Осень разлилась по Петербургу незаметно. Ещё вчера все деревья щеголяли зелёными листочками, а уже сегодня жёлтый цвет преобладает в пейзажах. Вечер опускался на город неспешно и лениво. В воздухе зажглись «звёзды» фар флайкаров. Других звёзд не видел уже давно, возможно с самого детства. Я одёрнул пальто и зашёл в цветочный магазин.
– Что вам подсказать? – молниеносно спросила молодая девчушка.
Трясётся за свою работу, бьюсь об заклад. Знает, что её вот-вот могут заменить каким-нибудь роботом.
– Мне жёлтые тюльпаны, – не задумываясь отозвался я.
По-другому и быть не может. Для бабули могут подойти только жёлтые цветы.
Меня воспитала бабушка. С ранних лет помню её ласковые руки, звонкий смех, невероятный несуразный жёлтый костюм, который она носила практически не снимая. Дедушка (царствие ему небесное) называл её «желточком». Когда мне было грустно, я шёл к бабушке; когда страшно – к ней; да и когда хорошо – стремился разделить это счастье с бабулей.
В детстве я был пухленьким мальчиком только из-за нашего с бабушкой ритуала: она рассказывала мне истории, а я должен был в это время есть. Как же было чудесно слушать бабулю и лакомиться домашними пельмешками!
Три квартала – и двери областной больницы. Обстановка внутри для меня привычная: белые стены, пол, чистый настолько, что с него, пожалуй, можно было бы есть, и металлическая стойка регистратуры, за которой хлопотала пара роботов старого поколения. С тех пор как с бабушкой случилась трагедия, я стал завсегдатаем этого расчудесного заведения.
Шёл по коридору и нервно сжимал букет. Ещё пару шагов, и я смогу снова поговорить с бабушкой. Распахнул дверь палаты с оглушительным возгласом: «Бабушка, здравствуй, родная. Я принёс тебе твои любимые тюльпаны!» А в ответ получил только её непонимающий взгляд.
Моё сердце забыло, что значит мерно выстукивать ритм.
Дверь палаты открылась, и на пороге возникли бабушкин хирург и ещё какая-то тётка в белом халате (по-видимому, медсестра).
– В чём дело? – взревел я.
Мне не хотелось устраивать сцену при бабуле, но сдержаться не было никаких сил.
– Вам нужно успокоиться. Давайте выйдем из палаты, – предложила тётка.
– Почему бабушка меня не узнала? – продолжил вопить я.
– Послушайте, операции не было. Вы не должны так нервничать.
Я отступил. И зачем так разорался? Просто дату операции перенесли. Ничего серьёзного. Мне стало немного стыдно за своё импульсивное поведение.
– Когда вы вживите бабушке флешку? – поинтересовался я нарочито спокойно.
– Боюсь, что пока это невозможно, – отозвался доктор. – Вы знали, что Галина Ивановна госпитализировалась в пятьдесят втором году?
Я непонимающе уставился на халат хирурга. Врач продолжил:
– Когда она лежала в больнице в прошлый раз, то заполняла наши стандартные документы, среди которых было согласие на вживление флеш-носителя. Тогда Галина Ивановна ответила отказом. Уверен, ей объясняли, что наличие такого флеш-носителя у человека сводит к нулю риски любых деменций. Также наши сотрудники ежегодно звонили ей в рамках программы распространения флеш-носителей среди населения, и она каждый раз отказывалась вживить флешку.
Я ощутил, как кровь залила мои щёки. Мне не хотелось в это верить.
– Вы что, не видите, что она тут лежит как овощ? Не видите, что она никого не узнаёт? Не понимаете, что такое постинсультный маразм? Ей срочно нужна треклятая флешка, чтобы навести порядок в голове, – снова завёлся я.
– Мы всё прекрасно понимаем. Но вы должны принести нам решение суда о признании её недееспособной и заявление на операцию, подписанное вами. Тогда клиника прооперирует вашу бабушку. Кроме того, подчёркиваю, что даже вживление флешки может оказаться низкоэффективным, потому что деменция уже имеет место. Мы обсуждали с вами другие методы лечения…
– Они слишком дорогие для меня. А чёртова флешка будет записывать все её мысли. Сейчас она даже не может запомнить в лицо членов семьи.
– Флеш-носитель будет осуществлять резервное копирование памяти пациентки. Возможно, это улучшит ситуацию. Но стопроцентных гарантий мы вам дать не можем, – холодно отрезал хирург.
– И что мне теперь делать?
– Оформлять документы и надеяться, что вашей бабушке станет лучше.
Медики ушли.
Я убрал увядший букет из вазы и поставил на его место свежие цветы.
– Твои любимые, бабуля.
Мои слова были наполнены горьким отчаянием.
Бабушка что-то забормотала – разобрать было слишком сложно.
– Скоро тебя прооперируют, и всё будет хорошо, – сказал я, направляясь к выходу.
– Миша! – внезапно воскликнула бабуля.
Дыхание перехватило. Секунда – и я обнял бабушку, осыпал её сухие, шершавые руки поцелуями.
– Миша, я родилась человеком и умру человеком, – тихо прошептала бабуля. – И это будет очень скоро. Дай мне уйти с честью. Просто побудь рядом.
Я отскочил от её кровати. Впервые за три месяца она пришла в себя, для того чтобы сказать мне, что не готова бороться. Упрямая! Да как она не понимает? Я так хотел поговорить с ней… Но слушать такие речи не готов. Ничего, поговорю с ней позже, когда всё улажу. Я вылетел из палаты, как пушечное ядро. Пара звонков – и на завтра назначено судебное заседание. Вот что значит иметь связи в Питере 2070.
Несколько фраз, несколько купюр за оперативность. Решение о признании бабушки недееспособной уже было у меня на смартфоне, и я спешил в больницу на всех парах.
Шёл по коридору, полному боли и стерильности, когда у меня начал разрываться телефон. На экране была надпись: «Врач бабули». Комок в груди сжался. Вместо того чтобы взять трубку, я ускорил шаг. Ещё немного – и увижу пожелтевшее от времени любимое бабушкино лицо.
В залитой мягким предзакатным солнцем палате меня уже ждал хирург. Бабушки не было. Врач стал говорить что-то и трепать меня по плечу – я не слушал, а смотрел в одну точку: на жёлтые тюльпаны, гордо поднявшие свои бутоны к свету.