Петроградка - читать онлайн

Введение

Задумался я недавно над простыми вопросами.

Нет, не над тем, что пожрать и куда дальше. Попроще. Типа, что такое жизнь, как она связана со смертью и при чем тут время.

Так как вопросы очень простые, и ответ получился простым.

Каждый из вас, я уверен, и сам давно ответил на эти вопросы. Что тут, собственно, странного и непонятного. Не стоило и огород городить.

Меня беспокоит лишь то, что у нас ответы могли получиться разными. Вот и решил вам свой ответ показать.

Чтобы свериться, как говорится.

Все простое очень сложно описать, а доказать и подавно.

Например, сказать, что дважды два – четыре, очень просто, но поди докажи. Особенно если у вас свой ответ есть. Приходится показывать четыре яблока и двигать их туда-сюда.

Вот и вспомнил я одну историю. Там как раз три основных участника: один похож на смерть, второй на жизнь, а третий – вылитое время, хронос, ни дать ни взять.

Я про каждого из них потихонечку рассказывать буду, а вы сами выводы делайте. Может быть, мой ответ и неверный вовсе. Тогда про свой мне расскажете.

Глава 1

Люблю проснуться и лежать. Особенно если за окном дождь.

Лежишь. Капли стекают по холодному стеклу. А под одеялом тепло.

И не нужно никуда.

А сегодня, как назло, солнце, и на работу очень даже нужно.

Терпеть его не могу, солнце это. Особенно в Питере. Особенно летом.

Ну стоило город на болоте строить, чтобы тут солнце было?

И капли на стекле засохли. И жара.

Блин.

И мама еще будить меня пытается. Уже четвертый раз приоткрывает щелку, просовывает в нее рот, чтобы тихо что-то сказать.

Мама не умеет будить.

Во сне даже комар лучше такого зудежа. Его хотя бы пришлепнуть можно.

С утра съезжу в офис, потом к Тохе, потом с заказчиком пересекусь. Так, наверное, все успею.

Да встаю я, встаю.

Когда в белые ночи жара, ни один кондиционер не помогает. Толщина стены в доме с мою кровать. Если эту стену прогреть – всё, дома баня. А солнце круглые сутки светит.

Только москвичам белые ночи в Питере могут нравиться. Уверен, на Петроградке все как один эти ночи дурацкие ненавидят. А если говорят, что любят, значит, ненавидят где-то глубоко в душе. Хотя и ждут их зимой.

Хотя бы плеснуть на лицо прохладной водой, как-то полегче стало бы. Но эту воду холодной не назвать. Она прохладная и потому кажется липкой.

Мама еще кофеек погорячее заварила, как назло. Рассказывает что-то. Есть у нее манера – не давать нормально поесть своими разговорами. И телик не давать смотреть нормально, загородила и стоит. А ведь там Бритни Спирс в самолете пляшет. Изображает, будто очень соблазнительная.

Заказчику надо будет сегодня цену сказать, чтобы я точно был уверен, что мне на все хватает.

Да, на мотоцикле я, мам.

Будет теперь мозги промывать, как небезопасно и все такое.

В прихожей прохладно. Потому что в ней нет ни окон, ни наружных стен, есть только дверь в прохладную парадную.

Надо бы мне «казаки» нормальные купить, а то в кедах на моцике как-то не понтово.

Да, мам, все, пошел.

Где-то к девяти.

Ну все, давай.

Пацаны, я что хочу сказать. Я хочу сказать, правильный Колян был чувак.

Не, я не про то, что он мой «гелик» намутил. Намутил, кстати, так, что не стыдно и на параде с президентом проехаться. Я про то, что он вообще правильный чувак был.

Подлей-ка, Семеныч, что застыл-то.

И пацаненка этого пришибленного он ведь тоже приютил. Ты вот смог бы так? Вот и молчи, а он приютил.

Что?

Я ему обещал. Мы с Коляном договорились: меня ушатают – он мой «гелик» себе возьмет, он ласты склеит – я его пацаненка к себе заберу.

Вот и забрал. Сидит в коляске своей. Смотрит. Что я его, брошу, что ли?

Я их вместе с собакой и забрал, да.

Не спи ты, Семеныч. Серега, забери у него бутылку.

А потому что бестолковое ты чучело, Семеныч.

Давайте, ребзя, за Коляна, не чокаясь. Пусть ему там хорошо будет.

Оп-па. Пошла, родимая.

Альберт Петрович любит две вещи: лежать на диване и жить воспоминаниями, которых у него почти нету.

Диван у Альберта Петровича старенький, продавленный. К таким диванам точнее всего подходит слово «рухлядь». Когда-то на нем лежал дед Альберта Петровича, потом отец, а теперь он сам. Кто-то, наверное, и до деда на нем лежал, но это неважно. Потому что какая разница, кто лежит, ведь главное, что ничего не происходит.

От этого и весь уют, что ничего не происходит.

Именно поэтому у Альберта Петровича почти нету воспоминаний, которыми он живет.

Более того, если эти воспоминания и есть, они так похожи на то, что сейчас вокруг Альберта Петровича происходит, а точнее, не происходит, что можно перепутать и задуматься: а воспоминания ли это?

В этом смысле Альберт Петрович симметричен: что бы ни происходило, все остается по-прежнему.

Как и все мы, Альберт Петрович идет к какому-то концу. В этом смысле он как обрыв – закончится, и все.

Иначе перед концом что-то должно будет меняться и вокруг, и внутри Альберта Петровича. А это так на него не похоже.

Рядом с диваном стоит табуретка. На табуретке – чашка. Внутри чашки коричневые разводы. Они от холодного чая, который вместе с пакетиком живет в чашке.

Как-то жена оставила мне кастрюлю с котлетами и уехала на три недели. А я про эту кастрюлю позабыл, потому что бродил по друзьям. Проголодавшись на третьей неделе, я обыскал холодильник и нашел ее. А открыв крышку, испугался.

Что-то белое и большое колыхалось щупальцами из кастрюли мне навстречу.

Я выкинул кастрюлю на улицу. Чтобы оно не вылезло и не победило меня во сне ночью.

Почему такое не вырастает из чая Альберта Петровича, непонятно. Видимо, оно питается твердой пищей. Или чай крепковат. Или оно знает, что ничто не должно меняться. Вот и не растет.

Альберт Петрович, лежа, протягивает пухлую руку к чашке, отхлебывает, ставит чашку обратно на табуретку и откидывается на спину. Лысина его прокручивается в подушке, как шуруп в гайке, и застывает. Альберт Петрович погружается в воспоминания.

Так и живет.

Глава 2

В парадной хорошо. Почему так прохладно тут в жару и так тепло в мороз? Выходить не хочется.

Вываливаюсь на улицу, словно в натопленную баню. И жарко, и влажно. Противопоказана Питеру жара.

Я даже оделся по-домашнему – футболка, джинсы, кеды. Конечно, надо быть в косухе, хоть какая-то защита, и в «казаках». Для понта. Но сейчас все это носить на себе невозможно. И переодеться на работе толком негде. Так доеду.

С моим ростом я хожу быстрее других.

В Питере хоть тротуары и узкие, зато люди ходят гуськом. Можно как-то ходить. Зимняя привычка, что ли, у питерцев? Чтобы видеть, наверное, кого сосулькой пришибло. А в Москве люди шеренгой ходят. Поэтому в Москве мне тяжело проталкиваться.

Во дворе прислонилась к стенке моя «хаяба» [1]. Старенькая, маленькая, шустренькая.

В детстве я именно такой мотоцикл вовсе не хотел.

Я хотел себе старый «Урал». Потому что видел, как он упал. И придавил хозяина. Мне очень тогда понравилась эта мощь.

Хозяин сам был виноват. Нечего издеваться.

На Оредеже дело было. Тоже летом в жару. На даче.

Мама ушла в булочную, а я остался стоять и смотреть на мотоцикл. Деревенский парень, сидя на нем верхом, как на корове, заметил меня и стал выпендриваться.

На скамеечках у деревенских магазинов обычно сидят бабушки. Именно их он и начал окуривать бензиновым дымом, подкручивая газ и бася мотором.

А дальше то ли с передачи он забыл снять своего конягу, то ли сломалось что-то.

Я дружил одно время с девочкой, которая занималась конкуром. И видел, как лошадь, у которой не было настроения прыгать через заборы, скинула ее и сама упала.

Тут получилось точь-в-точь.

Просто молодчина – старый, добрый, большой мотоцикл «Урал». И еще сверху на хозяина завалился.

Бабушки остались очень довольны.

А я с тех пор о мотоциклах мечтаю. А еще о косухе и «казаках».

Купил вот «хаябу» эту. Совсем она на «Урал» не похожа. И вообще девочка. Но ничего, куплю со временем и «Урал».

А на «хаябе» все равно в «казаках» стану ездить. Как только «казаки» добуду и жара спадет.

На большой Пушкарской пыль липнет к телу, а асфальт к колесам. Давно не меняли, даже колея просела.

Привычная пробка. Ускоряюсь в объезд по Воскова и Кронверкской, обратно на Пушкарскую и по Ординарной – на Малый. Мотор играет стеклами домов в узеньких улочках. Кто-то высунулся из окна.

Дальше только любимый Каменноостровский.

В Питере все приезжие любят Невский и Дворцовую, а самые красивые в Питере проспекты, Кронверкский и Большой проспект Петроградской стороны, даже не видят. Странные люди. Ходят шеренгой, потому что москвичи, по Невскому. А красоты не видят.

Вот и Карповка с зеленым домом, где подъезд внутри крылечка с лесенкой. Спортивный диспансер из двух этажей, не знаю, что там теперь находится. Слева новенькие дворцы в скверике.

Наш идиот главный бухгалтер отмывает губкой табличку у входа в офис от голубиного помета. Некуда человеку талант девать, так он в бухгалтеры подался. Каждое утро всех развлекает своим мыльным шоу.

Еще руку мне жмет своей мокрой ладошкой. Надо бы сразу сполоснуть.

Почти опаздываю.

И паренек-то, говорят, талантливый. В шахматах, говорят, петрит.

Странно, да?

Сидит, молчит, а тоже ведь думает. Каспаров, елки-палки.

Серег, не спи ты. Че ты жмотишь? Лей нормально.

Это Колян его на шахматы подсадил. Даже деньги всандаливал каждый месяц в тренера.

Думал, наверное, что через это пацан говорить начнет.

Давай еще разочек за Коляныча. Коляныч, ты там это, смотри на нас сверху.

А я ему тоже тренера оплачу. Лучшего в Питере. Он у меня так базарить начнет, уши в трубочку скрутятся.

Что?

А с сердцем что-то. Колян, он же тихий был. Ходил, молчал. Я это к чему? А это я к тому, что эдак в себе накопишь, из ушей польется.

Вот и каюк.

Что-то он там увидел, что ли, или надумал себе. Расстроился, наверное.

Эти вот ботинки на мелкого нацепил, с тех пор и помрачнел. Я сразу заметил, поменялся наш Колян. Он и раньше-то не особо много свистел, а тут вообще базарить перестал.

Альберт Петрович и воспоминания – это одна сущность. Они неразделимы.

Сейчас вот, например, он вспоминает свое детство.

Что вы, к слову сказать, можете вспомнить из своего детства?

Яркое, наверное, что-то. Как с качелей звезданулись, или как на велике с горы летели, или как девочке в пятом классе потную шоколадку подарили. А если вы девочка, шоколадку эту засохшую достаете и смотрите на нее: был, мол, все-таки один настоящий мужик в вашей жизни.

Мало ли что…

А Альберт Петрович вспоминает, как лежал на диване на даче.

Из яркого в этом воспоминании только стеклышки в окне веранды.

Жара стоит. Мухи бьются в цветные стекла. Сирень у входа. Где-то – не видно где и куда лень идти – обрыв с камнем и ручьем в овраге. Маленький Альбертик лежит на диване и смотрит.

Смотреть на стеклышки слишком ярко, на сирень – слишком пахнет, на дверь – слишком нервно. Вдруг идти куда-нибудь заставят.

Поэтому Альбертик смотрит на мух. Они вроде бы суетятся, но ведь ничего не происходит.

Смысл жизни верандной мухи – биться в стекло. Биться в цветное стекло, думаю, удел зажиточной мухи. Другие мухи, скорее всего, ей завидуют. Точно завидуют. Альбертик видел, как мухи, которые бились в прозрачные стекла, стремились добраться до цветного. И биться в него.

И так они бьются до самой смерти.

А потом лежат на подоконнике.

Это происходит все время. А значит, это ничего не меняет. И потому Альбертику очень спокойно и приятно смотреть на амбициозных верандных мух.

К самим мухам Альбертик относится безразлично.

Глава 3

В офисе утро. Солнце светит сквозь пыль окон. Пахнет кофе и дезодорантом. Сонные люди вводят пароли в ноутбуки.

Наши секреты живут среди бардака и трепа. Они известны всем и никому не интересны, но мы старательно вводим пароли, чтобы секреты свои спрятать.

Из-за невысоких перегородок перед каждым столом торчат женские утренние сонные головы с нарисованными лицами. Когда я прохожу мимо, они напускают на себя усталый вид.

Отчего они могут устать? Физической нагрузки в нашей работе нет, интеллектуальной тоже. Можно было бы устать от ответственности, но мы рождены для того, чтобы от ответственности уворачиваться.

Над Ирой стоит наш проблемщик. У него привычка носить за ухом ручку. Надо ему, чтобы Ира что-то подписала, вот он ей эту ручку и дал. Видно, что ей противно. Потому что ручка теплая.

Я тоже ввожу пароль.

Сегодня придут ювелиры за своим кредитом, чтоб им пусто было. Будем с Павлом Семеновичем слушать, как они пытаются нас обмануть. Их деревенские хитрости нас очень умиляют. Деньги получить хотят, а заложить, говорят, нечего. Сегодня, наверное, буду им хамить. Надоели.

Назвал же некий Семен своего сына Павлом. Надеялся на что-то, наверное. А получился наш Павел Семенович, и надеяться ему не на что. Разве что на том свете прогулы ему уже ставят. Видимо, надеется раньше времени туда не засвистеть.

Как же долго грузится ноутбук…

Сделкой с ювелирами занимается Ира. Ходит перед стеклом моего кабинета с напряженной физией. Всем видом показывает, как она старалась.

«На могилах у дебилов было написано: „Они старались“». Так говорит Павел Семенович, когда совсем уж ни на что не надеется.

Ноутбук наконец-то врубился и глядит на меня как-то напряженно. Еще и еще раз смотрю на фото квартиры. Такая, как мне нужна. Лишь бы дело срослось, тогда мне хватит.

Звонок противный такой. К Павлу Семенычу пора.

Семеныч, а ты знаешь, откуда у него такие понтовые ботинки?

Ребзя, наточняк говорю, Коляну собачонок этот их с шоссе притащил. А Колян возьми да и надень ботиночки на инвалидыша. У него, говорит, ноги мерзнут.

Сидит вот теперь в «казаках» таких понтовых.