Наверное, во всей этой истории все-таки виновата я. Как говорят французы, «шерше ля фам», что означает – «ищи женщину». То есть не просто ищи женщину, а если ты хочешь обнаружить корень какой-нибудь неприятности, то, докопавшись до истины, ты найдешь там женщину. Так вот, этой женщиной была я. Не совсем женщиной, но вы же понимаете, что я имею в виду. Знаете, как в анкетах – пол женский…
Я и представить себе не могла, что существуют такие аэродромы. «Степь да степь кругом…», избушка на курьих ножках, длинная деревянная палка, торчащая рядом с избушкой, а на конце этой палки полосатый сачок. Все! Ах нет… Еще при избушке с сачком какой-то совершенно опереточный дед в телогрейке, валенках и в фуражке гражданской авиации. Это при плюс двадцати пяти! Фантастика!.. Но если быть честной до конца, то я тоже была хороша. Вьетнамские джинсы, долго бывшие в употреблении; очень миленькие, почти целые кеды; что-то типа кофточки и зеленая в прошлом форменная куртка студенческого стройотряда с матерчатым знаком университета на рукаве. И есть я хотела, как семеро волков!
Мы сидели с этим утепленным дедом на ступеньках его домика и ждали какой-то дурацкий самолет, который должен был прилететь за каким-то дурацким двигателем для кинопередвижки…
Меня уже буквально тошнило от голода, и я все время ждала, что этот дед вот-вот начнет действовать в лучших литературных традициях: спросит, не голодна ли я, а потом накормит «чем бог послал». Тем более что ни ему, ни богу не пришлось бы ломать себе голову, чем бы меня накормить. Я была согласна на краюху хлеба. Но этот служитель авиакульта, наверное, от старости перезабыл все благородные сказочки, в которых кормят голодных девочек. Я ему уже раза три рассказывала про то, как я заболела, как лежала в колхозной больничке, как уехал мой стройотряд, как я, бедняжка, осталась здесь одна и как мне теперь сложно добираться до Москвы, а он ухом не вел.
Только время от времени вставлял: «Да-а-а…», или «Дела-а…», или «Скажите, пожалуйста!» И это вовсе не означало, что ему безумно хочется узнать, что же со мной было дальше. Наоборот, промычав «да-а-а…», он тут же начинал говорить о своих болезнях или поднимал голову, смотрел чуть мутновато-голубыми глазками, как у врубелевского Пана, на свой полосатый сачок и говорил:
– Ежели б сюда радиооборудование, этой площадке цены бы не было… – И длинно сплевывал.
– А почему на вашем аэродроме нету радио? – вежливо спросила я.
– Ну разве ж это аэродром? Это же «точка»…
– А в Хлыбово отсюда самолеты летают?
– Нет. В Хлыбово не ходют. До Добрынина – будьте любезны. А в Хлыбово нет… Прислали бы радиооборудование, радиста, и ажур… Что, здесь места мало? – И старик презрительно сплюнул.
– А Добрынино – это где? – поинтересовалась я.
– А это километров полтораста не доходя до Хлыбова.
– А из Добрынина поезда в Москву идут? – с надеждой спросила я.
– Нет… В Москву только через Хлыбово…
«Так! Еще одна порция компота!..» – подумала я и затосковала.
– Ну хоть в Добрынино-то можно?
– Это будьте любезны! – с удовольствием сказал старик. – Сергей Николаевич сядет, я ему скажу, и… ажур!
– А он возьмет?
– Я ж скажу! Меня Сахно завсегда слушает, – расхвастался старик. – Мы с ним, знаешь!.. Мы с ним кореша давние!
– А он кто? – без всякого любопытства спросила я. Нужно же было о чем-то спрашивать… Дико хотелось есть!
Старик поглядел на часы, на небо и, как мне показалось, торжественно ответил:
– Самый лучший летчик повсюду. – Подумал немного и виновато добавил: – Только немного старый…
Минут через десять прилетел самолет. Я не знаю, как он называется, – такой маленький и с пропеллером.
Он прокатился через все поле и подъехал чуть ли не к самому домику. Я смотрела на этот самолетик и думала, что сохранение равновесия в природе – штука чрезвычайно важная. Ту-114, севший на этом поле, нарушил бы все пропорции. А этот самолетик был как раз под стать избушке и старику в телогрейке. Они были просто из одной компании.
Старик же был несказанно удивлен. Будто он ждал не этот самолетик, а по меньшей мере суперлайнер. Он вроде бы даже растерялся.
Открылась дверь, и на землю выпрыгнул рыжий мальчишка лет двадцати в летной форме. Выпрыгнул и тут же уставился на меня.
– Приветик, дядя Паша! – крикнул мальчишка, с удовольствием разглядывая меня. – Кого ищешь?
– А Сергей Николаевич-то где, «приветик»? – удивленно спросил старик. – Мне звонили, будто он прилетит.
– На пенсии твой Сергей Николаевич, – весело ответил рыжий и впервые посмотрел на старика.
– Ври больше! – обиделся старик. – Ты за движком?
– Ага… – Рыжий снова уставился на меня.
– Димитрий! Возьми товарища, они по болезни от группы отставшие… – попросил старик и ткнул в меня пальцем.
– Ты что, сдурел? Порядков не знаешь? Ну ты, дядя Паша, даешь!..
Но я уже понимала, что он меня обязательно возьмет. Ему жутко хотелось меня взять.
– Мне действительно очень нужно, – тихо проговорила я и опустила глаза. А затем снова подняла их на рыжего и сказала: – Пожалуйста…
Вот эти глаза вниз, потом наверх и тихое «пожалуйста» на мальчишек до двадцати трех лет действуют безотказно. Правда, этим нужно уметь пользоваться. Чем реже, тем лучше. Сохраняется свежесть и точность попадания. Меня этот прием уже раза два выручил из довольно рискованных ситуаций. И теперь я его берегу только для критических моментов. Это мой, так сказать, РГК – резерв главного командования…
…Когда мы с этим рыжим Димкой взлетали, я решила вознаградить себя за маленькое унижение на земле. Я ласково погладила какой-то прибор со стрелкой и спросила:
– Скажите, Дима, это действительно тот самый самолет, на котором в тысяча девятьсот десятом году летали Александр Иванович Куприн и борец Заикин?
– Нет, что вы!.. – тут же ответил этот рыжий. – Это значительно более ранняя модель… На этом самолете в девятьсот восьмом разбился Сергей Исаевич Уточкин. К счастью, он отделался легкими ушибами, а самолет удалось, как вы видите, недурно починить.