Из-за войны на Донбассе 10 сентября нам с мамой пришлось тайком уехать из Мариуполя. Кроме как Колобова, где 20 августа 2014 года умер мой дядюшка, ехать нам было некуда. Мы вернулись в Россию, но и близко не нашли той веселой полуголодной страны, которую я оставил девятнадцать лет назад. Мы поняли, куда попали. Полицейский околоток стал нашим домом. Но возвращаться было поздно. В Мариуполе меня ждала неизлечимая диарея и голодная смерть от обезвоживания к концу года. Взрывов минометов, автоматных очередей и смерча «Градов» мой кишечник, изуродованный антибиотиками, выдержать уже не мог.
В субботу, убедившись с вечера, что в местной церкви не служат всенощной, поехали в Шую. Служил епископ. Не видел его девятнадцать лет. Четырнадцатое – новолетие. На отпусте подошел к нему. Он узнал меня.
– Хорошо, что уехали оттуда, – сказал владыка.
Спросил, смогу ли работать? Подумав, ответил, что смогу. Но, вернувшись в Колобово, пожалел. Действие обезболивающих заканчивалось, тело возвращалось к разрушенному состоянию. На исповеди я посетовал батюшке, что вернулся в собор спустя девятнадцать лет и никого здесь не застал, ни духовника, ни знакомых монахов. Только владыку Никона. Вообще ни одного знакомого лица. Одни новоприбывшие.
– Но Бог, Бог-то остался! – с присущей ревностному монаху верой возразил мне тот.
От неожиданности я посмотрел на него как на дровосека без топора. Рассказывать и объяснять отцу Петру, что мой любвеобильный духовник подал мне еще один редкостный духовный дар, не стал. Назывался он «и молитва моя в недро мое возвратится» (Пс. 34: 13). То есть теперь до Бога допроситься и достучаться стало невозможно, как это может сделать каждый. Все и всегда будет возвращаться «в недро твое». И эта мука была вымолена им на радость его матушке Тамаре. Кроме беса, приставленного ко мне духовником, со мной не было никого. Падший дух временами играл роль то Бога, то Пречистой, то Николы Угодника, в зависимости от того, к кому я обращался. Душили меня этой пыткой с тридцати восьми лет, возвращая все мои мольбы и прошения обратно. Тебя никто и никогда не услышит, милый. Поди, повесься. Многие так и делают. Иди, иди. Все равно ты повесишься. Все равно.
На следующее воскресенье мы все-таки воспользовались зазыванием моей бывшей коллеги, Нины Федоровны, и снова пришли в сельский храм. За год до этого Марина, моя ученица, подготовила меня к приходу в такую церковь. Они с мужем уехали из Мариуполя и купили в селе дом, сто километров к югу от Киева.
– Олег Степанович, я вся разваливаюсь. Здесь служат только по утрам в воскресенье. В девять. В субботу все делают свои дела и до церкви никому нет дела, – жаловалась она мне. – Это ужас какой-то. Мне некуда пойти, сижу целый день с детьми и за плитой.
Служили в Колобово поздно. Часы3 начинали читать в девять. Вышли мы оттуда вареные и больные около двенадцати часов дня. Ни о какой благодати, которая есть в любом шуйском или мариупольском храме речи не шло. И это на рождество Богородицы. Но прихожан служба устраивала, все выходили после отпуста4 довольные. Были в храме! Поговорили, узнали, что у кого нового и восвояси. Гул на часах, гам после «Святая святым» стоял невообразимый. И никто этого не замечал, священник не останавливал службу и не увещевал прихожанок. Он служил, не обращая на них никакого внимания. «Отслужить и забыть» эти слова я услышу от него через три года. А тогда мы познакомились с принципом такого служения. Благодати воскресной службы в храме не было.
Вдобавок ко всему священник не говорил проповедей. Он просто брал в руки церковный календарь и читал проповедь дня московского священника (Сысоева). Такое в сердце не останется. Не запомнится. Не принесет пришедшему за помощью духовную пользу. Хор только назывался хором. Кроме женщины по имени Ольга, все остальные на клиросе были случайные люди. Они издавали мычанье вместо пения, пытаясь подпевать ей в такт. Выходило ужасно. Мы словно попали в преисподнюю.
Да я еще не знал самого главного. И узнал это слишком поздно. Один из них, Михаил, был новоначальным. Это означало крайнюю обидчивость, высокомерие и полную духовную слепоту. Ходил он в храм всего два года и пел вместе с Ольгой. Лучше сразу нож под сердце, чем быть рядом с делающим первые шаги в храме. Любое замечание или просто неосторожное слово и ты враг навек.
Таких как Ольга в церкви называют «нотниками», потому что они могут петь по нотам. В следующий раз мы столкнемся с ней на Воздвиженье. Утром праздника мы узнали, что вечером все же была служба, причем никто и ничего не объявлял.
– Как-то собрались, – говорила всем довольная Ольга.
Спрашиваю:
– И во сколько начали служить?
– Где-то тридцать пять минут пятого, – ответила она.
Это означало, что к службе никто не готовился, все произошло спонтанно (а начало вечерней в четыре ровно). И, как позже я узнал, репетиций церковного хора тоже никто не проводил. Пришли и ладно. Книги открыли и службу прочитали. Нас накрыла обида.
– Неужто нельзя было позвонить Галине Михайловне, она нам бы сказала.
Ответа мы не получили. До беженцев «оттуда» никому не было дела. В следующее воскресенье мы вновь поехали на службу в Шую. Там пел хор и явственно ощущалась благодать Божия.
Я привык хотя бы шесть-восемь раз в неделю посещать службу, но в поселке идти было некуда. Только в воскресенье. И напоминало все это беззаботную чайную или безумную богадельню, где большая половина лишилась страха Божия. Дефицит служб быстро дал о себе знать. Тело стало разваливаться, а боли только усилились. Порой они были нестерпимыми. Мои крики вызывали у соседей ужас. И меня быстро записали в сумасшедшие.
Когда-то после страшной болезни, чуть не отправившей меня в могилу, я поехал на маслособорование в Никольское, что за Волновахой. Монастырь схиархимандрита Зосимы (Сокур). Было седьмое декабря 2009 года. Я не был там одиннадцать лет. В тот день Бог собрал не одних тех, кто только берет, но может что-то давать взамен. Они научились и уже жили не для себя, а для других и могли отдать то, что им дорого. Это редкость в православии. Люди приходят в церковь за здоровьем, деньгами, свободой от какой-то проблемы. И по привлекающей благодати они в скором времени получают просимое. Но отдать свое здоровье кому-то за так, свою свободу, свое право на работу, свою семью, жизнь своих детей. Это нет. Я что, ненормальный? Брать, рвать, хватать. Но только не отдавать. Вот принцип приходящих и служащих в храмах. И если всего этого их лишить, они проклянут Бога. И возненавидят его до мозга костей. Как это сделал бывший клирик Ростовской и Новочеркасской епархии гей Александр Усатов.5
Поэтому я сказал матери:
– Надо идти в этот храм. Посмотрим, что приготовил нам Бог.
На той литургии кто-то из старших заметил, кажется просвирня, что я знаю службу и легко подпеваю хору. Тут же донесли настоятелю отцу Сергию и он позвал меня на клирос. Но я отказался. Тогда Ольга сама пришла ко мне и взяв за руку, привела к остальным. Был уже отпуст и меня заставили читать благодарственные молитвы по причащению. Увидев, что выходит неплохо, меня оставили на клиросе. С благословением петь на службах. Я сильно удивился. Потому что видел – на это воли Божьей нет. Меня «благословили» против Бога, нисколько не стыдясь этого. Погибнет и черт с ним. Главное, чтобы нам было легче.
Все это я рассказал на исповеди отцу Петру, а в ответ услышал:
– Помогите священнику.
И ни звука больше. Еще одно «благословение». Я удивился. Оказывается, игумен Петр хорошо знал настоятеля Спасо-Преображенского храма поселка Колобова. Через некоторое время сказал о своих сомнениях на исповеди иеромонаху Прокопию. Ему я доверял за его доброту.
– Давай пой. Ничего, что службу не знаешь. Научишься. Вот тебе мое благословение.
Так я получил три одинаковых благословения от трех разных батюшек. Пришлось замолчать и впрягаться в совершенно новое для меня дело. Чем дальше я втягивался в церковные службы, тем больше искушений стало падать мне на голову. Первыми бесы мобилизовали собак, мирно лежащих вдоль проезжей дороги. От моего пения и чтения на клиросе псы потеряли покой. Они стали бросаться, словно никогда до этого меня не видели. Окружали кольцом и пытались вцепиться. Вынимаешь крест и начинаешь читать молитвы, но это не помогает быстро, время идет и ты переходишь в крик и срываешь голос. А дальше с больным горлом после собачьего ужаса идешь на службу.
У местных жителей мои действия вызвали только раздражение. Даже ненависть.
– Чего размахался, – увидев крест в моей руке, зашипел старый дед.
Ольга однажды принесла на службу фонарик от собак.
– Разбегаются. Электронным магазином заказала.
Поглядел и все понял. Она мучилась от того же, пока не купила легковушку. А меня собаки не оставили в покое. На первое мая 2015 года одна немилая бестия порвала мне штанину и прокусила коленку. До матери дело не дошло. Она завизжала так, что сука ее не тронула. Измученный собаками, написал заявление в милицию. Но оно не помогло. Надо мной просто смеялись, прислав отписку их райисполкома Шуи. Фамилия-то моя Кот. Потешались до невозможности. Эти нападения будут только усиливаться временами, когда службы, уборку и топку печи в храме полностью переложат на меня одного.
В две тысяче двадцатом без бутерброда стало лучше не выходить. Когда его брал, собаки словно испарялись или не обращали на меня никакого внимания. Перед Троицей пришлось всю неделю убирать в храме. В запарке забыл ключи от дома, мать ушла в магазин. Развернулся и побежал за ней. Тут-то и началось. Белая собака кинулась на меня, как будто знала – я без «колбасного оружия». Полчаса она меня гоняла. Не помог ни хозяин с молотком, ни дети. Она вырвалась и снова бросалась на меня. Домой я пришел охрипший, с сорванным голосом, а на утро родительская поминальная суббота. Соло. Молитвы при таком попущении не помогают. «И молитва моя в недро мое возвратится». Ешь наши подарки до смерти, тварь поганая. Аминь.
Затем мобилизация дошла и до местных ведьм. В начале октября 2014 года меня с утра понесло в «Магнит», намечались какие-то акции. Уже направляюсь к кассе, как вдруг меня просит неприметная на вид женщина за сорок в очках.
– Вон оттуда сверху, подайте мне пожалуйста, памперсы. Высоко, не достану.
Этими штучками меня не раз «угощали» в мариупольских универмагах. Сними, подай, дальше ты внезапно превращаешься в лежачий труп. У нас дома сотрудницы «Ночного дозора» прикидывались глухонемыми. Тыкали пальцем в спину. Подай журнал «Отдохни». Подал. Три дня «отдыхал». Контактное колдовство для лохов в чистом виде.
– Вон у прилавка стоит мальчик, он здесь работает, его обязанность, попросите, он вам снимет.
Та замерла, переваривая информацию. Остановился, мне стало интересно, на какой стадии застряло ее колдовство и что она будет делать? После моих слов «серая птичка» мгновенно потеряла интерес к памперсам и как ни в чем не бывало направилась к кассе.
Прошло дней десять. Из этого же магазина возвращаюсь домой. Внезапно мочевой пузырь стало рвать на части. А укромного места нет и в помине. Дошел до развилки. Еще метров сто и фабричная стена. Но напал невообразимый ложный стыд. Вдруг увидят, разнесут по поселку – этот отливал на русскую землю. Прошла еще пара минут и по ногам потекла теплая струйка.
– Ну и тварь! Приделала все-таки памперс.
Домой пришел весь мокрый. Рассказал матери. Та в ужасе. Дома и то так не смогли сделать. Сделала какая-то колоебовская ведьма. И тут до меня дошло. Двадцать лет назад в этих краях не было никого, кто мог бы сносно колдовать. Теперь есть.
Народ постепенно загоняли в угол, отобрав право «быть», оставив только «существовать». Это и стало побудительной причиной для многих искать власть над властью властей предержащих. Взять ее из лап бесов в свои руки, упиться всемогуществом, скрутить обидчика в бараний рог. Тотальный контроль и слежка породили появление целого класса таких людей в российской глубинке. Чем больше прав и свобод забирало у своих граждан государство, тем больше людей обращались к колдовству. Это стало одной из форм скрытого протеста и сопротивления режиму в России. Ведь статей в уголовном кодексе России за практику черной магии нет и не будет никогда.
Как можно посадить за разрыв аорты роженицы тридцати девяти лет чью-то озверевшую женушку, реально заказавшую конкурентку? Никак! Но той нет и ребенок мертв. Пятиминутный фонтан крови так просто не остановить. Не уводи, сука, чужого мужа, у него двое своих детей.6 Риэлтор была бой-бабой, рожала трижды от разных мужиков, никакой патологии брюшной аорты, пока не разбила чужого семью. Но об этом писал только «Приазовский рабочий» в огромной статье и материал не оцифрован.
Или за смерть молодого исполкомовского работника в том же Мариуполе. Здоровяк умер, не дожив до тридцати, погуляв с какой-то исполкомовской крысой. Не захотел идти под венец с мстительной бабенкой. Там много чего было такого, от чего остатки волос вставали дыбом: блуд, магия, привороты скуки ради. Подставы, хищения в бюджете. Жен своих отдавали на выходные для продвижения начальству. Кто не отдавал, тот враг, а жену тут же гнали на улицу. Мой сосед с шестого этажа был там шофером. Возил мэра и погуливал. Однажды его нашли дома в петле под током за то, что не бросил жену и ребенка ради другой. С записочкой в кармане. Это из семидесятых. А в 2014 году исполком сожгли «террористы-ополченцы», да так и не восстановили. Страшное место.
При Ельцине такие книги просто покупали. Интересная экзотика, жуть: Аксенов, Джуна, Папюс. Полистали и бросили. При Путине забытые фолианты открыли, вызвали смеха ради беса, а он тут как тут. Отдали приказ. Исполнил. Еще и еще. За пятнадцать лет оккультизм породил армию адептов, готовых сжить со света любого.
Выводы я сделал. В поселке нет служб даже по субботам вечером. В церкви служат раз в неделю. Будя. Собираются, попив чая, к девяти. Выходят в двенадцать. Ужас церковного бездействия и породил силу местной ведьмы. Нет защиты. Священник что-то лопочет о ежедневном чтении псалтыри, мол, помогают и псалмы № 26, № 90. Ему невдомек, что вычитать можно и всю псалтырь за день, но благодать церковной службы ею никогда не заменить.
О таком можно рассказать только соседке, Нине Федоровне. Она загорелась, спрашивает, как выглядела та женщина. Вновь и вновь объясняю ей. Но предупреждаю.
– Не ищите ее. Она непременно отомстит вам.
А сам думаю: «Все обернется клеветой и всеобщей ненавистью ко мне одному». Но та пропускает все мимо ушей. Прошло больше месяца и под новый год Нина Федоровна выложила.
– Эта женщина работает в детском садике на кухне. Поэтому и ходит во время работы в «Магнит». Ей рядом, – и назвала известную мне фамилию.
Особого значения ее словам не придал. Чаще всего бес подставляет вместо своего совершенно невинного человека. Прошло недели две. Где-то в середине января шел вниз к «Магниту». Вдруг около пятиэтажек потянуло невообразимой, отталкивающей вонью. Несло из детского садика. Это был запах борща, но сваренный как бы из испорченных продуктов. Колдунья варила отраву маленьким беззащитным детям, причем внутри садика ничем не пахло. Тогда, учуяв ту невообразимую вонь, понял – соседка отыскала настоящую ведьму. Вернулся домой. И мама варила борщ, но он пах борщом, а не отравой. Этот борщ называется «воспитание». Его варят по книге в местах скопления большого количества людей с целью привить отвращение к церкви. И правда, множество молодых людей в России ненавидят попов, церковь и службу.
Но одними собаками и колдовством дело не закончилось. Я не мог привыкнуть к «чайным службам» (большинство старух пили чай перед походом в храм, а вдруг не вернемся), поэтому упросил священника начинать пораньше. Один раз мне пошли навстречу, но дальше это стало вызывать всеобщее раздражение. Приехал из Украины и свои порядки вводит! Не понравилось. Все хотели спать, а не вставать на час раньше. Это было только начало. Я спросил Нину Федоровну, как было до этого священника.
– Все было пораньше. Приходили как миленькие к восьми.
– А вечером?
– В четыре?
– Всегда?
– Ну конечно!
– Значит, это только при отце Сергии началось?
– Да, он не любит рано вставать, – неохотно пояснила Нина Федоровна.
– И ездить дважды на день в Колобово, – едва скрывая раздражение, продолжил я.
– Но, Олег, он же говорит нам, что дома вечером все вычитывает.
– Это отговорки, чтобы только не служить вечером в храме. Читает кошке, курам на смех и еще теленку за стенкой. Вот и все его прихожане. Мы то с чем остались? Без вечерней. А нет вечерней, утром не будет прихожан, потому что благодати нет.
Устало поглядел на нее. Говорить им всем что-либо было бесполезно. Огород, коза, куры, дети. Все! Службу Богу в деревне искать то же самое, что бриллианты на шее у коровы. Апостасия7 в чистом виде.
Весной Ольга все чаще и чаще стала пропускать службы. Ей категорически нельзя было напрягать голос. Она ждала ребенка. Пришлось как-то выкручиваться. Я не знал церковной службы и не мог ее составлять, поэтому пришлось искать альтернативу служебным книгам. Помог мой ученик Виталий. Он пару раз принес ноутбук со скачанной в Интернете и кем-то заранее составленной службой. На сайте «Проследования. ру» «http://posledovanie.ru/posledovaniya/posledovaniya-2015/» я и нашел то, что мне нужно. Только одна неудобь – пришлось таскать с собой ноутбук. С этого и началась настоящая война колобовского прихода за право жить как им вздумается. Нина Федоровна и остальные из десятки все видели, но вида не подавали Их это не напрягало. Всем было интересно, как меня будут убивать и как я буду сучить ножками при этом. Хватка у хозяйки была железной.
Оторвусь на миг. Сегодня седьмое июня 2020 года, Троица. Прошло уже пять лет с начала этой войны. Второй день, третью службу подряд я читаю, пою, выношу свечку и подаю кадило совершенно один. Еще убираю, ношу воду и дрова, топлю никуда не годную печь и стою за прилавком, пока кто-нибудь не сменит меня. В субботу утром в храме оказался воробей. Залетел днем раньше, пока я проветривал храм. Так и бегал за ним с полчаса, пока Святая Матрона не изловила его. Слегка притиснул птаху полкой с книгами, там он и попался. Вынес его на улицу, он вырвался у меня из рук, забился в траву, а лететь не может. Посадил его на ветку, строго приказав в храм больше не залетать. Птица к смерти.
За пять лет война против одного превратилась в войну принципа – уходи с нашей территории. Ополчились всего-то трое: просвирня Фотиния, регент Ольга и чтец Миша. Загонная охота по принципу: ждать, пока от служб в одиночку не сорвется . А там мы тут как тут. Или мы хозяева этих развалин или никто. Подговорим последнего чтеца, Валеру: сиди дома. Одному ему долго не продержаться. Если мы тут загибались, пока не отдали бесам всенощную, то должен же и он когда-нибудь загнуться.
Завтра день Святого Духа. Посмотрим, кто придет проверить, издох я или нет? И точно. Валера позвонил настоятелю. Сказал, что на Троицкую субботу вызвали на работу. Лесничество на Троицу не работало. А его как след простыл. Вместо него утром под видом покупателя литургийных услуг, ладана и свечек зашел бывший пономарь этого храма, Вадим. На тот момент я еще был не раскурочен полностью, доносить было не о чем и он быстро ушел. А прихожанка Зоя, посмотрев ему вслед, выдала кое-что из старой песни про все православные храмы.
– Эта церковь нечистая!
Я остановился и поглядел на нее.
– Да вот, тут лет двадцать тому назад служили два молодых попа. И прямо в церкви они поимели молодую бабу. Вдвоем. А она пошла и всем тут же все и рассказала.
Он неожиданности немею. Но равнодушным голосом спрашиваю.
– Монахи или белые?
– Белые, – уточняет увечная Наталья.
Было видно, что грязью ее накачали до меня. Грязью жил весь этот поселок, он валялся в ней и питался ею. Копание в чужом белье было основным развлечением местных жителей.
Я остановился. Что-то мне говорили о двух попах, которых милиция из храма силой выгоняла. Одного принудительно вывезли во Владимирскую область, про второго уже не помню. Он еще всем угрожал и кулаками махал. И это помнили. Смотрите, вот они какие, попы! И церковь их такая же! Посмотрел на безумную собирательницу грязи.
И вспомнил свое первое житие в Колобово в начале девяностых. Если одни готовы были смеяться над спровоцированными попами, то другие вначале наблюдали за мной: ну с кем он переспит? Ей лавры победительницы и всеобщее уважение – затащила мудилу в постель. Но шли дни, месяцы, годы, а учитель-красавец ни с кем ни спал. Пошли слухи. А потом я заболел от голода, похорон и постоянных нервных потрясений в школе. За год три или четыре госпитализации. К лету я превратился в изможденного военнопленного из поселкового концлагеря. Одна из учительниц с высшей категорией оценила ситуацию:
– Истаскался, родимый.
Видя безнадежность положения, купил билет и засобирался в Мариуполь. На ногах я уже не мог долго стоять и бегать. Ноги превращались в ходули и я летел на землю. Температура тридцать восемь и кровь в моче.
В конце июня ко мне подходит учительница начальных классов Марина Иванова и заботливо говорит:
– Твое счастье, что ты заболел и уезжаешь!
Обалдело гляжу на нее. В чем еще дело?
– За три года ты не переспал ни с одной, – презрительно выпалила она.
Не выдерживаю и уже в открытую хохочу.
– И чего?
– Да ничего. Просто собрались бы все и затащили тебя в лес.
– И что дальше? Изнасиловали бы?
– Да нет! Зачем. Раздели бы догола, бросили на муравьиную кучу и обоссали бы так, чтобы ты помнил это до конца своих дней. А теперь вали. Ты и так получил свое.
Откровения клуба обиженных женщин. А на вид такие миленькие. Поглядел на Зою. Старуха из категории «вредных». Но не удержался.
– Грязь внутри нас, а не в храме. Нет ее здесь. Бог поругаем не бывает. Когда я сюда приехал, мой дядюшка сказал: не ляпни чего-нибудь – всех дохлых собак повесят на тебя одного. Этого здесь только и ждут.
Смех любопытной старухи прервал перезвон. Приехал батюшка и дальше толком узнать ничего не удалось. Настоящая и мало кому известная жизнь православных приходов. Через день, измученный службами, пришел к казначейше, пожилой, доброй женщине. Отдаю ей чек за влажные салфетки, спрашиваю, правда ли все это?
– Еще какая правда! Они так накуролесили, что люди их чуть не убили. С кулаками на них бросались.
– И когда это было?
– Ой, давно. Сейчас вспомню. Они моего внука крестили. Он девяносто третьего, а крестили в четыре. Значит, в девяносто седьмом.
– А имена не помните?
– Нет, давно это все было.
В девяностые священников не хватало. В селах катастрофически. Тогда брали почти всех. Было бы желание. И мне предлагали. Мой первый духовник, иеромонах Варфоломей (Коновалов) по профессии был психиатром. Их запрещено рукополагать во священники. За простой вопрос к нему он выставил меня в глазах Патриархии самозванцем, желающим занять русский престол. Такое под силу только психиатру. Бдительность прежде всего. Через полгода я внезапно превратился в полного калеку. Чем и вызвал гнев колобовских женщин. И остаюсь им до сих пор. Наверно для того, чтобы не занять «русский престол» на муравьиной куче. А, по-моему, тот уже давно занят. Азербайджанец Гавриил Агабеков в Мариуполе вместе с семьей перешел в православие из ислама. Перебежчика за чудный голос вначале рукоположили во диакона, затем в иереи. Дальше он стал целибатом, затем двоеженцем. Как древний пророк Авраам.
– Ему можно, а мне что? Нельзя? – с обидой в голосе говорил друзьям Гавриил.
Еще он просто чудесный человек. Выдал меня за главного мариупольского педофила и чуть было не посадил на пожизненное. Но это все безвестные герои. Знаменитого схиигумена Сергия (Романова) знает вся Россия. Владыка Викентий рукоположил его в иеромонахи, хотя и знал, что в прошлом это уголовный преступник и убийца. Теперь он в запрещении и лишен сана. В девяностые на Ганиной яме он смог отстроить крупный монастырь. Погорел властный игумен на короновирусе и мордобое журналистки Собчак.8
Службы в храме кончились до субботы. Вокруг трава вымахала по колено и выше, бабкам старым до туалета не добраться. Спрашиваю казначея, была ли косилка у храма?
– А как же. Мы деньги собирали на нее. Но куда она делась, не знаю.
Звоню батюшке. Спрашиваю, где косилка?
– Да они купили тогда супер китайскую косилку…
– И? Где она сейчас?
Пауза. Священник думает, что ответить.
– Она давным-давно поломалась.
– А нельзя ли ее починить?
– Ну, ее продали на запчасти.
– Кто?
– Вроде как я продал. Да у меня своя косилка есть. Заплатите мне две тысячи и я вам за день все выкошу.
Отвечаю бессовестному служителю:
– Батюшка, у меня денег нет. Надо идти голоса собирать, чтобы Нина (казначей) деньги дала на это. А в прошлом году все выкосили за полторы. Так что погодите. Я до субботы все узнаю.
Кладу трубку. Что нового? Священник присвоил себе косилку. И не жалея, загнал ее в хлам, затем продал. Купил новую на церковные же деньги и теперь требует с храма деньги за то, чтобы выкосить траву на своем же приходе, в своей же церкви, у которой он украл не только косилку, но и многое-многое другое, служа Господу Богу в Спасо Преображенском храме двенадцатый год. От всего услышанного в голове как свинец расплавился. Одни развратничали в храме, другие все растащили и сейчас тащат последнее. Прошло минут сорок. Снова звонит батюшка. Просит отслужить заказную литургию о здравии.
– Да я еще от понедельника не очухался.
И тут пошел Достоевский… Голос в трубке стал ломаться, дрожать, то падать до низких октав, то свистеть фальцетом… Вот она, настоящая Россия.
– Ну, не знаю, уж как ты сможешь… Может, как-нибудь отслужим, или позже. А насчет покосить, там столько работы. Это не меньше двух тысяч, не меньше, уж точно…
Голос в трубке замолчал. Просить, кроме меня было не у кого и я просто сказал.
– Лучше всего отслужить на Луку, в четверг. Вы скажите Нине Федоровне, чтобы сказала или написала всем, что будет служба святителю. Отслужим. А я позвоню Тамаре и она может кому-то скажет, чтобы люди были.
И сделав паузу, продолжил.
– Батюшка, я с вас ни шоколадок, ни конфет, ни денег никогда не беру, а вот вы берете. За все. Так хоть раз покосите траву для церкви бесплатно. Это же ваша церковь, ваш приход. Неужто за все и всегда приходу вам платить?
Понимая, что сейчас никто кроме меня не поможет положить ему в карман две тысячи за заказную службу, священник сдался.
– Ладно, хорошо, но только на следующей неделе.
– Да, после всех святых. Там будет посвободнее. – и положил трубку.
Наутро нас с матерью старухой порвал на части очередной кухонный скандал. Нервы и обиды за службу святителю Луке, архиепископу Крымскому. И за службу Святому Духу было тоже самое. Только во вторник. Со швырянием кастрюль, опрокинутым на штанину кипятком, моими воплями, проклятиями и матом «о всех и за вся». Терзания не оставили нас и в обед. Редко кому и в голову придет такое, но бесам приходит.
Так, с вытрясенной наизнанку душой, не выспавшийся, с болью в глазу и позвоночнике утром поползешь открывать храм. Про который все время хочется сказать: «Был храм, превратили в хлам, теперь только срам». А батюшка, похоже меня обманул, деньги взял за заказную, мне и спасибо не сказал, а трава пусть растет!
Восемнадцатого июня в пустом храме замироточила икона Всех святых в земле Российской просиявших. Я понял это, когда к ней прикладывался. Всю неделю храм был в состоянии уборки. Ходил каждый день и тер полы от воска и грязи по квадратикам, не пропуская ничего. И в перерывах делал работу что полегче: иконы готовил к празднику, оттер и ее до блеска. На другой день она вся была липкая. Похоже на выделения лимонника, но без запаха. Сначала я подумал: «Мухи засидели, вот и липкая». Но столько мух не было. И тогда я автоматически взял салфетку и вытер ее насухо. «Правило» отца Александра Новикова.
– Замироточила икона? Стереть и никому не говорить! – ответил мне тогда батюшка.
И он был прав. Нас ждут скорби, а эти дурочки прихожанки закудахчут от радости. Ой, какая радость! И у нас потекло! Перед вторжением Гитлера в России мироточило полторы тысячи икон. Тридцать миллионов трупов за четыре года.
К лету пятнадцатого я втянулся в вечерние субботние службы по компьютеру, а в воскресенье приходил еще один чтец, Валера. Он был в этом храме с самого начала и литургию мог пропеть и Апостол вычитать. Но постепенно и он впрягся в вечерние службы, если не был болен или не лежал в больнице. Жил он тогда на инвалидную пенсию, хотя был старше меня всего на четыре года. «Компьютерные» чтения ему не нравились. Он видел в этом что-то неправославное, не предусмотренное уставной службой. Но я не знал, что делать. Меня никто и никогда ничему не учил. Что услышал на службе, что показала Ольга или Валера, еще Виталий, мой бывший ученик и все. Вечером приходило очень мало людей, священник не хотел ехать вечером. Недовольство росло. Фотиния, пекшая просфоры, видная и холеная женщина лет шестидесяти, однажды просто меня вымела веником.
– А ну, уматывайте в свою Украину! Приехали сюда свои порядки наводить. Без вас тут разберемся. Кыш, – и обдала меня песком. – А ну отойди… В вашей Украине бардак кромешный и нам его понавезли. Давай отсюда!
На языке нормальных людей это называется разжигание межнациональной розни. Но ни священник ни прихожане не сказали против и слова. Они молчали, словно чего-то боялись. Больше всего было обидно за маму. Все знали, что она местная, из Шуи, а выросла в Семейкине (десять километров по прямой), но никто из русских не подал за нее голос. Подавленные произошедшем, мы едва живые поплелись домой. Вела Фотиния себя так, словно в церкви была главная. Это было нетрудно – священник поражал всех своей мягкостью, уступчивостью и незлобием.
– Батюшка у нас незлобивый, – подвела итог служению отца Сергия моя знакомая. – это в нем главное.
Мы не воспринимали ее всерьез. Потому как раньше такого в храмах никогда не видели. Но здесь без просвирни ничего не обходилось. Включая и нередкие застолья. Когда мы приехали в Колобово, она первая собрала нам сумку продуктов получше. Мы не знали, как поступить. Подумав, что если не возьмем, обидим женщину, подняли ее с пола и понесли. А через полгода, увидев что власть из ее рук ускользает в направлении возобновления уставных служб, где места нет ее указаниям, просто вымела нас из храма.
Но всенощная9 осталась. Помог случай. В мае ткацкая фабрика в поселке встала. Арендатор разорился, а нового не было. Никто не хотел вкладывать деньги в убыточную отрасль. Шел третий месяц, как люди не получали ни копейки. А получали они точно только копейки: от семи до десяти тысяч чистыми, мужчины чуть больше. В июне измученные люди решили перекрыть ковровскую трассу. Видя это, сказал настоятелю.
– Надо что-то делать. Если фабрика встанет окончательно, то начнется мародерство, а у вас и свечки не купят, не то что требы оплатить. Это Колоёбово, третье место в области по убийствам в 1992 году.
– На трассе молебен служить не буду. Я к ним не пойду, меня никто не звал. Позовут, другое дело.
Он ответил мне так, как всегда отвечают священники РПЦ МП.
– И не надо. Служите всенощную, не пропуская ни одной субботы. Служите без ропота и тогда увидите, что произойдет.
– Ладно, – нехотя согласился священник.
Веры моим словам у отца Сергия не было. Прошло два месяца. Фабрику взял в аренду новый арендатор. Пошли заказы. Люди получили первую получку по-новому.
– Семнадцать девятьсот, – услышал я в автобусе разговор двух женщин между собой. – Нам тут давно так не платили. Деньги дома стали оставаться. Не вериться, что такое может быть, – все удивлялись ткачихи.
Но никому из них в голову не приходило, что дело сдвинулось с мертвой точки благодаря никому не нужной вечерней службы в храме. И когда я заикнулся техничке в «Магните», что люди стали получать стабильно больше благодаря священнику, который возобновил службы в храме по вечерам, от меня тут же отвернулись.
Благодаря вечерним службам этот бедный сельский храм стал нам небезразличным. Убитый потолок с водяными разводами, куски мусора, торчащие из вентиляции, печка-буржуйка, сваренная из листов железа, алтарь, сотворенный из пенопласта и залитый обильно бронзовой краской, бумажные иконы и деревянные лавки вдоль стены… Что может быть печальнее нищего Спасова храма в честь преображения Господня.
Особой намоленности, благодати в храме совсем не чувствовалось. Однажды, придя с воскресной службы полностью разбитым и лежа на таком же диване, почувствовал, как кто-то смотрит на меня со стороны храма. Этим «кто-то» был Бог. Он пришел в храм, когда нас не было. Ни священника, ни прихожан. Я почувствовал, что это не человек. Он. Встреча с Ним для человека была бы последней. Смертью была бы, потому как от Него в нас нет ровным счетом ничего. Он Отец жизни. Жизнодавец. А в наших телах гниют полностью мертвые души. Мы даже не подозреваем, что, будучи живы телами, полностью мертвы душами. И когда наши тела умирают, то даже капли жизни в наших душах нет. Мы дети «рода сего», и идем к себе подобным, вниз, во тьму, где Бога, дающего жизнь всему, нет. Мы сами себя такими делаем, отрывая себя от жизни во Христе. От ощущения чего-то невероятного стало не по себе. Встал с дивана и подошел к окну. На меня глядела жестяная маковка с таким же сизо-серым крестом наверху. И чувство, что только что там был Бог.