Прошло две недели… Онисим каждое утро, по обыкновению, ходил в булочную. Вот однажды Василиса выбежала к нему навстречу.
– Здравствуйте, Онисим Сергеич.
Онисим принял мрачный вид и сердито проговорил:
– Здорово.
– Что ж это вы никогда к нам не зайдете, Онисим Сергеич?
Онисим угрюмо взглянул на нее.
– Что я зайду? Чаем небось не напоишь.
– Напою, Онисим Сергеич, напою. Только вы приходите. И с ромом.
Онисим медленно улыбнулся.
– Что ж, пожалуй, коли так.
– Когда же, батюшка, когда?
– Когда… Эх, ты…
– Сегодня, вечерком, угодно? заверните.
– Пожалуй, заверну, – возразил Онисим и поплелся домой ленивым и развалистым шагом.
В тот же день, вечером, в маленькой комнатке, подле постели, покрытой полосатым пуховиком, за неуклюжим столиком сидел Онисим напротив Василисы. Тускло-желтый, огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок ерани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки. Онисим и Василиса кушали чай молча, глядя в лицо друг другу, долго вертели в руках кусочки сахару, как бы нехотя прикусывали, жмурились, щурились и с свистом втягивали сквозь зубы желтоватую горячую водицу. Наконец, они опорожнили весь самовар, опрокинули кверху дном круглые чашечки с надписями – на одной: «за удоблетворение», а на другой: «невинно пронзила», крякнули, отерли пот и начали помаленьку разговаривать.
– Что, Онисим Сергеич, ваш барин… – спросила Василиса и не договорила.
– Что барин… – возразил Онисим и подперся рукой. – Известно что. А вам на что?
– Так-с, – отвечала Василиса.
– А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?
– Писали-с.
Онисим покачал головой с необыкновенно самодовольным видом.
– Вишь, вишь, – проговорил он хрипло и не без улыбки, – ну, а что такое он писал вам?
– А разное написал. Что, дескать, я, сударыня Василиса Тимофеевна, так; что вы не думайте; что вы, сударыня, не обиждайтесь; и много такого написал… А что, – прибавила она, помолчав немного, – он у вас каков?
– Живет, – равнодушно отвечал Онисим.
– Серчает?
– Куда ему! Нет, не серчает. А что, он вам ндравится?
Василиса потупилась и засмеялась в рукав.
– Ну, – проворчал Онисим.
– Да на что вам, Онисим Сергеич?
– Да ну же, говорят.
– Что ж, – проговорила наконец Василиса, – они… барин. Разумеется… я… да и они уж… вы сами знаете…
– Как не знать? – важно заметил Онисим.
– Вам ведь, наконец, известно, Онисим Сергеич…
Василиса видимо приходила в волнение.
– Вы скажите ему-то, вашему-то барину, что я, дескать, на него не сержусь, а что вот, мол…
Она заикнулась.
– Понимаем-с, – возразил Онисим и медленно поднялся со стула. – Понимаем-с. Спасибо за угощенье.
– Вперед милости просим.
– Ну, хорошо, хорошо.
Онисим приблизился к двери. Толстая баба вошла в комнату.
– Здравствуйте, Онисим Сергеич, – сказала она нараспев.
– Здравствуйте, Прасковья Ивановна, – отвечал он также нараспев.
Оба постояли немного друг перед другом.
– Ну, прощайте, Прасковья Ивановна, – проговорил Онисим нараспев.
– Ну, прощайте, Онисим Сергеич, – отвечала она также нараспев.
Онисим пришел домой. Барин его лежал на постели и глядел в потолок.
– Где ты был?
– Где был?.. (За Онисимом водилась привычка с укоризной повторять последние слова всякого вопроса.) По вашему же делу ходил.
– По какому делу?
– А вы не знаете?.. К Василисе ходил.
Петушков замигал глазами и завертелся на постели.
– То-то вот и есть, – заметил Онисим и хладнокровно понюхал табаку, – то-то вот и есть. Вы всегда так. Василиса вам кланяется.
– Неужто?
– Неужто? То-то же вот и есть. Неужто!.. Велела сказать, что, дескать, отчего его не видать? отчего, дескать, не ходит?
– Ну, а ты что?
– Что я? Я ей сказал: глупа же ты, я ей сказал, – станут к тебе такие люди ходить! Нет, ты приди сама, я ей сказал.
– Ну, а она что?
– Оча что?.. Она… ничего.
– То есть, однако, как же ничего?
– Известно, ничего.
Петушков помолчал немного.
– Ну, и придет?
Онисим покачал головой.
– Придет!.. Больно, сударь, прытки. Придет!.. Нет, это уж вы того.
– Да ведь ты сам говорил, что того…
– Мало ли чего!
Петушков замолчал опять.
– Так как же, однако ж, братец?
– Как же?.. Вам лучше знать: вы барин.
– Ну нет, что уж тут…
Онисим самодовольно покачался взад и вперед.
– Вы Прасковью Ивановну знаете? – спросил он, наконец.
– Нет. Какую Прасковью Ивановну?
– А булочницу?
– А, да, булочницу. Видал; толстая такая.
– Важная женщина. Она той-то, вашей-то, родная тетка.
– Тетка?
– А вы не знали?
– Нет, не знал.
– Эх…
Онисим из уважения к барину не досказал своей мысли.
– Вот бы вам с кем познакомиться.
– Что ж, я, пожалуй, не прочь.
Онисим одобрительно поглядел на Ивана Афанасьича.
– Но для чего собственно мне с ней знакомиться? – спросил Петушков.
– Эвона! – спокойно возразил Онисим.
Иван Афанасьич встал, походил по комнате, остановился перед окном и, не оборачивая головы, с некоторым замешательством произнес:
– Онисим!
– Чего-с?
– А не будет ли мне несколько, знаешь, неловко этак с бабой, а?
– Что ж, как знаете.
– Впрочем, я это только так. Товарищи могут заметить; всё оно как-то… Впрочем, я подумаю. Дай-ка мне трубку… Так что ж она, – прибавил он после небольшого молчания, – Василиса-то, говорит, что, дескать…
Но Онисим не желал продолжать разговор и принял обычный угрюмый вид.