Но все вышло, к сожалению, так, что с первого курса пединститута имени Ленина Гелий Револьверович Серьез присмотрел себе – не по своей, это надо подчеркнуть, воле – «очень перспективную карьеру» борьбы с Богом, с Богословием, со всем Небесным Воинством, со священнослужителями всех конфессий, с рядовыми верующими и, разумеется, с религией как таковой.
Произошло это печальное происшествие в день поступления в вуз. Вечером у Гелия состоялся важный разговор с отцом, одним из главных воротил комбината питания высшей номенклатуры ЦК КПСС. Они сидели в отдельном кабинете «Праги». Помянув в очередной раз внезапно ушедшую от них жену и мать, вспрыскивали важную веху в жизни Гелия…
К знаменательному этому разговору мы еще непременно вернемся, поскольку с него-то все, видимо, и началось. Во всяком случае, сам в сугробе замерзающий, разбитый Гелий возвращался к нему как к лукаво-роковой первопричине и началу всех уродливых бед своего существования…
После того кабацкого разговора утекло немало лет. Все случилось так, как спланировал Револьвер Фомич с молчаливого согласия Гелия. Решение любопытной, но, как всегда ему казалось, маловажной проблемы «Бог есть или Его нет» он как бы перепоручил отцу, считавшемуся в семье наследственным спецом по «мистике происхождения мертвой природы, белковых тел и деловых обстоятельств жизни в первичном бульоне».
Гелий специализировался в аспирантуре пединститута на разного рода проблематике так называемого научного атеизма. Ни любви, ни интереса ко всей этой хреновине он не испытывал.
Диплом, а потом и кандидатскую сочинил для него поп-расстрига, вышибленный из круга церковной жизни за целый ряд непростительных для священнослужителя грехов и продажу шведскому дипломату уникальной иконы шестнадцатого века. Точно так же и с тою же легкостью Гелий перепоручил бы другому человеку, скажем, провести первую брачную ночь со своей фиктивной супругой.
Диссертация, сочиненная нечистоплотным аферистом, называлась очень романтично, на взгляд Револьвера Фомича и самого будущего кандидата исторических наук.
Штурм небес как основной методологический принцип атеистического воспитания советской художественной интеллигенции в свете последних решений партии и правительства на примере антирелигиозной обработки членов Московской писательской организации.
Года три с лишним Гелий болтал с писателями, поэтами и критиками то в питейных заведениях ЦДЛ, то у них на кухнях или в домах творчества о том, о чем болтают за бутылкой московские интеллигенты, считающие себя прирожденными духовными существами, унаследовавшими столь уникальные личностные качества не от кого-нибудь, а от легендарных русских мальчиков великого Достоевского, бившихся в многочисленных российских трактирах над решением главных вселенских вопросов, но затем, после октябрьской катастрофы, трагически отвлекшей их от замечательно праздных и полухмельных метафизических бдений, перенесших эти свои неумолкающие, но уже во многом конспиративные бдения на печальные частные кухоньки…
Защита прошла блестяще. Вспрыскивали ее в том же кабинете «Праги». Правда, при утверждении в ВАКе кто-то счел необходимым «удалить» из названия выражение «на примере членов», поставив точку после «правительства».
Лет пять Гелий трудился в хитром каком-то отделе Комитета по делам религий при СМ СССР. Одновременно утверждался как крупный теоретик научного атеизма в лекторской номенклатуре общества «Знание».
Разумеется, он частенько захаживал в ЦДЛ, поскольку премило проскочил в члены СП через секцию критики, а также начал богатеть и обвальяживаться…