Трудно объяснить, с какой стати дурная слава падает на человека, если что-то плохое сотворил его дед, однако в нашем мире вообще очень мало справедливости, и зачастую люди, не проявляя особой разборчивости, не отказывают себе в удовольствии причинять страдания невинным вместо виноватых.
Хотя Барнаби Тру был хорошим, честным и послушным мальчиком, однако ему никогда не позволяли забыть, что он приходится внуком тому самому знаменитому пирату, капитану Уильяму Бранду, который после множества поразительных приключений (если уж верить расхожим преданиям и балладам, сложенным об этом человеке) был убит на Ямайке капитаном Джоном Мальо, командовавшим его кораблем сопровождения, галерой «Приключение».
Насколько мне известно, никто никогда не оспаривал тот факт, что вплоть до отправки Бранда на борьбу с пиратами южных морей его всегда считали честным и достойным уважения морским капитаном.
В экспедицию он отправился на «Королевском владыке», судне, снаряженном одним из самых добропорядочных купцов Нью-Йорка. Сам губернатор пожертвовал на сию операцию немалые средства и лично подписал полномочия Бранда. Потому, если сей несчастный и сбился впоследствии с пути истинного, то на это его наверняка подвигло величайшее искушение – ведь немало других людей вело себя отнюдь не лучше, если им подворачивался удобный случай в тех далеких морях, где было так легко взять множество дорогих товаров и остаться при этом безнаказанным.
Разумеется, все эти многочисленные предания и баллады превратили нашего капитана в самого страшного и нечестивого негодяя, какой только жил на свете. А если даже он и впрямь был таким, что ж, одному лишь Богу ведомо, как он страдал и какую цену заплатил за это, ибо сложил Бранд кости свои на Ямайке, а после отправления на «Королевском владыке» в то долгое злополучное плавание так и не увидел более ни свой дом, ни жену и дочь, оставив их в Нью-Йорке на попечение людей совершенно посторонних.
Когда он повстречал свою судьбу в гавани Порт-Ройяла, под его командованием находилось два корабля: «Королевский владыка», снаряженный для него в Нью-Йорке, и галера «Приключение», которую, по слухам, Бранд повстречал где-то в южных морях. С ними-то он и стоял более месяца в ямайских водах по возвращении с африканского побережья, ожидая новостей из дома, которые оказались весьма дурными, ибо к тому времени колониальные власти решительно настроились схватить Бранда и повесить его за пиратство, дабы отмыть свои руки, запятнанные прежними с ним делишками. Вполне возможно, что именно тогда наш капитан и рассудил, что наилучшим выходом для него было бы припрятать добытые нечестным путем сокровища где-нибудь в укромном уголке и по прибытии в Нью-Йорк попытаться договориться с властями о помиловании; это представлялось более разумным, нежели сразу же плыть в Америку с пиратскими трофеями, рискуя таким образом потерять и жизнь, и деньги.
Как бы то ни было, предание гласит, что капитан Бранд, его канонир, капитан Мальо и штурман «Приключения» вместе сошли на берег с сундуком денег (в таком славном дельце ни один из них не считал возможным доверять трем остальным) и закопали сокровища где-то на пляже в гавани Порт-Ройяла. Согласно тому же преданию, затем между ними вспыхнула ссора, и в качестве последнего аргумента капитан Мальо продырявил капитану Бранду голову, штурман же «Приключения» поступил точно так же с канониром «Королевского владыки», с той лишь разницей, что выстрелил тому в спину. После содеянного убийцы удалились, оставив под палящим солнцем два распростертых на песке тела в лужах собственной крови. И никто больше не знал, где спрятаны деньги, – лишь эти двое, обошедшиеся со своими товарищами столь гнусно.
Весьма прискорбно иметь дедушку, закончившего свои дни подобным образом, однако согласитесь: вины Барнаби Тру в случившемся не было ни малейшей, равно как ничего не мог он и поделать, дабы предотвратить сие, учитывая то обстоятельство, что он не только еще не появился на свет, когда дед его ступил на стезю пиратства, но и был всего лишь годовалым младенцем, когда тот встретил свой трагический конец. И все же мальчишкам, с которыми Барнаби вместе ходил в школу, не надоедало дразнить его «пиратом» и изводить незамысловатой песенкой, в которой были следующие строчки:
Тру-ля-ля, тра-ля-ля,
Звали Бранд-пират меня.
Я плавал там и плавал сям,
Я всюду плавал по морям.
И душа моя грешна,
Другом был мне Сатана.
Конечно же, издеваться над беззащитным мальчиком – занятие весьма низкое, и Барнаби Тру частенько пускал в ход кулаки, вступая в драку с превосходящими числом мучителями, из-за чего порой являлся домой с расквашенным носом, и бедная мать со слезами обнимала своего несчастного отпрыска.
Впрочем, справедливости ради следует отметить, что Барнаби подвергался подобным издевательствам отнюдь не каждый день: наступали и более счастливые времена, когда меж ним и одноклассниками воцарялась великая дружба, и тогда они вместе ходили купаться на песчаный берег Ист-Ривер над Форт-Джорджем. А порой уже на следующий день после драки герой наш отправлялся с товарищами за Бовери-роуд, чтобы устроить совместный налет на вишню какого-нибудь старого фермера-голландца, напрочь забывая в подобных приключениях о том, кем был его дед.
Когда же юноше пошел семнадцатый год, его приняли на службу в контору мистера Роджера Хартрайта, известного вест-индского купца, а по совместительству и отчима Барнаби.
Доброта сего достойнейшего мужа в отношении пасынка не ограничилась одним лишь предоставлением последнему места в конторе: коммерсант продвигал Барнаби по службе столь быстро, что еще до достижения двадцати одного года наш герой совершил на судне мистера Хартрайта «Прекрасная Елена» в качестве суперкарго[4] целых четыре плавания в Вест-Индию, а вскоре после празднования совершеннолетия отправился и в пятое. Причем держал он себя не просто как суперкарго, но скорее как доверенное лицо мистера Хартрайта, который, не имея собственных детей, весьма ревностно, как будто Барнаби был его родным сыном, содействовал нашему герою на столь ответственной должности; поэтому иной раз даже мнение капитана судна значило едва ли более, нежели мнение Барнаби, невзирая на молодость последнего.
Что до агентов и партнеров мистера Хартрайта в тех краях, то они, зная что сей добрейший человек опекает юношу, словно родной отец, также были весьма вежливы и услужливы по отношению к мастеру Барнаби. Особым дружелюбием отличался некий мистер Эмброуз Гринфилд из ямайского Кингстона, который при нанесении Барнаби визитов к нему делал все от него зависящее, дабы пребывание юного суперкарго в их городе неизменно оказывалось приятным и комфортным.
Но довольно пересказывать биографию нашего героя. Пора уже перейти к изложению событий, послуживших поводом для написания сего повествования; впрочем, без данного вступления будет весьма затруднительно постичь суть всех тех выдающихся приключений, что выпали на долю Барнаби вскоре после достижения им совершеннолетия, равно как и уяснить логику их последствий.
Ибо именно во время его пятого путешествия в Вест-Индию и начались те необычайные приключения, о которых я вам сейчас поведаю.
Барнаби пробыл в Кингстоне уже без малого четыре недели, проживая у весьма порядочной и уважаемой вдовы по имени Анна Боллз, которая вместе с тремя симпатичными и милыми дочерьми содержала в предместье уютные меблированные комнаты с довольно приличным обслуживанием.
Однажды утром, когда наш герой сидел, потягивая кофе, облаченный лишь в свободные хлопковые кальсоны, рубашку, жилет да тапочки, что было вполне в обычаях страны, где каждый стремится перехватить как можно больше прохлады, так вот, когда он сидел и попивал себе кофе, к нему зашла мисс Элиза, младшая из дочерей хозяйки, и вручила записку, которую, по ее словам, только что передал в дверях для мистера Тру какой-то незнакомец, не ставший дожидаться ответа. Можете представить себе удивление Барнаби, когда он развернул записку и прочел:
Мистеру Барнаби Тру
Сэр, хоть Вы и не знаете меня, я Вас знаю и посему уведомляю о следующем: ежели в ближайшую пятницу в восемь часов вечера Вы заглянете в таверну «У Пратта», что на Харбор-стрит, и пойдете с человеком, который скажет Вам: «„Королевский владыка“ прибыл», то узнаете кое о чем, из чего сможете извлечь для себя выгоду совершенно небывалую. Сэр, сохраните эту записку и покажите ее тому, кто обратится к Вам с указанными словами, дабы он мог удостовериться, что Вы именно тот, кто ему нужен.
Таково было содержание записки, на которой не значилось ни адреса, ни вообще какой бы то ни было подписи.
Поначалу Барнаби захлестнуло величайшее удивление. Затем ему пришло в голову, что это просто-напросто некий остряк, каковых в том городе знал он предостаточно – и проказы коих порой выходили за рамки приличия, – самым дерзким образом пытается его разыграть. Однако же когда он расспросил мисс Элизу касательно подателя записки, то она смогла сообщить лишь весьма немногое: посланец был высоким и крепким мужчиной с красной косынкой на шее да с медными пряжками на туфлях; и выглядел он как моряк, ибо у него была длиннющая коса. О боже, ну что это за описание для оживленного портового города, улицы которого топчут десятки человек подобной наружности?! Словом, наш герой убрал сию записку в бумажник, намереваясь показать ее тем же вечером своему доброму другу мистеру Гринфилду и спросить у того совета. Так он и поступил, и мнение сего джентльмена совпало с его собственным: наверняка Барнаби хочет разыграть какой-то фигляр, и письму этому значения придавать не стоит.
И хотя Барнаби укрепился во мнении относительно природы полученного сообщения, он все же решил про себя, что поучаствует в проказе до конца и пойдет в таверну «У Пратта», как того требовала записка, в указанный день и час.
В то время заведение «У Пратта» было весьма приятным и широко известным местечком, где предлагали добротный табак и самый лучший ром, каковой мне когда-либо доводилось пробовать. Позади таверны располагался спускавшийся к побережью сад, густо засаженный пальмами да папоротником вперемежку с цветами и прочими растениями. Здесь стояло несколько столиков, некоторые даже в небольших гротах, совсем как в нашем нью-йоркском «Воксхолле», а среди листвы были развешаны красные, синие и белые бумажные фонарики, и леди и джентльмены частенько наведывались сюда, чтобы провести вечерок, посидеть в вечерней прохладе, попивая соки (а порой и что покрепче) и разглядывая суда в гавани.
Именно сюда наш герой и явился, немного раньше назначенного времени, и проследовал через таверну прямиком в сад, где занял столик в самом низу, почти у воды: в такой позиции вошедшему было бы нелегко его заметить. Затем, заказав ром с водой и трубку, он принялся поджидать остряков, которые, как Барнаби имел основания полагать, вскоре должны были появиться, дабы узреть окончание розыгрыша и насладиться его замешательством.
Местечко было очень даже приятным. Сильный береговой ветер беспрестанно с шумом раскачивал у юноши над головой пальмовые листья, на фоне неба в лучах почти полной луны то и дело поблескивавшие, словно клинки. Буквально в полуметре от сада на небольшой пляж накатывались волны, невозмутимо оглашая шумом ночь и сверкая по всей гавани, где луна выхватывала их всплески. На рейде стояло множество судов, а чуть в отдалении маячили темные очертания огромного военного корабля.
Наш герой просидел там едва ли не час, покуривая трубку и потягивая грог, но так и не увидел ничего, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к полученной записке.
После назначенного времени прошло уже около получаса, когда из ночи внезапно возникла шлюпка и уткнулась в пляж, упомянутый выше, и из нее во тьме на берег выбрались три или четыре человека. Не обменявшись меж собой ни словом, они уселись за соседний столик, заказали ром с водой и так же молча стали попивать грог. Так они просидели, должно быть, минут пять, когда Барнаби вдруг заметил, что пришельцы эти весьма пристально его разглядывают, и почти тут же один из них, явно верховодивший в группе, окликнул его:
– Эй, приятель! А не присоединишься ли ты к нам, чтобы пропустить глоток рома?
– Сожалею, – ответил Барнаби, стараясь держаться учтиво. – Но я уже выпил достаточно, и, боюсь, излишек мне только навредит.
– И все же, – промолвил незнакомец, – я полагаю, что ты присядешь за наш столик. Ибо, если не ошибаюсь, ты и есть мистер Барнаби Тру, и я как раз пришел сообщить тебе, что «Королевский владыка» прибыл.
Тут я должен честно сказать: никогда еще в своей жизни Барнаби Тру не был так ошеломлен, нежели когда услышал сии слова, произнесенные столь внезапно. Ведь он ожидал услышать их при совершенно иных обстоятельствах, так что теперь, когда они раздались в его адрес да еще были сказаны весьма серьезно неким абсолютно незнакомым человеком, столь таинственным образом появившимся вместе со своими друзьями на берегу из тьмы, он сперва даже решил было, что ослышался. Сердце Барнаби вдруг учащенно забилось, и будь он постарше да поопытнее, не сомневаюсь, наверняка бы отказался от участия в сем приключении и не окунулся бы слепо в события, которым не видел ни начала, ни конца. Но ему едва исполнился двадцать один год, да к тому же герой наш обладал некоторой склонностью к авантюрам, из-за чего неизменно ввязывался едва ли не во всё, что имело хоть какой-то намек на загадочность и опасность, потому-то он и сумел выдавить из себя довольно-таки беззаботным тоном (хотя одному лишь Богу известно, как при подобных обстоятельствах он оказался на это способен):
– Что ж, раз так, если уж «Королевский владыка» действительно прибыл, то я, пожалуй, воспользуюсь столь любезным предложением и присоединюсь к вашей компании. – И с этими словами он, не выпуская изо рта трубки, прошел к их столику, уселся и принялся покуривать с самым непринужденным видом, какой только ему только удалось изобразить.
– Итак, мистер Барнаби Тру, – произнес, как только юноша устроился, обращавшийся к нему прежде человек, говоря при этом тихо, дабы их не подслушал кто другой, – итак, мистер Барнаби Тру (а я буду называть тебя по имени, чтобы показать, что хоть я тебя и знаю, однако ты меня – нет), рад видеть, что в тебе достает мужества ввязаться в дельце, о котором тебе мало что известно. Ибо сие демонстрирует, что ты храбр и достоин того богатства, которое выпадет на твою долю нынче ночью. И все же, прежде чем мы двинемся дальше, я вынужден попросить тебя показать тот клочок бумаги, что, несомненно, находится при тебе.
– Пожалуйста, – ответствовал Барнаби, – он у меня в целости и сохранности, и сейчас вы его увидите.
И с этими словами юноша спокойно достал бумажник, открыл его и протянул своему собеседнику загадочную записку, что получил днем или двумя ранее. Тот придвинул к себе свечу, стоявшую там для удобства курильщиков, и принялся за чтение.
Сие предоставило Барнаби возможность разглядеть незнакомца. Это был высокий, крепко сбитый мужчина с красной косынкой на шее да медными пряжками на туфлях, так что Барнаби Тру не мог не задаться вопросом: а уж не этот ли самый человек передал записку мисс Элизе Боллз.
– Все в порядке и именно так, как и должно быть, – объявил незнакомец, изучив послание. – И поскольку документ уже сыграл свою роль, мне остается лишь сжечь его ради безопасности.
Так он и поступил, скомкав бумагу и сунув ее в пламя свечи.
– Ну а теперь, – продолжил он, – я объясню тебе, зачем я здесь. Меня послали выяснить, достаточно ли в тебе мужества, чтобы рискнуть жизнью и отправиться со мною на лодке. Ну что, согласен? Скажешь «да», и мы не будем тратить времени даром и немедленно выступим, ибо дьявол уже здесь, на берегах Ямайки – хотя ты и не понимаешь, что это означает, – и если он нас опередит, что ж, тогда мы можем упустить то, ради чего мы здесь. Скажешь «нет», и я уйду, и обещаю впредь более не беспокоить тебя по этому делу. Так что говори ясно, юноша, что ты об этом думаешь и рискнешь ли идти дальше.
Если наш герой и колебался, то недолго. Не могу сказать, что сердце его совсем уж не дрогнуло, но даже если юноша и испытал страх, то продолжалось это, повторяю, совсем недолго, и когда Барнаби заговорил, голос его был тверд, насколько только возможно.
– Несомненно, у меня достанет мужества, чтобы пойти с вами, – объявил он, – а если вы собираетесь причинить мне какой-либо вред, то постоять за себя я смогу, ибо у меня есть вот что! – И с этими словами юноша поднял клапан кармана камзола и продемонстрировал рукоятку пистолета, который прихватил с собой, выходя вечером из дома.
В ответ его собеседник разразился смехом:
– Ишь ты, да тебе и впрямь палец в рот не клади. Мне по душе твой настрой. И все же никто в целом свете не причинит тебе вреда меньше, нежели я, и если уж тебе и придется применять свою пушку, то не против нас, твоих друзей, а против того, кто хуже самого дьявола. Ладно, нам пора.
Незнакомец и его товарищи, за все это время не проронившие ни слова, поднялись из-за стола, он расплатился за всех, и вместе они направились к лодке, которая все так же стояла на отмели у сада.
Подойдя к ней, наш герой обнаружил, что это большая шлюпка с десятком гребцов-негров. На кормовых сиденьях лежали два фонаря и три-четыре лопаты.
Человек, разговаривавший с Барнаби Тру и, как это было отмечено выше, несомненно являвшийся командиром отряда, немедленно забрался в шлюпку. За ним последовали наш герой и все остальные. Стоило лишь им рассесться, как лодку оттолкнули от берега, и негры принялись грести прямо в гавань, огибая корму маячившего на некотором расстоянии военного корабля.
С самого отплытия не было произнесено ни слова, и из-за царившего молчания весь отряд походил на каких-то призраков. Барнаби Тру был слишком занят своими мыслями, чтобы говорить о чем-либо, а мысли его к тому времени были весьма серьезными: о вербовщиках матросов, на каждом углу коварно завлекавших простаков на корабли, и даже о целых бандах злоумышленников, которые похищали людей и о них более и не слыхивали. А вдруг незнакомец с товарищами продаст его в рабство или сотворит что-нибудь еще похуже?
Так в полной тишине команда гребла почти целый час, лишь вожак указывал курс прямо через гавань – судя по всему, в направлении устья реки Рио-Кобра. Через некоторое время Барнаби и впрямь разглядел низинный мыс с длинным рядом знакомого вида кокосовых пальм, очертания коих вскоре начали вырисовываться в тусклом лунном свете. По приближении к реке обнаружилось, что ее течение весьма сильно: уже на самом подходе к устью вода вовсю бурлила и клокотала вдоль бортов лодки, пока чернокожие гребцы с усилием пробивались вперед. Так они поднялись за следующий мысок – или же то был островок, – плотно поросший мангровыми деревьями. Но даже тогда ни о пункте назначения, ни о предстоящем деле не было сказано ни слова.
Теперь, когда они оказались у берега, ночь оглашалась шумом течения реки, а воздух потяжелел от вони ила и топи. Лился молочный лунный свет, да в небе мерцало несколько звездочек. И все было столь странно и загадочно, и по-прежнему никто не произнес ни слова: неудивительно, что Барнаби никак не мог отделаться от ощущения, будто все это происходит во сне.
Гребцы тем временем усиленно работали веслами, лодка медленно обошла берег под мангровыми зарослями и вновь оказалась в открытой воде.
И тут предводитель резко отдал приказ, и негры мгновенно остановились.
Барнаби немедленно увидал, что по течению реки к месту их стоянки спускается другая лодка. Меж тем их самих начало сносить обратно в гавань. Барнаби догадался, что предводитель отдал команду сушить весла именно из-за этой лодки.
В ней, насколько он смог разглядеть на расстоянии, было довольно много людей, и некоторые были явно вооружены, ибо даже сквозь сумрак в свете луны то и дело поблескивали стволы мушкетов и пистолетов. В тишине, воцарившейся после остановки, до Барнаби Тру доносились всплески весел, и звуки эти в безмолвии ночи становились все громче, по мере того как другая шлюпка все приближалась. Однако он по-прежнему не знал, что все это означает, были ли то друзья или враги и что последует дальше.
Гребцы приближавшейся лодки, напротив, не прекращали трудиться ни на миг, пока та не подошла совсем близко к Барнаби и его спутникам – только тогда человек, сидевший на корме, отдал команду остановиться и, когда весла были подняты, встал на ноги. Течение продолжало нести появившуюся шлюпку, и в лунном свете Барнаби Тру вполне удалось его разглядеть: то был крупный, дородный джентльмен с круглым красным лицом, одетый в изящно отделанный камзол из алой материи. Посреди лодки покоился ящик или сундук размером с чемодан средней величины, весь облепленный песком и грязью. Пока шлюпка шла мимо, человек сей, все еще стоя, указал изысканной тростью с золотым набалдашником на сундук.
– Ты пришел за этим, Абрахам Доулинг? – спросил он, и тут выражение его лица исказилось такой злобной ухмылкой, каковой Барнаби в жизни своей не видывал.
Предводитель отряда Барнаби не ответил ни слова, продолжая сидеть, словно каменное изваяние. Когда же другая лодка прошла мимо, он внезапно словно пришел-таки в себя, ибо прорычал ей вслед:
– Ладно, Джон Мальо! Ладно, Джон Мальо! Ты опередил нас и на этот раз, но следующий будет уже третьим, и тогда наступит наш черед, пускай хоть сам Уильям Бранд придет из ада тебе на помощь!
Так он кричал, пока лодка соперников удалялась все дальше и дальше, но разодетый джентльмен не удостоил его ответом, лишь разразился бурным смехом.
Среди вооруженных людей на корме удалявшейся шлюпки сидел злодейского вида худой мужчина с вытянутым лицом, и макушка его была лысой, словно ладонь. И когда увлекаемая течением реки лодка уже исчезала в ночи, он вдруг оскалился, так что даже луна заиграла на его крупных зубах. Затем он взмахнул здоровенным пистолетом, и до Барнаби донеслись его слова:
– Скажите только слово, ваша светлость, и я всажу пулю в этого сукина сына.
Однако тот джентльмен запретил ему стрелять, и шлюпка окончательно скрылась во мраке. Затем Барнаби услышал, что ее гребцы вновь взялись за весла; его же спутники так и сидели, довольно долго, в полнейшем молчании.
Вскоре, однако, один из них заговорил:
– И куда теперь?
При этих словах предводитель, казалось, очнулся и вновь обрел дар речи.
– Куда? – проревел он. – Да хоть к дьяволу! Куда? Да куда хотите! Куда? Снова назад – вот куда! – И после этого он разразился бранью и сыпал проклятьями до пены на губах, словно окончательно помутился рассудком. Чернокожие же гребцы принялись грести назад в гавань с такой скоростью, что только весла мелькали.
Барнаби Тру высадили на берег у старой таможни, однако он был столь потрясен произошедшим и увиденным, а также упомянутыми именами, что едва ли узнавал знакомое окружение, среди которого вдруг оказался. Так он и пошел по залитой лунным светом улице к своему временному жилищу, пошатываясь словно пьяный, ибо Джоном Мальо звали капитана галеры «Приключение» – того самого, что застрелил деда Барнаби; а Абра – хам Доулинг – то было имя канонира «Королевского владыки», лишившегося жизни одновременно со своим пиратским капитаном. Тела их обоих убийцы бросили под палящим солнцем.
Приключение не продолжалось и двух часов, но время это словно не было частью жизни Барнаби, а было прожито кем-то другим: столь темным, странным и загадочным было оно, что просто не могло принадлежать ему никоим образом.
Что до покрытого грязью сундука, то юноша мог только гадать о его содержимом и безуспешно ломал голову над тем, что означала его находка.
Так или иначе, всем этим наш герой ни с кем не поделился, он вообще не обмолвился ни одной живой душе об увиденном ночью, затаив произошедшее в мыслях, и на протяжении нескольких последующих дней и думать ни о чем другом даже не мог.
Мистер Гринфилд, корреспондент и представитель мистера Хартрайта в тех краях, проживал в добротном кирпичном доме на Монароуд, что на окраине города. Семья его состояла из жены да двух дочерей – бойких и энергичных черноволосых и черноглазых девушек, очаровательных болтушек и хохотушек, чьи превосходные зубы сверкали каждый раз, когда они смеялись. Барнаби Тру частенько приглашали на семейные обеды, и ему и вправду было приятно посещать этот дом, посиживать на веранде с сигарой в компании старого доброго джентльмена и смотреть на горы, в то время как девушки смеялись и болтали или же пели под аккомпанемент гитары. И не раз появлялась у Барнаби решительная мысль взять да и выложить добряку всю правду о ночном приключении в гавани, но каждый раз он приходил к выводу, что лучше все-таки держать язык за зубами, и погружался в раздумья, жадно делая одну затяжку за другой.
За день или два до отплытия «Прекрасной Елены» из Кингстона мистер Гринфилд остановил Барнаби Тру в конторе и пригласил его на обед тем же вечером (а надо вам сказать, что в тропиках завтракают в одиннадцать, а из-за жары обедают лишь в прохладе вечера, а не днем, как это принято в более умеренных широтах).
– Тогда я смогу вас познакомить, – говорил мистер Гринфилд, – с весьма важным пассажиром, направляющимся в Нью-Йорк вместе со своей внучкой. Для них велено обустроить целых три каюты, – с этими словами он показал юноше письмо, – а зовут их сэр Джон Мальо и мисс Марджери Мальо. Слыхали когда-нибудь о капитане Джоне Мальо, мастер Барнаби?
Теперь-то я знаю, что мистер Гринфилд даже понятия не имел, что родным дедом Барнаби Тру был легендарный капитан Бранд, которого как раз и убил этот самый Джон Мальо. Добрый джентльмен ляпнул это без всякой задней мысли. Однако наш герой почувствовал себя так, словно его хватили обухом по голове: ведь он услышал ненавистное имя, в котором для него слились и зловещее прошлое, и недавнее приключение, в котором он лично принимал участие и над которым размышлял столь усердно, что в конце концов у него даже началась мигрень. Тем не менее Барнаби Тру нашел в себе силы ответить, да еще с недрогнувшим лицом, что слышал о капитане Мальо и знает, что это за тип.
– Ну, – продолжал мистер Гринфилд, – если двадцать лет назад Джон Мальо и был отчаянным пиратом и бесшабашным гулякой, то нынче он – сэр Джон Мальо и владелец огромного поместья в Девоншире. М-да, мастер Барнаби, если ты называешь себя баронетом да еще наследуешь поместьице (хотя я и слышал, что оно весьма стеснено долгами), люди закрывают глаза на то, что ты вытворял двадцать лет назад. Впрочем, говорят, собственная родня Мальо как раз таки всячески избегает его.
На это Барнаби ничего не ответил, а лишь ожесточенно задымил сигарой.
Вот так и вышло, что тем вечером Барнаби Тру впервые столкнулся лицом к лицу с убийцей своего деда – с самым неприятным типом, коего он когда-либо встречал в своей жизни.
Тогда в гавани он видел сэра Джона Мальо издали, да еще в темноте, теперь же, когда юноша узрел его вблизи, ему пришло на ум, что, пожалуй, более злобной физиономии видеть ему еще не доводилось. Не то чтобы лик его нового знакомого был совсем уж отталкивающим, ибо нос его был достаточно благороден, а двойной подбородок вполне благопристоен, но вот глаза так и вылезали из орбит, будучи при этом красными и водянистыми, и сэр Джон беспрестанно моргал, словно испытывал постоянную резь. Далее, губы его были толстыми и пурпурно-красными, а пухлые рдеющие щеки повсюду испещряли фиолетовые прожилки вен. Когда же этот человек говорил, то хрипел так, что у слушателя невольно возникало желание прочистить собственное горло. Словом, когда Барнаби Тру взирал на пару жирных белых ручищ и опухшее лицо с толстенными выпирающими губами и слушал этот осипший голос, ему представлялось, что никогда прежде не видел он столь мерзкого типа, нежели тот, что предстал сейчас перед его взором.