Этот – третий выпуск моей работы по истории курской археологии посвящен периоду после Октябрьской революции: с 1917 г. и до 1950-х гг., когда тоталитарное устройство СССР начало перерождаться в авторитарное. Для историографа близкое к его биографии время всегда крайне сложно для исследования и изложения. Отмеченные десятилетия истекающего столетия еще далеко «не остыли» от политических страстей запредельного накала, личных трагедий практически в каждой русской семье, неоднократных ломок всей отечественной культуры. Однако промедление с фиксацией исторической памяти относительно новейшей истории грозит невосполнимой потерей ценной для нас и для потомков информации о делах и днях наших предшественников на ниве разработки отечественных древностей.
В рамках избранной темы прежде всего следует обсудить правомерность периодизации, согласно которой построена, в частности, и эта моя книжка. В советской историографии рубеж Октября 1917 г. полагался само собой разумеющимся и важнейшим, началом Новейшей истории человечества. В частности, началом перехода к очередному этапу эволюции науки об исторических древностях в нашей стране. В «Истории советской археологии» А.Д. Пряхина заключалось: «Первый период в развитии советской археологии (до середины 30-х гг., согласно цитируемому автору– С.Щ.) завершился оформлением основ принципиально нового, коренным образом отличающегося от всех существовавших до тех пор, научного направления» [1].
Подобная периодизация господствовала в нашей историографии до начала 1990-х гг. В последние годы, однако, возможность прямого переноса вех политического развития на область истории науки и культуры ставится под сомнение. Так, исследователь сибирской археологии В.И. Матющенко подчеркивает черты преемственности (организационной, методической, кадровой) между до– и пореволюционными отрезками работы с историческими древностями в России. Получается, что «период от Октября 1917 г. до конца 1930-х гг. в истории отечественной и сибирской археологии в том числе не имеет самостоятельного значения, а ближе всего стоит к дореволюционному периоду своей истории» [2]. Та же мысль высказывалась более прямо: вплоть до середины 30-х гг. то, что осталось в русской археологии после потрясений революции, гражданской войны и хозяйственной разрухи, «было тем же, что и до революции» [3].
Оба отмеченные взгляда на время перелома от старой русской археологии к новой, советской ныне представляются по-разному преувеличенными. Ведь советская археология «перековывалась» на марксистско-ленинский лад куда сложнее и дольше. Не только сильные, но и слабые ее стороны оказались парадоксально причинены именно «табуированием» (по яркому выражению Г.С. Лебедева) дореволюционной археологии как «немарксистской» [4]. Наблюдение же В.И. Матющенко и его единомышленников на сей счет ближе к истине, но неполно. Наряду с временным и частичным сохранением накопленного до революции идейного, институционального, кадрового потенциала, отказавшиеся от эмиграции наши археологи 1920-х гг. жили и действовали уже в совсем другой стране, которая даже не называлась больше Россией.