В городе З. было училище, нечто среднее между общеобразовательной и технической школой. Это училище, единственное на весь горнозаводский округ, пространством в десятки тысяч квадратных верст, занималось специальной поставкой всей той своры письменного люда, который придумывал чертежи и планы фабрикам и машинам, вел табели рабочим, подводил дутые итоги в «двойной» бухгалтерии, писал рапорты и отношения и… устраивал свои делишки.
Заведывал училищем смотритель, гроза и ужас не только мальчуганов, но и родителей их, трепетавших при одной мысли навлечь на себя гнев жестокого и неумолимого педагога. Еще не так давно, всего за пять-шесть лет до начала нашего рассказа, единственной карательной мерой туземной педагогии считалась одна палка, которою с истинно артистическим искусством действовал властный и почти независимый Иван Иваныч Благовещенский. Личность эта заслуживает того, чтобы сказать о ней два-три слова.
Не окончивши курса, кажется, в казанском университете, Иван Иваныч был назначен смотрителем З-го училища. Маленький, тощенький, белобрысенький и подслеповатый, в очках и с длинной шевелюрой, при встречах он производил самое незавидное впечатление бурсачка, за нерадение уволенного в архирейский хор. Голосок у него был тоненький тенор, часто срывавшийся на визгливые ноты. Преподавал он русскую грамматику и географию. Классификация предметов в З-ом училище была оригинальная. Например, вместо русского языка полагалась одна грамматика, которая проходилась по сухому учебнику Иванова. В других науках какая-то самовластная рука, начертавшая программу училища, тоже начудила порядочно.
Иван Иванович почему-то считал себя знатоком грамматики, да кстати уж и географии. И все признавали его за великого доку в избранных им предметах.
Не успеет, бывало, Иван Иванович показаться на площади перед училищем, а в классах уже слышен полет мухи или поскребывание шальной мыши, забежавшей в храм науки. Проворный сторож, мрачный и с крепким запахом махорки, Игнат, моментально растворяет перед Иваном Ивановичем дверь и быстро снимает с него форменную горнозаводскую шинель. Фигурка смотрителя на подпрыгивающих ножках показывается в старшем классе. Ученики вскакивают с мест, как один человек, и вытягиваются в струнку.
Иван Иванович, сверкая стеклами очков, с важностью направляется к кафедре, давая знак кивком головы, что можно садиться. Ученики тем же заученным движением опускаются на сиденья, и водворяется гробовая тишина.
– Тиунов, – пищит с кафедры педагог, – можешь ответить вчерашний урок?
– Могу-с, Иван Иваныч!
– Говори.
Начинается выслушивание урока. У двух он сходит благополучно, на третьем обрывается.
– Ах ты, мальчишка, – раздражается Иван Иванович, – опять не знаешь урока!..
– Я учил, Иван Иванович…
– Что ж мне до этого… На колени!..
За четверть часа до окончания класса Иван Иванович вызывает ликторов, великолепно знающих свое дело, – и мертвая тишина училища оглашается раздирающими воплями…
Жестокость в наказаниях Ивана Ивановича была феноменальная. Достаточно сказать, что его именем отцы пугали своих детей: вот как сведу тебя к Ивану Иванычу, так и будешь ты кузькину мать знать!..
В шестидесятых года Иван Иваныч куда-то исчез. Да и было пора сойти ему со сцены, потому что стало навевать чем-то другим, даже и в области уральской педагогии… Через несколько лет бывшие ученики его рассказывали, что встречали грозного смотрителя в самом ужасном виде: обтрепанного, грязного, пьяного, вымаливающего у прохожих пятачки и гривенники. Sic transit!..