Первое чудо - читать онлайн

Глава I

Солнцу не хотелось идти спать; поэтому оно раскинуло во все стороны свои лучи, отчаянно пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться на этом огромном небе. Но небо, как назло, было почти пустым; только серо-дымчатый кот, освещаемый ярко-красным и уже чуть-чуть окунувшимся в океан диском, подплывал слева хвостом вперед. Он запрокинул голову, отчего одно ухо торчало вверх и было гораздо больше другого, и распушил изогнутый крючком хвост, а переднюю лапу свесил вниз. Вот за эту лапу Солнце и надеялось зацепиться. Но – увы! – пока кот доплыл до него, ветер довел до конца свою разрушительную работу: лапа отделилась от кота и растаяла, а сам он превратился в ослиную голову, а затем и вовсе развалился.

«Вот так всегда», – подумало светило, вздохнуло и завалилось за горизонт.

Питер, опираясь на высокий парапет автоэстакады, поднятой на восьмидесятифутовую высоту над руслом Сухого ручья, любовался красками заката. «Паром» перенес его «БМВ» с одного крыла эстакады на другой, и Питер был благодарен случаю, который помог ему именно в этот час оказаться здесь. Отсюда открывался такой захватывающий вид! Прямо под ним невысокие холмы, перегоняя друг друга, начинали свой бег к океану, до берега которого было около пяти миль. Но в миле от берега их останавливала складка Западной гряды, между двумя вершинами которой была видна часть бухты, с севера обрамленная полуостровом Суа. В переводе с островитянского «суа» означало «дракон». Действительно, этот вытянутый и причудливо изогнутый полуостров казался телом дракона, хвост которого, поросший лесом, лежал на берегу, а все четыре лапы и передняя половина туловища были частично погружены в воду. Голова же скрылась под водой полностью – дракон, по-видимому, любил полакомиться рыбкой и как раз нырнул за очередной порцией. Еще мгновение – и голова вынырнет с какой-нибудь селедкой в зубах. Неровности поверхности скалистого полуострова очень напоминали чешую. И все, что освещалось заходящим солнцем, имело сейчас красноватый оттенок, а все, что лежало в тени, – изумрудно-зеленый. Право, никакие неотложные дела не могли быть важнее созерцания этой картины. А неотложных дел было хоть отбавляй.

В конверте, который Питеру передали в конторе его дяди в Перте перед отплытием на Остров, содержалась просьба корреспондента «Сандэй Ньюс», еженедельной канберрской газеты, разрешить ему посетить остров и взглянуть «хоть краем глаза на таинственных «кукол», о которых говорит весь Перт и некоторая, самая осведомленная, часть Канберры». Корреспондента звали, кажется, Дэвид Маркоуни, письмо было в достаточной степени деловым и вежливым, и Питеру оставалось признаться в том, что о его Замысле стало известно гораздо раньше и гораздо большему количеству людей, чем он предполагал. Теперь отказать этому корреспонденту в его просьбе – значило выглядеть непоследовательным в своих собственных намерениях.

С точки зрения любого стороннего наблюдателя, Питер сейчас был крайне заинтересован в рекламе. И с точки зрения Дженкинса – в первую очередь.

Стало быть, требовалось уже окончательно согласиться с тем, что через каких-нибудь полтора-два года на Сент ринутся толпы туристов, и – прощай навек, покой и уединение! Как ни сопротивлялся Питер этим мыслям, а другого способа рассчитаться с Дженкинсом у него нет. Что же, по крайней мере, два его детища – «паром» и «узкоколейка» – послужат еще одному из своих предназначений и станут хоть небольшим естественным препятствием на пути слишком любопытных посетителей. И Команде работы прибавится. Подумать только, все это начиналось с одного-единственного визита, от результатов которого зависело осуществление столь грандиозного проекта! Питер снова и снова мысленно возвращался на полгода назад.

Отношения Питера с адвокатом отца Франсуа Портисом были вполне доверительными и даже отчасти дружескими, несмотря на заметную разницу в возрасте – Портис был старше Питера почти на двенадцать лет. Пока отец не развелся с матерью, Франсуа часто бывал в их доме и никогда не отказывался поучаствовать, по мере возможности, в детских играх Питера. Только совсем недавно Питер задался вопросом: почему Франсуа, француз, оказался в Австралии. Но Портису он этот вопрос не адресовал – какая разница? Тем более что тот прекрасно владел английским языком.

Когда Питер пришел к мысли, что для воплощения своего Замысла он вынужден искать какой-то источник финансирования, он прежде всего обратился за советом к Франсуа. Сначала, внимательно выслушав Питера, Портис ничего не сказал, лишь покачал головой. Только через две недели он поделился своими соображениями.

– Твои шансы, Питер, – сказал он, – весьма малы. Учитывая, что проект требует вложения крупной денежной суммы, а получение дохода – после его реализации – в необходимо быстрый срок все-таки не гарантировано на сто процентов, вряд ли найдется много желающих нажить себе лишнюю головную боль. Пожалуй, единственный банк, в который я могу тебе посоветовать обратиться, – банк Дженкинса. Дженкинс слывет человеком не просто предприимчивым, а даже рисковым, и везучим.

Питер вспомнил, как он впервые обсуждал свой Замысел с Командой. По лицам их было видно, что они тоже находят эту затею довольно рискованной.

– Если бы ты, – словно размышляя вслух, говорил Серж, – предложил человеку, который выступит твоим спонсором, часть прав на этот «музей», долю прибыли или еще что-то… А то ты хочешь иметь крупную денежную ссуду на льготных условиях, да еще и безо всяких гарантий ее вернуть…

– И не только это, – соглашаясь с ним, продолжил Питер. – Я еще хочу, чтобы наш Остров не потонул под топотом ног туристов.

– Ну тогда… – Серж молча развел руками, не произнося подразумевающиеся под этим жестом слова: «Каждый, конечно, волен по-своему с ума сходить. Но что из этого получится?»

– Чтобы сделать так, как ты говоришь, – сказал Питер, – надо, чтобы спонсор был нашим другом. Чтобы для него было так же дорого то, что дорого для нас. Такого человека я пока не знаю. А мы все, живущие здесь, даже если сложим свои «капиталы», не наберем суммы, чтобы поднять такой проект. Что же, отказаться от этой затеи?

– Не знаю, шеф. Может, подождать пока? Глядишь, пройдет какое-то время – и появятся новые возможности…

Питер тогда промолчал. В нем с самого начала сидела непонятно на чем основанная внутренняя убежденность, что все задуманное должно получиться.

У Чарльза Дженкинса, управляющего банком, было вытянутое лицо – и не только в данный момент, а всегда. То есть овал его лица имел отношение длины к ширине, наверное, чуть не в полтора раза большее, чем овал лица среднестатистического гражданина Австралии. Но ни форма лица, ни достаточно уважаемый возраст не мешали Чарльзу Дженкинсу периодически подпитывать чувство уверенности в себе при помощи общения с красивым телом Кэтти, своей двадцатитрехлетней голубоглазой секретарши. В эту минуту Кэтти вошла в кабинет и сообщила шефу о том, что некий Питер Нортридж просит господина Дженкинса принять его. Да, она, конечно же, предложила ему переговорить с заместителем управляющего Брайаном Олдисом. Но господин Нортридж отказался и настаивает на аудиенции именно с управляющим банком, ссылаясь на важность своего дела. Дженкинс, отдохнув взглядом на стройных ногах Кэтти и глубоком вырезе ее блузки, что послужило ему частичной компенсацией за потревоженное состояние послеобеденной полудремы, переспросил:

– Нортридж?

Среди клиентов его банка, которые вели свои финансовые дела лично с ним, человека с такой фамилией не было. Поморщившись, потянувшись и удлинив паузу почесыванием за ухом еще на несколько секунд, он наконец произнес:

– Хорошо, пусть войдет.

Питер Нортридж был человеком лет тридцати пяти, немного выше среднего роста, худощавым, русые волосы чуть-чуть пробивала седина. Черты лица можно было назвать приятными и неброскими. Он носил усы и однобортный костюм, не самый дорогой, но очень ладно на нем сидящий. Держался он со спокойным достоинством, но в то же время казался немного зажатым. Как человек, не привыкший выпячивать себя на первый план. В руке у него был небольшой кейс.

Приобретенное Дженкинсом за долгие годы профессиональное чутье помогало ему оценивать выгодность клиента по первому, иногда весьма мимолетному, впечатлению; и если в своей оценке ему случалось ошибаться, то крайне редко и ненамного. Первое впечатление, произведенное Питером Нортриджем, сообщило Дженкинсу, что данный клиент вряд ли может быть выгодным – следовательно, с ним не стоило вести дел. Жестом пригласив Нортриджа сесть, Дженкинс продолжал изучать его взглядом, который становился все более равнодушным.

– Господин Дженкинс, – начал Питер, – возможно, дело, с которым я к вам обращаюсь, покажется вам необычным. Но я прошу вас не торопиться сказать мне «нет», пока…

– Я вас слушаю, – перебил его Дженкинс. – Итак?

– Мне необходим кредит сроком на три года на крупную с у мм у.

– На какую?

– Четыре с половиной миллиона американских долларов.

– Мы не даем кредитов на такие суммы. Если вы гражданин этой страны и ваш проект социально значим, обратитесь к правительству, – сказал Дженкинс.

Питер отреагировал на эту фразу молчанием, давая Дженкинсу возможность вспомнить о своей просьбе. Тот, однако, не собирался возобновлять разговор. Тогда Питер продолжил:

– Условия договора, который я хотел бы вам предложить, являются выгодными для вас.

Дженкинс ухмыльнулся:

– С вашей стороны весьма любезно позаботиться о моей выгоде. Но… – он хотел повторить: «Мы не даем кредитов на такие суммы», а вместо этого почему-то спросил:

– Какие же условия вы хотите мне предложить? Что представляет собой ваш проект?

– Проект, – воодушевился Питер, – предполагает создание, скажем так, некоего музея на экзотическом острове в океане, в тысяче с небольшим миль от берегов континента. Это должно быть весьма интересным и привлекательным для туристов зрелищем. Для осуществления проекта необходимо два года, третий год – начало эксплуатации и получения дохода. Поэтому условия договора предусматривают выплату после первого и второго года по десять процентов суммы кредита, а после третьего – погашение всей суммы плюс сто двадцать процентов. Всего из начальной суммы в четыре с половиной миллиона получается около одиннадцати миллионов…

Питер сделал паузу, ожидая вопроса, но Дженкинс только молча его разглядывал. Лицо банкира ровным счетом ничего не выражало. Питер продолжал:

– Что же касается вашего совета обратиться к правительству – этот вариант я, конечно, рассматривал. Но, во-первых, хотя я лично не сомневаюсь в том, что проект стоит того, чтобы быть воплощенным, убедить в этом же огромное количество членов парламента и чиновников совсем не просто. Начнутся рассуждения об интересах налогоплательщиков, деньги которых, мол, мы собираемся вкладывать неизвестно во что, предложения перенести все это на континент, чтобы каждый мог посмотреть… И, во-вторых, я просто не хочу, чтобы мои интересы как-то пересекались с интересами государства.

– Вы ошибаетесь, господин Нортридж, если думаете, что для заключения договора с нашим банком вам достаточно убедить только меня. Все важные финансовые вопросы решаются правлением банка, – проговорил Дженкинс.

– О вашем влиянии внутри банка известно далеко за его пределами, господин Дженкинс, – парировал Питер с улыбкой.

Дженкинс опять молча разглядывал Питера, при этом с удивлением задавая себе вопрос – почему он дал ему возможность втравить себя в какие-то обсуждения, если сам решил, что с этим клиентом не следует вести никаких дел? Как будто кто-то нашептывал ему на ухо: «Дженкинс, ну что тебе стоит хоть раз в жизни просто сделать доброе дело для хорошего человека?» Он столько раз уже намеревался произнести фразу, после которой разговор никогда не продолжался: «Сожалею, но ничем не могу помочь». И при этом чувствовал, что его так и подмывает узнать поподробнее про этот проект, хотя это совсем не должно было его интересовать. Дженкинс наконец прервал паузу:

– Где вы намерены взять деньги для погашения кредита, если ваш проект окажется несостоятельным?

Питер молча протянул ему листки бумаги, которые достал из кейса. Среди них был проект договора, копии свидетельства о праве собственности на одну треть территории острова Сент в Индийском океане, координаты такие-то, площадь такая-то, а также несколько документов о том, что Питер Нортридж является владельцем яхты, двух самолетов, вертолета, строительных машин, металлообрабатывающих станков… Документы были вполне убедительны, печати, бланки имели вид настоящих… Очевидно, Нортридж владел солидной недвижимостью. На афериста он явно не был похож, к тому же подлинность всех этих документов легко можно было проверить.

Между тем Питеру с большим трудом удавалось скрывать волнение. У него в горле пересохло, а руки, наоборот, стали влажными и прохладными. Что банкиру до его проекта! Для него же это на данный момент – самое главное в жизни, самое, казалось ему, дорогое. Неужели Дженкинс не позарится на такой высокий процент, не клюнет на приманку? Он представил его рыбой с большими выпученными глазами, перламутровой чешуей и красивыми черными хвостом и плавниками, которые медленно, словно веера, качались из стороны в сторону. Рыба-Дженкинс смотрела как завороженная на извивающегося на крючке прямо перед ее носом огромного червя. Она подплывала то с одной стороны, то с другой. Наконец она открыла рот…

«Ну же, червяк такой красивый, вкусный, жирный, тебе же так хочется его съесть! Ну… глотай!» – чуть было не произнес вслух Питер.

– Для того чтобы договор стал действительно выгодным для нас, он нуждается в серьезной доработке. Но говорить об этом сейчас преждевременно. Я дам вам ответ через неделю, – сказал Дженкинс.

«Неужели клюнул? – подумал Питер. – Только бы не сорвался! Надо не торопиться, не делать рывков, но и не ослаблять натяжение лески…»

Как можно более равнодушным тоном он поинтересовался:

– Господин Дженкинс, вы всегда так долго раздумываете, прежде чем заключить выгодную сделку?

Брови Дженкинса поползли вверх, от этого его лицо еще больше удлинилось. Питер поспешил остановить их движение, сообщив очень доверительным и дружелюбным тоном:

– Дело в том, что мне необходимо в понедельник улететь в Европу. К этому моменту мне хотелось бы знать о вашем решении по той простой причине, что, как информировали меня искушенные в финансовых вопросах люди, на нашем континенте из солидных банков ваш – единственный, который мог бы оказать мне требуемую услугу. Если же вы ответите отказом, я должен буду искать в другом месте. Мой поверенный в Мюнхене интересовался о возможности получения кредита в Дойч Индустриал Банк…

Питер заметил, что попал в точку («Спасибо, Франсуа!»): при упоминании банка бывшего партнера, а ныне сильного конкурента, Дженкинс непроизвольно поморщился, как от зубной боли. И про своего поверенного, и про немецкий банк Питер нагло врал.

– …Конечно, для меня было бы лучше вести дела с вашим банком, на небольшом расстоянии от дома. Но вы, думаю, согласитесь с тем, что неудобства, связанные с лишней тратой времени и денег на переезды с континента на континент, при такой сумме договора легко учитываются величиной процента?

Дженкинс помолчал еще несколько секунд, постукивая пальцами по столу.

– Мне было бы удобнее иметь дело с отделением вашего банка в Перте, – добавил Питер, вконец обнаглев.

– Не сомневайтесь, господин Нортридж, мы, конечно же, пойдем вам навстречу – при условии, что наша сделка состоится. В какое время у вас самолет?

– Я располагаю временем до тринадцати часов.

– В таком случае в одиннадцать вы сможете получить ответ.

Посидев в раздумье несколько минут после того, как за Нортриджем закрылась дверь, Дженкинс нажал кнопку аппарата для внутренней связи с надписью «Олдис». Никто не отозвался. Тогда он переключился на кнопку «секретарь» – Кэтти возникла на пороге кабинета через несколько секунд.

– Разыщите Олдиса, пусть зайдет ко мне, – сказал Дженкинс, не обратив на этот раз внимания на призывные колыхания ее грудей.

– Вы находите это предложение заманчивым? – с недоверием спросил Олдис.

– Я хочу знать, каким его находишь ты.

Олдис перечитал еще раз проект договора, немного помолчал:

– Мне кажется, что он станет более привлекательным, если оговорить, что при досрочной выплате кредита через год процент должен быть равен, скажем, пятидесяти, а через два – ста. Для ровного счета и окончательный процент надо поднять до ста пятидесяти. Ну и, конечно, просрочка должна оплачиваться не по полпроцента в день, а по одному проценту. Это все в том случае, если этот Нортридж действительно платежеспособен.

– Я рад, что наши мнения так близко совпадают. Мы должны дать ответ не позднее одиннадцати часов понедельника.

– На следующей неделе? – изумился Олдис. – Куда это он так спешит?

– Он упомянул о том, что собирается попросить кредит у Ланца, если мы ему откажем. В понедельник он улетает в Европу.

– А это не может быть блефом? Какой смысл ему ехать так далеко?

– Может. А если нет? Шесть с половиной миллионов за три года – неплохая сумма. Но сначала давай его пощупаем. Нужен человек, который быстро добудет максимум информации об этом Нортридже. У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Пожалуй, есть… и даже два. Это частные агентства Гарри Паскера и Конклайка. Первый более жаден, но готов браться за любую работу. Конклайк же неохотно копается в грязном белье, но чистую работу выполняет дешевле и, может быть, даже качественнее.

– Доставь сюда этого Паскера, и сейчас же. Времени остается не так уж много.

Работа, которой занимался Гарри Дональд Паскер, не располагала к ношению изысканной одежды. Честно говоря, он и не обладал внешностью, к которой бы подходил, например, черный фрак в комплекте с бабочкой и вишневым «Роллс-Ройсом». Поэтому Гарри ездил на голубой «хонде», немного выцветшей за восемь лет и слегка помятой в некоторых местах. Такими же немного выцветшими и слегка помятыми были его плащ и шляпа. У Паскера были, правда, серый с блестками костюм-тройка, прекрасно сшитый и дорогой – ну, конечно, не по двести долларов за рукав, белоснежная сорочка, отличные итальянские туфли и достойный джентльмена комплект запонок с булавкой для галстука. Тоже, конечно, не с бриллиантами в платиновой оправе. Все это он надевал уже дважды на Рождество – почти три и почти два года назад. В первый раз он капнул соусом на рукав, во второй посадил пятно на штанину. Надеть костюм в прошлые рождественские праздники не пришлось – он провел их на пыльном чердаке заброшенного дома, коллекционируя наблюдаемые в окне в доме напротив кадры интимного характера.

Гарри Паскер на дюйм не доставал высотой даже до пяти футов. Он не был слишком уж полным, скорее – полноватым, но при таком росте этого было достаточно, чтобы выглядеть похожим на мяч для игры в регби. Голова же казалась круглой совершенно – впечатление это усиливало почти полное отсутствие на ней растительности, не считая только небольших черных усиков.

Когда Паскер, а за ним Олдис вошли в кабинет управляющего банком, Дженкинс стоял возле окна. Увидев Паскера рядом со своим шефом, Брайан сразу же пожалел, что у него не нашлось на данный момент какого-нибудь дела, чтобы не присутствовать при этом разговоре. Дженкинс был достаточно высокого роста, его вытянутое лицо еще больше удлиняло фигуру. Коротышка-толстячок Паскер на своих каблуках едва был вровень с его плечом и поэтому смотрел на него снизу вверх. Рядом они выглядели как классическая пара комиков-клоунов, каждый из которых являл собой утрированную противоположность другому. Олдис подумал, что если бы их пригласили поучаствовать в цирковом номере, их не надо было бы и переодевать: выйди они молча на манеж каждый в своем деловом костюме, публика уже легла бы со смеху. Олдису, однако, смеяться было никак нельзя – все-таки это его шеф. Он, кусая губы, уставился в пол и впервые обратил внимание на то, какой красивый паркет в кабинете – из мореного дуба. Но ведь не может же он в течение всего разговора делать вид, что рисунок древесины для него важнее всего на свете! Выручила неожиданно Кэтти, которая вошла и сообщила шефу, что приехал мистер Джонатан и просит его принять. Это был весьма уважаемый клиент – Дженкинс кивнул Олдису, и тот пулей вылетел из кабинета.

– Господин… э-э…

– Паскер. Гарри Дональд Паскер, – пришел на помощь Дженкинсу хозяин фамилии и протянул визитную карточку. Дженкинс кивнул, жестом пригласил Паскера сесть и сам уселся за свой стол.

– Господин Паскер, мы нуждаемся в ваших услугах.

– А именно?

– Нам необходима максимально подробная информация о человеке по имени Питер Нортридж.

– Какого характера? Противоправная деятельность, политика, связи с женщинами?..

– Нет! – Дженкинс жестом остановил его. – Источники дохода, финансовое положение и плюс к этому – кто он и что, чем занимается, происхождение… знакомства, деловые связи…

– Это очень широкая постановка вопроса. Обычно к нам обращаются за получением какой-то специфической информации…

– Так что же, вы не в состоянии оказать мне такую услугу? – Дженкинс незаметно для себя начал говорить от своего имени.

– О нет! Вы меня неправильно поняли. Мы, – тут Паскер слегка надул щеки, напустив на себя важности, – сможем вам помочь. Этот человек проживает в Канберре?

– Нет. Он гражданин Австралии, но проживает на острове, по-моему, возле западного побережья. Он упоминал Перт.

– Это несколько сложнее. Но, – спохватился Паскер, – вполне возможно. Только времени потребуется чуть больше. Ну и затраты на командировки на Западное побережье…

– Во сколько вы оцениваете свою работу и в какой срок можете ее выполнить? – спросил Дженкинс.

Маленькие глазки Паскера, и до этого очень подвижные, забегали еще быстрее, отражая лихорадочную работу мозговых извилин. «Не продешевить бы, – думал Гарри. – Интересно, сколько взял бы Конклайк?»

– Понадобится, видимо, недели три. А стоить будет… восемь тысяч. – Теперь глаза Паскера выжидающе остановились.

На Дженкинса, казалось, ни срок, ни сумма не произвели никакого впечатления. Он в упор смотрел на сыщика, и его взгляд беззастенчиво спрашивал: «Сколько же может стоить этот коротышка в потертом плаще и помятой шляпе вместе со всем своим содержимым?»

– Не думаю, – наконец произнес Дженкинс, – что эта работа стоит больше пяти тысяч…

Сыщик облегченно вздохнул: «За эти деньги даже Конклайк за нее не возьмется». Он уже открыл рот, вознамерившись произнести какую-нибудь фразу, которая продемонстрирует Дженкинсу, что у него, у Гарри Дональда Паскера, тоже есть чувство собственного достоинства… но тот продолжил:

– Вы получите четыре тысячи сейчас и еще вдвое больше – после окончания работы. Если, конечно, качественно ее выполните. Но только вся информация мне нужна не позднее субботы. Шесть вечера – последний срок.

Паскер от неожиданности несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Он даже не сразу вспомнил, что надо закрыть рот. Вдруг он тряхнул головой, вскочил со стула и сказал:

– Тогда мне необходимо воспользоваться вашим телефоном.

Папка бумаг, которую принес Паскер около четырех часов в субботу, была приятно пухлой на вид. В течение двадцати минут Дженкинс молча перекладывал листы с ксеро-и фотокопиями документов и с машинописным текстом – их было меньше всего, – не обращая внимания на Гарри, не знавшего, чем себя занять. Когда Дженкинс достал из сейфа пачку банкнот, Паскер, перегнувшись пополам и засовывая деньги в карман, проговорил:

– Если вы еще когда-нибудь будете нуждаться в услугах нашего агентства, мы всегда рады вам помочь.

Глава II

– Та-а-ак… Посмотрим, что же ты такое, господин Нортридж.

Чарльз Дженкинс, расплатившись с сыщиком, начал теперь внимательно читать принесенные бумаги. Для начала он выбрал листки с информацией о происхождении потенциального клиента.

«…Отец – Джеральд Нортридж, 1925 года рождения. Родился в Англии, в местечке Сторфорд, как раз на полпути между Лондоном и Кембриджем, в семье врача… Кембриджский университет, биолог…» Интересно, что могло занести биолога с дипломом такого уровня в Австралию, да еще в Перт? Не иначе, какие-нибудь трения с законом.

«…С 1949 года работает в фирме «Дельта». Сфера деятельности фирмы – закупки медикаментов, медицинского оборудования, в том числе для санитарно-эпидемиологических служб. В 1952 году переезжает в Перт в качестве главы дочерней фирмы “Дельта ов Аустралиа”. 1954 – женитьба на Маргарите Едловской. 1955 – родился сын Питер. 1958 – фирма “Дельта ов А.” покупает контрольный пакет акций завода по производству азотных удобрений в Куинане (маленький портовый город в 20 милях к югу от Перта). 1959 – начинает строить на этом заводе новый цех. 1967 – развод с Маргарет. 1967 – Джеральд Нортридж покупает 1/3 территории острова Сент в Индийском океане…» А зачем же ему этот остров понадобился? И вообще, для чего фирме, торгующей медицинским оборудованием, нужен завод азотных удобрений? Дженкинс почесал затылок, раскурил сигару. Ладно, пойдем дальше.

«…1970–1972 – постройка яхты. Закупка и доставка на остров машин и оборудования, а именно: строительной, строительно-дорожной техники, а также нескольких новейших универсальных металлообрабатывающих станков различного профиля…» Что же он там, завод какой-нибудь собрался строить? Но для чего это все тащить на необитаемый остров посреди океана? Непонятно.

«Июнь 1972 – Джеральд Нортридж погибает в результате взрыва химической лаборатории на острове…» Все-таки доигрался!

Дверь кабинета открылась, вошел Олдис:

– Ну что Паскер? Оправдал наше доверие?

Дженкинс молча придвинул ему папку, продолжая читать.

«…Маргарита Георгиевна Едловская, родилась в 1934 году в Западной Белоруссии в семье адвоката…»

– И мать тоже. Эмигрант на эмигранте, – пробурчал Дженкинс, отвлекая Олдиса от изучения карты острова.

Из этого бурчания вовсе не следовало, что Дженкинсы были австралийскими аборигенами. Просто родители Чарльза, и отец, и мать, были представителями уже второго поколения своих семей, родившегося на этом материке.

– Чарльз, – обратился к шефу Олдис, – а вы не играете в шахматы?

– Нет. А что?

– Странные какие-то очертания у этого острова. Как будто ребенок шахматные фигуры нарисовал: ладью, короля и слона. А может, королеву и пешку. Нет, скорее слона.

Дженкинс протянул руку, взял у Олдиса карту.

– Ну и что? – пожал он плечами. – Италия еще больше на сапог похожа, чем этот остров – на шахматы.

И он опять углубился в чтение.

«…Сестра-близнец Маргариты пропала без вести в марте 1939, июнь 1939 – семья Едловских переезжает в Перт. 1940 – у Едловских рождается еще одна дочь, Изабелла. 1952 – Георгий Едловский погибает при невыясненных обстоятельствах (не исключено участие НКВД – предположение А. Матчинсона)…» Хорошая черта у Паскера – указывать источник информации. Но кто такой этот Матчинсон? Ага, вот дальше:

«…1962 – Изабелла вышла замуж за Арнольда Матчинсона, работавшего до женитьбы судовым механиком. После женитьбы построил на окраине Перта дом, гараж, мастерскую, позже (1975) организовал станцию по ремонту и обслуживанию автомобилей. Сыграл большую роль в становлении Питера, научил его ремеслу автомеханика. 1990 – приобретает участок земли на побережье близ Фримантла, организует строительство пирсов “Матчинсон & Кº”. В настоящее время – владелец пирсов, станции техобслуживания и ремонта автомобилей, двух автостоянок с прокатом автомобилей – в Перте и Фримантле. Каждый год закупает новые автомобили, в том числе японские, европейские и американские…» Кем же этот Арнольд приходится Питеру? Муж родной тетки… Чувствуется, у человека деловая хватка.

– Уважаю таких людей, – вслух произнес Дженкинс.

– Каких? – спросил Олдис.

– Дядя у этого Нортриджа, похоже, гораздо более серьезный человек, чем он сам, – ответил Дженкинс, стряхивая пепел с сигары.

«…1969 – Мария Едловская, мать Маргариты, уезжает в СССР с целью разыскать свою дочь. Через месяц приходит сообщение о том, что она скончалась от сердечного приступа в больнице г. Вильнюса. 1977 – Маргарита Нортридж умерла от рака легких.

Питер Нортридж, родился 21 января 1955 года. Начальная и средняя школа, технический колледж в Перте. 1975 – отчислен с третьего курса по болезни…»

– Так он еще и больной!

– В этих бумагах тоже много интересного, – сказал Олдис. – Эта яхта, которую построил его отец, похоже, очень неплохой получилась.

Он начал читать:

– «Парусно-моторная яхта класса пятьдесят на пятьдесят, водоизмещение…»

– Ну ты еще сейчас мне начнешь рассказывать, где у нее стоит мотор да какой формы паруса… На кой черт мне это все? Сколько она стоит?

– Так. Сейчас посмотрим, сколько стоит… – Олдис перекладывал листки бумаги, что-то подсчитывал в уме. – Похоже, она обошлась ему в несколько сотен тысяч долларов.

– Американских?

– Конечно.

Дженкинс хмыкнул, потом сказал:

– Папаня-то у него тоже с размахом был человек.

– Да, тут вот бумаги на геликоптер десятиместный, двухместный спортивный самолет, еще один реактивный, побольше… Но это еще не самое интересное. Нортридж этот – я сына имею в виду – два диковинных прожекта воплотил на своем острове, уже после смерти отца, и даже за один отхватил кругленькую сумму. Почти полмиллиона долларов.

– За что?

– Продал лицензию японцам на передвижной мост.

Увидев, что шеф внимательно слушает, Олдис продолжал:

– «Пролет моста, установленный шарнирно на опорах, шарнирно же закрепленных на основании, соединяющий участки автомобильной дороги в месте ее поворота…»

– Стой, стой, – замахал руками Дженкинс. – Ты опять за свое? Расскажи мне, что нашли там японцы на полмиллиона долларов, а остальное меня не интересует.

– Так я же и рассказываю, – оправдывался Олдис. – Я читаю реферат…

– Не проще было ему обыкновенный мост построить? – по инерции продолжал бурчать Дженкинс.

– Тут сказано, что он сэкономил средства на строительство дороги при помощи этого моста.

– В общем, чудак какой-то этот Нортридж-младший. Как, впрочем, и старший, – заключил Дженкинс и надулся. – Давай сделаем так. Мы потребуем от него поручительство дяди, этого… как его?

– Матчинсона?

– Вот-вот.

– Отличная мысль, – сказал Олдис. – Но я пока еще поизучаю эти бумаги до понедельника, хорошо?

Питу только что исполнилось четыре года. Маргарет Нортридж сидела возле туалетного столика и разглядывала в зеркале свое лицо, которое ей совсем не нравилось усталостью и бледностью. Ее мама чувствовала себя плохо последние две недели, Джеральд опять пропадал днями и ночами на своем заводе азотных удобрений, как будто строительство нового цеха остановилось бы, если бы он проводил там не шестнадцать часов в сутки, а только восемь. И с кем сегодня оставить Пита? Изабелле исполнилось восемнадцать, ей совсем не интересно возиться с племянником, когда уже нет отбоя от кавалеров. Конечно, курсы домохозяек – не такое уж важное мероприятие, что его невозможно пропустить. Но сидеть с ребенком целыми днями, не имея возможности пообщаться хоть с кем-нибудь еще, тоже утомительно. Может быть, соседка не будет против, если Пит поиграет пару часиков с ее пятилетней Агнесс?

Соседка совсем не была против, ее дочке тоже надоело постоянно общаться только с ньюфаундлендом, который уже был настолько стар, что совсем плохо видел и тяжело дышал, если слишком быстро двигался. Ньюфаундленда звали Чаком, он обладал, с точки зрения Пита, гигантским ростом и черной, как смола, жесткой шерстью. Сначала Пит с удовольствием, подражая Агнесс, таскал его за уши и хвост и кормил старой, добела обглоданной костью. Но постепенно поведение собаки стало его удручать: Чак смотрел мимо Пита каким-то странным взглядом, его красные глаза внушали страх; ни с того ни с сего он начинал хрипло и с присвистом лаять, а когда бегал, грудная клетка его ходила ходуном, словно сейчас развалится. Поэтому Пит с удовольствием согласился играть в прятки, именно от Чака и рассчитывая спрятаться.

Когда в очередной раз он подождал несколько минут в сарае, прежде чем через щель в двери убедиться, что Агнесс и не собирается его искать, он поковырял еще ботинком землю возле косяка, вздохнул, сожалея, что мама так долго не возвращается за ним, и распахнул дверь. Прямо под ноги Питу в этот момент шлепнулась старая резиновая кукла, которую бросила Агнесс. А на Пита летел, раскрыв пасть и хрипло дыша, Чак – он, конечно, бежал за куклой, чтобы отнести ее хозяйке. Пит отшатнулся, зацепился каблуком за порог и с размаху сел на землю. Чак, чудом разглядев уже прямо под носом свою цель, схватил ее зубами, по инерции едва не налетев на мальчика. Огромными испуганными глазами Пит смотрел на остановившуюся в нескольких дюймах от его лица пасть Чака, из которой свисала кукла. Желтый клык, сдеформировав резиновое лицо, вонзился прямо в глаз, отчего оно приобрело совершенно жуткое выражение, а по клыку стекала слюна, как будто это была слеза куклы. Пит от испуга не смог даже закричать. Увидев с другой половины двора его перекошенное лицо, Агнесс засмеялась так звонко, что ее мама, радуясь этому смеху, выглянула через окно кухни. Пита ей не было видно, Агнесс же, одетая в давно не парадное, но выглядевшее еще очень нарядным белое платьице с пышными кружевами и похожая на маленькую принцессу из детской книжки, заливалась беспечным смехом:

– Ха-ха-ха-ха! Дурачок, он же никого не трогает! Что ты так испугался?

Маргарет, конечно, обратила внимание, что Пит выглядел каким-то очень подавленным и молчаливым. Соседка спрашивала:

– Он у вас не болеет? И есть ничего не захотел.

Расспросить Пита ни о чем не удалось – отвлек телефонный звонок, тем временем мальчик лег в постель и сразу же уснул. Чак сдох через три дня, соседи собирались переезжать и восприняли это с облегчением. Даже Агнесс перестала расстраиваться сразу после того, как родители пообещали, что в новом доме заведут новую собаку.

В том, что его отец Джеральд Нортридж является весьма незаурядным человеком, Пит не сомневался с тех пор, как начал задумываться над этим вопросом. Просто с точки зрения своего детского понимания он был не в состоянии оценить степень этой незаурядности. Пит знал, что отец занимается какой-то секретной и очень важной работой. Если уж он даже собственному горячо любимому сыну никогда не рассказывал о ней – можно себе представить, насколько секретной она была! Пит отчасти даже гордился этим, хотя отчасти немного обижался – не на отца, а на других взрослых, запрещающих отцу что-то рассказывать. Всего два или три раза Пит случайно слышал упомянутое в разговоре с Даниэлем, другом отца, слово «Дельта». И когда у Пита заходил разговор на эту тему с друзьями по улице или по школе, он с серьезным важным видом говорил:

– Отец работает в фирме «Дельта». Больше тебе рассказать, извини, я не имею права…

Общаться с сыном – как, впрочем, и с женой – у Джеральда времени практически не было. Может, только раз в месяц или в два случалось сыграть партию в шахматы. Компенсировал он это тем, что часто покупал Питу книги, всегда дорогие и интересные, в занимательной форме рассказывающие обо всем на свете: о технике, о путешествиях, о строении вещей, об устройстве автомобилей, самолетов, о парусных кораблях, инопланетных цивилизациях, и прочее, и прочее. Отец, это большое и яркое солнце, светило Питу издалека и согревало на расстоянии.

Зато мама всегда была рядом. Около нее было тепло, как около печки, к которой можно прислониться плечом и прикоснуться руками. Чем старше становился Пит, тем грустнее становилась мама. Ее одиночество рано стало понятным сыну, он, как мог, старался его скрасить. Но разве сын может заменить мужа?

Родители развелись, когда Питу было двенадцать лет, и он посчитал это предательством с их стороны. Он, конечно, уже понимал, что далеко не всегда два, в общем, хороших и продолжающих любить друг друга человека могут всю жизнь прожить вместе. Пит любил их обоих и привязан был одинаково к каждому. Ему теперь предлагалось выбрать кого-то одного. Но мало того. Они разрушили дом, в котором жили не только они, но и Пит. Какое право они имели ломать ЕГО дом? В нем теперь рухнули крыша и стены и провалился пол. А они делают вид, что все готовы отдать для Пита. Один из них сует ему зонт – мол, он защитит тебя от дождя, а другой предлагает: «Скушай бутерброд, ты сразу согреешься».

Тетя Белла, мамина сестра, была уже четыре года замужем за Арнольдом Матчинсоном, до женитьбы пять лет работавшим механиком на небольшом сухогрузе, который совершал каботажные рейсы между портами Перта и Аделаиды. Арнольду по состоянию здоровья пришлось оставить эту работу и осесть на суше. Он купил участок земли на окраине Перта и теперь уже имел неплохой дом с гаражом для своего «Форда» местной сборки. Заниматься разведением овец или земледелием его не тянуло, он подумывал о том, чтобы организовать автомастерскую, работая пока водителем грузовика, обслуживающего бумажную фабрику во Фримантле.

Чем меньше времени выпадало у отца на общение с Питом, тем сильнее Пита тянуло в гараж к дяде Арнольду, где он с удовольствием сначала наблюдал за его работой, потом начал помогать ему, а позже и сам научился перебирать и ремонтировать узлы автомобилей.

Когда Джеральд купил часть необитаемого острова далеко в океане, Пит сначала из чувства противоречия отказывался от предложений отца поехать на остров вместе с ним и Даниэлем. Потом Джеральд развернул на острове какое-то строительство, и ему стало опять не до Пита. Отношения восстановились, когда Джеральд с Даниэлем, который занимался в молодости парусным спортом, начали строить яхту. Было бы глупо отказываться от участия в таком захватывающем для мальчишки деле из-за прошлых обид.

Для Пита настало счастливое время. О таком раньше он не смел и мечтать: отец сделал его полноправным участником всех этапов постройки яхты начиная с разработки технического задания и кончая спуском на воду полностью готового корабля. Вдогонку за отцом и Даниэлем Пит изучал все те книги, которые изучили они перед тем, как начинать что-либо делать. Уже одно это на голову возвысило его над своими друзьями-сверстниками. Стараясь, по мере возможности, не очень задаваться, Пит теперь с удовольствием делился с ними знаниями о преимуществах и недостатках разных классов парусно-моторных яхт и объяснял, почему они выбрали именно 50/50; о том, как вычислить величину смоченной поверхности корпуса, как улучшить лавировочные качества яхты, о том, что такое шверт[1], какую скорость хода может развить яхта под мотором и как уменьшить сопротивление гребного винта при ходе под парусами. Когда же он называл конкретные цифры – мол, при водоизмещении около девяноста тонн и длине по ватерлинии тридцать восемь ярдов яхта будет иметь дизель мощностью двести девяносто киловатт и площадь парусного вооружения почти три с половиной сотни квадратных ярдов, – их глаза излучали такую негасимую зависть, что Питу становилось неловко.

Строилась яхта на судоверфи во Фримантле. Вместе с отцом Пит ездил на трейлере на северную окраину Перта, на деревообрабатывающий комбинат, откуда они привезли восемнадцать кубов эвкалипта породы карра – его древесина, твердая и прочная, не поражалась ни термитами, ни морской водой. Не реже раза в неделю в начале и почти каждый день в последние месяцы постройки яхты, когда ее корпус уже приобрел свою форму и началось самое интересное – монтаж двигателя, установка мачт, такелажа, внутренние отделочные работы, – они приезжали на верфь и проводили там часы напролет.

Время это совпало для Пита с окончанием средней школы и поступлением в технический колледж. Пропускать занятия не пришлось – отец поставил ему единственное и очень жесткое условие: яхта не должна помешать учебе. Конечно, выполнить его было непросто, зато теперь Пит точно знал, что возможности человеческого организма очень велики, особенно при наличии хорошего стимула.

Имя «Диана», которое предложил Пит, сразу понравилось и отцу, и Даниэлю. Обновить его с экипажем из восьми человек, не считая троих владельцев, яхта отправилась в Аделаиду, откуда как раз требовалось забрать на остров стационарный шкаф-термостат для лаборатории. Перенести пару приступов морской болезни для Пита оказалось в конечном счете легче, чем то, что на обратном пути «Диана» зашла в Перт, чтобы высадить его, – ему нужно было сдавать вступительные экзамены в колледж. Досада Пита скрашивалась лишь надеждой на грядущие морские походы.

Через месяц отца не стало. Весть о взрыве лаборатории на острове принес Даниэль; смысл произошедшего дошел до Пита не из его слов, а из выражения его лица. Что, как и почему взорвалось, Пита в эту минуту не интересовало.

Он просто погрузился в состояние невесомости в каком-то бронированном сосуде, как в коконе, отделенном от всего мира толстыми стенками, и единственными проникающими в его сознание звуками были только глухие размеренные удары его сердца.

Пит долго не мог поверить в смерть отца. Он давно привык к его постоянному отсутствию и научился спокойно его переносить. Он и сейчас повторял себе одну и ту же мысль: отцу опять потребовалось уехать в длительную командировку, и Пит согласен был ждать его возвращения недели, месяцы и годы.

Началась учеба в колледже – новый, интересный этап в жизни всех его первокурсников… Всех, кроме Пита, для которого сейчас она была серой и нудной. Через три месяца после начала занятий он слег на целую неделю с какой-то непонятной болезнью: стал вялым, медлительным, утратил всякий аппетит, для ответа на любой элементарный вопрос ему требовалось долго раздумывать, после чего с равным успехом он мог ответить правильно, или совершенно невпопад, или, отвернувшись, промолчать. Большую часть суток он спал, остальное время бесцельно сидел возле окна. Маргарет выплакала возле его постели все слезы, обегала и обзвонила всех своих знакомых, найдя сначала одного доктора, потом другого, тоже безрезультатно, и собралась уже заплатить бешеные деньги за приезд из Канберры столичного медицинского светила… Тут Пит сам собой начал выздоравливать. Через два дня он уже был совершенно бодрым, а через неделю легко наверстал все пропущенные занятия, чему сам немало удивился. Время шло и постепенно залечивало рану.

В январе, накануне дня рождения Пита, к ним приехал Даниэль.

– Питер, – начал он совсем официально, – тебе уже восемнадцать. Ты являешься полноправным хозяином части острова Сент, которую купил твой отец, как и всего того, что там сейчас имеется, – это тебе известно. Последние полгода я жил на Острове – на твоем острове, Пит. Я старался если не воплотить в жизнь планы твоего отца – это только ему было под силу, – то хотя бы привести в относительный порядок все, что было просто свалено в кучу, позаботиться о сохранности оборудования и техники, которую Джеральд туда привез…

– Он мне никогда подробно не рассказывал о своих планах, – сказал Пит. – А вам рассказывал?

– Да, он делился своими планами. Но что и как должно выглядеть, было только у него в голове, до переложения мыслей в проект на бумаге руки у него так и не дошли.

Даниэль помолчал, раздумывая – говорить или нет? – потом сказал:

– То, о чем я тебе сейчас расскажу, должно остаться между нами.

– Можете быть в этом уверены.

– Твой отец занимался проблемой управления поведением животных, причем не домашних животных и не в пределах скотного двора, а диких, свободно живущих в условиях нетронутой человеком Природы.

– Для этого ему и понадобился остров Сент?

– Именно. Человеческий опыт приручения животных очень богат, он берет свое начало еще от первобытного человека, и тем не менее этот процесс остается и сложным, и длительным, да и просто опасным – к сожалению, мы знаем множество примеров, когда приручивший, выкормивший и вырастивший хищного зверя человек становился жертвой своего питомца. И речь пока даже не заходит о том, чтобы зверь совершал полезную для человека работу.

Хотя бы просто жил рядом с ним и не считал его куском своей еды, отложенным на черный день. Ну самое большее – прыгал бы через обруч на манеже. Джеральд для начала поставил себе целью добиться, чтобы дикие животные не нападали на человека, если он не причиняет им зла. Чтобы на острове Сент можно было свободно ходить по джунглям, купаться в ручье рядом с крокодилами, не боясь быть укушенным или съеденным. На первый взгляд, это не так сложно, жили ведь североамериканские индейцы, африканские или индонезийские племена всю жизнь среди первозданных лесов в мире и согласии с животными, не имея никаких проблем. Но это люди, которые родились и выросли в этих условиях и только в них могли жить. Оказаться для такого человека на улице большого города опаснее, чем один на один с любым хищником, если он никогда в жизни не видел автомобиля и не знает правил дорожного движения. И, наоборот, для человека, проведшего всю жизнь в городе, оказаться в джунглях без палатки и ружья хотя бы на ночь означает неминуемую смерть.

– Так отец хотел научить диких животных не трогать человека, который случайно оказался ночью в лесу? – спросил Пит. – И это ему удалось?

– Представь себе, удалось. А вот следующим шагом должно было стать приручение в полном смысле, то есть в результате которого животные совершали бы полезную для человека работу.

– Какую же полезную работу может совершать, например, крокодил? Бревна сплавлять?

– Неплохая мысль, – рассмеялся Даниэль. – Честно говоря, вопрос о том, к каким именно работам привлекать крокодилов, мы как-то не обсуждали. Но в принципе, любой хищник мог бы выполнять сторожевые функции, многие животные могли бы играть роль метеорологов…

– Да, если пофантазировать, много чего можно придумать: страусов можно подрядить в почтальоны, жирафы пусть провода на столбы развешивают…

– Но, к сожалению, – продолжал Даниэль, – дальше первого шага продвинуться не удалось. Хотя Джеральд нашел способ воздействия, который очень даже неплохие результаты показал.

– Что же помешало?

– Понимаешь, слово «приручить» означает, что животное настолько к человеку привыкает, что становится ему другом, начинает его понимать. И если делает что-то нужное для человека, то добровольно. А способ получения желаемого поведения от животного, который мы пытались применить, является, по сути дела, зомбированием. Животное подчиняется воздействию, которому не может противостоять. Это нечестно. Тем более что попади этот инструмент в руки нечистоплотных людей, не отягощенных совестью, бережным отношением к Природе, – конец всему живому. Джеральд незадолго до смерти с горечью мне говорил: «Разве можно хотеть изменить живущее рядом с тобой существо, не желая меняться самому? Пока люди убивают слонов, чтобы заработать на бивнях, крокодилов и леопардов, чтобы заработать на шкурах, им нельзя давать в руки возможность управлять животными. Наши эксперименты вредны. Обещай мне, если со мной что-нибудь случится, ты уничтожишь наши результаты и оборудование…»

Даниэль замолчал. Пит встал с кресла и подошел к окну, потом спросил:

– Но зачем отцу понадобилась вся эта техника, станки, самолеты? Ведь для экспериментов это не было нужно.

– Это совсем просто. Эксперименты требовали времени. На Острове надо было жить, чтобы этим заниматься. А твой отец не любил жить как дикарь, он параллельно занимался обустройством острова. Хотел со временем пригласить туда тебя и… и твою маму.

На эту фразу, показалось Даниэлю, Пит совсем не отреагировал, он тут же немного раздраженно задал следующий вопрос:

– А ваша фирма «Дельта» к этим экспериментам имела отношение? И завод азотных удобрений?

– Нет. Эти предприятия являлись прежде всего источниками дохода. Но в экспериментах использовались некоторые химические реактивы и компоненты сырья, получаемые с завода, и оборудование, приобретенное через фирму «Дельта». Твой отец был весьма целеустремленным человеком, и он не стал бы заниматься чем-то таким, что не служило бы достижению главной цели. Но сейчас я хотел бы услышать твое мнение по вопросам, назревшим в связи с твоим совершеннолетием.

– Какое мнение? О чем?

Пит продолжал стоять у окна спиной к Даниэлю, которому разговаривать таким образом, с затылком собеседника, не очень нравилось; он тоже поднялся с кресла, подошел к Питу и положил ему руку на плечо.

– О том, что ты теперь стал довольно обеспеченным человеком…

– А моя мама? – перебил его Пит.

– Безусловно, и она не будет стеснена в средствах. Но основной капитал был вложен твоим отцом в Остров и в ту технику, материалы, оборудование, что он туда привез. В яхту, наконец. Это все он оставил тебе, и этим нужно распорядиться…

– Не нужен мне этот остров! – Пит вдруг резко высвободил свое плечо из-под руки Даниэля и повернул к нему перекошенное яростью лицо. – Не нужен, слышите? Не говорите мне больше о нем! Мне и в этом доме, где отец давно уже перестал бывать, каждая вещь его напоминает. А там? Заберите себе этот остров, яхту, станки, что там еще!

Даниэль растерялся, Пита он никогда еще таким не видел. Не зная, как себя вести, он произнес только:

– Прости. Я причинил тебе боль.

Но Пит уже взял себя в руки:

– Нет, это вы извините меня… Я не знаю, что вам сказать. Я не готов сейчас распоряжаться, как вы говорите, всем этим.

Пит беспокойно зашагал по комнате, потом остановился:

– Даниэль! Могу ли я попросить вас взять на себя эти функции? Да и вообще, вы ведь вместе с отцом занимались экспериментами, вы гораздо большее имеете отношение и к острову, и к тому, что на нем есть… А мне это все просто ни к чему. Мне нужно окончить колледж.

– Если я тебя правильно понял, ты хочешь от всего этого отказаться?

– Да. В вашу пользу.

– Из этого, Пит, у тебя ничего не выйдет, моя доля оговорена была еще при составлении нашего с Джеральдом договора. Он всегда был главным, а я – лишь ассистентом. Думаю, ты не подозреваешь отца в нечестном отношении ко мне? Я получил все, на что хотел бы претендовать; сейчас речь о тебе. Если хочешь, ты можешь продать остров и все остальное, увеличив свой основной капитал.

– А вас привлекает жизнь на этом острове? Вам хотелось бы продолжить то, что делал отец, или заниматься там чем-то своим?

– Как тебе сказать. И да, и нет…

– Даниэль, пожалуйста! Считайте, что это ваше, распоряжайтесь этим – ну хотя бы некоторое время.

– Хорошо, Пит. Я оформлю наше сегодняшнее соглашение документально.

То, что Пит стал теперь обеспеченным человеком, выразилось только в одном: он купил себе подержанный автомобиль, выбрав его с помощью дяди Арнольда (у Джеральда своей машины не было, он или пользовался автомобилем фирмы «Дельта», или брал напрокат). Этот факт укрепил позиции Пита среди сверстников, ему показалось, что у него стало больше друзей, и с девчонками знакомиться стало гораздо проще. Но все равно он продолжал оставаться и немного замкнутым, и застенчивым, так что эти знакомства можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Пит учился уже на третьем курсе. Последние несколько месяцев его постоянной подругой была Мэри Кэминтон. Она была довольно симпатична, неплохо пела, чуть хуже подыгрывая себе на фортепиано. Умела поддержать разговор о кошках, которых очень любила, о музыке и вообще казаться милой и обаятельной. На этом, пожалуй, перечень ее достоинств и оканчивался, но Питу казалось, что он гораздо длиннее. Мэри была на два года младше него, после средней школы она окончила курсы медсестер и начала работать в центральной больнице Перта, в кардиологическом отделении. Но эта работа, убедилась она, ей совсем не нравилась.

В начале учебного года, как и два года назад, Пит заболел. Признаки заболевания были теми же, но проявлялись в более легкой форме: иногда он просто чувствовал себя сильно усталым, как после тяжелой физической работы и недосыпания – но не работая физически и вполне высыпаясь. Продолжалась эта странная болезнь не полторы недели, а почти два месяца, и мама сейчас не могла заниматься Питом, она сама лежала в больнице на обследовании по онкологическому поводу. С Питом много времени проводила Мэри, и это сильно его согревало и поддерживало.

Наверстать пропущенные занятия после выздоровления Пит не смог. Из колледжа его отчислили, да ему и так стало не до учебы: маме становилось все хуже, теперь она не обследовалась, а лечилась. Диагноз подтвердился – рак легких. Тетя Белла часто бывала у нее в больнице и постоянно плакала.

Мэри не хотелось откладывать свадьбу, ограничились не очень шумным и достаточно скромным застольем в кругу друзей и обедом в семье Мэри. Первые две медовые недели они были, несмотря ни на что, счастливы.

Маргарет Нортридж умерла через полгода, а Пит и Мэри развелись через одиннадцать месяцев после свадьбы.

Понять тоску и одиночество Пита в его двадцать два года может только тот, кто сам далеко не избалован жизнью. Впрочем, одиночество в любом возрасте переносится с трудом. Он пробовал отвлечься алкоголем; спасло то, что малые дозы забываться не помогали, а после больших наступало состояние, в котором находиться было невыносимо, а никаких лекарств его организм не принимал. Со сверстниками стало скучно, их проблемы казались мелкими, интересы – пустыми. Он опять начал бывать почти каждый день у дяди Арнольда. Так прошло несколько месяцев, пока Пит не встретил Даниэля, который как раз привел с Острова «Диану», поставил ее в док на ее родной судоверфи во Фримантле и собрался дать ей профилактический ремонт. Пит не отказался помочь в этом, а после составить компанию ему и его жене в путешествии вокруг Австралии, через Индонезию и Филиппины.

Глава III

Последние лет двадцать Чарльз Дженкинс вел сидячий образ жизни. За рабочим столом своего кабинета, в автомобиле по дороге из дома в банк и обратно, за едой, у телевизора, даже в казино – везде приходилось сидеть. Он и в молодости не увлекался ни большим теннисом, ни гольфом, ни верховой ездой. Вообще, похоже, он с детства подсознательно стремился к тому, чтобы получить от жизни как можно больше благ ценой как можно меньших телодвижений. И он, очевидно, вполне в этом преуспел. Он не считал, что фраза «движение – это жизнь» имеет для него такое уж огромное значение. За деньги, которые он теперь имел, Чарльз мог купить любые лекарства и любое лечение; массаж и ванны нравились ему как раз тем, что не заставляли сильно шевелиться. Последнее время, правда, появились в его самочувствии неприятные моменты, которые делали его недовольным и раздражительным. Похоже, некоторые клетки организма все же сильно страдали от малоподвижного образа жизни хозяина. «Умираю, но не сдаюсь!» – говорили они, и Чарльз это прекрасно чувствовал. Особенно той частью тела, которая была постоянно припечатана к стулу его массивным торсом.

Олдис вошел в кабинет шефа с бумагами по северному филиалу банка, Дженкинс сидел за столом и отчего-то непроизвольно морщился.

– Доброе утро. Я принес бумаги, о которых вы вчера говорили.

– Привет, – буркнул Дженкинс. – Я посмотрю, а тебе придется срочно съездить к Джонатану. Он сам не может приехать.

Олдис кивнул, но не уходил. Он как будто хотел что-то сказать, но не решался.

– Что? Что-нибудь неясно?

– С Джонатаном? Нет, все ясно…

– А с чем?

– Я вчера смотрел карту Индийского океана…

– А при чем тут Индийский океан?

– Ну, я искал там остров этого Нортриджа.

– Зачем? Ты что, захотел туда сплавать?

– Нет, просто интересно стало. Но… Я не нашел острова. Ни на одной карте его нет.

– Ну и что? – Дженкинс пытался сообразить, чего хочет от него Олдис. – Он же вроде бы очень маленький, этот остров. На другой карте посмотри, более подробной.

– Я ездил к своему другу, у него отец – член Географического общества. На его картах есть все острова, даже меньшего размера. А этого нет.

Дженкинс опять молча смотрел на Олдиса, переваривая услышанное.

– Слушай, Брайан. Ты ведь вчера на какую-то вечеринку собирался идти…

– Так я как раз у него и был на вечеринке.

– А-а-а! – Дженкинс облегченно вздохнул. – Ну теперь все понятно. Брайан! Если много выпил, надо плотно поесть.

Олдис пытался возразить, но Дженкинс махнул на него рукой:

– Некогда. Джонатан тебя давно ждет.

Когда за Олдисом закрылась дверь, он взял в руки бумаги по северному филиалу, но что-то мешало ему сосредоточиться. Он повернулся на стуле к стенному шкафу за спиной и достал из него папку с надписью: «Питер Нортридж. Начато 11 ноября 1991 года», открыл ее, полистал и выудил оттуда карту острова. Штемпель в правом нижнем углу был каким-то неразборчивым. Дженкинс начал листать другие документы; нет, вроде бы все в порядке. Опять вернулся к карте, достал из стола лупу и долго разглядывал плохо отпечатавшиеся буквы. Он даже вспотел; потом вдруг захлопнул папку и со злостью заткнул ее обратно в шкаф.

– Не может быть, чтобы я не смог вернуть свои четыре с половиной миллиона.

Он открыл коробку с сигарами, выбрал одну, отрезал кончик, раскурил… и вдруг остановился, чуть не выронив ее изо рта.

– Почему четыре с половиной? Нет, шутишь, господин Нортридж! Ты должен мне одиннадцать миллионов, и ни цента меньше. Или я не буду Чарльз Дженкинс!

Общая сумма в одиннадцать миллионов долларов, которую Питер Нортридж должен был выплатить Чарльзу Дженкинсу, получалась при погашении за три года кредита на четыре с половиной миллиона. По полмиллиона надо было уплатить после истечения одного года и двух лет с момента заключения договора, а через три – еще пять с половиной. Памятуя о том, что Нортридж сразу не показался выгодным клиентом, Дженкинс жил в постоянном опасении, что через год ему вернут всего лишь шесть с половиной миллионов, и все. Давно привыкнув к семи-, а то и восьмизначным числам, выражающим денежные суммы на счетах его клиентов, он не особо задумывался о том, что кредит Нортриджу оформлен мимо банка, и вся прибыль в данном случае не разойдется по мелочам между всеми сотрудниками банка, не будет облагаться налогом государства, а просто поделится между Дженкинсом, Олдисом и еще тремя-четырьмя согласившимися участвовать в этом деле чиновниками от власти и налогового аппарата. Риск данного предприятия был не особенно велик, поскольку механизм его был уже достаточно хорошо отлажен.

«Если бы это все касалось только меня, – рассуждал Дженкинс, – можно было бы согласиться и с прибылью в два миллиона через год. Но не могу же я ударить лицом в грязь перед людьми, которые могут еще оказаться очень полезными».

Стало быть, требовалось позаботиться, чтобы Нортридж не смог расплатиться полностью раньше, чем через три года. Впрочем… Почему бы не рассмотреть вариант его разорения? Этот остров мог бы, наверное, заинтересовать Квинтагон. Действительно, почему бы не продать его янки? Ха-ха! С кем, как не с мистером Джонатаном, можно было бы обсудить этот вопрос? Молодец, Чарли, неплохо придумал! Неплохо, неплохо… Только вот как добиться разорения Нортриджа? Или хотя бы его временной неплатежеспособности. Сам-то он вряд ли будет прилагать усилия в этом направлении. Нужен в его логове какой-то лазутчик… Кого заслать? Да и под каким предлогом?

За этим «разговором с умным человеком» Дженкинс выкурил подряд две сигары, даже в горле запершило, а струйка табачного дыма, нечаянно заблудившаяся возле левого глаза, заставила его прослезиться. И тут Чарльз вспомнил о Маке.

«Вот молодчина!» – еще раз похвалил он себя.

Сегодня день неплохих идей! Автоматически перенесясь во времена беззаботной юности, он вспомнил, как дружили они втроем: Мак, Жан и он, Чарли. Лицо почти расплылось в мечтательной беззащитной улыбке: хорошо было тогда… Нет, не очень хорошо. Мак и Жан частенько посмеивались над его медлительностью и неповоротливостью. Ну и ладно! Сейчас-то Мак может ему помочь. А может быть, и Жан – он же большим чиновником стал… Но нет, нет. С Жаном лучше никаких дел не иметь. Слишком неприятные сравнительно недавние воспоминания полезли в голову. Черт побери! Испортил себе все настроение… Надо заставить себя подумать о чем-нибудь хорошем. Например, о сегодняшнем ужине с Кэтти – первом после трехнедельного перерыва.

Мак, как называли его друзья тридцатью годами раньше, а ныне – мистер Джеймс Мак-Грэйв, редактор столичного еженедельника «Сандэй Ньюс», любил проводить выходные дни с внуком. После того, как три года назад умерла его жена, в жизни Джеймса образовалась ниша, которая, как черная дыра, высасывала из него тепло и жизненные силы, если он оставался один. Он не мог пожаловаться на свою дочь Долли, по мере своих сил и возможностей помогавшую ему. Но, во-первых, особой помощи и не требовалось: небольшой коттедж, в котором жил Джеймс, убирала жившая неподалеку пожилая женщина, она же, в основном, и готовила ужин в будни и обед по выходным. Во-вторых, у дочери все же своя семья. Поэтому он вовсе не обижался на то, что Долли при первой возможности спроваживала деду восьмилетнего Тома.

– Мак, скажи, а правда, что этот мост привезли из Англии?

Джеймс разрешал Тому называть себя так, когда они были вдвоем.

– Правда. Это лондонский мост Ватерлоо.

– Это какой надо большой корабль, чтобы из Англии перевезти целый мост! – деловито прикинул Том.

– Большой, – согласился дед, – только его не целым перевозили, а разобранным на части. Но все равно большой. А может, и не один корабль…

– А разве в Австралии не из чего построить такой мост?

– Конечно, есть из чего. Но… Ты же знаешь, что раньше среди живущих в Австралии англичан большинство было таких, которые приехали сюда не по своей воле. Вот им и хотелось, чтобы здесь был кусочек их родной страны. Хотя бы в виде моста.

– Да, я знаю. Они были преступниками, да?

– Ну, среди них были не только преступники, может быть, и просто люди, неугодные стоящим у власти…

– Как это – неугодные?

– Значит, несогласные с ними.

– Люди, стоящие у власти, – это королева и король? А разве можно не согласиться с королем?

– Скажи, – спросил Джеймс, – а с папой и мамой можно не согласиться?

Том насупился, почувствовав подвох:

– Но папа и мама ведь не король с королевой. Они могут иногда и ошибаться… Но, дед, вот скажи: в Австралии ведь правит английская королева? А разве нельзя было найти свою? И как она может править целой страной на таком большом расстоянии? Она же не видит и не знает, что здесь происходит. Вот, например, фонтан «Капитан Кук» ремонтировался целый месяц. Наверное, если бы королева жила здесь, она бы этого не допустила! А фонтан и сейчас не на семьдесят ярдов воду подбрасывает, а только на двадцать…

Дед в ответ поделился своими соображениями насчет связи между качеством ремонта фонтана и присутствием здесь английской королевы. Том переключился на другое:

– Смотри, Мак! Вон летающая тарелка.

– Где?

– Вон же!

– Это же здание Академии Наук! – рассмеялся дед.

– Да я знаю, что здание. Но оно очень похоже на летающую тарелку. Как в том сериале про звездные войны, правда?

Джеймс пожал плечами:

– Не знаю…

– Ты что же, не смотришь этот сериал?

– Нет, – признался Джеймс, – не смотрю.

Том смерил деда взглядом, вздохнул и приумолк на некоторое время. О чем же можно разговаривать с человеком, которому неинтересно смотреть сериал про звездные войны? Но это не помешало Тому на прощанье напомнить деду про паровоз.

Редакция еженедельника «Сандэй Ньюс» располагалась в северо-восточной части города; от дома Мак-Грэйва до нее ходу было минут двадцать пять, большей частью по улице, обе стороны которой были засажены липами. Как и все жители столицы, Джеймс испытывал чувство гордости оттого, что улицы Канберры, как аллеи ботанического сада, украшали породы деревьев из разных уголков планеты. Джеймс любил ходить пешком. Машину он продал уже давно: пока жена была жива, они куда-то еще ездили вдвоем – в основном, конечно, в магазины за покупками. А сейчас, если ему нужно было по личным делам съездить куда-нибудь, он просил зятя, по служебным делам – Дэвида или Роберта. Это были два основных его помощника, репортеры, которые обеспечивали материалами процентов на восемьдесят каждый выпуск газеты. Остальные двадцать процентов заполнял он сам – частично своими материалами, частично информацией из других изданий. Статей на чисто политические темы в его газете не было, и избегал он выражать пристрастие тому или иному политическому течению или лидеру не потому, что не имел его. Как всякий нормальный человек, он не оставлял без внимания и собственной оценки любое значительное событие в жизни своего города, страны, планеты, наконец. Но он давно понял, что нет ничего более изменчивого и лживого, чем политика, что человек негибкий и не умеющий приспосабливаться не продержится и часа на вершине политического Олимпа и что заниматься политикой – это такая же работа, как и любая другая, цель которой – раздобыть средства к существованию. Поэтому чем громче и красивее кто-нибудь говорил о «нуждах народа», тем меньше Джеймс ему верил. Телефонный звонок Чарли Дженкинса напомнил Маку о давно и безвозвратно ушедших годах их юности. От Чарли исходила даже не просьба, скорее предложение. Даже если бы оно было менее интересным, Джеймс не стал бы отказывать старому другу.

Дэвид Маркоуни был профессиональным репортером. Пописывать «эссетики» он начал еще в школе, сначала по поводу уикэндовских пирушек в компании старшеклассников. В университете он даже организовал самиздатовскую газету, чем и обратил на себя внимание не только преподавателей, но и редактора еженедельника «Сандэй Ньюс», искавшего среди выпускников факультета журналистики замену собирающемуся уходить на пенсию репортеру. Не сказать, чтобы Дэвид был отмечен особым талантом, но способности к литературно-журналистскому творчеству у него, безусловно, имелись.

На предпоследнем курсе университета Дэвид женился, теперь у них с Бэтси был уже трехлетний сын. Бэтси не работала, зарплаты Дэвида вроде бы на жизнь хватало, но на более скромную жизнь, чем им хотелось бы. Вообще, у Дэвида была мечта жить не в забытой Богом на окраине планеты Австралии, а где-нибудь во Флориде на собственном ранчо и заниматься выращиванием пшеницы, наблюдая из шезлонга за перемещением по полю тракторов. Или не во Флориде; или не пшеницы… Собственно, он пока еще не задумывался конкретно о том, чего он хочет, к тому же слабо представлял, растет ли во Флориде пшеница и легко ли ее вырастить, полулежа в шезлонге. Просто ему хотелось чего-нибудь такого, ну… очень хорошего. Не сказать, что то, что он имел сейчас, было плохим: стоимость вполне приличного коттеджа была уже выплачена почти на четверть, малолитражная «Мазда» пока еще удовлетворяла потребностям семьи и не требовала к себе излишнего внимания, работа в редакции, кажется, нравилась, и сам редактор – очень даже неплохой человек. Но сидел внутри Дэвида какой-то червячок и точил, точил его постоянно.

Дэвид был статным, высоким и широкоплечим, черты его лица с твердым подбородком не лишены были приятности. Он был весьма коммуникабелен, и потому общение по долгу службы с людьми разного возраста, разных профессий, как с мужчинами, так и с женщинами, не составляло для него труда. Вообще он чувствовал, что умел располагать к себе людей, если не сказать – нравиться. Задавая себе вопрос, почему бы ему при всех его положительных качествах не иметь более умную, более красивую и обладающую более изысканными манерами жену, более престижную и более высокооплачиваемую работу, позволяющую ему владеть более респектабельным жильем и более роскошным автомобилем, Дэвид не находил достаточно убедительных причин для отрицательного ответа. Конечно, он знал многих людей, которые в двадцать пять лет имели гораздо меньше, чем он. Но он знал и таких, которые имели гораздо больше. Чем они были лучше?

Зная о наличии внутри у Дэвида этого червячка, а также учитывая то, что его коллега Роберт был еще холост, редактор Мак-Грэйв поручал работу повыгоднее в первую очередь Маркоуни, а Роберту – уже во вторую, для восстановления равновесия. Дэвид давно привык к такому отношению шефа и воспринимал его как должное, поэтому и посчитал вполне логичным, что именно ему выпало поведать миру о «куклах» некоего мистера Нортриджа, живущего на острове в океане на приличном удалении от австралийского материка. Это само по себе уже сулило неплохие командировочные. Но на этом везение еще не кончалось: Дженкинс, вызвав к себе Дэвида и предупредив, что «об этом разговоре никто не должен знать, даже Мак-Грэйв», поручил Дэвиду выполнение несложных, но хорошо оплачиваемых обязанностей. Попросту говоря, Дэвид должен был шпионить за Нортриджем и держать банкира в курсе его дел.

«Молодец Мак! – думал Маркоуни, потирая руки. – Правильный сделал выбор. Роберт из-за своей щепетильности наверняка отказался бы собирать сведения для банкира, тогда и для газеты этот материал был бы потерян».

Между тем Мак-Грэйв и для Роберта нашел поручение. Помня о том, что несколько месяцев назад Роберт похвастался новым знакомством, с помощью которого теперь не представляет проблемы раздобыть подробную карту любого района Австралии, он и попросил его найти карту того квадрата Индийского океана, в котором располагался остров Сент.

– Не помог мне тот новый знакомый, – говорил Роберт шефу через несколько дней. – Пришлось заводить новые знакомства. Как вы думаете где?

– Где?

– В Министерстве обороны. Если бы вы знали, чего мне это стоило! – сказал Роберт и густо покраснел.

Мак-Грэйв с опозданием сообразил, что он и сам мог бы заняться поисками карты. Правда, Роберт сообщил ему о своих трудностях только после того, как преодолел их.

Вот уже пятнадцать лет Джеймс дружил с Ричардом Прайсом, офицером Квинтагона. Их семьи познакомились тогда на Канарских островах во время отпусков, с тех пор встречи происходили с интервалом в год-два, а то и больше. Только теперь уже год Прайс постоянно жил в Канберре как консультант-представитель военного ведомства в фирме, торгующей оружием. Можно предположить, что теперь они виделись чаще… Как бы не так! Последний раз – одиннадцать месяцев назад.

Ричард был человеком больших размеров, а точнее говоря, даже огромных. Каждый раз, когда Джеймс открывал другу дверь своего жилища, он испытывал чувство беспомощности, как будто видел медведя, который сейчас станет ломиться в терем-теремок и обязательно развалит его. Русская сказка про терем-теремок была одной из любимых сказок Тома – дед часто читал ее, когда внуку было полтора-два года. К счастью, страхи Джеймса никогда не оправдывались.

Ричард, как всегда, благополучно миновал дверной проем. Джеймс, как всегда, облегченно вздохнул. Подавая Ричарду руку, он опять вспомнил, как это было при первом знакомстве пятнадцать лет назад: тогда он с сожалением смотрел на свою ладонь, словно прощаясь с ней навек – кто знает, что сделает с ней этот верзила? Эти опасения тоже оказались напрасными: Ричард пожимал руку достаточно деликатно. Вообще, пообщавшись с ним минуту, собеседник забывал ощущение страха, напротив, он начинал себя чувствовать спокойно и уютно, как рядом с нагретой солнцем прибрежной скалой: и согревает, и от ветра защищает. Несмотря на то, что шея у Ричарда была толстой и багрово-красной, а кожа на ней и на щеках имела толщину, видимо, с полдюйма, черты его лица не были грубыми. Стоило же Ричарду сказать два слова – его обаяние окончательно завоевывало ваше расположение.

– Рад тебя видеть, Ричард! Ты, как всегда, пунктуален, старый вояка.

– Привет, Джеймс! Это у меня в крови. А ты вполне прилично выглядишь, старина… И по берлоге твоей не скажешь, что здесь живет пожилой одинокий медведь, а? Молодчина. Ну, как ты поживаешь? Долли давно заглядывала?

– Только позавчера забрала Тома, он гостил у меня неделю и все это время не отходил от своего паровоза.

– Вижу, вижу этот паровоз. Он что же, радиоуправляемый?

Ричард подошел к стоящей на тумбочке большой, яркой, привлекающей внимание машине.

– Не только радиоуправляемый. Он совсем настоящий. У него есть паровой котел, топка, уголь дозируется автоматически… У него даже – ой, как это у паровоза называется, тоже фары? – фары горят и свисток свистит. Я неосторожно пообещал ему купить этот паровоз год назад, так он мне каждую неделю звонил – мол, дед, ты еще не купил паровоз?

А ты не забыл? – Джеймс рассмеялся. – Да я бы если бы и захотел забыть, он бы не дал. Я ему целую железную дорогу построил, на нее вечерами целый месяц ушел. Зато доволен теперь, за уши его не оттащишь. Да я и сам, честно говоря, с такой игрушкой не прочь время проводить, – улыбнулся опять счастливый дед.

– Да, – похвалил Ричард, – игрушка – высший класс. Кое-что умеют, оказывается, делать и на гражданке. В нашем детстве таких игрушек не было…

– Ну и что? Ты, может быть, рискнешь сказать, что наше детство было менее интересным?

– Нет… Пожалуй, ты прав, не рискну. Эх, сбросить бы сейчас лет пятьдесят! Сколько уже Тому? Шесть?

– Восемь, дружище. Почаще надо приходить в гости. Тебе не разбавляю, да?

– Ну конечно, ты же знаешь. Не в нашем возрасте меняют привычки… Ну, рассказывай, что там у тебя стряслось.

Джеймс устроился в кресле поудобнее, сделал глоток из своего бокала, повертел его в руках…

– Скажи, Ричард, на ваших картах все острова отмечены, небольшие тоже? Например, если он всего в несколько десятков миль?

Ричард самодовольно хмыкнул:

– На наших картах отмечены даже острова размером с табуретку. А что?

– А если на карте нет острова?

– Значит, – Ричард, словно на лекции перед отделением морского десанта, отрезал рукой воздух, – возможны два варианта: либо острова на этом месте не существует, либо это, – он рассмеялся, как будто рассказал даме неприличный анекдот, – не наша карта. Вот так, старина!

Ни слова не говоря, Джеймс встал с кресла, подошел к книжной полке и вытащил из толстого темно-синего тома с названием «Атлас мира» сложенную в несколько раз карту. Ричард взял ее, развернул, посмотрел на надпись в верхнем углу:

– Да, это наша карта. Только как она к тебе попала? Впрочем, это же гриф «В», без секретных объектов. Заполучить ее труда не составляет… Ну так что?

– Я отметил это место кружочком. Квадрат Н-12.

– Ну нет ничего, кроме рифов, в этом кружочке… Старина, я же тебе уже сказал… – Он встретился глазами с Джеймсом и остановился. Рука, не окончив жест, тоже зависла в воздухе, потом взяла бокал с виски. Ричард сделал большой глоток.

– На этом месте есть остров, – сказал Джеймс. – Тридцать миль с запада на восток, сорок – с севера на юг. Насколько мне известно, на нем нет ни военных баз, ни ядерного реактора, ни полигона, ни захоронения радиоактивных отходов. На нем живут обыкновенные люди. Но этого острова нет ни на одной карте, Ричард. Как ты это объяснишь?

Ричард нахмурился, отхлебнул еще виски.

– Да, загадал ты мне загадку. Кстати, а от кого ты узнал, что этот остров есть? Может быть… – Взглянув на друга, он опять осекся. – Ну молчу, молчу. Кого-то другого я и слушать не стал бы, а раз ты говоришь – есть, значит, сам проверил, что есть…

Ричард сделал длинную паузу.

– Что-то мне не нравится это все. Хорошо, что ты по телефону ничего не стал говорить. Хоть ты и репортер, но мне удалось-таки чему-то тебя научить!

– В начале нашего знакомства ты говорил «репортеришка».

– И ты обижался?

– Нет, конечно. На тебя невозможно обижаться. Еще виски?

Ричард протянул бокал:

– Сделаем так: если я что-либо смогу разузнать – а это, чувствую я, будет очень непросто, я тебе позвоню, и мы договоримся о встрече. Но по телефону – ни слова! Идет? Тогда доставай фигуры. Одну партию – и мне пора. Сейчас я тебя опять надеру!

Глава IV

Репортеру еженедельника «Сандэй Ньюс» Роберту Харли потребовалось на выполнение задания редактора вместо двух дней несколько часов. Поэтому он с чистой совестью посвятил высвободившееся время небольшому развлечению; теперь второй день уже перевалил за половину, и Роберт решил позвонить шефу, чтобы сообщить ему, что читатели могут рассчитывать почти на треть полосы интересного интервью.

– Роберт? – сразу узнал его голос Мак-Грэйв. – Рад тебя слышать. Как твои успехи? Ты уже успел побеседовать со своим аборигеном?

– Да. И я, честно говоря, даже не ожидал, что он окажется таким замечательным собеседником. Думаю, вам понравится этот материал. Пожалуй, он займет колонки три с половиной…

– Я резервирую четыре. И у меня есть для тебя еще одно небольшое поручение. Это неподалеку, в Перте.

– В Перте?! – Роберт, не сумев сдержать радостного возгласа, раскрыл этим место своего пребывания.

– Так ты уже там! – Проницательности Мак-Грэйву было не занимать. Он рассмеялся:

– Что, очередное белокурое увлечение увезло тебя за шестьдесят миль от твоего объекта?

– Ну… да… Я, в общем, недалеко тут. – Роберт находился на улице Перта, примыкающей к городской гордости – огромному естественному парку с ботаническим садом. – А что за поручение?

Роберту Харли было двадцать восемь лет. Он обладал внешностью, манерами, голосом и красноречием, которые позволяли ему без труда познакомиться и сразу же завоевать расположение, дающее надежду на продолжение отношений, с любой девушкой, показавшейся ему симпатичной. Прямо не сходя с места, на котором он стоял. Он был высок, у него были черные, слегка волнистые волосы, смуглое и немного худощавое лицо, голубые глаза и фигура легкоатлета. К тому же он одевался с неизменным вкусом. Как со всеми этими качествами уживалась его необыкновенная застенчивость, оставалось загадкой для всех его друзей и знакомых. Все его романы с настораживающим постоянством начинались, развивались и заканчивались одинаково: к нему подходила девушка, но не та, которую он, в соответствии со своим вкусом, выбрал бы сам, и просила угостить ее, например, коктейлем – с таким же успехом это могла быть сигарета или чашка кофе с сэндвичем; потом предлагала поехать вместе позагорать, или покататься на лодке, или просто на автомобиле в какое-нибудь «чудесное место». Он никогда не мог отказать, но ему всегда было чуть-чуть тревожно, что это может кончиться какой-нибудь неприятностью. Но кончалось это обычно проведенной вместе ночью, после которой сначала хотелось продолжения романа, а потом все забывалось. Так было и в этот раз, когда он случайно оказался в Перте вместе с Кристиной – она здесь жила и училась в университете.

Пирсы «Матчинсон & Кº», посетить которые попросил Роберта Мак-Грэйв, производили внушительное впечатление. Два бетонных причала с широкими подъездными путями и кранами, напротив которых располагались складские помещения с полукруглыми крышами-стенами и гаражи для погрузчиков – все это было построено недавно и с размахом. Работа шла полным ходом; как раз происходила перегрузка деревянных ящиков и металлических бочек с небольшого грузового судна на изящную яхту с белым корпусом. Роберту показалось странным, что груз не доставлен морем сразу по назначению, без перегрузки на другое судно. Погрузчик, слегка переваливаясь с боку на бок при переезде небольших неровностей на съездных трапах, бережно нес ящик, которому сам сильно уступал в габаритах, поэтому немного походил на муравья. Размещением грузов на яхте руководил плотный бородатый мужчина, лет пятидесяти на вид. Роберту его лицо показалось знакомым. Он обладал великолепной зрительной памятью, поэтому поневоле начал перебирать в уме ситуации, в которых мог встречаться с этим человеком. Но вспомнить пока не мог. Он отправился в контору, чтобы побеседовать с хозяином этих сооружений.

Господин Арнольд Матчинсон пребывал в хорошем настроении. Он был почти седой, но пышные усы местами оставались совершенно черными. Он с удовольствием рассказал Роберту, что идею постройки пирсов подал ему его племянник, Питер Нортридж, он же в основном и загрузил их работой, развернув на своем острове грандиозное строительство, которым вот уже и в столице заинтересовались. Для этой стройки и приходили сюда каждые два-три дня грузы то из Европы, то из Индонезии, как сегодня. Пирсы начинали приносить приличный доход и быстро окупались.

Поговорив в конторе, они направились к расположенной рядом солидных размеров автомастерской, оборудованной всем необходимым для качественного технического обслуживания и ремонта легковых автомобилей любого класса, вплоть до небольших автофургонов и автобусов. Матчинсон рассказал Роберту, с чего он начинал, не забыв упомянуть и о том, что именно в его маленьком гараже племянник Питер впервые научился держать в руках инструмент.

Затем они вернулись к причалу, где грузовое судно уже освободило свои трюмы, а яхта принимала на борт последние грузы со складов. На ее ахтерпике, возле руля, копошились два человека. Еще не успев прислушаться, Роберт понял, что они разговаривают между собой не на английском языке. Во всяком случае, когда один из них что-то уронил, он выругался на международном русском. Когда Матчинсон окликнул их, чтобы поздороваться, они обернулись. Их лица Роберт тоже, без сомнения, где-то видел! Но где?

– Нашел, – почти закричал Роберт с порога, врываясь в кабинет шефа, – я нашел!

– Что, что ты нашел? – полуудивленно-полуиспуганно спросил Мак-Грэйв.

– Я вспомнил еще в самолете, где я мог видеть их лица, и вот сейчас нашел.

– Ты имеешь в виду тех людей на яхте?

– Да, именно. Так вот, эти ребята – альпинисты из России, они погибли на Памире в семьдесят втором году.

– Как это – погибли, если ты их видел позавчера?

– Ну то есть их считали погибшими. Это точно они! Вот, я видел троих: Сергея, Андрея и Константина.

– Так их что же, всех было десять человек? – спросил МакГрэйв, рассматривая фотографии в старой, пожелтевшей газете, которую дал ему Роберт. – Но как же ты их вычислил?

– У меня хорошая память на лица. А их я запомнил еще потому, что я сам занимался альпинизмом пять лет назад. Два раза даже бывал в Гималаях вместе с Томом… Он на одиннадцать лет старше меня, он и моим инструктором был, а потом мы просто подружились. Эту газету я видел у него не один раз. Когда известие о гибели экспедиции из десяти человек появилось в газете, Том был еще начинающим альпинистом. Этот случай так его взволновал, что он газетную статью выучил почти наизусть и часто мне о них рассказывал. Между прочим, с того времени прошло ровно двадцать лет! Представляете, какой будет потрясающий очерк, даже если из этих ребят только трое остались в живых? А может быть, их уцелело больше, чем трое?

– Тогда это будет не яхта, а «Летучий голландец», – сказал Мак-Грэйв, выуживая из ящика стола телефонный справочник, нашел нужную страницу и пододвинул его Роберту вместе с телефоном. – Звони в Перт. Наверное, владелец пирсов знает, когда яхта придет с острова в следующий раз?

Арнольда Матчинсона в конторе не было. Трубку телефона поднял какой-то мальчишка – как оказалось, его внук. Когда Роберт безо всякой надежды на ответ спросил его о яхте, он ответил без колебаний:

– Я могу сказать вам совершенно точно, мистер Харли. «Диана» должна быть здесь через неделю, во вторник, а обратно уйдет в среду на рассвете.

Их было десять человек, две пятерки, и они называли себя: команда Степана и команда Сержа. Последний поход был их третьим совместным походом. Теперь уже трудно было разобраться, чего было больше в их отношениях – дружбы или соперничества. Это был достаточно редкий пример прекрасного психологического климата в таком большом альпинистском коллективе. Возможно, причина крылась в том, что они и вместе продолжали существовать как две взаимопроникнувшие друг в друга, но странным образом сумевшие остаться самостоятельными планетные системы, каждая со своим центром тяготения. Ну и, конечно, далеко не последнюю роль играли личные качества Сержа и Степана как лидеров. Они были очень не похожи друг на друга по характеру и внешне, но лидером, безусловно, являлся и тот, и другой. Серж был коренастым, среднего роста, плотного телосложения; его нельзя было назвать медлительным, скорее спокойным и рассудительным. Прежде, чем принять какое-либо решение, независимо от его важности, ему нужно было хоть немного подумать, собраться с мыслями, взвесить в голове все «за» и «против». Более высокий и худощавый Степан по физической силе не уступал Сержу, а по выносливости, наверное, даже превосходил его. Он был более подвижен и просто не мог долгое время спокойно сидеть на одном месте. Мысли в его голове рождались всегда на ходу, решения приходили вдруг, но от этого не были менее правильными.

Команды весь год, от похода до похода, ждали следующего восхождения. Когда они собирались наконец вместе, не было конца шуткам и смеху. Каждый чувствовал себя вдесятеро сильнее. Но когда начиналось обсуждение деталей восхождения, все становились серьезными, так как на собственном опыте давно убедились, что любое легкомыслие в горах может быть наказано очень жестоко.

Новичков среди них не было. За плечами самого молодого их них, Константина, был пятитысячник, не считая двух вершин пониже. В активе у Сержа было, кроме прочего, два шеститысячника и один семитысячник, у Степана – наоборот. Последние два раза они собирались в хижине на высоте четыре тысячи семьдесят метров. Она была построена ровно пять лет назад, и субботний день 29 апреля, до которого оставалось две недели, был объявлен Жорой Днем Хижины со всеми вытекающими из этого торжественного случая последствиями. Жора был бессменным инструктором и настоящим другом всех альпинистов этой части Памира. В закладке и строительстве хижины Жора, Серж, Степан и Борис принимали самое непосредственное участие. Обе команды, конечно, планировали 29 апреля занять свои места за юбилейным костром; похоже, в этот день здесь не будет где упасть и яблочному семечку. А сейчас они отправлялись в ущелье Акталлу.

Идея посетить это ущелье родилась в голове Сержа и сразу была одобрена остальными четырьмя членами команды. Оно было длиной около тридцати километров, начиналось между двумя западными отростками Арыкольского хребта, по которому проходила граница с Китаем, и заканчивалось с южной стороны от вершины Мусаз; от нее оставалось до китайской границы километров шесть. Степан тоже не раз обращал внимание на вершину Мусаз. Она была не очень высокой – четыре тысячи восемьсот тридцать два метра, но манила своей неприступностью. С северовосточной стороны снежные карнизы делали подходы к вершине очень опасными. Последние два человека совершили восхождение на нее отсюда четыре года назад. Северозападный склон был крутым, местами почти отвесным и настолько истрескавшимся, разрушенным ветрами и морозами, что лезть по нему и погибнуть под осыпью решился бы только самоубийца. Оставался склон, обращенный в ущелье Акталлу. Сержу казалось странным, что до сих пор никто не пробовал зайти к Мусаз с этой стороны. Или он об этих попытках просто не знал? Правда, путь через ущелье тоже не обещал быть легким.

Когда Серж поделился с конкурирующей пятеркой своими планами, команда Степана тоже загорелась этой идеей, хотя они настраивались в этот раз посетить пятитысячник более северного хребта.

Встречались альпинисты задолго до того, как начинался подъем к хижине. Четыре человека из команды Степана обычно ехали в одном поезде – Степан, Борис и Володя-маленький были из Москвы, а Вадим – из Подмосковья. Константин и Володя-большой из команды Сержа тоже вместе добирались из Новороссийска, и от вокзала в Андижане до Мургаба на автобусе ехали уже все в сборе. Местными жителями автобус всегда и так заполнялся до предела, поэтому, по природе своей радушные и доброжелательные, они все же искоса смотрели на любителей полазить по горам, которые впихивали в автобус еще и свои рюкзаки.

В субботу вечером обсуждали последние детали. Осталось переночевать, и завтра утром – в путь. Жора, подозвав Степана, отдал ему небольшой, но довольно тяжелый ящичек, выкрашенный в цвет хаки, со словами:

– Помнишь, ты в прошлом году оставил здесь рацию и говорил, что ее уже не отремонтировать? Так мне это удалось, забирай. Маршрут у вас непростой, пригодится. И не забудьте, двадцать девятого – праздник!

Утром пришел проводник, которого Серж с трудом нашел и с еще большим трудом уговорил провести их до перевала в пяти километрах от начала ущелья. Дальше Зухаб – так звали проводника – идти с ними категорически отказался, да и вообще затею посетить ущелье Акталлу не одобрял. Ему было, наверное, уже лет шестьдесят, его беспокойство возрастало от часа к часу. После ночевки в палатке в понедельник утром он долго внимательно смотрел на запад, беззвучно шевеля губами. Редкие седые волоски в его бороде и на скулах торчали, как наэлектризованные. Он покачал головой, поманил Сержа и сказал, показав на запад:

– Плохо! Плохая погода…

Серж посмотрел в ту же сторону, но, кроме легкого тумана и небольшой светлой полоски над ним, ничего на небе не увидел.

– Что плохо? Почему? – спросил он.

Зухаб как-то странно посмотрел на него, ничего не ответил и пошел вперед, не замечая, что еще не все надели рюкзаки.

Серж, конечно, знал, что погода в горах переменчива. Он всегда внимательно следил за метеосводками перед походом, стараясь не пропустить ни долгосрочный прогноз, ни прогнозы на один день. Сегодня ничто не давало повода для беспокойства. Да и вчера поздно вечером, выйдя из палатки, Серж обратил внимание на усилившийся морозец и чистое небо. Только вот эта утренняя туманная дымка и светлая полоска неба над ней… Поведение проводника немного встревожило Сержа. Он спросил у Вадима, который шел позади него, мнение по этому поводу.

– По-моему, – ответил тот, – погода должна быть хорошей. А на проводника не обращай внимания, он вообще какой-то странный.

Еще в прошлый раз они придумали способ проведения жеребьевки, кому за кем идти. У Никиты был тогда набор из десяти фломастеров; вспомнив знакомую всем с детства фразу из семи слов про охотника, желающего знать о местонахождении фазана, в которой первая буква каждого слова совпадала с первой буквой названия одного из семи цветов радуги, Степан и предложил каждому вытянуть свой фломастер. Фразу слегка видоизменили, добавив три слова. Получилось: «Каждый рыжий охотник желает точно знать, где сидит фазан-черныш». Добавленные слова «рыжий», «точно» и «черныш» означали соответственно розовый, травяной и черный цвета.

Сержу выпало идти вторым. Степану – последним, и сегодня это почему-то здорово повлияло на его настроение. Заметив это, Серж хотел было предложить ему поменяться, но остановил себя: он знал, что Степан ни за что не согласится.

Они шли по обращенному к югу пологому склону старой, поросшей травой морены[2]. Это было безопасно: можно было расслабиться, не контролировать, как на леднике, каждый свой шаг. Серж всегда в такие минуты поневоле обращал внимание на красоту пейзажа. Сейчас этот пейзаж был трехслойным, как самодельный торт. Верхний слой – бирюзовое безоблачное небо – отделялся от нижнего – горной местности, в цветах которой присутствовали все оттенки желто-коричневой гаммы, – ослепительно-белыми снежными шапками на вершинах. Зелени еще не было, да ее и вообще здесь не густо, даже в начале лета. Сейчас молодая трава только пробивалась и своим свежим цветом еще не могла перебить выгоревшие цвета прошлогоднего покрывала. Но этот факт вовсе не умалял достоинств высокогорной панорамы – она в любое время года захватывающе великолепна. За девять лет альпинистских походов Серж сделал бесчисленное множество фотоснимков и в разных областях Памира, и еще раньше, в самом начале – на Кавказе. Конечно, они давали представление о красоте гор. Но это представление отличалось от действительности не меньше, чем рассказ о бутерброде с черной икрой отличается от самого бутерброда. К фотографии, сделанной на превосходной фотобумаге с наилучшей пленки, снятой при помощи самой качественной оптики, к сожалению, нельзя приложить ни свежий горный воздух, ни головокружительное ощущение пространства. Но все равно Серж сошел в сторону, достал свой «Зенит» и сделал несколько снимков.

Приток реки Оксу, который девять месяцев в году был пересохшим и по всем расчетам не мог служить серьезным препятствием для экспедиции – пик осадков приходился на май, а сейчас была только середина апреля, – оказался на удивление полноводным. Идущему первым Рашиду пришлось продемонстрировать чудеса акробатической ловкости, перебираясь по мокрым валунам с ледорубом вместо шеста на другой берег, где он натянул в качестве поручня веревку от вбитого Степаном крюка. Проводник Зухаб с такой сноровкой перебежал по валунам, почти не касаясь веревки, словно он был в экспедиции самым молодым.

После водной преграды путь в ущелье практически все время шел вверх. Почти каждые пройденные сто метров поднимали их еще на десять – двадцать метров над уровнем моря. Уже через час Степан начал чувствовать, что выдыхается. С каждым шагом силы, казалось, все больше оставляли его. Во рту пересохло, а в руках и ногах почему-то появилась такая слабость, словно он только что переплыл небольшое море – шириной километров двадцать. Приложившись уже трижды на пару глотков к фляжке со смесью чая и фруктового сока и заставляя при этом молчать внутренний голос, упрямо напоминавший, что во время восхождения надо пить поменьше, Степан с досадой думал, что, имея за плечами восемь лет альпинистского стажа, стыдно страдать, подобно новичку, от горной болезни. От таких мыслей, однако, легче не становилось. Наоборот, сухость во рту все усиливалась, хоть он и положил уже под язык пару мелких камешков, а по груди струйкой стекал пот.

Весеннее яркое солнце пригревало все сильнее, хотелось раздеться хотя бы по пояс, но останавливало понимание, что нести снятую одежду в руках или привязанной к и без того тяжелому рюкзаку труднее, чем на плечах. Степан настолько вымотался, что даже и не замечал, что они уже давно идут медленнее, чем раньше, что практически все остальные видят его состояние и по очереди находят предлоги, чтобы то и дело останавливаться: Серж переложил что-то в рюкзаке, потом у Никиты отвязался ледоруб, потом Костя «натер ногу» и стал переобуваться. Наконец Серж объявил привал, невзирая на недовольное выражение лица Зухаба.

– Вот интересно, – сказал Костя, устраиваясь на большом валуне, накрыв его предварительно своим свитером, – наши вожди, они что, тоже альпинистами были? Только эти факты почему-то замалчиваются…

– Ты это о чем? – спросил Серж.

– О названиях наших вершин: пик Владимира Ильича, пик Иосифа Виссарионовича…

– Не богохульствуй, сын мой, – назидательно произнес Борис, сидевший рядом. – И потом, уже давно не пик Иосифа Виссарионовича, а пик Коммунизма.

– Это тоже не лучше. Еще пик Победы есть… Почему не назвать вершину именем человека, который первым на ней побывал, как даются другие географические названия? Чем плохо: море Лаптевых, Берингово море, Магелланов пролив?…

– Лошадь Пржевальского, – в тон ему вставил Вадим, и все засмеялись. – Ты что же, против Победы? Или против коммунизма? Как ты не понимаешь – это от всенародной любви! Просто мы любовь к своим вождям увековечиваем на карте.

– Да я не против! Но мы и так ее увековечиваем – в названиях улиц, проспектов, заводов, Домов культуры. В каждом городе, большом или маленьком, есть проспект или улица Ленина. Что, этого мало? Я не имею ничего против Ленина, но…

– И говорят глаза, – пропел Никита, – никто не против, все – «за»…

– Но почему, например, американцы не назвали свои вершины именами президентов? Они что, меньше любят их, чем мы – своих?

– Просто, – сказал Вадим, – у американцев нет таких вершин, которые были бы достойны имени президента. Самая высокая, Мак-Кинли[3], чуть больше шести тысяч, и та на Аляске.

– А может, Мак-Кинли – это как раз их президент, из первых, а? – предположил Володя-большой.

– Ладно, мужики, хватит трепаться на скучные темы, – сказал Серж.

– Тем более, – помог ему Борис, – что от нас тут ничего не зависит. Да и вообще, мне не жалко, пусть называют Владимиром Ильичем хоть проспект, хоть гору…

Не участвовавший в разговоре Степан полулежал на трех рюкзаках с закрытыми глазами и пытался усилием воли изменить свое настроение, справедливо полагая, что мучивший его последние два с половиной часа приступ горной болезни был вызван состоянием души, а не тела. Лежать, конечно, было нетрудно; но стоило ему подумать о том, что надо встать, надеть за спину тяжеленный рюкзак и тащиться вверх, как его прошибал холодный пот. Перед глазами Степана закружились крохотные точки звезд в черной бездонной пустоте Вселенной, и он попытался определить свое место в ней: микроскопическая пылинка, срок существования которой – ничто по сравнению с Вечностью, одна из миллиардов на затерявшейся среди звезд крохотной планете. Кому интересно самочувствие этой пылинки, на что оно может повлиять, что может сделать эта пылинка за такой короткий срок? Нет, представить себе всю степень своей ничтожности Степан так и не смог. Вытесняла это видение из головы другая картинка: он парит в невесомости в звездной взвеси, вполне в состоянии дотянуться рукой до любой звезды, и держит на ладони своей руки голубой шар размером с яблоко – Землю. Такой красивый! Голубые пятна – зеркальные, скользкие на ощупь, желто-зеленые – шершавые, и те вершины, о которых как раз шел разговор между Константином и остальными, пальцами ощущались как маленькие пупырышки на кожуре апельсина. Вся жизнь на Земле зависит от того, насколько он, Степан, будет бережно относиться к этому голубому шарику, данному ему на хранение.

«Интересная интертрепация», – подумал Степан и вдруг обратил внимание, что сухость во рту и дрожание в коленках исчезли. Но это лежа; он попробовал подняться намеренно резким движением и ощутил вполне ожидаемое головокружение, но не большее, чем мог вызвать разреженный горный воздух. Его попытку никто не заметил. Тогда он запел:

– Как строили Хижину, как нам мечталось, – отозвался Вадим, – Под завыванье ветров.

– Как дружно рубили ступени, – поддержал еще кто-то.

– И вниз уходила земля.

Эту песню год назад они все вместе «сочинили» за десять минут, чуть-чуть переделав на свой лад известнейшую вещь группы «Машина Времени». С тех пор пелась она часто и с удовольствием, несмотря на шероховатости рифмы. Слова о том, что каждый пятый был у руля, пришлись очень к месту, как специально сказанные про Сержа и Степана.

Исполнить второй куплет не пришлось: Зухаб, увидев, что Степан, причина вынужденного привала, уже настолько хорошо себя чувствует, что даже поет, встал, ни слова не говоря, надел свой маленький рюкзак и пошел вперед. Догоняя Степана, почти каждый хлопнул его по плечу, говоря примерно одно и то же:

– Ожил наконец! А мы уже думали, что ты с Зухабом собрался возвращаться.

Попрощавшись на перевале с проводником – он удостоил всех единственным кивком головы и пробурчал себе под нос что-то вроде: «Пусть вас всо было хорошо», – они несколько километров спускались к долгожданному ущелью Акталлу, которое начиналось глубокой трещиной. На поиски места для спуска на его заваленное обломками крупных и мелких камней дно ушел еще час. Зато находка казалась удачной: метрах в тридцати ниже обрыва, на котором они находились, начинался уступ шириной в разных местах от одного – полутора до пяти – шести метров, плавно спускавшийся дальше в ущелье, где дно было шире и не так завалено камнями. Рашид, опустившись метров на пять, крикнул вверх:

– Серж! Здесь на метр правее отличная ручка[4]. Когда я опущусь, перемести веревку, хорошо?

Когда внизу было уже семь человек, с восточного от перевала склона горы, покрытого снегом, донесся звук, похожий на шорох от передвигаемого по шершавой ткани предмета. Володя-большой уже скрылся под обрывом.

– Андрей, быстрее, – как-то нервно скомандовал Степан, оглянулся и, помедлив секунду, начал зачем-то снимать рюкзак.

Андрей нырнул в обрыв, даже не дожидаясь рывка веревки, который должен был возвестить о том, что Володя-большой уже стоит на земле. Последним кадром, который Андрей увидел над обрывом, были несущиеся на них камни в пыльной желто-белой туче. Сбивая локти, колени, обжигая руки о веревку, он преодолел эти тридцать метров спуска почти со скоростью свободного падения и, не почувствовав удара о землю – его смягчил рюкзак, – кричал что было сил бесполезные уже слова:

– Степан, давай за мной! Степан, торопись же!

Сверху, с обрыва, стеной опускался шквал камней, пыли и снега. Продолжалось это не более двух минут, но потом пыль и снег оседали добрых полчаса. В воздухе пахло серой от трескавшихся при падении и столкновении друг с другом камней. Пока пыль висела в воздухе, они ничего не видели, только молча стояли, закрывая носы своими свитерами, чтобы можно было дышать.

Через три часа прилетел вертолет. Не имея пока возможности слезть со своего уступа, они лишь слышали его, видеть не могли – мешал край обрыва. Ущелье в этом месте было еще слишком узким, чтобы поместился его винт. Они кричали из последних сил, но перекричать шум мотора и винтов, похоже, так и не смогли. Лавина завалила ущелье на много десятков метров в обе стороны от них, в том числе и спуск уступа в ущелье. Не имели они возможности также и подать сигнал при помощи ракеты. Ракетница находилась в рюкзаке Андрея, в боковом кармане, который зацепился при спуске за острый выступ камня и надорвался. Обнаружили они это, только когда услышали рокот винтов вертолета; они обшарили, сантиметр за сантиметром, весь уступ, но ракетницы не нашли.

Глава V

Чтобы добраться от перевала в свое селение, Зухабу надо было идти гораздо южнее, чем к хижине альпинистов. Когда он услышал за спиной звук сходящей лавины, который его опытное ухо ни с чем не могло перепутать, ему оставалось пройти до автодороги километра полтора. Это расстояние он бежал, задыхаясь, понимая, что с наступлением темноты – а было уже около четырех часов – всякие спасательные работы будут бесполезными. В том, что лавина сошла именно в начале ущелья Акталлу и стала угрозой для альпинистов, которых он вел, Зухаб не сомневался. У него с самого начала было предчувствие какого-то несчастья.

Когда до дороги осталось полкилометра и она просматривалась уже достаточно далеко, на ней показалась автомашина, двигавшаяся в нужном направлении. Боясь с ней разминуться, Зухаб снял куртку и принялся размахивать ею на бегу. Эта предосторожность вовсе не оказалась лишней: водитель «ГАЗа-66» заметил его только в последний момент.

Чтобы доехать от погранзаставы, куда направлялся грузовик, до аэродрома, был необходим совсем маленький крюк. Майор, командир отряда вертолетчиков, сразу развел руками:

– Не могу я дать вам вертолет!

Зухаб молча достал пятидесятирублевую бумажку, которой рассчитался с ним Серж на перевале, и протянул ее майору.

– Да ты что, отец, спятил на старости лет? – заорал тот. – Ты что, думаешь, я цену набиваю на чужом горе? Керосина у меня нет, понимаешь? Еще вчера должен был придти бензовоз; а сегодня я последние капли сливал изо всех цистерн, еле тридцать литров нацедил…

Водитель «шишиги» обратился к майору:

– Я видел сейчас бензовоз на развилке!

– Номер запомнил? Ну хоть какого он цвета? Серый? Нет, не наш… Да и где ты его теперь догонишь!

– Он и сейчас там стоит, у него радиатор потек. Пока он его залатает, да ему еще воду искать надо…

– Ну, жми тогда к нему, воды отвези.

До наступления темноты оставалось меньше часа, когда вертолет со спасателями и снаряжением завис над ущельем. Зухаб пристально всматривался в каждый изгиб обрыва, пока пилот водил машину взад и вперед от начала ущелья почти до его середины и назад, наконец уверенно сказал:

– Вот тут. Другом место они спускаться не мог, – и показал именно туда, где прошел центр лавины, засыпавшей неширокую еще трещину почти до половины. Желтая пыль, присыпав все мертвенным налетом, не оставила следа живого существа. И надежды.

– Зачем, зачем я привел их суда? – причитал Зухаб.

– Э-эх, паршивцы! – выругался командир спасателей. – Скольких я уже вытаскивал из-под лавин, но чтобы сразу десять ребят погибло – это впервые. Лезут в горы, ни о себе не думают, ни о своих матерях…

– А что, – спросил пилот у Зухаба, – молодые все, неженатые?

– Да конечно, неженатые, – ответил опять спасатель за проводника. – Разве умная жена пустит мужа по горам лазить? Небось понимает, что он ей живой нужен…

День Хижины проходил в траурном молчании. Сегодня все собравшиеся здесь ненавидели горы, которые вычеркивали из их рядов самых лучших ребят.

Но через год почти все опять приедут сюда и потянут свои рюкзаки наверх: горы манят альпиниста, как высота – пилота, морская даль – мореплавателя. Открытое, бескрайнее пространство притягивает человека. Возможно ли здесь провести аналогию с тем, как кролика притягивает взгляд удава? Или более уместно сравнение с сухим осенним листком, который увлекается завихрением воздушного потока?

На уступе с трудом поместились две палатки; он имел уклон, поэтому спать было весьма неудобно. Но думать об удобствах было некогда. Степана нашли только через два дня, хотя разгребали снег и камни от рассвета до захода солнца. Андрей в этих работах не участвовал. Ладонями он не мог ничего держать, а левые локоть и колено и правое бедро, сильно ушибленные при спуске, вообще затрудняли возможность передвигаться.

В течение этого времени никто не прикасался и даже не подходил к веревке, по которой они спустились в ущелье. Лишь после того, как Степана извлекли из-под груды заваливших его камней и бережно переложили в приготовленное для него здесь же, на уступе, последнее пристанище, Серж пригласил Володю-большого испытать надежность закрепления веревки. Если камни, сыпавшиеся на край обрыва, и не ослабили вбитый крюк, все равно подъем на обрыв был теперь крайне опасным из-за возможности осыпи. Но пренебрегать этим путем выхода из ущелья они тоже не могли. Серж, сначала постепенно нагрузив веревку своим весом, повис на ней, затем начал взбираться вверх. Когда его ноги поднялись выше человеческого роста, Володя-большой попытался добавить, натянув веревку рукой, еще чуть-чуть – для гарантии, но не успел; веревка поехала вниз, они оба повалились на уступ и едва успели отпрыгнуть от груды посыпавшихся сверху камней. Обратный путь в этом месте был отрезан.

– Я понял, – сказал наблюдавший за испытанием веревки Андрей, – почему Степа снял рюкзак.

– Почему? – спросил Серж, отряхивая пыль, засыпавшую его анорак[5].

– Он хотел отдать нам рацию. Не смог.

– Его смерть была легкой, – сказал задумчиво Володя-маленький (кстати, его называли так только ради отличия от его тезки, а вовсе не потому, что он был меньше других) и пояснил в ответ на вопросительные взгляды:

– В последние секунды он был занят тем, чтобы отдать нам рюкзак, а не ожиданием, что его сейчас накроют камни. А какая ждет нас?

– А ты что же, помирать собрался? – спросил Рашид.

– Да нет, это я так…

– Эх, любо, братцы, любо, – запел Никита, – любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить… Атаман, – обратился он к Сержу, – командуй, что будем делать дальше?

– Атамана, ребята, – медленно произнес Серж, – нам предстоит выбрать. Давайте прямо сейчас это и сделаем. Я предлагаю Вадима.

– Постой, постой, – отозвался Вадим. – А чего это ты с себя решил снять полномочия? Да еще в такой момент? Нехорошо, капитан. Так не делают.

– А ты меня не упрекай моментом, Вадик! Своей вины я с себя не снимаю, отвечу за все перед вами, чем только смогу!

– Да погодите, мужики, успокойтесь, – встрял Володя-большой. – Сергей, расскажи толком, о какой вине ты говоришь и за что отвечать собрался?

– Я вас сюда притащил, – сказал Серж, – и по моей вине Степан погиб.

– Да ты что, сдурел? Каждый из нас сам согласился с твоим предложением идти сюда, ты никого не уговаривал. Давай сейчас каждый и скажет. Ну, кто первый? Вадим!

– Я, по-моему, уже ясно выразился. Ни в чем Серж не виноват. И никто лучше него не подходит на роль капитана.

– Борис, ты! – продолжал Володя-большой.

– Нет-нет, что вы, мужики! Пусть будет Серж командиром, я не против…

– Короче, – сказал Никита, – голосуем. Я – за, – и первый поднял руку.

– Решено. Так что теперь мы – одна команда, – подытожил голосование Володя-большой. – И давайте думать, что делать дальше.

Думать, собственно говоря, было не о чем. Откапывать рюкзак Степана с рацией было бесполезно, все понимали, что восстановлению она не подлежит. А если она и могла уцелеть под камнепадом, на что надеяться имелся, быть может, один шанс из тысячи, то на поиск рюкзака пришлось бы потратить столько времени и сил, что в результате их ждала голодная смерть. Подняться вверх с уступа, на котором находились, они не могли – стена была отвесной, а над головой висела осыпь принесенных лавиной камней. Оставался лишь один выход: спускаться в ущелье и искать подходящее место для подъема, для чего нужно было сначала расчистить завал.

К полудню следующего дня палатки свернули и двинулись в ущелье. Скорость их передвижения сейчас значительно уступала даже той, с которой они поднимались от притока Оксу к перевалу. Причиной было состояние Андрея; он храбрился изо всех сил и категорически отказывался отдавать кому-либо свой рюкзак. Невзирая на возражения Андрея, Серж все-таки разгрузил его от тяжелых вещей, оставив чисто символический вес. Андрей надулся; правда, выражение его лица изменилось после первых же шагов, которые ему приходилось делать, превозмогая ощутимую боль.

Завал оставался позади, стены ущелья раздвигались, идти становилось свободнее и легче, но надежд на скорый подъем их вид не вселял. Южная стена, по-прежнему отвесная, вверху заканчивалась карнизом, на который взобраться было невозможно. Северная была вся в трещинах, и у подножья ее тут и там валялись ссыпавшиеся сверху стволы деревьев с клубками змеевидных корней или обломки стволов и ветвей. Если даже деревья корнями не смогли удержаться наверху, можно ли рассчитывать на вбитые крючья? Они шли уже два с лишним часа и тут стали обращать внимание на тяжелый спертый воздух в ущелье, который уже у нескольких человек вызвал сильную головную боль. Растительность, даже прошлогодняя, исчезла вовсе, камни приобрели какой-то отталкивающий вид: они были сплошь покрыты черно-сине-желтыми пятнами.

– Возвращаемся, – принял решение Серж. – Вернемся туда, где еще можно дышать, разобьем лагерь на ночь. А утро вечера мудренее.

Утром Серж первым делом предложил произвести учет оставшейся провизии.

– Прошла неделя, – сказал он, когда все было извлечено из рюкзаков и сосчитано, – то есть половина имеющегося в нашем распоряжении времени. А продуктов осталась одна четвертая часть от первоначального количества. С учетом, конечно, тех сухарей и шоколада, что погребены в рюкзаке Степана. Этот факт немного неожиданен, но вполне объясним. Ведь мы собирались не лес валить, а совершить прогулку, во время которой чрезмерные физические нагрузки не предполагались. А нам пришлось три дня таскать камни, что не могло не сказаться на наших аппетитах. Запасы воды и того скуднее. Что же касается перспективы выйти из ущелья, то она совсем не радостная. Сколько километров тянется эта гнилая зона, в которой не то что лезть вверх, а просто находиться невозможно, мы не знаем. До нее места для выхода мы не нашли. А чтобы продолжить поиски за ней, надо ее преодолеть. До горы Мусаз отсюда должно быть километров восемнадцать – двадцать. Мы смогли пройти из них только три и вернулись обратно…

Серж замолчал. Его никто не перебивал, и теперь все молчали тоже, переваривая услышанное. Каждый из названных фактов в отдельности, в общем, не являлся неожиданностью, но когда они все вместе выстроились в такую зловещую цепочку, им стало опять не по себе, как и в момент гибели Степана.

– Может быть, стоит сделать марлевые повязки, чтобы пройти через это гнилое место? – предложил Костя.

Мысль оказалась весьма дельной. Вряд ли бы без сделанных из бинта респираторов они смогли пройти больше вчерашних трех километров, а сегодня они хоть медленно, но продвигались вперед.

К полудню пошел снег. Сначала редкий, он вдруг повалил такими густыми хлопьями размером с монету в три копейки, что буквально через минуту все вокруг стало белым. Скорость их еще более снизилась: камни, по которым они шли, стали скользкими. Но дышать стало легче, Никита, первым сняв марлевую повязку, радостно закричал:

– Ура, мужики! Можем дышать!

Это уже был повод, чтобы поднялось настроение. Но по воле какого-то злого рока, словно сидевшего прямо у них в рюкзаках, радость скоро опять уперлась в препятствие: через два километра они подошли к краю обрыва, имевшего в глубину в самом удобном для спуска месте метров семь – восемь. Это препятствие было легко преодолимым для всех, кроме Андрея. Пришлось сооружать грудную обвязку и страховать его при спуске двоим сверху и одному – снизу, которого тоже двое держали страховками с обрыва. Продвинувшись еще километра на три до сумерек, они снова разбили лагерь на ночлег. Теперь до Мусаз оставалось пять километров, последние три банки тушенки, немного сухофруктов и килограмма два сухарей.

Разбудившая их погода следующего утра была молчаливой и строгой, как ступени, ведущие к двери храма. Они как бы предупреждают: за этой дверью – жизнь в другом измерении, по другим законам. Если ты пришел сюда без ВЕРЫ, тебе вовсе не запрещается войти внутрь; но помни, что надо хотя бы снять шапку и не держать руки в карманах.

Альпинисты, как и люди, из которых они сделаны, бывают очень разными. Есть альпинисты, которых хлебом не корми, но дай вскарабкаться на вертикальную стену и доказать всем окружающим, что они более сильные, ловкие, выносливые, чем остальные люди. Они лезут вверх и не замечают, что дуновение ветра принесло запах неизвестно откуда взявшейся здесь полыни, что у растущей на этом склоне сосны удивительно длинные иголки, что у выскочившей из трещины ящерицы серые глазки и хвост, более яркий по цвету, чем спинка. Они влезли на вершину и считают, что «покорили» ее.

В команды Степана и Сержа подобрались совсем не такие альпинисты. Они все замечают. Они к своим вершинам приезжают каждый год, как на свидание к невестам. И они не терпят глагола «покорить» в применении к ним. Действительно, не смешно ли говорить о покорении вершины многокилометровой высоты человеком, рост которого не достает двух метров? Это все равно, что сравнивать комара с великаном, смысл взаимоотношений которых заключается в том, чтобы первый успел хлебнуть глоток крови и вовремя унести ноги от замахнувшейся ладони второго. Ла-донь… Кстати, это слово имеет определенное сходство со словом «лавина».

Комар может, конечно, инфицировать великана какой-нибудь заразой. Но это с покорением ведь ничего общего не имеет. Как и получение электроэнергии путем устройства плотин на равнинных реках ценой уничтожения огромных плодородных территорий или осушение болот на обширных площадях ценой ухудшения климата континента. Человек, дитя Природы, едва успев вырасти из пеленок, в детской запальчивости иногда заявляет: «Я обуздал Стихию!» или «Я покорил Природу!»… Когда малыш общается со взрослой собакой, он может быть уверен, что она его не укусит и не оцарапает, защитит от опасности, будет с удовольствием с ним играть – до той поры, пока правила их игры не выходят за взаимоприятные рамки. Если же малыш начинает издеваться над собакой, то в ее распоряжении предостаточно средств, чтобы дать ему понять, что можно, чего нельзя и кто есть кто.

Поднимались на Мусаз в сосредоточенном молчании. Помогая Андрею идти, постоянно менялись. Они уже преодолели высоту обрыва, с которого начали спуск в ущелье, теперь шли по фирну[6] в единой связке – под слоем снега могли быть глубокие узкие трещины.

Горный пейзаж при восхождении меняется крайне медленно; или это только кажется? Но они уже давно шли почти строго на восток, огибая с южной стороны крутой подъем на вершину, а гребень, отходящий от восточного склона Мусаз, оставался все таким же пологим. И только когда они подошли к его началу, их сомнения развеялись: действительно, в этом направлении спуск с Мусаз, казалось, не составлял никакого труда. Но домой им надо было на запад.

Выбрав место для привала, они остановились. Серж, Вадим и Володя-маленький решили подняться выше, откуда до наступления сумерек можно было осмотреть местность.

Остальные пока готовили «ужин»: разогревали остатки тушенки, чтобы заесть их остатками сухарей. Утром можно будет позавтракать лишь остатками урюка. Вернулись через полчаса – их угрюмый вид не подавал надежд.

– Спуск с северного склона очень трудный, – сказал Серж, оглядывая всех, но с Андреем встретиться взглядом не решился. – Нам он не под силу.

– Ребята, – Андрей поднял руку, останавливая Сержа, – я давно хотел вам сказать… Только вы не перебивайте. Да что тут, в общем… Вы спускайтесь без меня, а за мной потом вернетесь… – Он опять поднял руку. – Да вы поймите: вы же одни быстрее дойдете, правда? Гораздо быстрее. Наверху останется крюк, потом сюда гораздо легче будет подняться. Ну правда, ребята!

– Успокойся, Андрюша. – Володя-большой подсел к нему и положил ему на колено ладонь, в которой наверняка мог поместиться футбольный мяч. Его присутствие рядом, действительно, всегда успокаивало. – Что ты такое придумал? Ты что, замерз?

– Ты все сказал? – спросил Володя-маленький, обращаясь к Андрею, и усмехнулся. – А теперь меня послушай. С тобой или без тебя, нам все равно спуститься там не удастся, понял? Просто не получится там спуститься. Так что твое заманчивое предложение нам не подходит. Надо искать в другом месте спуск.

– А чего его искать? – спросил Борис. – Вон же он. – И он мотнул головой в сторону гребня.

– Там Китай, – возразил Вадим.

– Чтобы попасть в Китай, надо пересечь государственную границу. А ты здесь границу видишь?

– А как она выглядит, граница? – спросил Никита. – Ты знаешь, Боря?

– Конечно, знаю. Полосатые столбы, колючая проволока и контрольно-следовая полоса. Ты что, в кино никогда не ходил?

– Да хватит вам зубы скалить! – не сдержался Рашид. – О деле говорить надо!

– А пожалуй, мужики, они о деле и говорят, – сказал Володя-большой. – Хотим мы или нет, но идти мы можем только по гребню на восток.

– Опять проголосуем? – осведомился Борис.

– Я воздерживаюсь, – мотнул головой Андрей.

– Да ты не расстраивайся, – сказал Костя, – как увидим полосатый столб, мы сразу пойдем в другую сторону.

Полосатый столб или колючая проволока им так и не встретились. Зато около полудня, пройдя километров десять-двенадцать от Мусаз, они увидели старика, внешне очень похожего на Зухаба. Только голова была совсем лысая, а глаза еще более узкие. И по-русски он говорил гораздо хуже.

– Акталлу? – удивленно переспросил он и закачал головой, потом махнул рукой, приглашая идти за собой:

– Идем. Дам есть. И лечить, – и показал рукой на Андрея.

Окончательно убедиться в том, что они в Китае, они смогли, лишь придя в дом к старику и услышав его разговор с маленьким босоногим мальчиком лет шести – наверное, уже правнуком.

Только теперь они в полной мере осознали, насколько они измождены и как близки были к опасности погибнуть вслед за Степаном. Каждый из них, не видя своего лица – зеркал в доме старика-китайца не было, имел возможность наблюдать осунувшиеся, заросшие, с запавшими угрюмыми глазами лица друзей. Все пережитое, плюс недоедание и холод, особенно в последнюю ночевку на Мусаз, когда они едва не пообмораживались и почти не спали, поминутно вскакивали и пытались согреться, подпрыгивая и приседая, – все это читалось на их лицах без переводчика. Но сейчас в их глазах начинала светиться надежда: скоро они восстановят силы, поблагодарят хозяина за гостеприимство и уйдут домой.

Звали хозяина Ли Цын; на фоне испортившихся за последние годы взаимоотношений между Союзом и Китаем в ходе пресловутой «культурной революции» его отношение к альпинистам выглядело просто-таки отеческим. Кроме того, что у них был теперь нормальный ночлег в бывшем хлеву для овец – все-таки лучше, чем пробиваемая холодом насквозь палатка, что два – три раза в день они ели горячую пищу – пустую, правда, и безвкусную рисовую похлебку или не всегда пропеченные лепешки из овсяной муки с зеленым невкусным чаем (это и Ли Цын, и его дети и внуки ели сами), им почти каждый день приносили мед или лесные орехи, чего в рационе хозяев не было. Благодаря такой заботе уже через три-четыре дня многие из Команды почувствовали себя вполне сносно, во всяком случае для того, чтобы чем-то помогать Ли Цыну по хозяйству: принести воды, нарубить дров, поправить изгородь возле дома. Андрею Ли Цын на второй день принес какую-то мазь, она имела специфический не очень приятный запах, но зато скоро и Андрей начал передвигаться более резво. Через неделю Ли Цын подозвал Володю-большого, принимая его за главного, подвел к почти развалившейся постройке в углу двора и сказал:

– Помось, моя надо помось. Строить здесь.

– Строить? А что надо построить? Что?

Ли Цын, как мог, принялся объяснять, он показал на дом и сказал:

– Дом, моя зить, – потом показал на то, что надо было перестраивать:

– Дом, моя работать, – потом помедлил, подыскивая слова, – лопата, работать.

– Может, он хочет, чтобы мы ему сарай построили? – предположил подошедший Никита.

– Царая, царая, – закивал Ли Цын.

Команду эта просьба даже обрадовала. Как иначе они могли отблагодарить его за свое, в прямом смысле, возвращение к жизни? На постройку сарая ушло почти две недели; попутно они отремонтировали хозяйский инвентарь и инструмент, чтобы было чем самим работать. Ли Цын стал к ним настолько добр, что однажды принес вместе с лепешками только что поджаренного кролика. Рашид, попробовав его, сказал:

– Лучше бы отдал сырого. Я бы его вкуснее приготовил.

Но все-таки это было мясо, которого они так давно не ели. А в тот день, когда они накрыли крышу соломой и постройка приобрела уже законченный вид, Ли Цын с заговорщицким видом вручил им пластмассовую пятилитровую флягу, измазанную снаружи пометом какой-то домашней птицы и наполненную жидкостью, очень похожей на брагу.

– Ах, молосса, молосса! – говорил он при этом.

Они даже не сразу догадались, что это надо было понимать как «молодцы».

Правнук Ли Цына крутился возле них целыми днями; они только просыпались, а он был уже рядом и отходил от них только поздним вечером. Ему было интересно абсолютно все: как они встают, умываются, едят, работают. Они так привыкли к нему, что уже и перестали замечать его присутствие.

– Капитан, – подошел к Сержу Вадим, – мне кажется иногда, что этот мальчишка неспроста возле нас крутится, а работает кем-то вроде осведомителя, а?

– Мне тоже. Только непонятно, кому могут быть нужны сведения о нас. Мы и так все на виду и ничего не затеваем. Кроме того, правда, что завтра утром собираемся сказать Ли Цыну спасибо и уйти домой.

Уйти завтра домой им не пришлось, потому что еще сегодня под вечер к Ли Цыну нагрянула толпа из восьми парней-китайцев – самому молодому, похоже, не было и шестнадцати, самому старшему было не больше двадцати пяти – для того, чтобы арестовать русских альпинистов. У двоих были карабины, состоявшие на вооружении в Красной Армии в тридцатые годы, остальные держали в руках деревянные дубины. Они начали что-то кричать на хозяина на своем языке, а когда Ли Цын слишком резко возразил, один из них просто огрел его дубиной по плечу. Досталось ею и кое-кому из Команды; подгоняя альпинистов, китайцы намеревались вести их куда-то под конвоем. Взять с собой рюкзаки или хоть что-нибудь кроме того, что было на них надето, им не разрешили. Объяснить им, куда и зачем их собираются вести, китайцы не могли, так как не говорили по-русски; китайского языка никто из Команды тоже не знал. Конвоиры только размахивали руками и дубинами и толкали русских кулаками в спины. Серж, поймав на себе уже не один выразительный взгляд Вадима, и Володи-большого, и Рашида, собрался кивнуть им в ответ и обезоружить ближайшего к нему китайца с карабином. Можно было не сомневаться, что им без труда удастся обезвредить эту банду: их было больше, они были старше, сильнее – и вообще, все-таки они были альпинистами, к тому же отдохнувшими и набравшимися сил… Но в этот момент Серж вспомнил, как досталось Ли Цыну за одну лишь попытку возражения. И устрой Команда побоище в его доме, эти молокососы его если не убьют, то наверняка изобьют до полусмерти. Серж посмотрел ребятам в глаза и отрицательно помотал головой.

Сразу после изгороди, ограничивающей двор Ли Цына, дорога делала поворот. Вадим продолжал время от времени кидать взгляды на капитана; Серж наконец кивнул, резко прыгнул в сторону и сделал подсечку идущему в двух метрах справа от него карабинеру. В то же мгновение Вадим принялся за второго. У двух китайцев тут же Никита и Рашид отобрали дубины, а еще двоих Володя-большой просто столкнул лбами. Еще пара минут – и для китайцев все было бы кончено. Команда прихватила бы с собой рюкзаки и еще засветло добралась бы до границы… За потасовкой они не услышали топота бегущих ног; из-за поворота вывалила орава из, наверное, штук пятнадцати разновозрастных пацанов во главе с правнуком Ли Цына. Он позвал их посмотреть, как арестовывают русских, а тут они увидели, что русские бьют их старших братьев. На каждом альпинисте повисло теперь как минимум по два маленьких китайца, справиться с ними было просто невозможно – не могли же они их калечить. Бежать стало бессмысленным. Они остановились и теперь только старались как-то уворачиваться от ударов дубинами. С криками и улюлюканьем их повели вниз, в поселок, заперли в вонючем полуразвалившемся загоне для скота и приставили охрану из четырех человек.

Глава VI

Почему все так случилось? Этот главный вопрос каждый из них задавал себе и другим, мысленно и вслух, с удивлением убеждаясь в отсутствии ответа. Почему им всем захотелось в этот раз не просто подняться на какую-нибудь высокую знаменитую вершину, следуя по проторенному уже кем-то пути, а пройти никому не известным ущельем и потом уже взойти на не слишком «престижный» четырехтысячник Мусаз? Ну просто захотелось. Что в этом желании предосудительного? И что же они сделали не так, отчего результат оказался таким зловещим? Где, в каком месте они совершили ошибку?

Возможно, если бы в результате жеребьевки Степан не оказался последним, у него не испортилось бы настроение, его не мучила бы горная болезнь, они бы шли быстрее и не угодили под лавину. Во всяком случае, у них была бы рация.

Если бы не гибель Степана и если бы Андрей так не травмировался при спуске, им бы не пришлось три дня таскать камни и потом так медленно идти, им хватило бы продуктов, а значит, и сил, чтобы спуститься с Мусаз по северному склону.

Если бы Андрей не положил ракетницу в правый карман рюкзака, который прорвался при спуске, они могли бы подать сигнал вертолету.

Если бы китайцы решили арестовать их на полсуток позже, они бы не застали их у Ли Цына.

И, наконец, если бы правнук Ли Цына не привел с собой ораву мальчишек, у них еще оставался шанс уйти обратно через границу. Этот перечень, наверное, можно было бы сделать бесконечным, да толку что?

– В таких случаях говорят: это судьба, – мрачно сказал Володя-маленький, глядя сквозь пролом в крыше их тюрьмы на звездное небо над Памиром.

– Да, что такое судьба, теперь уж мы точно знаем, – отозвался Серж. – Это комбинация из неосуществленных «если бы».

Утром их загон стал похож на вольер зоопарка, а они, соответственно, на диковинных животных: поглазеть на них через щели в стенах загона сбежалось все селение. Не все, правда, просто глазели: довольно много было – особенно среди молодежи – таких, которые кричали в их адрес что-то злое или явно издевательское. Нашлось и два-три парня, пытавшихся через просвет между досками шириной в два сантиметра до них доплюнуть. Это представление продолжалось почти полдня. В послеобеденное время посетителей в зоопарке резко поубавилось. Обед, конечно, был только у китайцев: «животных» они кормить не стали. Команда с вожделением вспоминала пустую рисовую похлебку у Ли Цына.

– Мы что, вечно здесь будем сидеть? – злился голодный Костя. – И вообще, по какому праву нас держат в этом загоне? В конце концов, мы граждане другого государства, у нас и паспорта есть. И мы не сделали ничего дурного, чтобы нас арестовывать!

– Да, пока не побили конвоиров. Все-таки им неплохо досталось, – сказал Вадим.

– Но ведь сначала они пришли нас арестовать, а потом уже мы их побили!

– Вот сейчас ты им все и объяснишь, – успокоил Костю Никита, услышав за воротами движение и грохот открываемого засова.

На этот раз за ними пришли люди постарше, более того, среди них был один в приличном костюме и рубашке с галстуком, чем разительно отличался от всех до сих пор виденных ими китайцев в простой одежде. Он очень неплохо говорил по-русски:

– Вы должны ехать в комендатуру, в город. Вы пришли из-за границы, незаконно жили здесь много дней и должны нести за это наказание. Вы должны пояснить, с какими целями вы проникли в нашу страну.

Он был непреклонен и никаких объяснений слушать не захотел, повторив снова:

– Вы должны все сказать в комендатуре.

Что же, по крайней мере, это уже походило на нормальный человеческий разговор на понятном языке. Упираться не имело смысла: злоумышленниками они не были, скорее жертвами неудачно сложившихся обстоятельств. Поэтому, вероятно, их выслушают и отпустят.

Часа полтора их трясло в фургоне грузовика по горной дороге. Просторная комната с решетками на окнах в здании комендатуры показалась им номером люкс в наилучшей гостинице по сравнению с жильем, которым им приходилось довольствоваться за последний месяц. Правда, кормить их опять не торопились. Остаток дня тот приехавший за ними человек в галстуке по очереди снимал с них допросы. К вечеру принесли по тарелке недоваренного риса и палочки, которыми его надо было умудриться отправить в рот.

Потом три дня с ними никто не общался, кроме дежурного охранника, приносившего им подобие еды два раза в день. Когда они готовы были взбеситься от этого нудного ожидания, к ним в камеру пришло человек пять, самый главный и самый неприятный на вид, наверное, комендант, визгливым голосом и до такой степени коверкая русские слова, что передать это на письме не представляется возможным, зачитал им нечто вроде обвинительного заключения. В этом «документе» говорилось, что они являются шпионами Москвы, засланными сюда с целью сбора разведданных, а также ведения подрывной деятельности, направленной против завоеваний Великой Культурной Революции, специально обученными бандитами и успели за короткое время совершить много преступлений, а именно:

– незаконно проникли на территорию страны, нарушив государственную границу;

– незаконно проживали в доме Ли Цына, не имея ни международных паспортов, ни разрешения местных властей, то есть грубо нарушив паспортный режим;

– собирали сведения о пограничных укреплениях, о наличии в этом районе страны воинских частей с целью определения возможности прорыва в этом месте границы советскими войсками и захвата ими китайской территории;

– завербовали для осуществления своих целей и работы в дальнейшем в пользу враждебного государства китайского гражданина Ли Цына и его дочь, настраивали также в этом духе правнука Ли Цына;

– при попытке задержания и доставки в комендатуру оказали сопротивление комендантскому патрулю, покалечили несколько мирных жителей, а также патрульных, одному из которых вывихнули руку, а еще двое получили сотрясение мозга.

Теперь они должны предстать перед судом и понести наказание за свои преступления.

Принять все происходящее за не совсем удачную шутку не позволяло выражение лиц коменданта и его спутников, на которых была написана лишь причастность к исполнению дела государственной важности.

– Они что, все это серьезно? – растерянно спросил Андрей. – Это же бред собачий!

– Мы протестуем, – сказал Серж коменданту, – и требуем вызова представителя посольства нашей страны…

В ответ комендант сказал что-то стоящему рядом с ним китайцу, тот выкрикнул в открытую дверь короткую команду, и в камеру ввалилось несколько солдат с автоматами Калашникова в руках.

Их вывели из здания комендатуры; на улице поджидала толпа орущих что-то китайцев, почти у каждого из которых была в руках небольшая толстая книжка с портретом вождя Мао на обложке. У многих были еще и палки, ими китайцы так и норовили побольнее достать арестованных русских. Конвоиры этому не препятствовали. Их затолкали в тот же фургон, в котором привезли сюда, тыча стволами автоматов в бока. Вадиму досталось больше всего: ему разодрали ухо, когда он пытался отбиться от палки.

– …ные…венбины…, – выматерился он, закрывая пальцами ссадину, из которой сочилась кровь, когда их уже закрыли в фургоне и грузовик тронулся, – неужели им все это так и сойдет?

– Ты неправильно произносишь это слово, Вадик, – положив руку ему на плечо, сказал Серж, изо всех сил стараясь не поддаваться раздирающим его эмоциям. – Надо говорить «хунвейбины».

– Э-э, нет! – возразил Никита. – Эти скоты не заслуживают, чтобы их правильно произносили.

– И дочку Ли Цына мы видели всего один раз мельком, – вспомнил Рашид обвинительное заключение. – Мы с ней даже познакомиться не успели, не то что завербовать…

– «Двое получили сотрясение мозга…» – процитировал Володя-большой. – Да как же может быть сотрясение того, чего нет?

Он чувствовал себя немного виноватым в том, что прибавил к списку их преступлений еще один пункт.

В Пекин их доставили военно-транспортным самолетом. Здание столичной тюрьмы, похоже, строилось одновременно с Великой Китайской Стеной. Чувствовалось, что толстенные, некогда красные, а теперь почти черные стены их нынешнего жилья хранили в себе столько невысказанной информации о тысячах соприкоснувшихся с ними людских судеб, что горе русских альпинистов здесь сразу стало маленьким-маленьким. Стены давили их, как мельничные жернова, поэтому они по достоинству оценили то, что их не рассовали по одиночкам, а поместили всех вместе, где они могли по-прежнему общаться и морально поддерживать друг друга.

Если не хочется мыться, то для самоуспокоения достаточно вспомнить фразу о том, что до сантиметра – не грязь, а потом само отваливается. В применении к покрывавшей стены камеры плесени толщина, при которой она отваливалась сама – сантиметр, два или пять сантиметров? – легче всего проверялась в том углу, который был отведен для отправления естественных нужд. Вообще, все было как в классической, описанной в сотнях исторических романов тюрьме: крохотное клетчатое окошко под высоким потолком, слезоточивые стены, крысы, обедающие вместе с узниками, угрюмый молчаливый надзиратель и счет дням при помощи процарапанных черточек на стене.

На тридцать пятый день к ним в камеру пришел человек, разговаривавший на родном русском языке так же свободно, как и они. Он поздоровался, представился работником Советского посольства и достал из кармана газету «Комсомольская правда» с заметкой о гибели на Памире экспедиции из десяти альпинистов. Там же было десять фотографий; газету читали молча, по очереди подходя в самый светлый угол камеры.

– О том, что вы живы, – сказал человек, назвавшийся Кириллом Николаевичем, – никто из ваших родных пока не знает. Не хотим, сами понимаете, заранее заставлять их переживать сильные эмоции, ведь они не так давно похоронили вас… Тем более что… – он помедлил, – ваше возвращение на Родину сопряжено с большими трудностями. Против вас выдвинуты серьезные обвинения, а сейчас такой политический момент… Ну, вы люди грамотные, понимаете, что к чем у.

Он опять сделал паузу, потом произнес надолго повисшие в воздухе слова:

– Китайская сторона запросила за каждого из вас выкуп в сумме, эквивалентной десяти тысячам долларов.

– И какое же решение, – спросил Борис, подавив комок в горле, – приняла советская сторона?

– Пока никакого, – ответил Кирилл Николаевич. – Мы обсуждаем этот вопрос на самом высоком уровне. То, как он решится, видимо, будет сильно зависеть от вас.

– От нас? – изумился Никита. – Но каким же образом?..

– Поговорим об этом позже. – Кирилл Николаевич поднялся с нар. – Я смогу придти снова через несколько дней.

Эти несколько дней тянулись как резиновые. Варианты возможной зависимости такого важного решения от них самих обсуждались столь же постоянно, сколь и безрезультатно. Они готовы были сделать все. Но что надо было сделать?

Теперь для разговора в отдельном кабинете Кирилл Николаевич приглашал каждого по очереди. Первым оказался Борис – может быть, потому, что случайно прогуливался по камере ближе всех к двери. Он вернулся через пять-шесть минут с таким сияющим лицом, что все остальные сразу воспрянули духом.

– Ура! – воскликнул он, потирая руки. – Скоро будем дома!

Вторым был приглашен Серж. Он отсутствовал раза в три дольше, а войдя в камеру, посмотрел в глаза Борису долгим тяжелым взглядом и спросил:

– Так ты подписал бумагу?

Никита, следующий по очереди на прием к Кириллу Николаевичу, вопросительно взглянул на них и вышел.

– Подписал, – уже без прежней радости в голосе ответил Борис. – А что?

– Там же нет ни слова правды.

– Какую правду ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что то, что там написано, хуже того, что вытворяли с нами китайцы на самом деле? Какая разница? – Борис пожал плечами. – Ведь ухо Вадиму они действительно разодрали!

– Но ведь не все относились к нам так плохо. Как же Ли Цын, его семья?

– Ли Цыну надо было, чтобы мы построили ему сарай. Я, между прочим, по шабашкам поездил; ты знаешь, сколько стоит такая работа?

– О чем вы спорите, ребята? – спросил Володя-маленький. – Борис, какая шабашка? Этот старик избавил нас от голодной смерти, а Андрей без него и сейчас неизвестно как бы себя чувствовал. Ты что, не помнишь, какие у него были руки и как он передвигался?

– Вот пусть Андрей этому Ли Цыну и всем остальным китайцам пятки лижет, а я не стану! – огрызнулся Борис.

Все, молча отвернувшись от него, уставились на Сержа.

– Расскажи толком, – сказал Рашид, – что за бумагу тебе подсунул этот Кирилл?

– Бумагу вы сами почитаете, я вам скажу только, что Кирилл мне прозрачно намекнул: если мы ее не подпишем, из нас сделают невозвращенцев.

– Невозвращенцев? Из Китая? Еще из Западной Европы или из Штатов… Может, ты его неправильно понял? – выразил всеобщее удивление Вадим.

– Иди, попробуй понять его более правильно, – ответил Серж, пропуская вернувшегося Никиту.

Бориса выпустили через две недели, которые для него были малоприятными. С ним практически никто не разговаривал, вообще его почти перестали замечать. Уходя, он и не пытался подать кому-нибудь руку, только сказал, кисло улыбнувшись:

– Надеюсь, вы скоро тоже будете дома…

Через три месяца Кирилл Николаевич пришел опять, спросил всех, не передумали ли они, а потом вызвал с собой Рашида. Когда Рашид вернулся в камеру, лицо его имело странное тревожное выражение.

– Что случилось, Рашид? Что он тебе сказал?

– За меня моя семья заплатила выкуп. Зачем они это сделали? Я же знаю, чего им это стоило! У брата был дом – только два года, как мы его все вместе построили, и он с семьей туда переехал. Машина у отца была, ковры, мебель хорошая… Теперь все мы нищими стали. Зачем они это сделали? Лучше бы я тогда погиб вместо Степана!

И Рашид, и остальные семь человек Команды старались на прощанье, насколько могли, подбодрить друг друга. Как вскоре выяснилось, совсем не напрасно.

Только через пять с половиной месяцев после расставания с Рашидом Команду выпустили из тюрьмы, снабдив каждого «паспортом»: сложенным пополам кусочком тонкого картона с фотографией, а также надписью по-китайски и по-английски на последней странице о том, что владельцу сего не разрешается проживать в городах с населением более 150 тысяч человек. Им вернули остатки личных вещей, среди которых смогли уцелеть лишь самые малоценные и изношенные, и советские паспорта в испорченном состоянии – с вырванными листками, либо разорванные пополам, либо с залитыми чернилами страницами. Зато на свободе!

Из Пекина они сразу же подались к Желтому морю, благо недалеко – 150 километров, и кое-как обосновались, присматриваясь и раздумывая, что же делать дальше, в ночлежках портового городка Тангу на берегу залива Бохайвань. Зарабатывать на жизнь пришлось при помощи самой разной, черной и неблагодарной работы, от чистки канализационных стоков до разгрузки мешков с цементом или вообще какой-нибудь вредоносной дряни. Наконец им удалось найти постоянные работу и место жительства на грязном сухогрузе, обычно ходившем в Циндао и обратно, реже – в Шанхай. К тому времени, когда сухогруз отправился в свое самое дальнее плавание, на остров Тайвань, они уже достаточно поднаторели в роли морских искателей приключений и не упустили шанс, чтобы расстаться в тайваньском порту со своим вечно качающимся на волнах жилищем и променять его на другое, следующее в Индонезию. Осуществить этот второй переход границы, на этот раз морской, удалось путем подкупа капитана приписанного в порту Джакарты судна; но высадил он их, вопреки уговорам, как только до берега самого большого индонезийского острова осталось безопасное для шлюпки расстояние.

Они полагали, что сложности, помешавшие им возвратиться домой из Китая, были связаны с неважными советско-китайскими отношениями. Поэтому, выбирая страну, из которой было бы легче вернуться на Родину, они старались учитывать и политическую обстановку – насколько ее получалось учесть, черпая информацию из разговоров портовых рабочих и моряков иностранных судов. Во Вьетнаме еще не утихли военные действия, по дороге в Японию можно было легко угодить под пограничный контроль американских военных кораблей, на Филиппинах, не имеющих, кроме всего прочего, дипломатических отношений с Союзом, тоже действовал военный режим. Везде эти вояки! Кроме того, выбор еще сильно зависел от чисто субъективных, случайных факторов, а именно: типа и тоннажа судна, вида его груза, не говоря уже о самом, возможно, главном – условий подкупаемости конкретного капитана. Все указанные факторы скомбинировались в конце концов таким образом, что Команда оказалась на северо-западном побережье острова Калимантан. Теперь необходимо было попасть в Джакарту; и поскольку доставившему их сюда капитану они отдали все накопленные за год сбережения, пришлось опять заниматься любой грязной работой, имея на руках лишь китайские «волчьи билеты» и ни в коем случае не попадая в поле зрения полиции. Поэтому перебраться через Яванское море им удалось не скоро.

Зам советского полномочного представителя встретил их вполне приветливо; пока он внимал их рассказу, в его взгляде читались и понимание, и доброжелательность.

– Постараемся сделать все возможное, – заверил он Команд у.

И действительно, то, что было в его силах, решилось в течение нескольких дней. Им разрешили проживать в столице и даже выдали удостоверения личности, позволяющие устроиться на работу в порту. Ждать решения главного вопроса в таких условиях было, конечно, легче, чем в китайской тюрьме.

Время ожидания ответа на этот главный вопрос от раза к разу все увеличивалось. Сначала три месяца, потом семь, потом одиннадцать. Зато ответы были неизменными, как будто отпечатанными под копирку: «Разрешить ваш въезд в СССР в настоящий момент не представляется возможным».

– Не теряйте надежды. Может быть, в следующий раз. Мы повторим запрос через некоторое время… – говорил опять замполпреда, сочувствующе улыбался и разводил руками.

На тот момент, когда им встретился Питер Нортридж, они почти состояли в штате наемных рабочих американской строительной компании, которая собиралась возводить промышленные корпуса неподалеку от Бандунга. Оказавшись за одним столиком с Сержем и Вадимом в одном из околопортовых кафе в Джакарте, Питер познакомился и разговорился с ними, причем поводом послужил их разговор между собой на русском языке, который был родным и для матери Питера. А вечером знакомство продолжилось уже с Командой в полном составе. Что-то сразу потянуло их друг к другу; так распознается с полуслова и полувзгляда близкий по духу человек.

Предложение Питера поселиться на уединенном среди океанских просторов острове, обустраивать и обживать его, причем не испытывая затруднений в средствах к существованию, имея технику и оборудование для этого обустройства, а также прекрасную яхту и даже самолет для связи с континентом, вызвало у них смешанное чувство. С одной стороны, не показаться заманчивым это предложение могло лишь серому, начисто лишенному всякого романтизма человеку, к тому же прикованному к стулу цепью супружеского быта. Они же были альпинистами и за пять с половиной лет лишений и скитаний не забыли об этом. Что же касается супружеских цепей, то в этом смысле они вообще были свободны, как ветер.

С другой стороны, этот вариант лишал их надежды добиться возвращения домой. Но надежды и так уже не осталось; они давно поняли, что дипломатическое «может быть» переводится на язык нормальных людей словом «нет». Кроме того, Питер не требовал от них ответа до тех пор, пока не был выяснен вопрос, сможет ли он оформить для них австралийское гражданство.

Самолет доставил Рашида из Пекина в Москву. Сразу из Шереметьево Рашид позвонил домой, чтобы попросить родных прислать ему денег на билет до дома. Мать плакала в телефонную трубку по двум причинам: во-первых, по поводу возвращения сына, живого и невредимого; во-вторых, оттого, что ее мужа вчера арестовали по обвинению в хищении соцсобственности в особо крупных размерах. Когда они продавали дом, машину, мебель, ковры, одалживались у друзей и знакомых, чтобы наскрести сумму выкупа китайской стороне, они не думали о том, что на каждый рубль из этой суммы у них потребуют квитанцию и объяснение, каким способом эти деньги заработаны. Теперь отцу Рашида предстояло просидеть в тюрьме десять лет; он просидел восемь, а через три дня после его возвращения домой его супруга умерла. Он сам после этого прожил чуть больше года. У Рашида остались жена, пятилетний сын и молчаливая ненависть брата.

Вторник заканчивался; хозяин небольшого кафе, давно уже переминавшийся за стойкой бара с ноги на ногу, решился наконец напомнить двум последним посетителям о том, что заведение закрывается в полночь – то есть через несколько минут. После того, как остальные посетители разошлись, ему оставалось только наблюдать за этими двумя, стараясь угадать, впишется ли тот, кто помоложе, в проход между крайними столиками, когда они будут уходить. Может, стоит их заранее раздвинуть?

Костя, Андрей и Володя-маленький давно уже ушли на яхту; Серж заканчивал свой рассказ, периодически подливая в рюмки себе и Роберту. На него самого, похоже, спиртное действовало не очень сильно, Роберт же выглядел захмелевшим; между тем, будучи под большим впечатлением от услышанного, опьянения он совсем не чувствовал.

– Ваша страна обошлась с вами очень жестоко, – сказал он, когда Серж замолчал.

– Если бы только с нами, – отозвался Серж, вертя в руках рюмку.

– Вы часто бываете там?

– Кто как. Раз в два-три года ездят все, а Костя – так каждый год. Ему однажды в Москве Борис на улице встретился. Представляете, в многомиллионном городе – случайная встреча на улице!

– И как устроился Борис? Его жизнь ударила так же сильно, как вас, как Рашида?

– О нет! Он в полном порядке. В то время он был директором процветающего акционерного коммерческого банка. Но только я хотел бы добавить: нас жизнь, конечно, ударила. Но сейчас мы тоже в полном порядке. И то, от чего мы отказались, согласившись на предложение Питера, он в конечном итоге сделал для нас: дал нам гражданство, материально поставил на ноги, так что мы получили возможность ездить домой.

– Вас туда так тянет?

– Конечно. А что в этом странного?

– Знаете, – сказал Роберт, – за последние годы поток информации о вашей загадочной стране сильно увеличился. Эта информация стала гораздо более откровенной, и более… негативной. Мне попалось на глаза несколько статей, где ее называют и концлагерем, и тюрьмой… Да и то, что вы рассказали о себе… А вы говорите, что вас туда тянет. Как же может тянуть в тюрьму? И вообще, чем больше я читаю о России, тем меньше понимаю и ее, и вас – русских. И это слово, которое вы так любите, – ностальгия. По-моему, это чисто русский термин…

Серж усмехнулся:

– Возможно, вы и правы насчет загадочности, и насчет чисто русского термина… Вы понимаете, какая штука… Ну как вам объяснить? Представьте себе ребенка, который родился и вырос в тюремном дворе. Который за всю свою жизнь – до определенного момента – ничего не видел, кроме каменных стен и кустов чертополоха, пробивающегося через трещины в бетоне. И которому всю жизнь говорили, что это место – самое прекрасное на земле. И пусть это тысячу раз неправда, но ему ведь надо на что-то обращать свою любовь. Даже если кто-то расскажет ему, что существуют далеко-далеко дивные страны, острова невиданной красоты, любить он будет не их, а чертополох и каменные стены, которые его окружают. И конечно же, не за то, что эти стены закрывают от него солнце. А за то, что рисунок, цвет даже этой невзрачной на первый взгляд шершавой поверхности вмонтированного в стену валуна и красив, и неповторим, потому что это тоже – часть Природы. И несмотря на то, что в тюремный двор залетает не колибри, а обыкновенный воробей, ему любви достанется не меньше…

– Но ведь если в определенный, как вы говорите, момент этот человек все-таки увидит наяву дивную страну и остров невиданной красоты, он же не сможет не оценить чудовищность этого обмана: «Тюрьма – это самое прекрасное место на земле». Неужели он будет стремиться опять вернуться в тюремный двор?

– Будет, – подтвердил Серж. – Пусть не часто и не надолго, но – будет. Для того, чтобы прикоснуться рукой к этим камням и вспомнить, что вот здесь он мечтал, в играх, о той дивной стране, из которой сейчас вернулся, а вот здесь познакомился с девчонкой из соседней камеры… Воспоминания детства, юности – самые дорогие. Как и музыка той поры – самая красивая. Мелодии, которые любишь с юности, никогда не разлюбить, это я тоже знаю по себе.

– Что же, может, вы правы, – задумчиво проговорил Роберт. – Действительно, я тоже часто вспоминаю поселок, в котором вырос. Поселок-то – ничего примечательного: тысяча жителей, вечная красная пыль, боязнь ураганов, нехватка воды… А мне он дорог. Наверное, вы правы, – еще раз повторил Роберт. – Но от этого путь, которым вы прошли, не становится легче.

Серж, не ответив, встал из-за столика.

Глава VII

То, насколько мастерски Тайджер справлялся с управлением «Дианой», вызывало у Пита чувство восхищения. Он готов был поверить, что Даниэль сможет и один заменить всю команду яхты из шести человек, контракт с которой у него истекал по окончании данного плавания.

Океан, это огромное живое существо, милостиво разрешал «Диане» скользить по своей поверхности, помогая ей ветром, – стало быть, путешествие это было ему угодным. От водной глади веяло спокойствием и умиротворенностью. Пит начинал уже понемногу впитывать это спокойствие, переходя с левого борта на правый и любуясь то бескрайним океаном, переходящим в такой же бескрайний небосвод, то полоской континента, от которого «Диану» отделяла все расширяющаяся полоса голубовато-зеленой воды. На второй день путешествия – они только что прошли мимо мыса Стип-Поинт – Тайджер подошел к Питу, рассеянно наблюдавшему за медленно отдаляющимися очертаниями материка. Несколько минут он молча помогал Питу в этом занятии, потом спросил:

– Питер, ты помнишь о нашем с тобой договоре относительно Острова?

– Помню.

– Срок его действия мы не оговаривали, но… Ты не хотел бы его прекратить?

– Я об этом не задумывался. А что?

– Дело в том, что… В общем, мне нужно перебраться на континент. Это связано с состоянием здоровья моей жены. Ей необходимо наблюдение врачей, почти постоянное. Понимаешь?

Какое-то время Пит не отвечал. Потом задумчиво покивал головой и сказал:

– Недаром мне не так давно стало казаться, будто Остров начинает звать меня к себе.

С этим разговором в душе Пита что-то переменилось. Он почувствовал, что жизнь перестала быть для него пустым стеклянным сосудом, а наполнилась новым, важным содержанием. Или в этот сосуд был залит винный полуфабрикат, который теперь, после нескольких лет выдержки, превратился в ароматный и красивый опьяняющий напиток?

Первая остановка была намечена в Джакарте, до которой ходу оставалось еще не менее шести дней. За это время Даниэль так подробно и красочно описал Питу Сент, свою жизнь на нем, что и как было сделано для того, чтобы превратить его из необитаемого во вполне пригодный для жительства остров, что Пит уже начал грезить им наяву. Невольно он теперь часто всматривался в туманную морскую даль под бугшпритом «Дианы», ожидая увидеть не остров Ява, а совсем другой, но гораздо более желанный остров.

Множество часов уже они потратили на обсуждение планов дальнейшего обживания Сента. Открытым оставался только один вопрос: кто будет жить на нем вместе с Питом? Для Пита вопрос этот был далеко не праздным, поскольку он вообще не слишком просто сходился с людьми, а сейчас более всего нуждался в настоящем друге. Робинзонствовать в одиночку было никак невозможно; даже у Крузо был друг – Пятница. Даниэль и Катрин, его жена, и вдвоем никогда не оставались на Сенте, как минимум с ними всегда была рядом набранная в Перте команда «Дианы», а большую часть времени еще и строительные рабочие. Кстати, на вопрос Даниэля, не думает ли Пит снова соединить свою жизнь с Мэри, Нортридж категорически замотал головой.

Рейд джакартского порта посчитал честью для себя дать место «Диане». Приятно, черт возьми, было Питу сознавать, что он является хозяином такого красивого корабля, к тому же, без преувеличения сказать, построенного собственными руками! Шлюпка доставила на берег всех, кроме четы Тайджеров – Даниэль остался рядом с супругой, чувствовавшей недомогание. Пит отправился погулять по суше в одиночестве. В портовом кафе он выбрал место, с которого «Диана» была хорошо видна даже через засиженное мухами окно.

Речь подсевших к его столику русских альпинистов, в которой он узнал родной язык своей матери, понятая скорее через интонацию и через выражение глаз, чем через смысл слов, безысходность их существования, толкнули Пита сказать одну-единственную простую фразу, положившую начало их знакомству. Они пригласили Пита вечером придти в свою комнату в дешевой гостинице; потом познакомились с Даниэлем. Расставаясь через три дня, каждый из восьмерых чувствовал, что дружба уже началась и продолжение ее не за горами.

– Если Бог начал тебе помогать, – сказал Даниэль Питу, когда «Диана» повернулась кормой к портовому маяку, – значит, ты на правильном пути!

Следующая остановка должна была произойти в Маниле; для Тайджеров это была основная цель путешествия. С тамошними врачевателями они связывали свои надежды на излечение Катрин. Даниэль старался как мог передать Питу свои навыки в управлении яхтой; к моменту входа в манильский порт Питер уже настолько осмелел, что позволил Даниэлю представить себя команде в качестве капитана, не подозревая, что именно к этому Тайджер сознательно стремился с момента выхода из Перта. Пит выглядел довольно ошарашенным, когда Даниэль предложил ему не дожидаться, пока Катрин пройдет месячный курс лечения, а отправляться без них обратно.

– Думаю, Питер, ты не будешь держать на меня обиду? – спросил Даниэль на прощание. – Вернуться в Перт мы с Катрин сможем и самолетом. И как только будешь готов, идем на Сент: я в последний раз, а ты – в первый. Покажу тебе фарватер среди рифов. Их там столько натыкано, что просто УЖАС!

Достойной сменой Даниэлю Питер стать за такой короткий срок, конечно, не успел. С другой стороны, достаточно виноват был и лоцман, отклонившись от еще заметного на вытертой карте фарватера. Как бы то ни было, «Диана», наткнувшись на подводные камни, получила повреждение в передней части швертового колодца, и ей на неделю пришлось стать на якорь вблизи южной оконечности острова Палаван.

Повреждение не было очень серьезным; однако сложность ремонта заключалась в том, что его надо было производить под водой. На поиски водолаза, снаряжения и подготовительные работы ушло почти три дня. Водолаза звали Сэм; он был гораздо более темнокож, чем филиппинцы, ближе к негритянскому типу, но чистокровным негром он не был. Местные жители порекомендовали его как лучшего ныряльщика на побережье. Пока шел ремонт, Питер разговорился с ним, спрашивая, что это за строительство развернулось на берегу.

– Янки купили участок побережья, официально объявили, что будут строить деревообрабатывающий комбинат, но тут поговаривают, что на самом деле там военная база. Неделю назад снесли несколько домов, мы переселились в дома на другом конце деревни… Они нам выплатили деньги за наши дома. Наверное, наши дома не стоят больше, даже меньше. Но в них можно было жить. А чтобы построить сейчас новый дом, надо денег в пять раз больше. Где их взять? На работу они нас не берут, у них свои рабочие. Как жить?

Предложение поехать на Сент вырвалось у Питера как-то спонтанно, просто из желания помочь человеку исходя из своих возможностей. Питер был уверен, что Сэм не обратит внимания на его слова, а если и обратит, то откажется уехать за четыре тысячи миль от дома. Этот сильный и трудолюбивый человек, к которому Питер уже испытывал симпатию после двух дней их общения, был старше него лет, наверное, на восемь-девять…

Сэм сначала ничего не ответил. Он посмотрел на Пита, как бы изучая его и мысленно спрашивая, всерьез ли произнесены эти слова. Потом сказал:

– Я спрошу жену, масса Питер. Захочет ли она? Здесь живет ее родня, а не моя.

Вечером этого же дня к борту яхты пристала лодка с делегацией из четырех человек. Вахтенный вызвал Пита; с Сэмом на борт поднялись трое филиппинцев: его жена Синтия и еще одна супружеская пара. Пит сразу обратил внимание на то достоинство, с которым держалась Синтия, на ее внимательные, но грустные глаза и на прекрасно сложенную фигуру. Она вызвалась говорить от имени всех остальных.

– Масса Питер, – начала Синтия.

Чувствовалось, что это обращение, которое она переняла у мужа, было ей достаточно чуждым. Видимо, так же, как и слова «мистер» или «господин». Трудно вообще сказать, какое обращение она считала бы подходящим.

– Масса Питер, это правда, что вы предложили нашей семье поселиться на вашем острове у берегов Австралии? Муж ведь говорил вам, все деньги, которые у нас есть, – это выплаченные нам за дом…

– Правда, – отвечал Питер, – но я ведь не говорил, что вы должны мне что-то заплатить. Я говорил, что там вы сами могли бы построить себе дом. Ваши деньги вы можете потратить по своему усмотрению. Мне нужны помощники, чтобы обустроить этот остров. Чтобы вести хозяйство, дающее продукты питания для живущих на острове, а со временем, возможно, и доход…

– Масса Питер, – перебила его вторая женщина, – на вашем острове, может быть, найдется место и для нашей семьи?

– Найдется, – улыбнулся Питер, – вот на яхте его немного меньше. Но для четверых место найдется и на яхте. Только… – Питер обратился к Синтии, – Сэм мне говорил, что у вас есть двухлетняя дочка?

Она кивнула и сказала:

– Да, а дочке Мариаса и Луизы, – она представила своих друзей, – четыре года. Если бы мы смогли приехать за ними через несколько месяцев, мы бы оставили их сейчас у родственников.

– Не вижу в этом ничего невозможного, – согласился Питер, – так что, если вы решились, послезавтра можем отправляться в путь.

Действительность всегда неожиданна, даже если ее предвосхищают мысленные образы, основанные на самых подробных и красочных описаниях.

Пит полюбил Сент уже в тот момент, когда только узнал, что отец купил его; полюбил, не видя его и не зная, какой он. Разве его отец мог сделать плохую покупку? Когда Пит отказывался поехать с отцом на Остров из-за обиды на родителей за их развод, в нем все кричало: «Ну позови меня еще раз, папа! Я обязательно соглашусь…» Когда он отказывался принять этот остров в свое восемнадцатилетие, он ненавидел не его, а боль, которую вызывали воспоминания об отце. Он любил его давно и вот только сейчас увидел впервые.

– В часы отлива это – единственный фарватер, по которому можно попасть к Острову на «Диане», – говорил Тайджер, поворачивая штурвал. – А у нее не слишком большая осадка. К Южной бухте можно подойти только в прилив, а вот с севера и востока преодолеть полосу прибрежных рифов даже на шлюпке и в полный штиль небезопасно. Так что от вторжения непрошеных гостей с моря ты защищен надежнее некуда. Если, конечно, это не десант на геликоптерах.

– Отец поэтому купил только западную часть Острова? – спросил Питер. – Мне всегда казалось, что ему ближе ферзь, чем ладья.

Даниэль сначала несколько удивленно приподнял брови, потом кивнул:

– Ты имеешь в виду необычные очертания Острова? Да, пожалуй, по складу характера с ферзем у него больше общего. Он был безусловным лидером. Но… Действительно, это одна из главных причин. Вообще здесь ему больше понравилось – более живописная местность и менее гористая. От реки до южного побережья – очень удобные площади для выращивания риса, посадок фруктовых деревьев, любых других культур. На принадлежавшей ему территории в двести пятьдесят квадратных миль можно разместить все, что душе угодно. Куда больше?

– А эту карту, что висит в кают-компании, вы с отцом составляли сами?

– Да, это наша первая карта, она не совсем точная. В Доме Игрек ты найдешь более верную. Я на нее почти полтора года потратил! – с гордостью сказал Даниэль. – Пока все рифы отметил, под водой, наверное, месяца три прожил.

– Жаль, что вам с Катрин надо отсюда уехать, – вздохнул Питер. – Мне будет непросто освоиться здесь одному.

– Разве одному? – возразил Даниэль. – По-моему, эти четверо филиппинцев будут тебе хорошими помощниками. А скоро привезешь сюда и русских альпинистов. Франсуа ведь пообещал, что поможет решить их вопрос с гражданством?

Питер кивнул:

– Да, конечно. Но главное – чтобы им всем здесь понравилось.

– Вот в этом я не сомневаюсь. Я-то здесь прожил не один год, и начинал совсем на пустом, необжитом месте. Теперь здесь – просто пятизвездочный отель, вот увидишь! Сейчас я тебе все покажу.

Показывать, действительно, было что, и первой приятной неожиданностью оказался пирс из бетонных плит на эвкалиптовых сваях. Построенный специально для «Дианы» внутри уютной бухты, защищенной с севера и с юга от океанских волн длинными полуостровами, пирс избавлял от необходимости пересаживаться в шлюпку, чтобы добраться до берега. Это было первое капитальное сооружение, которое Джеральд с Даниэлем возвели на Острове. Вторым стал небольшой сборный домик, а третьим – навес для грузов, доставляемых яхтой с материка. Под навесом же располагалась обнесенная стальной сеткой стоянка для автомобилей. Пока филиппинцы переносили в домик свои вещи и размещались сами, Питер с Даниэлем на джипе отправились к главной резиденции Сента – Дому Игрек. До него было миль девять по петляющей между лесистых холмов дороге. К удивлению Питера, это было вполне современное здание из стекла и бетона, способное украсить даже деловую часть крупного города, не говоря уже о необитаемом острове. Название происходило от формы здания, в плане имеющего вид латинской буквы «Y», которая и на карте Острова, как в тексте, ориентирована была с севера на юг. Здание было четырехэтажным, на первом этаже южного крыла – оно было длиной ярдов тридцать пять – располагались складские помещения и гаражи, остальные три этажа предназначались для «административных» целей. Северо-западное крыло было жилым, в нем планировалось создать полный комплекс бытовых помещений. Северовосточная часть буквы была корпусом производственного цеха, в котором уже функционировали всевозможные станки. Конечно, пока лишь небольшая часть внутренних помещений была полностью оборудована.

– Даниэль, – восхищенно произнес Питер, когда они поднимались на крышу (она была приспособлена для приземления геликоптера) и сопровождаемый рассказом Тайджера осмотр Дома Игрек на этом подходил к концу, – это просто невероятно! Как вы сумели построить такое сооружение?

– Не я один. Здесь трудились двенадцать человек строителей в течение полутора лет.

– Но сюда же вложены огромные средства! Откуда они взяты?

– Не пугайся, Питер, – поспешил успокоить его Даниэль, – я еще не разорил тебя. Вложены сюда прибыли продолжающих функционировать фирмы «Дельта» и завода азотных удобрений, ну и проценты от твоего основного капитала. Увеличить его, правда, мне не удалось. Но если ты помнишь условия нашего договора, то этим я их не нарушил.

– Конечно, – рассеянно согласился Пит; он восхищенно обозревал панораму Острова с площадки для посадки геликоптера.

В таком восхищенном состоянии ему предстояло пребывать еще долго. Целую неделю Даниэль, Питер, а иногда и Сэм вместе с ними исследовали Остров то с воздуха – на самолете или геликоптере, то на джипе. Наконец Тайджер, убедившись, что наполнил Питера информацией и впечатлениями до самой макушки, сказал:

– Вот это все твое. Твой отец хотел, чтобы тебе здесь было хорошо; я тоже, насколько смог, приложил к этому руку. Поэтому передаю тебе дела с чистой совестью. Счастливо оставаться, Пит! – и улетел на материк.

В жилом крыле Дома Игрек, где сейчас разместились все пятеро новых поселенцев, хватило бы места еще на пятьдесят человек.

– Вы вполне можете жить здесь, – сказал Пит филиппинцам. – Когда я вас приглашал на Остров, я даже не предполагал, что Даниэль создал за короткое время такие прекрасные условия для жизни.

Они смущенно переглядывались и молчали, не отвечая; наконец Сэм решил высказать общее мнение:

– Спасибо, масса Питер! Но нам бы хотелось все-таки построить свои дома на побережье. Нам не надо для этого много материалов, – поспешил добавить он, – леса на Острове хватает. Мы привыкли жить возле океана, и не в каменных зданиях…

Два дома, построенные на расстоянии сотни ярдов друг от друга примерно в тысяче ярдов к юго-востоку от Западной бухты, места стоянки «Дианы», прилепленные к живописному каменистому склону холма, получились очень симпатичными. Их пришлось поднять над неровной поверхностью подножия холма на сваях из стволов эвкалипта яррах, имеющих в диаметре десять-двенадцать дюймов. Над постройкой трудились все присутствующие на Острове мужчины, включая команду «Дианы». Кроме Питера, который распоряжался техникой и материалами, а в промежутках продолжал изучать Остров. Засим три с половиной месяца пролетели как один день. Еще месяц на завершение отделочных работ, и – можно праздновать новоселье.

В связи с этим Питер назначил через три недели отплытие «Дианы» на материк, оставляя на Сенте двух филиппинцев-мужчин, далее женщины должны были лететь за дочерьми и на обратном пути в Джакарте соединиться с Командой. Если, конечно, альпинисты не передумали.

Альпинисты не передумали. Старая команда «Дианы» получила расчет; она рассталась с Питером равно без обид и без сожалений. До прилета из Джакарты новых островитян оставалось три дня; об этом Питер точно знал, так как созвонился с ними из Перта. Это время он тратил на последние приготовления.

С Командой они встретились на «Диане» как старые добрые друзья, знавшие друг друга много лет. Перемену в их душевном состоянии нельзя было не заметить: куда девались их подавленность и тоска в глазах, которую видел Питер всего несколько месяцев назад? Похоже, женщины сделали Сенту неплохую рекламу, пока добирались до Перта вместе с Командой.

После приветствий, рукопожатий и других выражений радости встречи с каждым из семерых членов Команды внимание Питера привлекло маленькое симпатичное существо в голубом платьице, с темными волосами, синим бантом и огромными синими же глазами на очаровательном смуглом личике, появившееся на палубе в сопровождении Синтии. Существо подошло к Питеру и сказало:

– Меня зовут Джулия. А ты – Питер? Мне мама-Синтия рассказывала про тебя. Хочешь, я покажу тебе камешки, которые папа-Сэм достал мне из океана? Пойдем!

Если бутылку с газированным напитком открывать слишком быстро, имеется большая вероятность, что значительная часть содержимого будет безвозвратно потеряна в виде пены. Так и высвобождающейся теперь энергии Команды, долгое время находившейся в угнетенном состоянии, необходима была какая-то пробка. Они могли свернуть горы; у них поминутно рождались идеи, как и что можно и нужно сделать на Острове, чтобы он стал еще лучше, чем сейчас. Питер уже немного пожалел, что предложил Команде подумать на тему обустройства Сента. От их идей у него уже через неделю начала раскалываться голова; но Серж вовремя взял роль пробки на себя. Он и Питеру предложил сначала самому составить программу «неотложных мер», а потом уже привлекать к этому делу других.

Работы, необходимость которых была очевидна и без программы, уже велись полным ходом. Дом Игрек приводился в полностью жилое состояние. При этом Питер предложил отвести большую часть одного этажа жилого крыла под что-нибудь типа казино или бара…

– Пусть это будет лучше клуб. Например, «Клуб одиноких сердец под управлением капитана Сержа»[7], а? – выдвинул идею Константин.

– Жалкий плагиат, – ухмыльнулся Володя-большой.

Остальные с ним не согласились.

– Молодец, Костик! – похвалил Андрей. – Только лучше не «под Управлением», а «под Председательством»…

– Или «под Предводительством»? – добавил Вадим. – А ты такой большой, а не понимаешь! – Он повернулся к Володе-большому. – Плагиат – это когда присваивается авторство. А мы разве на него претендуем? Так что в нашем случае это просто подражательство.

Разрабатывались участки под плантации риса, маниоки и батата – на первое время. Посажены были уже апельсиновые деревья и кокосовые пальмы. С каждым рейсом «Дианы» на материк, которые все меньше походили на учебно-тренировочные, доставлялась какая-нибудь новая техника. На эти цели Питер решил отпустить пока десять процентов основного капитала.

Имелось и еще одно большое невозделанное поле для приложения творческих сил и фантазий всех желающих, а в первую очередь тех, в ком силен был природный дух естествоиспытательства. Территория Острова, которая вовсе не была плоской и скучной, как стол, а состояла из многочисленных живописных и разнообразных по своим географическим формам уголков, нуждалась в детальном поименовании. Это занятие особенно пришлось по душе Константину, Никите и Андрею, а также малышке Джулии, которой через месяц должно было исполниться четыре года. За неделю они снабдили карту Сента, наверное, несколькими сотнями названий, чем поставили в тупик и Питера, и всех остальных. В конце концов общим голосованием решили, что хорошо лишь то, что в меру, и утвердили названия наиболее крупных географических объектов, которых набралось около двух десятков. Вклад Джулии и в количественном, и в качественном отношении оказался далеко не последним; в частности, именно она была «открывателем» полуострова Суа, залива Лут и долины Больших Надежд. В этой долине были высажены апельсиновые деревья, а большие надежды Джулия связывала, конечно же, с их урожаем. Теперь словосочетание «туа-суа», означавшее «ты – дракон!», стало самым страшным ругательством Острова.

За всеми этими занятиями прошло почти два года с того момента, как Питер поселился здесь. Время летело совсем незаметно. Оглядываясь назад, он иногда удивлялся: как, оказывается, много уже сделано. Но до того состояния, в котором Питер хотел бы видеть Сент, было еще так далеко!

У него сложились уже определенные отношения со всеми, кто жил вместе с ним. Теперь, без сомнения, с Командой его связывала, как принято говорить, настоящая мужская дружба. На палубе «Дианы» они называли его адмиралом, на суше – шефом; они признавали его выше Сержа, когда дело касалось общих для всех проблем. Но в вопросах, касающихся внутренних отношений в Команде, слово капитана Сержа, конечно, было самым веским. И это было и логично, и правильно.

Отношения Питера с филиппинцами были иными. Для Сэма, Синтии и малышки Джулии Питер стал как будто четвертым членом семьи. В чем-то эти отношения были даже теплее, глубже, чем чисто мужская дружба с Командой. Впрочем, что в этом удивительного? Присутствие женщин всегда оказывает влияние на поведение мужчины. Отношения Питера с Луизой, Мариасом и Дженни были тем не менее не такими близкими.

Теперь в каждый свой приезд на материк Питер что-нибудь присматривал – из книжек или игрушек – для Джулии и Дженни, стараясь не делать между ними разницы; однако, это у него далеко не всегда получалось. Более непосредственная, более живая, более обаятельная и более маленькая Джулия поневоле занимала в симпатиях Питера большее место.

В общем, жизнь шла своим чередом; у всех было надежно защищающее от непогоды жилье, в достатке одежды и пищи. Природа Острова, волнующе красивая и неповторимая, заставляла любого живущего здесь человека, имеющего глаза, дышать полной грудью. Что еще надо для счастья?

Но, как ни странно, возникало иногда у Питера в душе какое-то беспокойство, связанное не то с чем-то пережитым в прошлом, не то с чем-то ожидаемым в будущем… Наверное, не стоило обращать на него внимания; да он и не обращал.

Глава VIII

Теперь у Питера в голове начала зреть идея, которая оказалась, особенно поначалу, не совсем понятой практически никем; он решил проложить на Острове автомобильные дороги. По крайней мере две. Одна из них должна была соединить с Домом Игрек пирс бухты Барахта, а вторая пройти мимо южных плантаций, бухты Румб, филиппинских домиков на сваях… То есть практически тоже выходила к пирсу и замыкала кольцо. Чем плохо? Связанными воедино оказывались все жизненно важные объекты, в том числе и аэродром. Высказав эту идею в Команде, Питер встретил недоуменные взгляды. Серж пожал плечами:

– Мне кажется, шеф, это излишество – строить на необитаемом острове автомагистрали.

На что Питер отвечал:

– Что же мне, всю жизнь на джипе по бездорожью ездить? И потом, скоро наши плантации начнут давать урожаи, которые нам самим не съесть, придется вывозить их на материк. Пока протрясешь их до пирса, от них ничего не останется…

Пришлось всем остальным молча согласиться с шефом. Правда, его собственный пыл немного остыл, когда он начал прокладывать маршрут на конкретной местности. Оба полукруга трассы по разу сталкивались с серьезными препятствиями в виде глубокой ложбины – на севере – между соседними холмами Западной гряды и – на юге – в виде русла Сухого ручья, через которые требовалось строить мосты. Мост – это уже не простое сооружение… Питер, однако, не намерен был сдаваться. Он целыми днями колесил по предполагаемой трассе, потом собрался уже лететь с Константином в Перт, чтобы привезти оттуда книги о строительстве дорог и мостов. В последний момент он от этого путешествия отказался и уселся в своем кабинете за разработкой новой идеи, о которой пока никому не говорил. Через неделю он собрал Команду в «Клубе одиноких сердец» и изложил почти детальный проект кольцевой автотрассы, в которой на месте мостов были устроены буквально цирковые аттракционы. На северном полукольце Питер предлагал соединить участки трассы над ложбиной двумя узкими – шириной пятнадцать – семнадцать дюймов – балками, расположенными на расстоянии, равном колее колес автомобиля.

Второй проект, касающийся южной части трассы, виделся более сложным из-за того, что препятствие в этом месте было и глубже – футов девяносто – сто вместо двадцати пяти, и шире – почти полмили вместо максимум ста ярдов. Предлагаемое Питером техническое решение оказалось тоже более неожиданным и смелым:

– Пусть это будет «летающий» мост: то есть часть пролета моста, закрепленная на поворотных опорах и перемещающаяся от одной части трассы, которая оканчивается на вершине одного холма, к другой, которая продолжается на противоположном холме, под действием центробежной силы движущегося на вираже автомобиля.

– Правильнее тогда будет называть не «летающий мост», а «летающий паром», он же от одного берега к другому будет постоянно ездить, – сказал Володя-младший.

– А может, лучше назвать это «ковер-самолет»? – предложил Никита. – А балки – «узкоколейкой».

– А что? – согласился и Серж. – В этих идеях, возможно, что-то есть. Разрабатывай, шеф! А уж мы покритикуем, а может быть, даже и утвердим…

Тут Никита воздел руки к потолку и пропел:

– I see bad things arising – the crowd[8]… – потом покачал головой и сказал: – Понастроишь ты здесь, шеф, всяких диковинных объектов, как разузнают об этом вездесущие туристы-пенсионеры, которым время и деньги некуда девать, как начнется сюда паломничество… Уже сейчас на наш Дом Игрек посмотреть – нигде ведь такого нету!

– Вот «паром» и эта «узкоколейка» и будут им препятствием, – задумчиво ответил Питер.

– Ну-ну, будут, обязательно… – недоверчиво проговорил Вадим. – Ладно! Поживем – увидим.

Питер шел по берегу океана. Взгляд его рассеянно перескакивал с одного обломка скалы на другой, расположенный чуть впереди. Зато мысли, подчиняясь логике рассуждений, как танцоры в ансамбле – ритму музыки, легко и красиво следовали друг за другом.

«Действительно, надо наклонить полотно “ковра” под углом градусов двадцать к горизонту, чтобы при движении с приличной скоростью не вылететь наружу, а при вынужденной остановке не опрокинуться внутрь. Ну, расчет угла надо еще раз перепроверить. Вот теперь прикинем, какой длины сделать “ковер”? Скорость надо уменьшать почти в полтора раза, значит, если у автомобиля скорость будет, к примеру, шестьдесят узлов, то у “ковра” – сорок… За сколько же он пройдет пятьсот ярдов? Так, семь пишем, два на ум пошло…»

Питер на ходу, в уме пытался вычислить время полета над препятствием, длину «ковра». Он подсознательно отметил, что впереди, через двести – триста ярдов, будет отличный пляж. Он шел и шел, с радостью чувствуя, что, пожалуй, в этом слишком – на первый взгляд – смелом проекте все должно получиться. Надо только тщательно сделать расчеты, ничего не упустить… Как вдруг неожиданно увидел перед собой на камнях, как яркое пятно, ткань с очень знакомым сочетанием цветов – белого и красного. Не успев еще понять, что это – платье Синтии, он увидел ее, выходящую из воды, обнаженную и тоже, видимо, заметившую его только в последний момент.

– Я люблю купаться здесь в эти часы. – Чуть замедлив шаг, Синтия подходила к нему, совсем не стесняясь своей наготы.

– Какая ты красивая! – только и смог сказать Питер.

Ее обнаженность захватила его врасплох. Глядя на нее, он почувствовал себя юношей, почти мальчиком. Теперь он понимал, откуда в Джулии такая свобода и раскрепощенность. Он вспоминал, как несколько недель назад Джулия позвала его погулять вместе с нею на берегу океана, на полуострове Суа. Не желая замочить платье, она разделась, а потом начала строить из крупных и мелких камней дом на песке, поминутно бегая в воду за строительным материалом. С помощью Питера этот дом стал вскоре более походить на дворец – таким он получился большим и красивым.