблемы сыпались одна за другой. И, возвращаясь то из мэрии, то из налоговой инспекции, Даша с тоской понимала: детство дочери проносится мимо нее. Это няня видит, как исчезают складочки на ручках, как меняется улыбка, как слегка темнеют льняные волосики Светочки. А она вынуждена целыми днями отстаивать свои несчастные малоприбыльные точки, от которых головной боли больше, чем денег, но всем этим приходится заниматься, потому что надо как-то жить.
Филипп, вялый, безынициативный, подвернулся как раз кстати. Поужинать, переспать – здесь, конечно, всегда охотников хватало. А вот о более серьезных отношениях никто не заикался. Фактически она сама сделала Филиппу предложение. Ну и что? Сегодня женщинам приходится идти на многое из того, что традиционно считалось мужским делом. Главное не в этом. А в том, что Филипп не отказался.
В глубине души Даша никак не могла понять, зачем же он на ней женился. Влюбился? Любовь казалась слишком сильным чувством для этого парня. Он словно плыл по течению жизни, не прикладывая ни малейших усилий, не любопытствуя, не пытаясь что-то изменить. Появилась в этой бесконечной спокойной реке Даша – и Филипп ее подобрал. Показалась бы другая девушка – другую повел бы в загс, и красивое лицо с правильными чертами оставалось таким же невозмутимым, защищенным и от радости, и от горя.
Потом Даша поняла, почему муж именно такой – слабый, безвольный. Скучный и занудный – если уж называть вещи своими именами.
Почему же? А все просто. Лишь потому, что он может себе это позволить. У него есть отец. То есть, строго говоря, не отец, а отчим. Но Иван Никитович всегда относился к Филиппу как к своему собственному ребенку.
В семейном альбоме безмятежно улыбается эффектная пара. Она – как Любовь Орлова, блондинка, в кудряшках вся, яркая, эффектная. Он – вообще особый случай. Такие лица, как у свекра, Даша видела только в глянцевых журналах.
– Я очень любил Танечку. Не могу себе до сих пор простить, что разрешил ей водить машину.
В голосе Ивана Никитовича, показывающего снимки, до сих пор слышалась не отшлифованная временем боль.
– Какое счастье, что у нее был сын. Филипп так похож на мать, – продолжал свекор, переворачивая страницы лежащего на коленях тяжелого альбома. – Снимков с похорон нет. Жену пришлось хоронить в закрытом гробу, наши «Жигули» были разбиты всмятку. Мне до сих пор ее не хватает. И я пообещал себе, что Филипп ни в чем не будет нуждаться.
Даша осматривала роскошные апартаменты свекра и думала о том, что мужу здорово повезло. Филипп халявщик – и может себе позволить вложить все деньги в рискованный бизнес-план, потому что есть отец, который всегда выручит, подстрахует.
Едва уловимые флюиды симпатии, исходящие от свекра, Даша почувствовала с первой же встречи. Кстати, он особо и не скрывал, что в восторге от ее внешности. Прямо заявил:
– Да вы, девушка, просто сногсшибательная инопланетянка. Серьезно. Ну и глазищи у тебя, Дашутка!
Это был отличный вариант: поменять сына на папу. Даша все просчитала мгновенно: денег больше, квартира лучше, мужик эффектный, надо брать, пока не увели. А то, что он говорит, будто бы не намерен никогда больше жениться, – полная фигня. После гибели матери Филиппа столько лет прошло. Монахом он сто процентов не живет – губная помада что в его ванной делает, спрашивается. Поэтому, все больше уверялась Даша, никуда папочка не денется, влюбится и женится.
Но даже она, казавшаяся себе такой циничной, все же оказалась застигнутой врасплох. Свекор сам пошел на сближение. И так радикально…
Она забежала к нему в офис, чтобы передать документы. Ивану Никитовичу требовалось заверить перевод у нотариуса, секретарша приболела, и он попросил Дашу помочь. После того как с бумагами было покончено, она очень удачно объехала вечные многочасовые пробки. Едва припарковала машину у здания, полился сильный холодный дождь. И было так уютно сидеть в комнате отдыха, с чашечкой ароматного кофе в руках. И чувствовать на себе одобрительный взгляд свекра, невольно прислушиваясь к дроби стучащих в окно капель.
Все произошло так быстро и красиво, что Даша даже не успела опомниться. Невероятно! Как в кино!
Первый кадр – он забирает чашку и ставит ее на столик. Второй – неожиданный, а потому особенно чувственный поцелуй. Третий – Даша послушно становится у кресла.
Бесцеремонные уверенные пальцы задирают юбку, приспускают трусики и колготки. Щелкает «молния» брюк и…
Наглость и чудовищность происходящего неожиданно обострили чувственность. Оргазмы взрывались ежесекундно, как хлопушки на Новый год.
«Он меня…» – изумленно думала Даша и кусала спинку кресла, чтобы не закричать.
«А потом Филипп…» – и снова обивка гасит стон.
«Я дрянь, он сволочь, как же мне это нравится…»
Он застонал, потом выскользнул из нее, потянулся за салфеткой.
– Надо поставить здесь душевую кабину, – облизнув губы, хрипло сказала Даша. – Ну, и что все это значит. Инцест?
Иван Никитович недоуменно пожал плечами.
– Я бы попросил прощения. Но ты так хотела, я чувствовал, – пробормотал он. – Да, Филипп… Непорядочно, ужасно. Я не знаю, что на меня нашло. Я не контролировал себя совершенно. Ты инопланетянка. Вот ты кто. Я думаю, нам лучше не встречаться. И еще…
Даша слушала Ивана и мысленно усмехалась. Ага, дурочку нашел. Пара тысяч за развод, однокомнатная квартирка. Да есть у нее такая клетушка. Неудобно в ней вдвоем с ребенком. Продать – вариант из серии «дешево и сердито». Деньги имеют обыкновение заканчиваться. Иван Никитович – человек состоятельный. Или пусть раскошеливается на очень кругленькую сумму, или…
– Я скажу Филиппу, что вы меня изнасиловали, – спокойно заявила Даша и подтянула рукав блузки. – Вот, видите, и пальцы ваши. Синяки остались. Вы меня сжимали, как сумасшедший. И секретарши нет. Заманили и изнасиловали!
– Ах ты, сучка, – застонал Иван Никитович. – Что же ты со мной делаешь, а?..
Его брюки опять бугрились. И Даша потянулась к «молнии». Ей очень хотелось увидеть, как выглядит лицо Ивана, когда он кончает…
Паутина страсти, лжи, денег, любви, изматывающего секса, звенящих истерик держала их крепко, не отпускала, не ослабляла хватку.
Даша боялась, что Ваня все расскажет Филиппу. Что проговорится сосед, который видел, как тяжело дышали, выходя из лифта, свекор и невестка. Они и правда тогда не сдержались, не смогли дойти до квартиры… Страхов было так много, что иногда Даше казалось: смерть Вани – лучший вариант. Все деньги и имущество отойдут Филиппу. А она наконец сможет жить спокойно.
…«Нет, краситься не буду, – решила Даша и отошла от зеркала. – Пусть лицо отдохнет от косметики».
Зазвонил сотовый телефон, высвечивая в окошке фотографию супруга.
Вздохнув, Даша ответила на звонок и сразу же заругалась:
– Ты опять все перепутал! Тебе надо заказать венки и цветы! А место на кладбище пробьет Семирский. Он депутат, и вообще. Ну сто раз же тебе объясняла, неужели было так сложно запомнить!
Она закончила отчитывать мужа и снова вздохнула. Это счастье, что у Ивана Никитовича есть такие друзья, как супруги Семирские. Они помогут решить все эти вопросы, связанные с проводами свекра в последний путь. Иначе можно было бы рехнуться. Филипп – сама беспомощность…
Плохо без сигареты. Нет, плохо – не то слово. Без сигареты все не так. Без нее не живется. Не думается. Нет, опять не подходит. Думается. Но лишь в одном направлении: фиксации степени страданий.
«Уж лучше бы не думалось! – уныло отметила Лика Вронская, подвергая экспертизе собственное состояние.
Во рту чувствуется стойкий ацетоновый привкус. В воздухе отсутствует что-то самое главное. Им не дышишь, этим воздухом вдыхаешь, царапая изнутри грудную клетку, выдыхаешь. Но словно бы не дышишь. Стучит в висках, кружится голова, как бывает высоко в горах, где меньше кислорода.
Обиженное воображение рисует жуткие картины. Пить кофе без сигареты. Торчать в пробках – и не курить. Не курить после обеда, не курить после секса. Не курить. То есть не жить? То есть вся жизнь сосредоточена в зловонных тлеющих палочках, а без них ничего не получится?
– Ну уж дудки, – пробормотала Лика, морщась от головной боли. – Я решила бросить курить – и бросила. Я сильная, и это плюс. У меня будет больше времени и денег. Не покупаешь сигареты – экономишь. Уменьшаются расходы на стоматолога и косметолога. К косметологу, кстати, вообще можно не ходить. Лицо буквально с каждым днем выглядит все лучше. Чистое, нежное, светится здоровьем.
Ее монолог прервал звонок сотового телефона. Лика посмотрела на дисплей, и сердце сразу увеличило темп, заторопилось. Оно тоже скучало по голосу этого мужчины.
– Tout va bien?[8] – не здороваясь, нервно поинтересовался Франсуа.
Лика сглотнула подступивший к горлу комок и кивнула.
– Je ne t’entends pas! Tout va bien?[9]
– Oui, tout va bien,[10] – вежливо соврала Вронская. И, чтобы не выплеснуть набежавшие слезы, уставилась на белоснежный потолок спальни. – J’ai rencontrйe des amis, j’ai dinйe chez mes parents. Je m’amuse bien.[11]
Ей хотелось сказать другое. Что губы просят его губ, как нищий вымаливает милостыню. Что за две ночи в Москве она фактически не сомкнула глаз, что тело привыкло к теплу и нежности, а больше ничего этого нет. Об этом хотелось сказать, но Лика молчала. Опять попадать в ту же ловушку? Из нее есть только один выход. Может быть, она его нашла и сумеет забыть о своей зависимости? От сигарет, говорят, сложно отказаться, а ведь получилось. Может, и мужчину бросить получится, выдержит…
Устав молчать, Франсуа заметил:
– Je t’entends trиs bien. Tu as un nouveau portable?[12]
Она на секунду запнулась. Как сказать по-французски, что вместо раскладушки у нее теперь слайдер? Никаких предположений не возникло, но Лика выкрутилась:
– Oui, je me suis achetйe le dernier modиle. J’ai decidйe d’arrкter de fume et j’ai balancйe mon portable avec le dernier paquet de cigarettes. Heureusement que j ai pu retablir le numero.[13]
Говорить о чем угодно. О ерунде – пусть, пусть. Самое важное – дольше. Тогда начинает казаться, что Франсуа близко-близко, что нет разделяющих их тысяч километров и ментальной хронической несовместимости. Расстояния между странами можно преодолеть физически, но духовный барьер остается. Во всяком случае, для них он существует, вне всяких сомнений.
Одновременно из Парижа понеслось в Москву, а из Москвы в Париж:
– Je t’aime…[14]
И в ту же секунду две руки нажали на кнопки, заканчивая разговор. Вышколенные синхронным сексом тела продолжали все делать одновременно и вне постели…
Отбросив телефон, Лика потерла под глазами согнутым указательным пальцем, тщательно подбирая закипающие слезы. Потом стала бесцельно мерить шагами спальню. Свою одинокую спальню, безнадежную, утомляющую, захламленную сухой листвой прошлого и свежими осколками недавних надежд.
Вот на столе рядом с ноутбуком гора дисков. На них записаны драйвера, программы и еще что-то труднопроизносимое. Но бывший бойфренд Паша это произносил. И даже любил – как и все программисты. Лика думала, что Пашина любовь распространяется не только на компьютер. Она и не ошибалась. Действительно, не только на компьютер. И не только на Лику. Видимо, любить одну женщину парню было скучно. А Лике стало скучно, когда она выяснила, что любимый регулярно ходит «налево». И вот эти диски, хрупкая блестящая пластмасса. Она оказалась долговечнее чувств.
На низкой, застеленной белым покрывалом широкой постели примостился коричневый медвежонок. Как было хорошо, проваливаясь в сон, приобнимать мягкое тельце и мечтать, что отношения с Франсуа, приславшим трогательный подарок, будут другими. Долгими, надежными. Не омраченными ревностью и изменами.
Все не так. Все не то.
«Увы, – невесело думала Лика, машинально оглядывая комнату в поисках пачки сигарет, – к человеку не прилагается инструкция по правилам эксплуатации. А жаль. Здорово было бы прочитать, что человеческий экземпляр Лика Вронская несовместима с молодым человеком А, не должна эксплуатироваться мужчиной В, а предназначена исключительно для комплектации парнем С. Это ж скольких проблем можно было бы избежать!»
– Ах да, я же не курю, – спохватилась она. – Срочно требуется хорошая новость, иначе я совсем закисну.
Разыскав телефон, Лика набрала номер издательства, в котором выходили ее детективы. Однако успокоительным средством разговор с редактором так и не стал. Выяснилось, что публикация романов, запланированная на зиму, состоится ближе к лету.
Лика с досадой закусила губу. И тут облом! Но она все равно будет продолжать писать. Потому что это очень здорово: дробь на клавиатуре ноутбука, чужие жизни, которые примеряешь, как новые платья, горький дымящийся кофе в кружке с жабками и ночь за окном, внезапно превращающаяся в утро.
Воспоминания о творчестве оказали целебный эффект: курить Лике расхотелось.
Срочно за компьютер, и сочинять новую книжку, и описать все, что произошло за последнее время. У описания собственных переживаний масса преимуществ. Они получаются очень натурально, так как ничего придумывать не надо, бери свои эмоции и отмечай мельчайшие нюансы. А потом описанная боль исчезает, растворяется в ровных строчках, улетает, перестает мучить.
Лика быстренько объяснила, почему разбились амурные надежды главной героини. Потом, периодически бегая за валерьянкой, описала труп Ивана Никитовича Корендо и вдруг замерла. В сознании возникла четкая картина: девушка, постоянная героиня всех ее книг, выходит из подъезда, идет к своей машине. Но как выглядит подъезд? Что находится во дворе? Он тихий, или наполнен шумными возгласами играющей детворы, или прошивается, как очередями, визгом шин вечно снующих авто?
Воспоминания об этих деталях в памяти не задержались. Отчасти и неудивительно: Лика находилась в шоковом состоянии, жалела своего несостоявшегося любовника, сочувствовала родным антиквара и следователю Володе Седову. Расследовать это убийство, судя по всему, будет ох как непросто.
«А поеду и проверю, что за двор, какой район, – тряхнув волосами, решила Лика. – Дел на час, зато не придется придумывать описания. В придуманных деталях проще запутаться».
Набросив куртку, Вронская заторопилась к машине. Верный «фордик» оказался припорошен первым, но неожиданно обильным снегом.
– Рано в этом году, – с неудовольствием пробормотала Лика, орудуя щеткой. – Все к худшему, да что же это творится такое!
Четверть часа ушло на то, чтобы очистить авто. Потом еще пару минут Лика побуксовала в сугробе. Наконец рассвирепевший «Форд» рванул с места и помчался к дому несчастного антиквара.
Машинально следя за дорогой, Лика думала об Иване Никитовиче, и душу щемило от жалости. Корендо убили. Он мертв, его больше нет, и ничего не будет – ни интервью, на котором настаивала Лика, ни секса, которого хотел Иван. Но если внимательно присмотреться к этой жалости, то в ней различимы черные всполохи… пугающей радости.
– Он умер, а я жива, – бормотала Лика, паркуя машину возле элитной многоэтажки. Закрыв машину, она направилась к подъезду. – Придет зима, и вечная постель Ивана замерзнет. А я буду жить, и меня согреет бокал вина. Или чьи-то объятия. Интересно, это только я – такой моральный урод? Или что-то похожее творится со всеми?
– Нет! Когда умирает близкий человек, хочется оказаться на его месте. Да, это слабость. Возможно. Но сил не остается, их забирает смерть…
Раскрыв рот, Лика слушала монотонно бормочущую женщину и лихорадочно соображала. Ну да, она сошла с ума. Тихо сам с собою я веду беседу – да еще на такую тему. Но эта-то дама – она тоже, мягко говоря, малость не в себе!
Быстрый осмотр случайной собеседницы выдал в мысленном компьютере Вронской следующий результат. Лет сорок пять – сорок семь. Одета неправильно – мешковатое пальто делает высокую полную фигуру еще грузнее, черная юбка, край которой безнадежно намок, излишне длинна. И – вопиюще некрасива. Нет ничего завораживающего в крупных чертах кавказского лица, которое безжалостная старость уже начала оплетать паутиной морщин. Обычно хоть глаза выделяются у восточных женщин или черная копна смоляных волос. А здесь безнадежно: взгляд невыразительный, волосы стянуты в хвост, что с учетом высокого лба тоже вряд ли можно назвать удачным сочетанием.
– Я здесь потому, что у меня умер очень близкий человек. Он жил тут, в этом доме, – бормотала женщина.
Лика насторожилась. «Надо же, какое совпадение! – подумала она. – Или это не совпадение, а специально спланированная якобы случайная встреча? Но зачем?! Надо все выяснить».
Вронская сочувственно вздохнула и поинтересовалась:
– А как вас зовут?
– Нино, – ровно сказала женщина. – Нино Кикнадзе.
– Как-то сегодня прохладно, правда? – для подтверждения своих слов Лика опустила лицо в воротник куртки.
И женщина сказала именно то, чего дожидалась Вронская:
– Видите, вот там, у перекрестка, такое симпатичное кафе с замерзшими огромными окнами…
«Что я здесь делаю? – ужаснулась Нино Кикнадзе, согревая озябшие покрасневшие пальцы о тонкую фарфоровую чашку, наполненную янтарным чаем. – Что я говорю? Эта девочка. Худенькая. Короткая куртка, джинсы заправлены в высокие сапоги, красный шарф обвивает шею. Шик поздней московской осени. Таких девочек никогда не останавливает грозное милицейское: „Регистрация есть у вас?“ А я, всю жизнь прожившая в Москве, каждый день показываю документы. Всю жизнь в Москве, а люблю не так, как любят русские женщины. Иван вошел в мое сердце и в нем остался. Навсегда…»
– Я не представилась. Меня зовут Лика Вронская. – Девушка щелкнула застежкой рюкзака, протянула плотный бумажный квадратик. – Вот моя визитка, правда, она старая. Тут только мобильный правильно указан. С этой редакцией я больше не сотрудничаю, так сложились обстоятельства. Последние полгода жила во Франции, недавно вернулась. А еще я пишу книги, детективы.
Сердце Нино сжалось. Боже, какая же она идиотка! Не надо было откровенничать с незнакомкой. Писательница, журналистка. И что же теперь делать?
– Знаете, мне пора, – отодвинув чашку, решительно сказала Нино. – Я правда очень тороплюсь.
– Никуда вы не торопитесь, – на лице Лики появилось досадливое выражение. – Вы испугались, что я журналист. Жалеете о случайно вырвавшихся словах. Я могла бы вам ничего не рассказывать. Но это было бы нечестно! Давайте все-таки поговорим. Представьте себя на моем месте. Мой друг – следователь, занимается расследованием убийства Ивана Никитовича Корендо. И вот я вижу вас на месте происшествия. Понимаете, я ведь тоже не могу делать вид, что ничего не произошло. Вам, похоже, был очень дорог этот человек, да?
И все-таки в этой настырной девчушке было что-то, мгновенно вызывающее доверие. Потому что больше ничем нельзя объяснить, что Нино испытала неимоверное желание все рассказать. Рассказать то, в чем она не всегда признавалась даже самой себе. И уж конечно, эта тема никогда не обсуждалась не то что с посторонними – с самыми близкими родственниками.
– С покойной женой Ивана мы знакомы сто лет. Вместе в медицинском институте учились, вместе в обмороки в морге падали, вместе ночами просиживали над книгами. Но только диплом Таня так и не получила. Забеременела от однокурсника, расписались они…
…Танина беременность стала для Нино первой практикой. То, что специализироваться будет на гинекологии, Нино знала еще до поступления в институт. Дети – это ведь самое важное в жизни. Основа. Продолжение рода, смысл, счастье, любовь. Детки должны быть здоровыми. И репродуктивное здоровье женщины также надо постоянно контролировать. Чтобы, не приведи господь, никаких осложнений, чтобы женщина могла забеременеть, и выносить плод, и родить.
Но одно дело – гореть будущей профессией, с энтузиазмом постигать малейшие нюансы. И совсем другое – беременность лучшей подруги. Ответственно. Тревожно. Страшно.
Сама Татьяна, впрочем, ничего не боялась. Ожидание малыша придает женщинам силы, они психологически готовы к боли, да вообще ко всем трудностям и проблемам. Через все пройдут, все вытерпят. Лишь бы поцеловать крошечный лобик, и пушок волосиков, и атласные, в складочках, ножки.
Во время родов Танин муж, Сергей, потерял сознание. А ведь казалось бы – сам врач, должен был бы держать себя в руках.
– Устроили тут экскурсию, – ворчал принимавший роды доктор.
Ему, охая, вторила акушерка, а Нино, наблюдая за ходом схваток, гордилась и Сергеем, и Татьяной. Вот это правильно – всегда вместе, и в радости, и в горе. И боль, должно быть, не так пугает, когда рядом самый близкий человек.
В семье Кикнадзе такую ситуацию и представить нельзя. Отец, Вахтанг, всегда был для матери богом. Готовить ему еду, ухаживать, заботиться – вот в чем заключалась вся жизнь мамочки. И Китино даже о детях так не заботилась, как о муже. Московские друзья недоумевали: во время праздников столы для мужчин и женщин накрывали отдельно. Лучшие закуски – конечно же, мужчинам.
А здесь – роды, сложный, очень интимный процесс. И вместе. Уму непостижимо!
– У вас мальчик! – вытирая лоб рукавом халата, объявил врач.
В глазах Нино стояли слезы. Она знала и понимала мельчайшие подробности каждого действия медиков и даже помогала наложить Татьяне швы на разрывы промежности. Тем не менее ее не покидало светлое и волнующее ощущение праздника. Разве это не чудо, когда два любящих человека соединяются в ребенке! И вот он, мальчик, Филипка, почти четыре килограмма, пятьдесят восемь сантиметров. Чудо, счастье…
Ребенок быстро набирал вес, хорошо развивался. Все детские болячки – аллергии, простуды, воспаления – обходили малыша стороной. Дитя любви? Сын молодых родителей? Слава богу, что все складывается так удачно. Слава богу! Нино искренне радовалась счастью подруги. И заботилась о Филиппе, как о родном сыне.
Татьяна смеялась, когда Нино деловито расставляла на кухне банки с виноградным вареньем, бутылочки, наполненные ткемали, кругляши соленого сулугуни и несоленого имеретинского сыра.
– Куда нам столько! Себе оставь, – поддерживал жену Сергей и отщипывал кусочек мчади. – Как же вкусно!
– Грузинская кухня – самая лучшая в мире, это всем известно. И кукурузный хлеб мчади просто тает во рту, потому что его выпекают на специальных глиняных сковородках, кеци. Очень хорошо, что родственники из Грузии часто передают посылки. Такой сушеной хурмы на рынке никогда не отыщешь! Пусть Филипп кушает и растет здоровеньким!
Выпалив все это, Нино с умилением наблюдала за ребенком, колотящим крохотной ручкой по столу.
Сергей недоуменно пожимал плечами:
– Но он еще маленький, ты же сама понимаешь.
Нино все понимала, но очень сердилась, если от гостинцев пытались отказаться.
Филиппу исполнился годик, когда она подарила ему крошечный хевсурский костюм. Очень красивый, с маленькой курточкой из шерстяной материи, расшитой серебром. С гамашами, мягкими чувяками калмани. И куда же без папахи – лохматая, пастушечья!
Беда, беспощадная и непостижимая, пришла оттуда, откуда, по мнению Нино, уж никак не могла прийти.
Она боготворила горы. Величественные, со снежными макушками, заросшие зеленью. Они вызывали восхищение, немой восторг. Чистый прозрачный горный воздух. Своенравные шипящие реки, овалы озер. Все это дарило столько счастья. Горы ассоциировались у Нино с родиной. Даже многоголосое пение на свадьбе младшей сестры, Китино, запомнилось не так сильно, как изумительный пейзаж, от которого было трудно оторвать взгляд.
И эти прекрасные горы убили Сергея. Он увлекался альпинизмом. Его товарищам удалось уцелеть в снежной лавине. Тело мужа Татьяны нашли лишь спустя месяц после трагедии.
Сказать, что подруга переживала, – значило не сказать ничего. Казалось, что Тани больше нет. Только ее оболочка, исхудавшая, почерневшая, продолжает машинально совершать какие-то действия. Или, что бывало чаще, не совершать.
Филипп хныкал в промокших штанишках. На кухне скапливалась немытая посуда. Нино приходила к Татьяне каждый день, и только это позволило спасти квартиру от пожара. Примостившись на стуле, Таня безучастно наблюдала, как плавится на плите кастрюля со сгоревшей кашей…
Иван полюбил Татьяну такой – с пустыми глазами, погруженную в свое горе.
– Кто это? – нервно спросила Нино, увидев Филиппа на руках незнакомого мужчины.
Таня равнодушно пожала плечами:
– Не знаю. В магазине встретила, сумки помог донести.
В этот момент мужчина посмотрел на Нино, и…
Потрясающие глаза. Они заставляют сердце биться сильнее, перепутывают мысли, и дышать тоже получается плохо.
Он что-то объяснял, наверное. Оглушенная, Нино смущенно попрощалась. Все стало понятно: подруга не одна, рядом с ней настоящий, чуткий, внимательный друг. Не важно, кто он, все равно, что знакомы всего-ничего. Мужчина с таким лицом не сделает ничего дурного.
Татьяна оттаивала долго. Но любовь Ивана помогла ей если не забыть о боли, то научиться с ней жить. Проявлять интерес, улыбаться, работать, растить сына. Жить…
Татьяна оттаяла, а Нино… В тот же вечер она сообщила родителям, что разрывает помолвку с Томазом. Жених, из хорошей семьи «московских грузин», был придирчиво выбран отцом. Вахтанг договорился о свадьбе с родителями Томаза, через полгода все должно было свершиться. Нино приняла решение отца покорно. К Томазу оказалось просто относиться с приличествующим невесте уважением. Красивый молодой дипломат, он приносил охапки роз, возил ужинать в лучшие рестораны. Он был бы хорошим мужем и отцом, в этом у Нино не возникало ни малейших сомнений. Но после встречи с Иваном она поняла: свадьбы не будет. Не стерпится, не слюбится, никогда.
И Вахтанг, поначалу взвившийся на дыбы, как пришпоренный скакун, посмотрев в глаза дочери, сказал:
– Будь по-твоему. Я вижу, ты все решила и пойдешь до конца. Кто он? Не русский, надеюсь?
Нино промолчала. Как признаться, что мечтаешь о мужчине лучшей подруги. Позор, неуважение. Не надо родным ничего знать об этом.
Какое-то время в семье напряженно ждали, что Нино приведет в дом нового жениха. Но Иван приходил в другой дом.
Как проходила свадьба Татьяны и Ивана, запомнилось смутно. Загс, начало застолья в ресторане – это память Нино еще зафиксировала. Красивая счастливая пара. Радоваться за них надо бы. И Нино отчаянно пыталась радоваться. Пыталась – и опустошала бокалы вина, чтобы хоть как-то усмирить, усыпить свое отчаяние.
Интуитивно Таня чувствовала, что муж нравится Нино. Но никаких попыток отдалиться от подруги не предпринимала. Ваня ее на руках носил, какие тут другие женщины.
И Татьяна действительно была для Ивана единственной, самой лучшей, безумно любимой.
Когда подруга погибла в аварии, Нино казалось, что она снова попала в тот же самый кошмарный сон. Заброшенный Филипп, безутешный Иван. Он безучастно принимал ее заботу, и хотя сердце изнывало от любви, Нино ни словом, ни жестом не показывала своих чувств. В такой ситуации это выглядело бы кощунственно.
Она просто его любила. И ждала. Всегда.
Иван лечил свою боль работой, но позволял Нино быть рядом, готовить еду, убирать квартиру. Ей уже начинало казаться, что все-таки самое заветное сокровенное желание может реализоваться.
– Вот деньги, купи мне костюм, пожалуйста, – говорил Ваня.
Или:
– Нинок, приготовь на ужин лобио.
И она спешила, торопилась из роддома в магазин, на рынок. Для Ванечки, для милого, только бы он остался доволен.
А потом развалился Советский Союз, но Иван как-то очень быстро из искусствоведа стал преуспевающим предпринимателем. У него было уникальное чутье на старину и, как выяснилось, деловая хватка.
Как же Нино им гордилась! Людям зарплату по полгода не платят, а у Ивана дом – полная чаша.
Потом как-то все совпало – его первые шальные деньги, сорокапятилетие. После юбилея любимого как подменили.
– Понимаешь, – сказал он, расправившись с ужином, – я вдруг понял, что живу неправильно. Время идет. Танечку не вернешь.
Нино замерла. «Сейчас, сейчас, сейчас…» – стучало в висках.
– У меня появилась женщина, Нино, – сказал Ваня, – ты мой друг и, я надеюсь, поймешь. Будет не совсем удобно, если ты вдруг придешь, и… В общем, не могла бы ты мне отдать ключи от квартиры?
Потом, вспоминая все это, она поражалась собственной выдержке. Не зарыдала. Не упала перед ним на колени. Не целовала его ноги, не молилась на чуть постаревшее, но такое родное и любимое красивое лицо.
– Да, конечно, – пробормотала она. – Я помою посуду?
Задержаться рядом хотя бы на секундочку. Ради этого можно перемыть все, что угодно. Полы, посуду, унитаз и ванну. Все. Только бы еще секундочку.
– Отдыхай, Нино. Я сам.
Она пошла отдыхать. Выметаться вон. Уматывать. Как же больно, невыносимо, вот так бывает, оказывается…
…– И что, вы никогда больше его не видели? – спросила Лика, нервно постукивая пальцами по столу.
– Видела, мы общались еще какое-то время. Но потом он как с цепи сорвался. Менял женщин как перчатки, словно стремился добрать все то, от чего отказывался после смерти Тани. И я вдруг поняла, что того человека, которого я любила, больше нет. Это кто-то другой с его лицом, жуткий бабник, щеголь. Я не приходила в его дом, но общалась с Филиппом. Мальчик с гордостью рассказывал, что отец приводит в квартиру проституток. Я не понимаю, что происходит. Вы понимаете?
Вронская пожала плечами и сочувственно вздохнула:
– Седина в бороду, бес в ребро. Кризис среднего возраста. А вы замужем?
Нино покачала головой. Нет, мужа нет. Был раньше рядом хороший человек, звал. Но не пошла она за него. Она вообще не хочет замуж, потому что Иван, несмотря ни на что, живет в ее сердце.
– Я шпионила за ним. Да, это больно – видеть, как он каждый день ведет в свой дом новую женщину. Но я не могла этого не делать. Часами стояла во дворе. Лишь бы увидеть Ваню. Когда появилась эта девица…
– Какая девица?
– Даша, жена Филиппа. Так вот, она мне не понравилась с первого взгляда. И я не ошиблась. Она… Она была близка с Ваней!
Глаза Лики округлились.
– Как? Да вы что!
– Да. Я ничего не говорила об этом мальчику. Филипп очень хороший парень, очень добрый. И я решила: пусть ему сделает больно кто-то другой. А я не могу, не буду, – сказала Нино и на секунду закрыла глаза. Слишком тяжело вспоминать, как Ваня целовал эту девицу в своей машине. – Я думаю, она его и убила, эта тварь. Если может спать со свекром, то способна на все.
– А если Филипп? Узнал, пошел выяснять отношения?
Нино покачала головой. Филипп порядочный парень, он никогда не поднял бы руку на отца. Он любил Ивана. Знал, что тот не является родным отцом, но всегда называл его только папой.
Нет, его убила эта девка! Это совершенно точно!
«Лучше бы она убила меня, – подумала Нино и жестом подозвала пробегающего мимо официанта. – Я не могу без Ивана, вообще не могу. Его смерть меня уничтожила. Все повторяется, опять трагедия. Только рядом со мной нет никого, кто бы мне помог все это пережить».
Нино ушла, а Лика еще долго сидела в кафе. Подходила официантка, приносила очередную чашку кофе, и Вронская все рассчитывала, что вот-вот ароматный напиток окажет свой бодрящий эффект. Но энергии не прибавлялось.
Она даже затруднялась объяснить, что больше повлияло на нынешнее шоковое состояние. Трагическая история Нино? Или новость о том, что Корендо был не просто бабником, а циничным мерзавцем?
«Как так можно! Уму непостижимо! Я ничего не понимаю, – думала Лика, тупо разглядывая сгущавшиеся за окном сумерки, уже подсвеченные фарами машин и вспышками рекламы. – Получается, картина Марка Шагала здесь ни при чем. Ивана Никитовича убил либо сын, узнавший правду об истинном лице папаши, или невестка. Нино в этом и не сомневается. Впрочем, девчонка могла узнать о картине. И, говоря протокольным языком, у нее появился корыстный мотив. Невероятно! Я видела Филиппа и Дашу, когда они приехали в квартиру отца. Даша выглядела такой расстроенной. Не представляю себе ее в роли преступницы!»
Наконец она заставила себя расплатиться и на ватных ногах направилась к выходу. Больше всего Лике хотелось забраться в постель и спрятаться под теплым пледом от этого мира. Он гнилой, если в нем происходят такие вещи, он страшный, противный и мерзкий.
Но домой Лика не поехала. «Надо все рассказать Седову, – решила она, заводя двигатель. – Пусть опера проверят информацию. И это надо сделать срочно. Даже если теперь я не очень-то скорблю о смерти Ивана Никитовича, его убийца разгуливает на свободе. Мне будет спокойнее, если преступника найдут и отправят за решетку».
Еще подъезжая к прокуратуре, Лика заподозрила что-то неладное. Двухэтажное здание, в котором работал Володя Седов, располагалось напротив районного отделения внутренних дел. Очень удачное соседство – следователи и оперативники могли быстро решать все производственные вопросы. Да и кофе с сигаретами им стрелять было друг у друга очень удобно. В этот вечер почти все окна РОВД были непривычно темными.
Володя раскладывал на компьютере пасьянс.
Не здороваясь, Лика выпалила:
– Что-то случилось?
Чужим голосом Седов пояснил:
– Девочку четырехлетнюю какой-то ублюдок изнасиловал и задушил. Мало того, что ребенок – еще и ребенок лиц кавказской национальности. Таджики вроде бы. Дело расследуется на самом верху, личный контроль министра. Все ГУВД на ушах, уголовный розыск работает в круглосуточном режиме. Оперов нет вообще, все мобилизованы на поиск преступника.
Когда к Вронской вернулся дар речи, она сквозь зубы процедила:
– Вот скотина… Как можно вообще ребенка рассматривать как сексуальный объект, а? Наверное, наркоман, да?
Володя пожал плечами:
– Еще ничего не известно. Мать оставила девочку у подъезда буквально на пару минут. Мороз вдарил, снега навалило. Говорит, куртку хотела надеть потеплее, и вот…
Накатившее желание покурить было таким сильным, что Лика спрыгнула со своего любимого подоконника и переместилась за стол в дальнем углу кабинета. Оттуда пачка сигарет, лежащая перед следователем, почти не просматривалась.
Справившись с минутной слабостью, Лика приступила к рассказу о встрече с Нино.
– Час от часу не легче! – Седов нахмурился и с досадой отложил ручку. – Да, я все пометил. Конечно, будем проверять, разбираться. Но, если честно, не очень-то я верю в правдоподобность этой версии.
– Почему? Женщина выглядела такой искренней.
– Лика, эта история для твоего романа. В жизни так не бывает.
– Это еще почему?
Пальцы Седова забегали по клавишам. Он открыл базу данных и принялся за объяснения:
– Вот, пожалуйста. Мадам номер один. Пырнула сожителя ножом, потому что ей показалось, что он заигрывает с соседкой. Мадам номер два. Прирезала сожителя, так как он заявил о том, что прошла любовь, завяла морковь. Мадам номер три. Ей, кстати, я очень сочувствовал и даже дело оформлял так, чтобы ей срок скосить. Бывший муж-алкаш, проживал с ней в одной квартире, гонял и ее, и дочь. Она его боялась жутко. Он к ней с кулаками, она его ножом. У женской преступности есть ряд особенностей. Орудие убийства в большинстве случаев – нож. Вообще человека прирезать достаточно сложно. Но женщины умудряются это сделать. Один-два случайных, в порыве эмоций, удара, и все. Мужик в гробу, тетка на зоне. Корыстных мотивов в моей практике не было вообще. Женщины убивают из-за любви. А тут, с Корендо, все по-другому. Проломлен череп, картина исчезла.
– В любом правиле есть исключения, – разочарованно протянула Лика. – Я хотела тебе помочь.
Володя выразительно кивнул на пачку сигарет:
– Не возражаешь? Мать, так ты и помогла, спасибо. Но мне кажется, что у этой Нино с башней проблемы. Крыша у нее поехала на почве неразделенной любви. К тому же в деле Корендо есть такие моменты… Он ездил в Витебск, встречался с местным искусствоведом, специалистом по творчеству Марка Шагала. Но этот мужик показаний дать не сможет. Убили Петренко Юрия, если не ошибаюсь, Леонидовича. Нутром чуял, запросил у белорусских коллег информацию по недавним убийствам. В общем, нет больше Петренко. Пока там ни задержанных, ни подозреваемых. Мрачно. Я планирую выявить и опросить людей, крутящихся возле искусства. Может, Корендо на тот свет отправил какой-нибудь сумасшедший коллекционер. А что еще делать? Со свидетелями по месту жительства убитого совсем глухо. Их мало, и все дают очень противоречивые показания. Кто-то видел, как примерно в то время, когда убили Корендо, в подъезд входил мужик. Некоторые говорят о незнакомой женщине. Результаты работы криминалистов не радуют. Отпечатков пальцев на орудии убийства нет. Надо разбираться. Кстати, тот звонок на сотовый Корендо. Номер определить удалось, но легче от этого не стало. Звонили из таксофона. Труба, короче.
– Чик-чик-чик! – подтвердила с сейфа Амнистия и принялась чистить перышки.
Лика Вронская нервно заходила по кабинету. Внезапно ее осенило:
– Может, тебе съездить в Витебск?
– Тебе точно пора новую книжку писать! – рассердился следователь.
– Я и пишу!
– Оно и видно! Знаешь, у меня сколько дел сейчас в производстве? Только в твоих романах следователи – народ мобильный. Поехал туда, поехал сюда. Мать, спустись на землю! Мне с моими допросами и писаниной за булочками сходить некогда.
– Тогда я поеду в Витебск! Напиши мне, пожалуйста, все данные по Петренко. Кто занимается делом и все такое. Чтобы я в чужом городе точно знала, куда идти.
Володя с жаром принялся ее отговаривать. Говорил о том, что следственные материалы не предназначены для обсуждения с барышнями – пусть даже и с такими симпатичными, как Лика. Напоминал об опасности, о том, что она окажется совершенно одна, в другой стране, в незнакомом городе.
Когда он замолчал, Лика попросила:
– Ты данные-то напиши, пожалуйста.
Седов с отчаянием махнул рукой.
– Все бабы – дуры, – пробормотал он. – А ты – особенно!