Она встречала его в холле гостиницы. И когда он вошел в стеклянные двери – узнала сразу. Он почти не изменился. Высокий, худощавый, в костюме и светлой рубашке. Ботинки вычищены (он женат, есть кому чистить башмаки и стирать рубашки, он нашел замену маме), но галстука нет. И нет, слава богу, той торжественности и мелодраматичности во взгляде, которые она терпеть не может. Он тоже сразу узнал ее. Подошел совсем близко и заглянул а глаза:
– Невероятно, просто невероятно… Если бы я не знал, что ты ее дочь, то расцеловал бы тебя, как ее… Надеюсь, ты не сердишься. Я очень любил твою маму.
Он говорил это без слез в голосе, а просто как человек со здоровой психикой, который все понимает и принимает даже смерть любимой женщины. (Философ хренов.)
– Нет, я не сержусь. Это вы, наверное, сердитесь, что я позвонила вам так поздно…
– Чушь! Я столько лет ждал твоего звонка! Между прочим, это не пустые слова. Ну что, пойдем в ресторан, потолкуем?
Они толковали с коньяком. Марго набралась по самые уши и рыдала у него на плече. Ей было горько при мысли, что рядом с ними нет сейчас мамы. Она чувствовала себя предательницей.
– Лютов, почему ты не увез меня тогда из того проклятого города? Почему позволил отдать меня в интернат, не похлопотал о квартире, которую они продали, а на вырученные деньги купили машину и дачу? Почему? – упреки сыпались из нее на голову почти трезвого Лютова как из мусорного ведра. И она понимала, что не должна этого говорить, но живущая в ней «Марго номер два» глушила ее своими биоволнами, усиленными коньяком, и не позволяла себя перебивать.
– Да потому что мне сейчас тридцать лет, представляешь? А тогда, когда тебе было двенадцать, мне – всего лишь двадцать два. И кто же это мне отдаст на воспитание такую взрослую девочку? Вытри слезы, вот тебе салфетка, и успокойся. Ты сама виновата, что не позвонила мне раньше и ничего не рассказала. Пойми, я молодой мужчина, мне надо было приложить максимум усилий, чтобы доучиться, во-первых, а во-вторых, заняться чем-то полезным и приносящим деньги. Как только я устроился в мэрию и стал более-менее сносно получать, первое, что я сделал, – это разыскал тебя и прислал посылку. Я подумал, что если бы тебе было так плохо, как ты рассказываешь, то ты бы нашла способ сообщить мне. Но ты писала вполне благополучные письма, из которых я сделал вывод, что учишься ты нормально, что со здоровьем у тебя тоже все в порядке. Я ждал, когда ты начнешь писать о своих планах на будущее, но ты почему-то перешла на дежурные поздравительные открытки, а после и вовсе замолчала. А что мне оставалось делать? Если бы тебе было пять лет, я бы удочерил тебя, хотя для начала мне бы пришлось жениться. Да я, собственно, женился, был такой опыт. Но у нас не сложилось, моя жена сошлась с одним канадцем, они организовали совместную фирму, а потом уехали. Женщина всегда выбирает… Вот, высморкайся. И не хлюпай, это не выход. Расскажи лучше, что ты делаешь в Москве и каким ветром тебя сюда вообще занесло.
– Пока еще не решила. Сбежала от одного парня, он картежник…
– Уж не проиграл ли он тебя?
Она подняла мокрое от слез лицо и покачала головой:
– А ты откуда знаешь?
Она не могла обращаться к нему на «вы» – они были почти одногодками с Вадимом: молодой красивый мужик, с густыми каштановыми волосами, темными умными глазами. Мама любила его, но не только за красоту. Она всегда говорила, что он не по годам развит, что, несмотря на молодость, настоящий мужчина. Марго помнила слова, которые она употребляла, когда говорила о своем московском друге: «ответственный», «надежность», «как за каменной стеной», «ласковый и нежный».
– Почитай криминальную прессу, если речь заходит о картах, так обязательно кого-нибудь проигрывают. И, как правило, сначала своих подружек. Но ты не должна упиваться своим горем. Еще раз повторяю, ты в Москве, а это теперь самое главное. Уж здесь-то я тебя не дам в обиду. У меня есть кое-какие связи, друзья, со мной ты можешь чувствовать себя в безопасности. А сейчас ты выпила, многое не воспринимаешь, но я все же тебе скажу – тебе незачем жить в гостинице. Переезжай ко мне. Я все равно один. Приставать к тебе не буду, это можешь в голову даже не брать. Мне достаточно того, что ты Наташина дочь, чтобы я держал себя в руках. Хотя, признаюсь, ты очень красивая, очень… У вас в Баронске все такие хорошенькие?
Ей вдруг расхотелось плакать. Какой же легкий это человек, поразилась она тому, как внутри ее от мягкого говора Лютова что-то высвободилось и покинуло ее, как выпутавшаяся из оконной марли ночная бабочка. В сущности, что страшного-то произошло? Она здорова, молода и полна сил. И если бы не история с Ингой… рассказать или нет? Лютов не предаст ее, но подскажет, как надо действовать. И все же что-то удержало ее, хотя коньяк, морскими волнами шумевший в голове, советовал как раз обратное. Но она вдруг испугалась, что Лютов разочаруется в ней и бросит ее здесь, расхристанную, пьяненькую, на произвол судьбы. Он с такой же легкостью и в популярной форме объяснит ей, что раз она сама избрала такой путь наживы и устройства в мире, то нехай себе и погибает…
– Поступим следующим образом. Сейчас я провожу тебя в номер и уложу спать. Тебя не тошнит?
Она что-то промычала в ответ. Ей было ужасно стыдно за то, что она напилась и вела себя как самая настоящая провинциалка, дорвавшаяся до бесплатной выпивки.
– Рита, ты меня слышишь?
Они были уже, оказывается, в номере, а она даже не заметила, как здесь очутилась. Начались провалы в памяти.
– Я тебе помогу раздеться, ты не обращай на меня внимание… Подожди, сейчас принесу халат… Стой и не падай… О господи!
Из Марго хлынуло, и Лютов, подхватив ее под мышки, поволок в ванную.
– Убить тебя мало, поганку такую… Открой пошире рот… – И два его пальца втиснулись в самую ее глотку.
Утром он поил ее горячим кофе. Постель ей уже заменили, халат принесли чистый.
– Если хочешь искупить свою вину, переезжай ко мне. Еще одно такое художество, и ты влетишь в какую-нибудь грязную историю. Ты девка красивая, доверчивая, словом, из Баронска. И не злись, в провинции все добрые и доверчивые. И это хорошо. Так переедешь ко мне?
– Я не могу, – говорила она, делая большие глотки и чувствуя, что никак не может напиться.
– Хочешь, я закажу для тебя апельсинового соку?
– Да, хочу, очень хочу.
– Тогда пообещай, что переедешь.
– Не могу.
Он относился к ее словам несерьезно. И это бросалось в глаза. И все же он казался ей самым близким и родным человеком на всем белом свете. Она уже боготворила его, она хотела жить у него, разговаривать с ним и задавать вопросы, но бурчала свое «не могу», не в силах признаться в причине.
– Понимаешь, – оживилась она после того, как выпила два стакана сока залпом, – я могла бы рассказать тебе кое-что, но тогда ты уже не захочешь, чтобы я жила с тобой в одной квартире.
– Ты занималась проституцией? – спросил он, не глядя на нее. – Так это не беда. Сейчас ты в Москве, где тебя никто не знает. Я покажу тебя хорошему гинекологу, мы подлечим тебя, будешь как новенькая, выдадим замуж за приличного человека, и все – твое будущее обеспечено.
– Дело не в проституции… – сказала она и почувствовала, как покрывается мурашками.
Лютов подошел к ней, рывком задрал рукава халата, словно опомнившись. Внимательно осмотрел вены.
– Ты на игле? Или «колеса» глотаешь?
– Нет, ты что! – прошептала она. – Я не наркоманка.
– Значит, у тебя СПИД? – Лицо его побледнело, и Марго поняла, как он переживает за нее, недостойную.
– Лютов, я здорова как лошадь, – ответила она мрачно и опустила рукава. – Я совершила преступление. Выбросила в окно труп соседки по купе.
– Значит, так, сопли размазывать не будем. Но чтобы ты знала, что тебя ждет за твои художества, я должен встретиться с адвокатом и проконсультироваться…
– Ты хочешь все ему рассказать?
– Я скажу, что один мой знакомый молодой писатель пишет книгу и ему нужно узнать…
– Понятно, – оборвала она его. – Валяй. Но только не выдавай меня. Я и сама не знаю, как это случилось. Меня бес попутал. Я не хотела быть проституткой, наркоманкой и закончить свои дни со СПИДом в крови. Посуди сам, у меня нет никакого образования, кроме парикмахерских курсов, в Москве меня никто не знает…
– А как же я? Почему ты так плохо думаешь о людях? Кто так поработал над тобой? Твой последний дружок-картежник?
– Не знаю, наверное… Но ведь она была мертва! Мертва!
– Откуда ты знаешь?! А что, если она была жива, когда ты ее выталкивала в окно?
– Нет, она была холодная. Ее сердце не билось. На зеркальце не было пара. Пульс не прощупывался. Она НЕ ДЫШАЛА, пойми ты! Она была мертва!
– А если она до сих пор жива? – Лютов остановился посреди комнаты, по которой носился вот уже несколько минут, переваривая страшную новость.
– Я не сказала тебе… не успела… Я же похоронила ее. Позавчера. Взяла машину и поехала в Узуново… Я расскажу тебе все, если ты принесешь мне еще соку или минеральной воды, только холодной.
Лютов слушал молча, лишь изредка бросая на нее странные, глубокие взгляды, словно спрашивая себя, а что он, собственно, делает в этом гостиничном номере, где воздух пропитан отравой?
– А ты хладнокровная и расчетливая особа, – сказал он, когда она закончила говорить. – Все раздобыла: и лопату, и фонарь, и клеенку… Отлично срежиссировала. Что я могу тебе на это сказать? Можешь какое-то время жить спокойно. Билета у тебя не было, поэтому никто, кроме проводниц, не сможет подтвердить, что ты ехала именно на этом поезде. Но у проводниц таких «зайцев» – тьма. К тому же шума-то еще не было. Твоя Инга могла выйти на какой угодно станции без особого труда. Я сам лично всегда выхожу на всех станциях – подышать свежим воздухом и купить пива. Раз труп оказался на месте, то есть под насыпью, следовательно, его никто не видел, а если и видел, то лишь из поезда, но его могли принять – правильно ты говоришь – за что угодно… Там же деревья? Поехали дальше. Кто тебя видел? Женщина, которая подвозила тебя до Узунова. Ну и что? Там наверняка есть дачи. И Узуново только у тебя, да теперь еще и у меня будет связано с именем Инги – труп-то пока никто не обнаружил. Да и вряд ли обнаружат. Разве что случайно. Или лиса разроет, или охотничья собака, или какой-нибудь бродяга наткнется. Но ведь там лес, что там делать бродяге, да еще и в пяти с лишним километрах от самой станции? Главное, ты не паникуй. Что касается, выдавать мне тебя милиции или нет, посмотрим на твое поведение. Но, если честно, ты разочаровала меня, Рита…
– Марго, – поправила она его. – Меня все зовут Марго. Хотя бы до тюрьмы зовите меня так, а потом мне уже будет все равно. Понимаете, моя жизнь не задалась с самого начала, да и у моей мамы тоже. Когда я увидела, что Инга мертва, я решила, что сама судьба подбрасывает ее мне. Вот такая я дура.
– Да уж, умной тебя никак не назовешь. Только прекрати выкать, уши вянут. Ты напилась?
– Напилась. Теперь я как аквариум, не хватает только апельсиновых рыбок.
Марго получила назад свои деньги и поблагодарила администраторшу за заботу (она имела в виду испорченную постель и загубленный белоснежный халат, но девушке, похоже, было на все наплевать – она читала, не поднимая головы, какой-то роман). Лютов повез ее к себе домой.
Он жил недалеко от станции метро «Аэропорт». В большом доме с охраной.
Просторная чистая квартира из нескольких комнат, полно диванчиков, подушек, торшеров, книг. Но больше всего понравился Марго паркет – ровный, блестящий.
– Знаешь, когда я была маленькой, я надевала толстые шерстяные носки и, опершись о подоконник и скользя ногами по новому линолеуму, изображала из себя фигуристку…
– Здесь ты можешь обойтись и без подоконника – катайся сколько хочешь, только постарайся ничего себе не сломать…
– Что же ты замолчал? Ты же хотел продолжить: в тюрьме тебе, Марго, и без гипса будет несладко, ведь так?
– А ты что, еще и мысли чужие читать умеешь?
Она не могла на него злиться.
Лютов выделил ей комнату, освободил шкаф. «Устраивайся, дочка». – «Спасибо, папа». Они играли и дурачились, словно обрадовались, что не одни в этой большой Москве. Марго спросила его про любовницу.
– Я же нормальный мужик, есть у меня одна, но с ней слишком много хлопот. К тому же, когда она здесь появляется, хоть всех святых выноси! От нее много шуму, хлопот, каких-то вещей, которыми она тут же заполняет все свободное пространство, а еще духи. Она обожает поливать духами все, что ее окружает. В том числе и твоего покорного слугу.
– А какой была моя мама? И где вы с ней познакомились?
– Твоя мама была чудесной женщиной. Во-первых, она была женственной, красивой и очень умной. А еще – легкой. С ней всегда можно было обо всем договориться. Я не верил, что она сможет приезжать ко мне сюда, в Москву. Но она приезжала, и ей нравилась эта двойная жизнь. И с ней не было никаких хлопот. Она всегда и всем была довольна. Она любила меня, и мы собирались жить вместе. Эта квартира досталась мне от родителей, видишь, какая она большая – мы втроем бы здесь замечательно устроились. Когда я узнал, что она тяжело заболела, болезнь уже зашла слишком далеко. У нас с Наташей не было общих знакомых, мне позвонила ваша соседка, она уж не знаю, каким образом, но разыскала мой московский телефон… А так бы я не успел даже на похороны. Ее смерть… Это было страшно и несправедливо. Я до сих пор не верю, что ее нет. Но есть ты, Марго, и я счастлив, что хотя бы для тебя могу что-нибудь сделать. А теперь постарайся хорошенько выспаться. И больше так не напивайся. Алкоголь разрушает не только кожу, но и мозг… Ты поняла меня?
– А ты куда?
– Поеду на рынок, куплю продуктов, у нас же теперь семья. Мне надо тебя кормить.
– А я? Я что, арестована? – Она еще ни словом не обмолвилась ему о документах Инги, о квартире, где успела побывать, гараже и машине, не говоря уже о документах на немецком. Она знала, что все равно покатается на «Тойоте» и потанцует на лезвии бритвы. И это оказалось сильнее ее благодарных чувств к Лютову. Ей нравилась эта двойная жизнь… Это он о маме. Всем нравится двойная жизнь. Тот, кто отрицает это, – подло лжет.
– Нет, Марго, ты не арестована. Пойдем, я покажу тебе, как открываются и запираются двери, как ставить квартиру на сигнализацию… Хотя это еще рановато. Ты сможешь передвигаться куда угодно и как угодно. Единственное правило, которое ты неукоснительно должна будешь соблюдать, – это давать о себе знать. Я буду заботиться о тебе, а ты, если захочешь, – обо мне. У нас все будет хорошо. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Нет, та женщина, о которой я тебе рассказывал, не придет. При всей ее несобранности и стихийности, ко мне она всегда приходит только с разрешения и по договоренности.
– Но ты не должен лишать себя… свиданий…
– Пусть это тебя не тревожит. Что же касается твоей личной жизни, то постарайся держать меня в курсе. В Москве полно проходимцев, я уже тебя предупреждал. Ты девушка красивая, бросаешься в глаза. Будь поосторожнее… Я в ближайшем будущем подарю тебе сотовый телефон, и мы будем общаться. Я не слишком навязчив?
– Нет, ты – прелесть, – и она чмокнула его в щеку. – Тогда дай мне МОИ ключи.
Уже на улице, где она оказалась спустя полчаса после ухода блаженного Лютова, она почувствовала себя намного спокойнее. Но теперь, когда долю ответственности за совершенное ею преступление она возложила на своего «папочку», ей стало легче дышать. Пусть он теперь ломает голову над задачкой, пусть придумывает ей оправдание. Ты свинья, Марго, к тебе человек всем сердцем, а ты мчишься через всю Москву в Крылатское, чтобы овладеть не принадлежащей тебе «Тойотой». А ведь на водительском удостоверении вовсе не твоя мордашка. Ты рискуешь не только собой, но и репутацией, а может, и карьерой блаженного.
За Осенним бульваром, в каменных джунглях она раскопала наконец нужный район, ровные ряды гаражей кооператива «Радон» и остановилась перед боксом под номером 27. Посмотрев по сторонам и убедившись, что на нее никто не смотрит, она проворно достала из сумки связку ключей и методом тыка принялась открывать замки. Они были почти новые, хорошо смазаны, поэтому открывались в прямом смысле как по маслу. Последнее усилие, тяжелая металлическая дверь поплыла в сторону, как бы приглашая ее войти внутрь. Шикарная светло-зеленая машина распахнула свою дверцу – Марго села за руль и замерла. Ей показалось, что она, сев в машину, новенькую, пахнувшую кожей, натянула на себя словно эластичную и пришедшуюся ей как раз впору мертвую кожу Инги Новак – ее богатую, но неизвестную ей, совершенно чужую жизнь. И ей эта кожа не мешала. Дурной знак, подумала она.
Кое-что смысля в машинах, она проверила наличие бензина – бак почти полный. В салоне имелся ящик с черными автомобильными перчатками, картой города, сигаретами и прочими, необходимыми в дороге мелочами вроде складного стакана, ножичка… А чего, собственно, ждать? Садись и езжай. Пусть даже тебя и остановят, покажешь им водительское удостоверение – они все равно ничего не заметят, стоит тебе им только улыбнуться, как в рекламе жевательной резинки.
От этих мыслей ей стало жарко. Но соблазн был слишком велик – посмотреть Москву из машины, да еще какой?!
Все, колесо закрутилось, отступать поздно. Она выехала из гаража, вышла из машины, чтобы запереть его, нисколько не заботясь о том, что всюду оставляет свои отпечатки пальцев. Она сходила с ума от того, что делает, но и остановиться не могла. Уже в машине снова достала удостоверение. Овальное лицо, цвет глаз не разобрать, потому как фото совсем маленькое. Вытаращу глаза и скажу: вы что, молодой человек, ополоумели? Как это не я? Это вы, мужчины, почти не меняетесь, а я перекрасила волосы. Еще вопросы будут?
Дрожать она начала уже на Рублевском шоссе. Но постепенно, осваиваясь с плавно скользящей по асфальту машиной, успокоилась и даже стала испытывать наслаждение от езды. Машина была легка в управлении и слушалась ее, как только что найденный ею и обласканный ребенок. Ты будешь моим зеленым крокодильчиком. Нижние Мневники, смотрела она на карту, затем плавный переход в улицу Народного Ополчения и сразу направо, вот он, «Аэропорт»… Но это на карте было все так просто и быстро, на самом деле она потратила на эту прогулку много времени: Лютов наверняка уже вернулся с рынка и ждет ее вместе с объяснениями. Что она ему скажет?
Но все ответы она нашла в большом супермаркете, возле которого остановилась по дороге в «Аэропорт». Набрала целый пакет каких-то салфеток, моющих средств, мыла и прочей хозяйственной мелочи – пусть докажет, что она отсутствовала почти три часа. А так у нее есть шанс показать себя с хорошей стороны, во всяком случае, хозяйственной. Она уже была готова сделать генеральную уборку, чтобы только произвести на Лютова хорошее впечатление, как, войдя в квартиру, поняла, что он еще не возвращался. Тогда она подбежала к окну и выглянула, чтобы удостовериться, что ее «крокодильчик» – не сон, что зеленая матовая «Тойота» стоит у соседнего подъезда и ждет свою новую хозяйку. Сердце ее радостно подпрыгнуло, и она с каким-то рвением принялась за уборку. Подоспевший Лютов был приятно удивлен, увидев Марго в новеньком фартуке и со щеткой в руке. Сдунув волосы со лба, она победно окинула его вытянутую и напоминающую фонарный столб фигуру, мол, как я тебе?! Лютов же сгибался под тяжестью пакетов. «Самое тяжелое – это овощи: капуста, свекла… надеюсь, ты сваришь борщ?» – «Так ты меня так долго уговаривал переехать к тебе, чтобы не тратиться на домработницу и не обременять себя дорогой любовницей?» – «А ты как думала… Вот, принимай, это тебе, здесь разные вкусные вещи, которые ты, верно, и не пробовала. Марго, господи, как же хорошо, что ты есть! Если честно, то я терпеть не могу готовить, зато люблю хорошо поесть. Мы прекрасно заживем – я буду приносить продукты, ты готовить, а потом мы наймем тебе преподавателей, и они подтянут тебя по нужным предметам. Я вот тут купил справочник для поступающих в вузы…Ты, главное, не бойся и не комплексуй по поводу своего образования. Я уверен, что ты способная и талантливая, как и твоя мама, я ее тоже, кстати, уговаривал поступить в университет на журфак, но ее тянуло к цифрам. А тебя куда тянет?» Сесть в машину и укатить к чертям собачьим… Точнее, в Баронск, проехаться перед носом Гамлета, заглянуть к Вадиму и сказать ему в лицо все, что я о нем думаю, подонок…
«Меня тянет в театр», – сказала она первое, что пришло ей в голову. «В театр? – Лютов так и остался с бутылкой можайского молока в руках, пытаясь понять, шутит она или нет. – Нет, ты серьезно?» – «А что? Ты же сам говорил, что внешне я вроде бы ничего… Память у меня хорошая, роли быстро запомню…» – «Это слишком серьезный вопрос, – наконец он пришел в себя и снова полез в холодильник. – Ты не спеши, полистай все-таки на досуге справочник, попытайся понять, что, кроме профессии актрисы, есть более основательные, которые дадут тебе несравнимо больше… Ну вот, а теперь мне надо немного передохнуть, терпеть не могу ходить по магазинам. Они меня угнетают своей суетой…»
Пока Марго жарила отбивные и чистила картошку, он кому-то названивал. По отдельным репликам можно было понять следующее: он наводил справки о каких-то театральных курсах. В разговоре звучали громкие фамилии известных театральных деятелей, знаменитых режиссеров вроде Олега Табакова или Марка Захарова. «Может, я, конечно, и зря это сказанула, но чем черт не шутит», – думала она, переворачивая куски мяса и чувствуя себя в этой кухне как дома. До этого она не испытывала ничего подобного, ни когда жила с Юрой, а уж тем более с Вадимом.
– Сосед машину купил, – вдруг услышала она и перестала дышать. – Меняет их, как перчатки.
– А ты любишь машины?
– А кто их не любит? Но я однолюб, – улыбнулся он не то Марго, которой залюбовался, прислонившись к стене и наблюдая, как она управляется возле плиты, не то имея в виду свою машину.
У него был видавший виды черный «Мерседес», на котором он ее, Марго, собственно, сюда и привез.
– Мне тоже нравится «Мерседес», – сказала она тоном девочки, которая ничего не смыслит в технике. – Красивая машина, шикарная.
– Вот там, за окном, взгляни, видишь, стоит машина? Это японская «Тойота» – высший пилотаж! Тебе чем-нибудь помочь?
– Да нет, не надо, все уже готово. Мы где будем есть – в комнате или на кухне?
Спросила и обмерла: эти же слова она произносила в день по нескольку раз, когда жила с Вадимом. Обычно после еды они ложились отдохнуть, и все кончалось одним. Что будет теперь?
– Предлагаю поужинать здесь, чтобы не таскаться с подносами, а после ужина поедем, я покажу тебе Москву, – словно прочтя ее мысли, сказал Лютов. – Ты как, не против? Если устала, так и скажи.
– Нет, я не против. Тем более что я Москву совсем не знаю…
Ночью в постели Марго обложилась документами. Она знала, что Лютов крепко спит – из гостиной доносилось его сладкое похрапывание. Порывшись в папках, которые она предусмотрительно прихватила с собой из квартиры Инги, она выяснила, что, помимо машины с гаражом, у Новак имелся какой-то склад умопомрачительных размеров, находящийся на уже хорошо известном ей Петровском бульваре. Не так уж и далеко от Рождественки, где жила Инга.
Хотелось посмотреть. А вдруг ей удастся там, на этом складе, что-нибудь выяснить об Инге? Ведь не могла же она обзавестись всем этим движимым и недвижимым имуществом без чьей-либо помощи. Да и вообще, как же так получается: человек пропал, сгинул, а его до сих пор никто и не хватился. Как ни хотелось Марго обращаться к соседям, чтобы навести справки о покойнице, но другого выхода у нее просто не было. Ведь стоит ей только узнать, что у Инги никого нет и что по ней сейчас никто не плачет, как сразу же все встанет на свои места. А именно: можно будет уже искать людей, способных поменять фотографию на паспорте Инги, после чего все ее имущество будет продано, а деньги достанутся одной Марго. Ну, может, еще и Лютову, поскольку он свой человек и оценит ее доброту по достоинству. От этих наполеоновских планов кружилась голова. Ей не терпелось поскорее сесть в машину, примчаться на Петровский бульвар, разыскать склад… Стоп. Она не может появиться возле склада на своем «крокодиле». Люди, знавшие Ингу и находящиеся у нее в подчинении (а почему бы и нет?) – имеются в виду те, что работают на этом складе, – могут узнать машину, и тогда неприятностей не оберешься. Ладно, пусть на метро она доберется до Петровского бульвара, разыщет склад и, прикинувшись безработной, попытается устроиться туда на работу. Пусть даже на самую низкооплачиваемую, работать-то она все равно не собирается. Не пройдет и двух дней, как ей станет все ясно: кто хозяин, кем приходится Инге и все такое прочее. План показался ей просто-таки гениальным.
Утром Лютов ушел почти на рассвете, сказав, что у него срочные дела. Оставил ключи, показал даже, где лежат деньги, и, пообещав, что поговорит со знакомым адвокатом насчет «умершей в поезде Инги», убежал. Марго показалось неестественным, что он ни разу не спросил ее о том, зачем она это сделала. То есть он, конечно, знал, что она взяла деньги, на которые и жила в гостинице, и все! Неужели его фантазия на этом и кончалась? Неужели ему, этому неглупому человеку, не пришло в голову, что у Марго, решившейся на такое, были глобальные планы? Скорее всего, причина молчания кроется в порядочности блаженного, пришла к выводу Марго. Или он ждет, что она начнет рассказывать дальше. Ха, дальше. Так я тебе все и рассказала. Разве что снова напиться. По-трезвому такие вещи не рассказывают. Но тут же вспомнила, что призналась-то она ему с глубокого похмелья, продалась, что называется, за литр апельсинового сока. Есть такие люди, подумала она с грустью, имея в виду себя, родимую, которые умеют создавать сами себе проблемы. Жила бы себе спокойненько без Лютого, в гостинице, обедала в ресторане, каталась на «крокодиле», осматривая столичные достопримечательности, пока не решился бы вопрос с Ингой. А там уж видно было бы. Но, с другой стороны, она знала: что бог ни делает, все к лучшему. Мало ли что случится, у нее есть Лютов.
Как ни странно, но весь день она провела дома: варила обед, осматривалась, кое-что изменила для удобства в спальне, поменяв вещи местами. Затем, не дождавшись хозяина, пообедала, посмотрела телевизор, почитала «Джен Эйр», вообразив себя на ее месте, и, сморенная, уснула. Лютов приехал поздно, поужинал и засел за какие-то бумаги. «Не обращай на меня внимания, Марго, занимайся своими делами. А у меня работы по горло». Спать она легла рано, да только сна у нее не было. Из головы не шли документы. Вот где она пожалела, что не брала бесплатные уроки немецкого в интернате. Сейчас бы они ей наверняка пригодились.
Сложив аккуратно все бумаги в папку и спрятав ее в шкаф с нижним бельем, она откинулась на подушки. Да, он был прав, когда уговаривал ее переехать к нему. Здесь безопаснее, спокойнее и пахнет домом. Противоречивые чувства, которые владели ею постоянно, все время, что она находилась рядом с Владимиром Николаевичем, заставляли ее о многом задуматься. Во-первых, ей показалось, что он сильно изменился. Вместо взрослого мужчины, каким она его помнила, сегодня Лютов казался ей чуть ли не ровесником. Она понимала причину, которая крылась в первую очередь во взрослении самой Марго. Поначалу ей и старшеклассники с разницей в возрасте в пару лет казались взрослыми мужчинами. А что было тогда говорить о двадцатитрехлетнем Владимире Николаевиче? Кроме того, ведь он встречался с мамой. Следовательно, она и относиться должна была к нему как к потенциальному отчиму. А что получается на сегодняшний день? Лютов – потенциальный любовник, сожитель, друг, муж. Она спрашивала себя, смогла бы лечь с ним в постель, и отвечала твердо: нет. Между ними стоял светлый, в романтическом ореоле образ матери, Наташи Троицкой. Марго с грустной улыбкой подумала о том, что в устах Лютова имя матери воспринимается ею как-то особенно нежно.
Мысли ее упрямо возвращались к складу. И еще одно обстоятельство не давало покоя – ключи. Дело в том, что в связке с ключами от гаража осталось невостребованными еще несколько ключей, которые вполне могли иметь отношение к тому же складу.
Бессонница все-таки подняла Марго с постели. Она накинула тяжелый хозяйский халат (надо бы купить свой, да и обзавестись ночной рубашкой) и вышла на кухню. Открыла холодильник. Вот и снова она поймала себя на том, что ведет себя здесь как дома. Но почему?
Послышался шорох – она быстро обернулась и, увидев стоящего в трусах Лютова, смутилась.
– Я пить захотела, – извиняющимся тоном прошептала она, словно поблизости кто-то спал.
– Да я ничего, просто услышал звуки и решил узнать, все ли у тебя в порядке…
– Я вот еще что… – Марго стояла перед ним, неловко прижав к животу коробку с соком. – Как мне тебя называть? По имени-отчеству?
– Зови Володей, если хочешь. Можно дядя Вова. Мне все равно.
– Дядей Вовой не получится – это как по ране сыпать перцем. Давай Володей.
– По рукам. А я, ты знаешь, что-то проголодался. Видел только что гастрономический сон. Но если честно, то я по ночам часто ем. Ты не будешь возражать, если я себе подогрею щей.
– Странно… Почему это я должна возражать? Ты же здесь хозяин, это мне надо у тебя спрашивать, что можно делать, а что – нет.
– Глупости. Мы свои люди, и ты должна крепко это себе усвоить. Да, кстати, я обещал тебе узнать, что грозит таким нехорошим девочкам, которые выбрасывают тела из вагона.
Он посмотрел на нее хитрыми глазами, и лицо его расплылось в улыбке.
– Так вот, адвокат сказал мне, что никогда прежде не сталкивался с подобными случаями…
– И это все?
– Нет, не все… Он сказал, что весьма сложно определить, имеется ли в подобном действии состав преступления, хотя…
– Говори! Не тяни!
– … хотя все это попахивает статьей 244 «Надругательство над телами умерших и местами их захоронения»…
– Ты это серьезно? – Марго напряглась.
– Вполне… Однако в конце разговора он заметил, что раз героиня романа никакого преступления не совершала и перед тем, как выбросить труп из окна, убедилась, что девушка мертва, так она вроде как ни в чем не виновата. Другое дело – мотив… – Лютов говорил загадками, неприятными загадками, от которых мороз шел по коже.
Марго отвела взгляд. Началось. Вот он, разговор, которого она так ждала и боялась. Конечно, кому это захочется показывать все самые свои неприглядные качества души. Даже инстинкт самосохранения покажется жалким блеянием в свое оправдание.
– Мотив? А разве не понятно? – Она густо покраснела. – У меня же ни копейки за душой не было… Я открыла ее сумку и увидела деньги, ключи…
– Много денег?
– На гостиницу бы хватило, на месяц, да еще и приодеться.
– Марго, а вот это уже преступление.
– Я предупреждала тебя, что мне не следовало сюда переезжать. Теперь ты понимаешь?
– Такое понять трудно. Но, с другой стороны, у меня нет морального права упрекать тебя в чем-либо. Я могу допустить, что человек, попавший в определенную, сродни безвыходной, ситуацию, ведет себя неадекватно. То есть людям, живущим в сытости и покое, их поведение может быть непонятным и даже абсурдным, если не преступным. У меня вот тоже однажды была ситуация… Когда от меня ушла жена, я напился. Вообще не помню, где ночевал, с кем, но очнулся на улице, в сквере на лавке. Замерзший и ничего не соображающий. Никак не могу определить район, где нахожусь. Пальто в грязи, шляпы нет, карманы вывернуты наизнанку. А самого трясет не хуже, чем тебя недавно… Ладно-ладно, не буду… Так вот. Зашел в кафе, просто чтобы согреться. А там народу – никого, кроме одной девушки, которая за высоким столиком пьет кофе и ест пирожные. Она такая вся аккуратная, свежая и чистая в отличие от меня, помойного. Ты себе представить не можешь, как мне тогда захотелось выпить горячего кофе. Я прислонился к стене, чтобы не упасть…
– Тебе было так плохо с похмелья?
– Думаю, что меня кто-то грохнул по голове, потому что позже я нащупал там шишку, да и тошнота была скорее всего из-за сотрясения мозга. Меня же ограбили, украли золотые часы…
– Золотые?
– Да, представь себе, твой покорный слуга так разжился, что позволил себе купить золотые часы. Дальше рассказывать?
– Как хочешь, да только я и так все уже поняла. Эта девушка угостила тебя кофе.
– Да, ты права. Она специально для меня купила два – заметь, два! – стакана горячего кофе и одно песочное пирожное. Это был самый роскошный завтрак.
– Она увидела твое пальто, рубашку, оценила стоимость и поняла, что ты приличный господин, у которого случилась беда. Но если бы ты увидел меня в том спортивном костюме, в котором я выбежала из дома, спасаясь от Гамлета, ты бы, окажись я на месте той девушки из кафе, ни за что не протянул мне руку помощи. Здесь не надо быть психологом, чтобы разобраться, кто сколько стоит. За меня бы здесь, в Москве, никто ломаного гроша не дал. Разве что внешностью немного попользовался, да и все… Понимаешь, ты вчера, задавая свои страшные вопросы, не проститутка ли я, не наркоманка и нет ли у меня СПИДа, как бы тем самым заранее простил меня, то есть допуская все эти ужасы, принял меня вместе с ними… И тогда я поняла: да, правильно, что я рассказала Лютову об Инге, он должен понять. И, конечно, я ждала, что ты начнешь расспрашивать меня о причине, толкнувшей меня избавиться от трупа. Да, корысть, и говорить нечего. Ты еще больше будешь презирать меня, если я скажу тебе, что мне захотелось надеть на себя ее красивую стильную одежду, белые ботиночки… Я – ничтожество?