Римская судебная риторика I века до н.э

Как отмечала И.П. Стрельникова [6], для исследователя «Риторика для Геренния» являет задачу о четырех неизвестных, ибо неизвестны ни автор, ни адресат, ни точное название книги, ни дата ее написания. Идей по этому вопросу было высказано немало отечественными и особенно зарубежными исследователями римского красноречия; они достаточно подробно изложены в упоминавшейся выше работе, к которой мы адресуем заинтересованного читателя.

Первые два вопроса представляют наибольший интерес, ибо от ответа на них напрямую зависит и разрешение четвертого; третий, как представляется, по сравнению с ними является малосущественным и вряд ли разрешимым, разве что вдруг обнаружатся неизвестные науке источники, из которых и остальные вопросы получат полное и удовлетворительное освещение.

Проблема авторства «Риторики» вращается вокруг личности Цицерона: можно ли считать великого ритора и оратора причастным к ее созданию. Положительно этот вопрос разрешает, например, Оксфордское издание 1954 г., по чьему тексту выполнен наш перевод, на колонтитуле которого недвусмысленно указано: «Cicero. Ad Herennium».

Мнения в поддержку этой точки зрения возникали преимущественно из анализа корреспонденции Цицерона в поисках мест, указывающих на написание им «школьного» трактата, к которому авторы практически единодушно относят «Риторику для Геренния», и стиля его позднейших риторических трактатов. Между тем, общепризнанная датировка «Риторики», относящая ее написание к периоду 86–82 гг. до н. э. (подробнее о датировке мы будем говорить ниже) в определенной степени противоречит вопросу об авторстве Цицерона. В самом деле: в двадцатилетнем возрасте мало кто берется за написание учебников, не имея к тому же практического опыта в излагаемом материале. Это выглядело бы несколько самонадеянным даже для Цицерона, который в период зрелости отнюдь не страдал от ложной скромности.

Гораздо уместнее, на наш взгляд, обратиться за подтверждением авторства Цицерона к его ранним речам в попытке найти в них сюжетные, если так можно выразиться, и стилистические совпадения с текстом «Риторики».

Первые речи Цицерона, которые принесли ему славу оратора – речь в защиту Публия Квинкция (81 г. до н. э.) и особенно речь в защиту Секста Росция (81 г. до н. э.) – произносились в суде. Отметим, что и в «Риторике» главное внимание уделено разработке судебной речи, по мнению автора, наиболее сложной из всех; в примерах, иллюстрирующих построение фигур речи и мысли, значительное место занимают фрагменты речений из судебных тяжб, посвященных имущественным вопросам, т. е. именно тем, которые стали предметом разбирательства на указанных процессах. Ниже приводится несколько фрагментов речей Цицерона и соответствующие выдержки из «Риторики» – их анализ может оказаться полезным для предпринятого нами исследования.






Нельзя также обойти вниманием многочисленные случаи применения в речах Цицерона фигур речи и мысли, которые рекомендует использовать и «Риторика». Но это, конечно, свидетельства косвенные. Главное, из чего мы исходим, и на что указывает приведенный выше небольшой текстологический анализ, что «Риторика» писалась Цицероном на основе опыта, полученного в ходе работы над судебными речами в защиту Квинкция и Росция, для подготовки к политической деятельности, поскольку именно примеров речей на политическую тематику с ярко выраженной республиканской направленностью больше всего содержится в четвертой книге.

Рассмотрим, например, начало из знаменитой первой речи против Катилины. Здесь тоже немало аллюзий с «Риторикой», самые яркие из которых приведены ниже.

Достаточно характерно, что Цицерон требовал не немедленной смерти Катилине, а всего лишь изгнания, как и автор «Риторики», направлявший громы и молнии против гипотетического врага отечества. Подобная «умеренность» очень характерна для политических решений Цицерона, бывшего прежде всего человеком мысли и слова, а не грубого насилия.



Если признать в качестве рабочей гипотезы авторство «Риторики» за Цицероном, то следует предположить, что текст ее никак не мог быть написан раньше 78 г. до н. э. – года смерти всесильного диктатора Суллы, панегириками которому буквально нашпигована речь в защиту Секста Росция, – поскольку «Риторика» об оптиматах упоминает всего дважды, причем один раз явно саркастически. Этого Цицерон, чья политическая осмотрительность, если не сказать более, конечно, мог себе позволить даже в частной корреспонденции только в условиях отсутствия явной и непосредственной угрозы со стороны многочисленных и крайне опасных сулланцев.

В пользу этой версии говорит очень выразительный эпизод (IV: 52), который можно счесть описанием обстоятельств применения сулланских проскрипций 82 г. до н. э., следа которых почему-то не усматривают в «Риторике» при разрешении вопроса о ее датировке. Причем эпизод этот свидетельствует о самой грубой и возмутительной форме произвола, сопровождавшего проскрипции – когда они применялись, даже не прикрываясь видимостью политической необходимости, но из чувства личной вражды и жажды обогащения. «Насыть мою вражду и утоли мой гнев своею кровью!» – восклицает ворвавшийся в дом состоятельного человека во главе группы солдат его враг или просто завистник и, невзирая на мольбы жены хозяина, тут же закалывает его на глазах пораженных ужасом домочадцев. После первого взятия Рима войсками Суллы в 88 г. до н. э. таких явных беззаконий все же не наблюдалось; солдатню, жаждавшую пограбить, очень быстро приструнили и от греха подальше увели в поход против Митридата.

Тем не менее, период между 88 и 82 гг. до н. э. никак нельзя считать спокойным, как полагают некоторые исследователи, поскольку в Риме после ухода армии Суллы ситуация отнюдь не стабилизировалась; марианцы, пользуясь его отсутствием, развернули настоящий террор против оптиматов, что и вылилось в ответную полномасштабную резню 82 года. Время, что и говорить, было не очень располагающее к написанию учебников по красноречию, чье бы авторство ни предполагалось.

Напротив, с 78-го по 76-й гг. до н. э. (от смерти Суллы до отъезда Цицерона на Сицилию) политические страсти в Риме поутихли, так что вполне можно было заниматься философией, как о том пишет автор «Риторики» в начале своего труда, и готовиться к политической карьере, завязывая полезные знакомства в среде нобилитета. Что книга закончена была до отъезда Цицерона, говорит то, что в тексте он неоднократно упоминает о возможности личных встреч со своим адресатом и проведения «консультаций» по трудным вопросам искусства риторики.

Здесь мы подходим к вопросу, что за человек был Гай Геренний, которого наш автор старательно наставлял в искусстве риторики. Прежде всего, очевидно, что человеком он должен быть состоятельным, образованным и достигшим определенного успеха в жизни, на что намекает сам автор (IV: 56). Успех в Риме в этот период определялся политической карьерой, и умение хорошо говорить было востребовано более всего на политическом поприще.

Из римских сенаторов до нашего времени история сохранила имена двух предполагаемых современников автора «Риторики», носивших это имя. Первый – сенатор Гай Геренний погиб около 75 г. до н. э., сражаясь против сулланцев под знаменами Квинта Сертория в Испании, в битве при Валентии. Второй Гай Геренний известен тем, что в 80-м и 60-м гг. до н. э. избирался народным трибуном. Именно он представляет для нас наибольший интерес, поскольку первому Гереннию – соратнику смутьяна и мятежника – было явно не до философии и тем более не до риторики, по крайней мере, не до судебной.

В пользу соображения о том, что адресатом автора «Риторики» был бывший народный трибун Гай Геренний, говорит то обстоятельство, что в тексте множество примеров относится именно к политической деятельности народных трибунов, как в следующем случае: «Тиберию Гракху дольше пробыть у кормила республики помешала незаслуженная насильственная смерть. Подобная участь постигла Гая Гракха, внезапно вырванного из лона государства, героя и непоколебимого патриота. Сатурнин, жертва вероломства, злодейски лишен жизни. О Друз, твоей кровью забрызганы стены твоего жилища и лицо твоей матери. Сульпицию только что шли на любую уступку, но вскоре [его] не только лишили жизни, но даже погребения» (IV: 22). Все перечисленные персонажи в разное время были народными трибунами и пролили кровь за свои политические убеждения. Надо понимать, что автор риторики сознательно подбирал наиболее актуальные для своего корреспондента примеры.

Нельзя не отметить и того факта, что автор «Риторики» относится к своему адресату не как к патрону (что было бы неудивительно, если учесть, что среди римских риторов было немало людей незнатных, а порой и вообще происходивших от вольноотпущенников и даже рабов) или клиенту (что вовсе невозможно), а только как к более старшему по возрасту коллеге. И в начале, и в конце книги автор подчеркивает, что их с адресатом связывают узы дружбы и даже родства. Следовательно, положение самого автора в римском обществе можно считать обеспеченным и участие его в политической жизни несомненным.

«Даже если в ораторстве мы еще не достигли цели, нам будет только немногого не хватать для совершенства», – эта строка последнего параграфа четвертой книги, на наш взгляд, ясно указывает как на то, что автор трактата сам рассматривал риторику в качестве средства достижения успеха в политической карьере, а не дела всей своей жизни, что было бы естественно для профессионального ритора, так и на то, что сам себя он в тот период отнюдь не считал непревзойденным мастером в искусстве риторики. И впоследствии, например, в речи в защиту поэта Архия Цицерон указывал, что он «никогда не был всецело предан одному только этому занятию»: риторика постепенно стала для него делом жизни, после того как не оправдались надежды продолжить играть видную роль в римской политической жизни по окончании консульства.

Оба этих соображения не противоречат нашей версии о личностях автора и его адресата и подкрепляют точку зрения о дате написания «Риторики». Как представляется, молодой Цицерон мог написать трактат в период 78–76 гг. до н. э., во-первых, для того чтобы упорядочить собственные знания в риторике (автор этих строк со своей стороны свято убежден, что лучший способ глубоко изучить предмет, который преподаешь – написать по нему учебник), во-вторых, чтобы заручиться поддержкой в предстоящей политической карьере влиятельного лица, как теперь принято говорить, «действующего политика», который буквально пару лет тому назад занимал высокий пост народного трибуна, а через него и могущественного клана Метеллов, к которому Гай Геренний, насколько можно судить, был близок. Очевидно, за период своего трибуната Геренний ощутил недостаток ораторских способностей и обратился за помощью к набиравшему известность Цицерону. Можно считать, что уроки пошли сенатору впрок, ибо в период своего второго срока (60 г. до н. э.) он даже предложил и, очевидно, отстаивал законопроект, известный под названием «Herennia lex».

Существуют и другие косвенные свидетельства авторства Цицерона «Риторики для Геренния»: хотя бы нехарактерное для римлян положительное отношение к актерам и поэтам, которое прослеживается как в речах Цицерона, так и в тексте трактата.

* * *

Предлагаемая вниманию читателя «Риторика для Геренния» состоит из четырех книг; в делении книг на параграфы мы следовали упоминавшемуся выше Оксфордскому изданию 1954 г., согласно которому первая книга состоит из 17 параграфов, вторая – из 31, третья – из 24 и четвертая – из 56 параграфов. Нумерация параграфов в тексте и ссылках дана арабскими цифрами для облегчения восприятия современным читателем.

С этой же целью важнейшие родовые понятия выделены при первом употреблении полужирным шрифтом и снабжены приведенным в скобках написанием термина по латыни. Видовые понятия при первом употреблении в тексте выделяются полужирным курсивом; в дальнейшем, при раскрытии содержания понятий, они выделяются светлым курсивом. Чтобы облегчить навигацию в тексте, при последующем употреблении терминов и понятий они снабжаются ссылками на то место в тексте, где они встретились впервые. Подстрочным комментарием и перекрестными ссылками также снабжены все имена, события, даты и единицы измерения, встречающиеся в тексте.

Подстрочным комментарием сопровождается также употребление многозначных понятий. Например, термин «место» в тексте встречается минимум в четырех значениях:

– как элемент физической местности, на которой проводятся упражнения по мнемонике;

– как место в памяти, куда записываются соответствующие образы;

– как аналог описательных и ценностных топов (в современных терминах), использующихся преимущественно в системе аргументации;

– как весьма специфические отличительные и общеупотребительные топы и темы речей обвинения и защиты, к которым прибегают в суде, когда подозрения приобретают характер обвинения.

Дабы не умножать сущности и приблизить текст к стилю оригинала, такого рода термины употребляются в авторском написании, выделяются курсивом и сопровождаются разъясняющим подстрочным комментарием в сноске.

Хотим почеркнуть, что все средства визуализации материала являются нашими и не имеют отношения к оригиналу. В синтаксисе мы старались придерживаться авторского подхода, если это не вело к чрезмерному утяжелению фразы.

Встречающиеся в тексте стихотворные примеры из Энния, Плавта, Пакувия и других римских и греческих авторов даны в нашем переводе, за исключением тех случаев, когда перевод невозможен в силу особенностей звукового строя латыни, особенно там, где имеет место игра слов. В указанных случаях примерный или дословный перевод приводится в сносках.

* * *

Первая книга предлагает вниманию читателей классическую классификацию риторически разрабатываемых речей на судебные, совещательные и показательные (эпидейктические) и настолько же обычное для древних риторик разделение процесса работы над речью на пять этапов: изобретение, композицию, стиль, запоминание и исполнение.

Изложение требований, предъявляющихся искусством риторики к изобретению, композиции, запоминанию и исполнению применительно ко всем родам речей, содержится в первых трех книгах. Правилам стиля посвящена четвертая книга «Риторики».

Наиболее детально в «Риторике» разработаны процедуры изобретения судебных речей, соответствующих видам дел, различающихся по признаку существа дела (в современных терминах), что показывает рис. 1.

Не совсем ясно, соответствовала ли приведенная в «Риторике» классификация дел реальной судебной практике, или она была произведена автором произвольно, с целью облегчить рассмотрение различий в подходах при изобретении речи.

Процедура самого сложного, по мнению автора «Риторики», толковательного дела, когда речь идет исключительно о фактах, складывается из шести этапов: рассмотрения возможности совершения преступления подсудимым, сопоставления преступления с выгодой, которую подсудимый мог из него извлечь, рассмотрения признаков преступления, указывающих на подсудимого, наглядных доказательств его вины, изучения последующего за преступлением поведения подсудимого и, наконец, подтверждения его вины.

Правовое по своему существу дело строится на устранении противоречий между буквальным пониманием текста правового документа и его подтекстом; между противоречащими положениями различных законов и противоречащими решениями; когда речь идет об устранении текстуальной двусмысленности правового документа; когда возникает спор вокруг определения того или иного правового понятия; когда ответчик настаивает на отводе истца или судей и если в отсутствие применимого закона, полностью отвечающего условиям совершенного преступления, решение ищется по аналогии, т. е. на основании правового прецедента.

Юридическое по существу дело, т. е. дело, в котором речь идет только о правовой оценке совершенного действия, сам факт которого не вызывает сомнений, распадается на два подвида: безусловно-юридическое и допустимо-юридическое дело.

Безусловно-юридическое дело опирается при определении правомочности или правомерности действий исключительно на источники права, которыми выступают: законы, установленные природой или принятые людьми; повсеместно распространенный народный обычай; предыдущие судебные решения; однозначно понимаемая справедливость и соглашение между сторонами, имеющее статус правовой нормы.


Рис. 1. Процедуры изобретения судебных речей


Допустимо-юридическое дело строится на привлечение непосредственно не относящегося к делу материала, к которому относится: признание подсудимым своей ответственности, выраженное в прошении о помиловании; неприятие подсудимым ответственности, сопровождающееся переносом вины на других людей или обстоятельства; перекладывание ответственности за лично совершенное преступление на преступления других людей; обоснование, что то или иное действие подсудимого при сложившихся обстоятельствах было наилучшей и оправданной альтернативой.

Поскольку успех и неудача любого дела, равно и как сам метод убеждения, по замечанию автора, покоится на умении аргументировать, во второй книге дается подробное описание данной процедуры. Надо отметить, что трактовка, что есть аргумент, в понимании автора «Риторики» несколько отличается от современного толкования. Начиная с выхода в свет известного трактата Х. Перельмана и Л. Ольбрехт-Тытеки[1], аргументация в понимании современных риторов и философов представляет собой набор определенным образом расположенных доводов в доказательство или опровержение какого-либо мнения. Трактовка автора «Риторики» приближает аргумент к хрии[2], поскольку полный и законченный аргумент должен состоять из предложения, в котором излагается то, что намереваются доказать или опровергнуть; причины, в которой кратко разъясняются основания достоверности того, что указано в предположении; доказательства, подкрепляющего развернутыми доводами то, что кратко изложено в причине; украшения, использующегося для обогащения аргумента; и вывода, подводящего итог рассуждениям. Фактически аргумент, взятый в совокупности своих пяти частей, как и хрия, представляет собой небольшую законченную речь.

Третья книга посвящена объяснению правил изобретения в совещательной и показательной речи, а также правил композиции, техники развития мнемонических способностей и изложению требований к исполнению речи.

Целью разработки совещательной речи автор полагает выбор способа или направления действий при наличии двух и более альтернатив. Критерием выбора выступает польза, которая в полном соответствии с теорией общественной речи[3] трактуется с позиции обеспечения безопасности и сохранения чести. На концептах славы, доблести, твердости[4] и чести, напомним, основывался героический пафос общественной речи, преобладавший на протяжении античности. Именно освещению вопроса, какие решения и поступки являются достохвальными, уделено больше внимания в трактате. Побудительными причинами (мы стремились избегать слова «мотив») тех или иных решений здесь являются мудрость, справедливость, твердость и умеренность. Особенно красноречиво и, не побоимся этого слова, величественно описывает автор «Риторики» топы, на которых основывается твердость: «Ни опасности, ни тяготы, сколь бы великими они ни были, не отклонят нас от достопочтенных деяний; смерть следует предпочесть позору; никакое страдание не должно вынудить забыть долг; в отстаивании истины не следует опасаться человеческой неприязни; справедливость повелевает нам уважать страну, родителей, гостей, близких и прочих, обязывает быть твердыми в любой опасности и переносить любые тяготы» (III: 3). Читая эти строки, понимаешь, на чем основывался у древних римлян инстинкт «к онтологическому всемирному господству» (по А.Ф. Лосеву[5]) и чем он подкреплялся. На этих нехитрых истинах создаются, стоят и прирастают территориями великие империи.

Меньше всего внимания уделено в «Риторике» показательной речи. Автор ограничивается указанием на то, что предметом похвалы могут выступать: внешние обстоятельства, физические качества и свойства характера человека. Впрочем, за этим следует оговорка, что изучать этот вид речей и практиковаться в нем необходимо, поскольку, несмотря на то что жизнь предоставляет относительно немного поводов блеснуть эпидейктическим красноречием, в совещательных и судебных речах нередко приходится хвалить или порицать то или иное лицо или решение, поэтому следует твердо знать, как это делается.

Еще более краток автор при описании правил композиции: указывается только, что следует соблюдать правила расположения как частей речи, так и частей аргумента; сам же порядок расположения не является чем-то незыблемым, но полностью определяется конкретной ситуацией и обстоятельствами разработки и исполнения речи.

Зато к этому последнему автор «Риторики» подходит исключительно ответственно, прямо по пословице «конец – делу венец», рассматривая исполнение речи как важнейший этап ее разработки, зависящий от двух основных условий: качества голоса и мимики и кинесики оратора.

Голосовые качества оцениваются по трем показателям: сила, звучность и гибкость голоса. Первые два полагаются данными человеку от природы и мало зависящими от искусства оратора. Зато гибкость тона голоса имеет множество подразделений, представленных на рис. 2, от овладения которыми и зависит успех ораторской речи.

Отмечается, что разговорный тон ближе всего к повседневной речи; состязательный тон подходит для словопрений; усиливающий тон либо пробуждает в слушателе гнев, либо располагает его к жалости.


Рис. 2. Тоны голоса оратора


Достойный тон предполагает некоторую серьезность темы и сдержанность говорящего; поясняющий предназначен для спокойного разъяснения чего-либо; повествовательным излагают произошедшие или могущие произойти события; шутливым вызывают у слушателей смех, который, впрочем, не должен переходить в безудержный хохот.

Выдержанный тон отличается несколько повышенным темпом и силой голоса; прерывистый – характерен «рваным» ритмом и громкими резкими репликами.

Для побудительного тона характерно говорение в максимальном темпе голосом высокой амплитуды; для жалобного, наоборот, низкая тональность голоса, затухающие интонации, прерывающиеся частыми нерегулярными паузами.

Указанным восьми разновидностям тона соответствуют и восемь способов исполнения речи и поведения оратора, которые подробно описываются автором.

Вызывают большой интерес две базовые мнемонические техники, приведенные в третьей главе «Риторики», различающиеся тем, что одна основывается на отыскивании и запоминании образов, вызывающих ассоциации с обстоятельствами дела, а другая – на отыскании и запоминании образов, вызываемых словами, созвучными содержащимся в тексте, подлежащему запоминанию.

Четвертая глава начинается с обстоятельного разъяснения, почему автор предпочитает при описании стиля пользоваться собственными примерами, в отличие от распространенной (кстати, по сей день, особенно в риториках, принадлежащих перу филологов) практики использования примеров, почерпнутых из литературных произведений или ораторской практики выдающихся мастеров слова. Наш автор не без юмора замечает, что к заимствованным примерам стоит прибегать, только иллюстрируя ошибки стиля, в то время как собственные примеры должны свидетельствовать не об образованности ритора, но о его профессиональной компетентности в предмете, которому он учит. С этим трудно не согласиться.

Наряду с разделением стиля на высокий, умеренный и низкий, которые, в целом, не нуждаются в комментариях, автор выделяет три качества, которым должен соответствовать стиль оратора: изысканность, сочетаемость и достоинство.

Изысканность стиля обеспечивается хранением чистоты языка и ясностью выражений; сочетаемость – гармоничным чередованием в речи согласных и гласных звуков; достоинство придают речи употребление фигур речи и фигур мысли.

Собственно, почти вся глава посвящена изложению разновидностей фигур, которые показаны в табл. 1.


Таблица 1.

Фигуры речи и фигуры мысли



Несмотря на то, что автор оговорил, что он ставит себе в особенную заслугу употребление исключительно латинских названий фигур речи и мысли, мы сохранили исторически сложившиеся названия, пришедшие к нам из греческого языка, и русские эквиваленты, дающие лучшее представление об особенностях фигур, приведя латинские названия в скобках.

* * *

Безусловно, в чем единодушны все исследователи «Риторики для Геренния», главное украшение трактата составляют речи, которые использованы автором в качестве примеров при описании разновидностей стиля и как иллюстрации к фигурам речи и фигурам мысли. В них проглядывает личность гражданина, горячо преданного отечеству и республиканским идеалам, и человека мыслящего, гуманного, сострадающего, не чуждого суховатого юмора, блестки которого, подобно крупицам золота, нет-нет да и блеснут в наслоениях принципов, наставлений и рекомендаций. И в этот момент автор более чем двухтысячелетней «Риторики» становится вдруг очень близким и понятным нам, почти нашим современником, от радости встречи с которым мы более не смеем удерживать наших уважаемых читателей.