М. г.
Сегодня, проездом через Петербург, прочел я Ваш воскресный фельетон (от 7 июля) – в котором упоминается мое имя – и прошу у Вас позволения сказать два слова по этому поводу.
Я и прежде знал, что князю П. В. Долгорукову заблагорассудилось выкопать старый анекдот о том, как 30 лет тому назад (в мае 1838 года) я, находясь на «Николае I», сгоревшем близ Травемюнде, кричал: «Спасите меня, я единственный сын у матери!» (Острота тут должна состоять в том, что я назвал себя единственным сыном, тогда как у меня есть брат). Близость смерти могла смутить девятнадцатилетнего мальчика – и я не намерен уверять читателя, что я глядел на нее равнодушно, но означенных слов, сочиненных на другой же день одним остроумным князем[1] (не Долгоруковым), я не произнес. Видно, князю Долгорукову, желавшему сделать мне оскорбление, нечего было сказать про меня, коли он решился повторить такую старую и вздорную сплетню.
Вы совершенно верно указали настоящую причину, заставившую меня избегать встречи[2] с князем Долгоруковым; со многими другими эмигрантами, политические мнения которых я не разделяю, но в жизни которых не было процессов вроде брюссельского и парижского,[3] я остался и остаюсь в хороших отношениях.
Князь Долгоруков грозится напечатать все мои бывшие с ним разговоры;[4] я – с моей стороны – даю ему на это полное и безусловное разрешение. Я не раскаиваюсь ни в одном из сказанных мною ему слов; но, признаюсь, не могу не раскаиваться в том, что вообще вступил в знакомство с князем П. В. Долгоруковым.[5] Примите и пр.
Ив. Тургенев
С.-Петербург.
Вторник, 9 июля 1868 г.