«Жизнь прожита взаймы, по акции, по скидке.
Я награжу детей долгами на кредитке.
Я торопился жить и жопу рвал усердно,
Но Ариадны нить порвалась незаметно.
Запутан лабиринт, зашел за де́бет кре́дит,
Мой минотавр не спит – о новой яхте бредит.
Он ходит по пятам и ловит в ипотеку,
Возьми однушку брат, плати четыре века.»
Felice Rivarez- Жизнь взаймы
– Рота, подъём! Выходи строится! – донеслось откуда-то далеко. Оттуда, куда не хотелось идти и куда было нужно.
Ломающий привычное порядок вещей не сразу перестраивал новых участников – совсем не церемонился и гнул своё, вроде бы важное. Кирилл тяжело открыл глаза. Один из его сослуживцев уже встал, а двое так же, как и он, ещё пытались проснуться. Это был всего четвёртый день в правилах нового мира: порядка и жёсткого графика. В роте молодого пополнения, где они находились, порядки были ещё не такие строгие, как бывало – особенно, если присутствует «дедовщина». Для таких как Кирилл, ещё недавно гуляющих и живущих пусто от неосознанной печали, привыкать было сложнее.
За эти несколько дней Кирилл кое-что усвоил и открыл, что об армии бытует двояко неверное представление.
С одной стороны, кажется, что там всё строже и чётче, чем есть на самом деле. На деле оказывается, что армия такой же социальный институт, как и другие – ему на ум приходил университет, в котором учился. В учебных заведениях имеют место договорные несоблюдения правил, закрытие глаз на некоторые положения и определённый уровень несправедливости – которым, при желании и природной хитрости, можно научиться пользоваться и обращать себе на благо. Совсем как здесь.
С другой стороны, по многочисленным анекдотам и невероятным историям «знакомых», кто служил, кажется, что здесь сплошное безобразие: пьянки, бардак, дурацкие приказы. Первым делом Кирилл ощутил на себе ограничения и всепроникающую власть странного порядка – и это было ему понятно, даже радостно ожидаемо. Иначе и быть не может, когда ненужные люди представлены в виде конкурентов, не важно на личном уровне это или на государственном – нельзя без сильной армии. «Враг» тебя просто уничтожит: как «снаружи», так и «изнутри».
Казалось, прошло несколько минут, пока Кирилл, наконец, не собрал свои лоскуты воли в один крошечный ещё комок и не встал. Важно было успеть накинуть спортивный костюм и выйти в коридор за минуту, максимум две. Лучше было это сделать правильно, ведь потом, на зарядке, не будет хорошей возможности поправить неудобную одежду. Кирилл совершал незнающие ошибки и упрямо учился, выполняя команды. Он просунул ноги в шлёпки со своим номерком, сонно дотянулся до шкафа и нашёл там костюм.
Тот сослуживец, что встал первым, уже заканчивал зашнуровывать кроссовки:
– Давайте-давайте. Раздупляйтесь. Утро уже. Сейчас на пробежечку выйдем – освежимся. Чего вы такие тухлые? Утро пришло! Увидят, что вы дрыхнете – жопу намылят, будете потом всю ночь в коридоре стоять.
Двое других тоже пытались собраться с мыслями и начать надевать собственный спортивный костюм. Один даже стоял с закрытыми глазами и клевал телом сожаление об упущенном сне. Он медленно выплёскивал недовольство:
– Да иди ты в жопу. Я тут… это! И где эта ебучая дырка?..
– Какая дырка? – спросил другой сонный сослуживец.
– Да в штанах… ноги просунуть…
– А я думал в жопе, – без смеха, сказал другой.
– Смешно… – так же без веселья сказал первый.
– Глаза открой и увидишь, – ответил Кирилл.
Сослуживец с закрытыми глазами открыл глаза и очевидно уставился на Кирилла. Затем перевёл взгляд на штаны, повертел их и сказал:
– Да… точно… – медленно проговорил он и натянул их.
– Чего вы копошитесь там? – спросил самый бодрый сослуживец. – Уже половина роты собралась. Не первый день же.
– Да забей на них, пойдём, – сказал Кирилл и вышел в коридор. – Догонят.
Сослуживец ничего не ответил и пошёл следом.
В коридоре собралась уже почти вся рота. В течение минуты появилось несколько сонных сослуживцев, и вечно равнодушный ротный направил всех на улицу:
– Шаг-ом, м-арш!
Стандартная утренняя операция давалась с трудом. Пробежать несколько минут без перерыва, не говоря уже о пятнадцати минутах, было тяжело. Прохладный осенний воздух пробирался утренним собой, покалывая в горле и лёгких. Кирилл, чувствуя тяготы своей пагубной привычки, особенно сожалел и страдал лёгкими – не он один. Те, кому не удавалось вынести нагрузку, обнимались и вместе начинали приседать – добровольно-принудительно. Вместе с ротой молодых парней, чуть вдали, занимались и молодые девушки, тоже служащие – они жили в отдельной казарме. Девушки природными достоинствами неплохо отвлекали мужское внимание, пусть и были одеты в такую же свободную спортивную одежду – как и парни женское.
– Смотри-смотри, вот та зачётная, – задыхаясь, говорил один из бегущей массы.
– Отвали… дай… добежать… – больше задыхаясь, ответил другой.
– Чё думаешь о… том? – спросила одна из девушек.
– Крейзи… – безучастно ответила другая.
После пробежки всех отправляли на турники сделать пару несложных упражнений. Кирилл, несмотря на курящее состояние, всё-таки поддерживал собственное худое тело и поэтому, кое-как, но мог выполнить зарядку как положено. Большинство стонали от ломящей непривычной усталости – от того, что должно давать им нужную на день энергию. Кто-то тихонько ругался, а большинство просто думало о том, чтобы быстрее закончилось.
Злосчастные полчаса утренней зарядки прошли и все вернулись обратно в казармы. Расслабляться было рано: перед осмотром проверялась заправка кроватей, потом надо умыться, одеться в установленную форму – и на всё были следующие полчаса. В туалете с таким порядком быстро образовывалась очередь. Попутно, чтобы не терять время, солдаты умывались и чистили зубы. Кое-кто не успевал, и из-за этого шёл в туалет прямо с щёткой в зубах, чтобы не терять место – те, кто так делать не хотели и пытались задержать очередь, быстро отказывались от этих манер «дружным» солдатским коллективом.
– Рота, на осмотр! – скомандовал ротный. Молодые люди уже стояли строем. Усатый мужчина прошёл и, недовольно осматривая всех, приказал: – Ровно встаньте, что вы свой мамон выставили!
Те, кто стоял более расслабленно, напряглись и вытянулись. Командир начал осматривать новобранцев: ровно ли заправились, нет ли выпирающих концов, туго ли затянут ремень.
– Что это за ерунда?.. Что ты ремень как баба затянул?.. Ты что, издеваешься? Сейчас переодеваться заставлю!.. Встань ровно, что ты как сопля!.. – и прочие фразы летели, а солдаты быстро исправляли недочёты.
Дальше шла проверка комнат-кубриков. Там тоже доставалось разным неумехам, кто не мог ровно застелить кровать. К счастью, этот командир не был озлобленным, да и другой в этой роте тоже. В других частях были такие командиры и сержанты – по рассказам людей, с ними никакого спокойствия и одна живая тревога. Могли за малейшую провинность перевернуть кровать вверх дном и заставить убирать – на время и, если не справлялся, повторить до требуемого результата. Здесь, на радость многим, всего лишь пару десятков отжиманий. Такая нагрузка быстро входила в привычку и, со временем, превращалась в автоматизм.
«После бодрящей утренней пробежки и укрепляющих упражнений, ничто так не дополняет утро как чашечка кофе», – так думал Кирилл до попадания в армию. Завтрак, хоть и был лучшим из всего, что происходило здесь утром, совсем не тянул на облегчение и радость за страдания.
Завтрак омрачало даже то, что отводилось всего двадцать минут: ни больше – иногда, меньше. Нужно было ещё выйти из казарм и дойти до столовой. Вместе с этим рядом возникало много вопросов:
Если ротный будет тормозить?
Вдруг, предыдущая рота задержится?
Может, все будут идти медленно до столовой?
В самой столовой что-то напутают и придётся ждать разрешения?
Все эти мелочи складывались в драгоценные минуты – они убывали, никого не ожидая. Солдат мог приступить к завтраку позже, но закончить его он должен был вовремя. Даже если всё получалось, примерно, как в правилах, на все дела отводилось не более пяти минут – примерно за такое время обычно и завтракал лейтенант, командир роты.
Перед приёмом пищи нужно пройти линию раздачи, где на каждом этапе можно было взять только то, что дают – выбор оставался лишь в возможности отказаться. После того, как солдат собирал фрагменты скудного худого завтрака, он, вместе с разносом, шёл на одно из мест. После этого всё ещё нельзя было есть – требовалось ждать команды.
Когда прозвучала заветная фраза «К приёму пиши приступить!», часть молодых людей накинулась на собственный скудный ассортимент, которым не баловала армейская кухня. Сегодня была каша, несколько кусочков хлеба и неясный тёмный напиток, похожий на очень разбавленный кофе. Часть людей не успела привыкнуть к такой еде и относилась с робким пренебрежением, чудной хитростью восполняя неожиданно исчезающие калории в местном магазинчике. Те, кто был из мест попроще, ели такую еду с радостью – их было большинство, и пассивно подавляющее. Вместе с таявшей жировой прослойкой и переданными деньгами, уменьшалось число «недовольных» и тарелки пустели.
Прозвучала другая фраза «Приём пищи закончить!» – те, кто не успели закончить трапезу, с грустью понесли разносы с остатками на ленту.
После завтрака было немного свободного времени, около часа. В распорядке дня значились пункты «прослушивание радиопередач», «информирование личного состава, тренировка», «развод личного состава» – это всё было на бумаге. На деле, второй пункт был совмещён с последним и выполнялся примерно за десять минут прямо перед занятиями, а радиопередачи исчезли из жизни солдат, примерно, тогда же, когда «сломали» Рабочее Содружество.
Кирилл решил сначала пройтись по плацу. Апрель в этом году выдался прохладнее обычного и можно было немного посидеть на улице, радуясь последним тёплым дням перед наступающей зимой.
«Да-а… Не обо всём подумал, конечно… – думал Кирилл, доставая и поджигая одну из последних сигарет. – Долг Родине… Сейчас бы поспать часок дома, на мягкой кровати! Вот такой долг я понимаю! – он усмехнулся. – Да – было бы хорошо! А год только начался… Целый год – сколько возможностей… Возможностей… Чем я жил до этого? Пить? Гулять? Нет. Это не жизнь. Надо взрослеть, а не заниматься ерундой… Мне уже двадцать четыре – достаточно взрослый. Если мы все будем детьми, кто же тогда защищать будет? Строить в стране? Делами заниматься? Когда-то надо взрослеть. Да… сложно это. Начать надо с себя. Поэтому отказываться не буду – скоро привыкну и будет уже нормально. Надо становиться лучше – пора. И с этим что-то делать, – Кирилл посмотрел на сигарету, – тоже. Убивает же, зараза… Да и Наде не нравится.»
Сев на скамейку, Кирилл облокотился на один из подлокотников. Он осторожно озирался, потому что здесь курить было не положено: если никто не видит – разве это проступок? Быстрыми и стыдными втягами, он сокращал сигарету и удовлетворялся маленькой вольности.
Вдалеке прошла группа из молодых девушек. Они посмотрели на Кирилла, ожидая его взгляд, но он был глухо поглощён своими мыслями и потому ничего не заметил.
Когда сигарета кончилась, он достал телефон и начал листать ленту, просматривая заголовки новостей: «Встреча большой тройки», «Вопрос колоний: нужно ли Зелёным дать Оранжевым свободу?», «Война на южных островах», «Нужны ли феминитивы и англицизмы, когда в синем уже есть обозначение? Мнение эксперта», «Правительство Зелёного Королевства обсуждает новые санкции в отношении Синей Федерации», «С августа вступят в силу новые договоры сотрудничества между Зелёным Королевством и Рензенской Республикой».
Телефон тоже был под формальным запретом – поэтому Кирилл держал его едва видно и всеми силами думал:
«Снова санкции… Готовятся, пидорасы… Санкции, политическое давление. В прошлом году в Миргороде на Озёрной площади почти революция. Задушить нас хотят. Получить наши ресурсы… Эти ни перед чем не остановятся. Что они с оранжевыми сделали – ужас. Нашей страны точно так же не будет. Им лучше, чтобы здесь было много маленьких государств – таких легко контролировать. Фиолетовых и жёлтых уже к себе прибрали, на кармане держат – так и здесь было бы. Причём, нашими же руками, уроды – на больное давят… разжигают ненависть среди синих народов… Что с выборами в Рензе будет в этом году – уже готовятся… Даже не скрываются – это же очевидно «зачем» все действия. Никакой демократии им не надо – своих за все места держат, где требуется, а нам про демократию рассказывают. Лицемеры ебаные. И нас держали сначала за яйца, когда Содружество развалили, но после Гражданской не по плану пошло – «не получилось, не фартануло». Остался только вопрос с Рензей… Значит, будет у нас война за неповиновение. Они всегда за такое кнутом стегают. Правильно, всё-таки, подумал. Теперь, хотя бы, смогу близких защитить, и свою страну. Без армии не смог бы. Так что, не зря… Привыкнуть надо, потерпеть.»
Кирилл сделал последнюю затяжку, убрал телефон в карман, затушил окурок об урну и выбросил насовсем как всякий мусор. Встал, потянулся скрытому за серыми облаками солнцу, и пошёл себе по плацу, думая или только делая вид для эффекта.
В уме возникала тема собственного возраста. Следующий, двадцать пятый год жизни, виделся рубежом для подготовки. Осмысляя других людей, Кирилл думал о противоречивости: взросление не процесс, а выбор. Будто бы, нужно было решиться стать взрослым, взять ответственность за себя – много людей вокруг него боялись и потому проживали не свой возраст, и тормозились в развитии. Задумываясь об этом, он каждый раз чувствовал что-то глубинное и пугающее, как смерть или всякий конец. Вдвойне это пугало, когда «дети» создавали реальных детей, обрекая их на безответственное страдание.
В голове проскользнула фраза «бытие определяет сознание»: способен ли человек сделать выбор, когда он с детства не знал о возможности выбирать? Думая об этом, Кирилл терялся и грустно смотрел на слепо несущийся куда-то мир. Его обступал поток, где лишь немногие пришли к мысли «подняться», а не плыть по несущему куда-то неизвестному течению.
Зайдя в казармы, а затем и в свой кубрик, Кирилл сел на кровать, не замечая, что происходит вокруг, он поражался вскрытой бездне печали, и мысленно пятился от неё. Хотелось забыть совсем это и никуда не лезть мыслью.
– … а я с леса к нему и зашёл. Прокаст дал – он сдох, – один из сослуживцев рассказывал историю.
– Ничё се, – удивлённо сказал второй. – Это прям на тоненького. Я б тоже не отреагировал. Помню, у меня была катка, когда трое инвалидов в команде и я тащил на себе, как мог. И пушил, и гангал по возможности – всё делал. Ещё один из них вышел потом и мне голда начала капать. Ну, я быстро собрался и снёс им линию. Всё-таки второй был норм чел, и мы трон со второго захода снесли.
– Понимаю. Это же классика инвалидов в… – первый произнёс название игры. Он посмотрел на Кирилла, смотрящего куда-то с мыслью, и обратился: – А ты чё как? Играешь в это говно?
Кирилл улыбнулся. Его каждый раз забавляло обзывание любимой игры, от которой человек зависим. Он чувствовал в такие моменты приятное чувство, что и каждый освободившийся от зависимости и слышащий про объект бывшей мании. Приятная лёгкая гордость за силу воли распространялась и радовала.
– Раньше играл. Потом бросил. Затягивает очень – даже о реальной жизни забыл на какое-то время.
Двое сослуживцев улыбнулись слегка насмешливой улыбкой. Они прекрасно знали эти слова:
– Да, я тоже бросал. Потом снова устанавливал через полгода – и по новой, – сказал первый.
– Да, жиза, – сказал второй.
– Всегда думаешь, что в этот раз точно всё. Не играешь какое-то время. Потом как доконает что-нибудь – берёшь и устанавливаешь.
– Не, я в этот раз точно всё, – ответил Кирилл с улыбкой знающего. – Как год назад удалил, так больше не играю. Пока решил с друзьями наладить связь.
– Ну и правильно. Я бы тоже хотел удалить. Одни нервы только трачу на это говно, – сказал второй.
«Ну и правильно» – всегда появляющаяся фраза одобрение, как факт некурения от заядлого курильщика. Фраза с оттенком отчаяния из-за желания освободиться и ощущения нехватки сил для этого.
«Каждый здравомыслящий человек стремится к освобождению от оков, а не терпит их», – думал Кирилл в такие моменты.
– Тёмка, сколько время сейчас? Успею в туалет сгонять? – спросил первый у второго.
– Восемь-сорок. Пять минут, – ответил «Тёмка».
– Успею! – сказал второй и пулей выбежал из кубрика. В коридоре он сменил темп на шаг, потому что по казарме запрещалось бегать.
– А где Дима? – спросил Кирилл. В комнате его не хватало.
– Хз, – ответил первый. – Наверное, на турниках висит.
– Перед девчонками красуется? – спросил Кирилл.
– Может, – пожал плечами «Тёмка».
Через несколько минут второй вернулся довольный:
– Фух, бак опустел. Теперь и на занятия можно, – проговорил он с небольшой улыбкой и подошёл к тумбочке, где взял тетрадь.
На часах было «8:44». Кирилл пододвинулся ближе к своей тумбочке, взял тетрадь и красивую ручку.
В комнату вернулся Дима:
– Чего кислые такие? Вы бы вышли во двор, подышали. Сидите, тухните здесь как, – он ненадолго замолк, подбирая слово, – яйца. Можно же и на турничок выйти – знаете, как заряжает? Девчонка одна там такой подход сделала – даже руку ей пожал. Прям крепко взяла. С такой, конечно, да…
– Не, спс – хватает утренней зарядки. Второй раз за день выблёвывать лёгкие не хочу, – сказал первый сослуживец.
Из коридора донёсся крик ротного:
– Рота, становись!
Временные жители кубрика вышли на построение.
Командир рассказал о нескольких происшествиях, новостях части – очень быстро и для себя. Затем дали приказ и повели в место для учёбы: «учебку». Туда так же приводили женский отряд, так как, не смотря на явное разделение по казармам, они считались одной ротой – получалось, что рота состоит из женского и мужского взвода. От части к части соотношение разделялось – как призывали.
Чтобы новобранцы привыкали к равенству со «слабым» полом, взводы перемешивались и делились на две группы. Вдобавок, иначе мест в кабинете не хватало. Кирилл был во второй группе. Кирилл радовался этому ещё существующему правилу и не совсем понимал причин этого. Ему нравилось видеть в женщинах не только красивых людей, но и что-то большее, сильное, самостоятельное – как будто какого-то себя.
Набор женщин в армию остался ещё с рабочих времён. Поскольку «прогресс» не стоит на месте, такие элементы всё настойчивей стараются убрать из жизни общества. «Прогресс», в данном случае, это церковь и её информационные структуры, а не наука. Кирилла удивляла эта нелепость, и он в интернете даже несколько раз спорил. Каждый раз, когда на его научные аргументы отвечали эмоциями, давя на мораль из книги, устаревшей ещё до Великой Войны на тысячи лет, это ставило в ступор. Он думал и огорчался потерянным людям.
«Армия, как и война – это не женское дело. Женское дело – это дом, семья. Женщины – слабый пол», – так ему отвечали. Кирилл же видел за этим как плавно роль женщины в обществе сменяется с «достойного человека» на «красивая собственность» – в лучшем случае. Часто просто «красивая обслуга», а иногда и вовсе «обслуга». Кирилл видел, что сторонники морали не хотят давать женщине человеческой доли и понятия – зачем? Это «мужское дело», его вотчина. При этом и «возвышенная» роль мужчины, как это ему пытались доказать, явно меняется с «достойного человека» на «денежный кошелёк». В лучшем случае, «денежный защитник».
Думая об этом, об истоках и глупом слепом смысле, Кирилл приходил только к одной мысли: «прогрессу» нужно на что-то опираться – почему бы и не на разделение со скрытым подчинением? Чтобы люди не сплачивались, не были радостно вместе, а тихо и печально ненавидели, смеялись, издевались – против друг друга, а не «прогресса».
Развивая мысль дальше, Кирилл приходил к смыслам: в это время «прогресс» дальше будет протягивать свои информационные щупальца в общество, разрушая человеческие завоевания и подменяя их традицией, которая не просто ограничивает общество. Ещё не понимая, что это уродует порядок и приводит к разложению человеческого, Кирилл, всё же, противился и отторгал. Кирилл почти приближался к мысли: «Прогрессу» не нужно развитие – ему нужно сохранение, консервация выгодных порядков; моральная часть – пустая обёртка из прошлого. Он чувствовал это ещё не умом, а сердцем или чем-то вроде. Кирилл иногда возвращался к этим мыслям и не мог их закончить, не чувствуя в себе уверенности или чувства знания.
На занятиях рассказывали уставы. На третьем часу лейтенанту не хотелось в очередной раз рассказывать то, что написано на информационных листах и поэтому он, предложив всем вздремнуть, неофициально дал группе отдохнуть. Это было кстати – и облегчало.
На четвёртом часу рассказывали об обязанностях и порядке проведения наряда по роте.
– Буду вам не по уставу говорить, а как есть – запомните это раз и навсегда. Это самый важный наряд, сука. Самый. Важный. Наряд, – повторил невысокий мужичок лет пятидесяти, боевой подполковник с усами. Молодых ребят смешила его манера вставлять «сука», чтобы обозначить важность слов. Офицер говорил с сильной расстановкой акцентов, отрывисто, как будто отсекал предложения друг от друга и складывал для эффекта. – По очереди, сука, каждый из вас с этим столкнётся, как минимум, несколько раз. Наряд проходят те, кто подошли по очереди из рядовых – два человека. И один сержант – иногда старшина. Те, кто проходят, называются дневальными. Наряд начинается в шесть часов вечера, до ужина. Как только на вечерней проверке командир уточнил наряд – знайте, сука, вам завтра не отвертеться. Потом на разводе после завтрака командир выводит наряд и отправляет готовиться: форму подготовить, вызубрить обязанности. Иначе если вы, сука, хоть одно положение в роте не знаете, никто вас не пустит. Будете зубрить его, сука, пока не научитесь во сне рассказывать. Что, смешно? А, ну, сука, отставить! Будете вне очереди все пропущенные дежурства нести. Два дня, неделю, месяц подряд – это всё, сука, зависит от вашей тупости. Дальше. Через час – первый инструктаж. Расскажут в общем: что да как. Потом медосмотр: посмотрят всё ли у вас в порядке. На медосмотре не стесняться: болит что-то, чувствуете себя плохо – лучше, сука, скажите и пройдите наряд потом, но не подводите сослуживцев. Стесняться не надо – были, сука, случаи, когда и враг, и всякий, проникал, пока дневальный отошёл или спит. Со смертями, сука. Это не шутки. Так, потом… После обеда, в 4 часа, выдают экипировку: штык-нож, табурет, огнетушитель. После этого будет второй инструктаж, по пожарной безопасности. Потом – развод, где скажут кто будет дежурным по части. В общем, того, сука, кто будет драть вас следующие сутки. После этого проверка всего: знание обязанностей, внешний вид, чистота штык-ножа – всё могут спросить. Зубрите, сука, чтобы во сне могли рассказать. Если завалите, могут, сука, перенести на завтра – будете зубрить пока не сдадите. Наряд каждый пройдёт – и не раз. Обязательно, сука, все пройдёте. Как наряд закончился, собственно, передача наряда. Дежурный по роте должен пройти в комнату хранения оружия – КХО. Запоминайте, сука, я спрашивать буду: кэ-хэ-о. Зайдёт он туда для пересчёта и сдачи оружия. Дневальный новой смены проверяет порядок и чистоту казармы: вымыты ли полы, есть ли пыль, всё ли на своём месте – в общем, сука, весь порядок. В конце проверка материальной описи роты: что в журнале записано – всё должно быть. Запоминайте, сука – с вас же спросят. Всё проверяйте, когда принимаете дежурство. Что, скучно? Отставить! Последнее: обязанности. Дежурный по роте заполняет журналы, водит солдат в столовую, руководит действиями дневальных. Если приходит дежурный по части или командир, должен дать доклад о происшествиях. Записали там у себя? Сука, записывайте!
– А что ответить, если происшествий не было? – спросила новобранка – невысокая крепкая девушка.
– Если происшествий не было, – повторил подполковник, – значит, так и сообщить, сука: за время дежурства происшествий не было. Так, на чём остановился… А-а. Один из дневальных, очередной дневальный, должен всё время, сука, стоять на своём месте, «на тумбочке» возле входа и комнаты хранения оружия. Не дай Бог вы куда-то уйдёте – нельзя, сука. Дневальный следит за выносом оружия – нельзя. Дальше. Громко подаёт команду по распорядку дня, отвечает на звонки, открывает дверь, следит за входом и выходом из казармы. Ещё раз, сука, повторяю: пускать посторонних людей – нельзя. Всякие вопросы «где командир …?» и прочие – это к нему. Дневальный должен следить за тем, чтобы курили и чистили одежду только в специальных местах – казармы вам, сука, не помойка. Дневальный обычно стоит под камерой – если будете, сука, плохо стоять, позвонит дежурный по роте и отчитает. Халтурить не получится. По очередному дневальному всё. Есть дневальные свободной смены – солдаты, которые дрочат казармы до блеска. Ночью, после отбоя, вечерняя уборка для дневальных перед приходом дежурного по части с проверкой. Дневальные свободной смены после этого идут спать. Один солдат на четыре часа, другой – на два. Очередной дневальный стоит на своём месте и должен, сука, встретить дежурного. Записывайте, сука! Дежурный у вас не только порядок проверяет, но и может начать спрашивать всякую херню из уставов – всё должны знать, сука. Я не просто так это вам рассказываю.
– А спать когда? – спросил солдат.
– Спать дома. Не сахарные, сука – ночь потерпите. Солдат должен, сука, и не такое терпеть. Так, дальше. Через каждые два часа до шести тридцати очередные дневальные сменяются. На завтрак только один ходит вместе со взводом, остальные – отдельно.
– А если в туалет захочется? – спросил другой новобранец, крепкий высокий брюнет.
– Ты чем, сука, слушал? Терпеть надо. Спать, срать… А если тебе срать приспичит в укрытии – что, в туалет побежишь? Нет, сука, должен сидеть столько в укрытии, сколько потребуется. Противник не будет ждать, пока ты, сука, облегчишься. И здесь, сука, ты должен стоять столько, сколько требуется по уставу!
– Пиздос… – огорчился крепкий новобранец.
– Разговорчики! – грозно крикнул подполковник. – Следи за языком.
– Понял, извините! Простите! – испуганно сказал всё тот же новобранец.
Оставшееся время прошло без происшествий. Пятое занятие тоже было без ярких моментов – скучные уставы и другой тугой формализм. Около двух часов дня занятия кончились и было несколько минут «мойки рук, чистки обуви» – никто не проверял, да и было всё равно. Унывая от скуки и тягот новых правил, солдаты готовились к обеду.
На обед к утренней куче прибавлялся суп – перловый. Пока все ели, Кирилл заметил, как крепкий новобранец – тот самый, что спрашивал про туалет – сидит через стол от него и осторожно прячет несколько кусочков хлеба в карман.
«Зачем? Неужели так есть пробирает? Хлеб же будет грязный… – подумал Кирилл. – Каких только людей не бывает…»
Чуть вдалеке сидел женский отряд. Несмотря на большую кучность, ели все тихо и обычный, как казалось Кириллу, «женский» шум не существовал – как будто это были обычные люди, как мужчины. Командиры обычно отстраняли от приёма пищи нарушающих порядок. Иногда наказание смягчали и просто заставляли отжаться двадцать раз на кулаках – по армейским порядкам должна была соблюдаться калорийность. Поэтому отстранение солдата могло потом обернуться неприятностями офицеру из-за нарушенной статистики. Девушкам наказание смягчали до полных приседаний. Даже с таким «мягким» наказанием самое драгоценное время – на еду – сильно сокращалось. Видимо, поэтому все быстро учились кушать тихонько и быстро – нравилась им еда или нет.
Когда прозвучал приказ для мужского отряда «Приём пищи закончить», Кирилл встал, взял разнос и отнёс его на ленту. Хотелось спать и стать человеком – армейские будни отупляли формальностью. От этого Кирилл зевал и старался настроиться на более весёлый лад:
«В начале всегда тяжело и непривычно – надо перетерпеть», – мысленно повторял внутри себя как установку.
Перед последним – шестым – часом занятий стоял перерыв в полчаса: для усвоения обеда и лучшего настроения. На улице стало тепло – тепло ранней осени уходило, уступая место для будущей зимы. Кирилл решил прогуляться по доступной сжатой улице, о чём-нибудь подумать – он любил ходить, а не сидеть в комнате. Для лучшего настроения, решил забежать в казарму и взять несколько конфет.
Обогнув казармы, Кирилл нашёл укромное местечко и сел на лавочку. Доставая телефон, он приятно ощущал лицом прохладу. Ему нравилось ощущать ласку осеннего влажного прохладного ветра – насытившись дождливым летом, воздух готовился к обновлению. Перед зимней сухостью оставались последние влажные деньки. С каждым годом Кирилл всё больше открывал любимые элементы в каждой поре года: короткая жизненная вспышка весной, тропические ливни и замирание жизни в жаре лета, цветение жакаранды вместе с осенними дождями и снова похолодание с редкими дождями зимой. Даже разрушительные потопы, не редкие для его родного города, Миргорода, приводили к мысли о правильности: природа напоминала о своей силе и неподвластности человеку.
Осмотревшись вокруг, Кирилл заметил, как много здесь людей. И парни, и девушки, собравшись кучами, стояли, развлекая себя как могли: курили, рассказывали смешные ситуации, знакомились, пытались подружиться или начать романтические отношения. Кирилл достал конфету, ананасовый леденец, и, ловко его развернув, незаметно сунул в рот. Затем полез за телефоном, но не успел его достать как к нему подошёл тот крепкий сослуживец, что прятал хлеб и спрашивал вопросы на занятиях. Здоровяк с короткими волосами. Широкая солдатская форма не вмещала крепкое тело и натягивалась. Большое тело было спокойно и уверенно собой.
– Здарова, – сказал он, но не садился и так же стоял напротив, держа руки в карманах. – Чё, как день? Отдыхаешь, да?
Кирилл чуть напрягся, чтобы быть готовым сразу дать отпор. Здесь они были в отдалении от других – Кирилл проигрывал по подготовке тела, из чего решил бить первым.
– Нормально день. Отдыхаю, да.
– Понятно-понятно… – быстро проговорил здоровяк. – И как в армии, нравится?
– Как всем: тебе – нравится?
– Мне? – замялся здоровяк. – Да, вообще, заебись тут. И кормят хорошо, и порядок, и всякие мозги не ебут – только вставать рано.
– И мне так же, – ответил Кирилл.
– Понятно-понятно… – снова быстро проговорил здоровяк, затем резко сел и повернулся к Кириллу. – Слушай, а у тебя есть что-нибудь пожрать? Ну, хотя бы чуть-чуть. Я отдам, честно – мне просто срочно надо. Только не хлеб.
Кирилл улыбнулся от удивления и расслабился:
– Прям «надо»? – спросил он, улыбаясь. – И почему хлеб нельзя – не понравилось есть грязный хлеб из карманов?
– Да мне-то нормально, – не поняв насмешки простодушно ответил здоровяк, отворачиваясь от Кирилла. – Я бы и съел – вкусный хлеб. Это не берут. Не знаю, чем не понравился – чуть испачкался в кармане, конечно, так это хлеб же. Хлеб – всему голова! Мне так дед всегда говорил.
– Не берут? Куда? – спросил Кирилл, отбрасывая остальную часть.
Здоровяк замялся.
– Берут? – глупо переспросил он. – Да никуда. Это я так, ерунду сказал… Так это, есть у тебя что-нибудь? Зуб даю, верну. Прям железно отдам.
– Есть пару конфет, – сказал Кирилл. Здоровяк сразу же заулыбался от радости. – Только я их сейчас не дам. Интересно: где и кто всему голову брать не хочет, – здоровяк посмотрел на него глупо. – Да это про хлеб. Шутка тупая. Пошли.
– А-а, понял! – сказал здоровяк и заржал. – Ну ты выдал: всему голову брать не хочет.
Смутившись, Кирилл почувствовал прилив стыдного жара и даже встал.
– Идёшь? – спросил Кирилл.
Здоровяк встал и молча пошёл в сторону. Кирилл шёл следом. Недалеко, за казармой, в чуть утопленном углу, стояло около десятка солдат. Здесь возбуждённо обсуждали и чувствовали всякий прилив сил.
– Пришли, – сказал здоровяк. – Давай.
Кирилл достал три конфеты из кармана и передал их здоровяку. Тот, кивнув, взял их в руку и протиснулся через толпу. Кирилл пролез следом.
– Есть ставка, – сказал здоровяк. – Давай, бля! Ух, ща выебу – сто проц! Прям чувствую!
– Чё там у тебя? А-а, сосульки? – проговорил тощий парень, сидящий на корточках в центре. Это была стандартная игра «в напёрстки», только с несколькими металлическими втулками и пластиковой крышечкой от бутылки.
– Сатри, ща снова проебёт, – сказал кто-то в толпе.
– Он уже в пятый раз приходит и его каждый раз обувают. А он всё идёт, – посмеялся кто-то другой в толпе и непонятно гыкнул.
– Я вот два раза сыграл – и хватит, – сказал третий.
Парень в центре взял конфеты, посмотрел несколько секунд на них и спросил недовольно:
– А чё, шоколадных нет?
– Это всё, что нашёл.
– Печально… – ответил «напёрсточник».
– Лёха, ты если не хочешь, давай мне. Я люблю сосульки.
– Не знал, что ты посасывать любишь, – ответил «напёрсточник». Все вокруг залились хохотом. – Ладно, хуй с тобой. Пойдёт. Пиздец ты бомж, конечно – даже одной шоколадной нет.
– Да чё ты наезжаешь – и сосульки норм, – сказал здоровяк.
«Напёрсточник» закинул пробку под одну из трёх втулок, перемешал их несколько раз и, когда закончил, аккуратно расставил на небольшой полянке. Здоровяк всё это время сидел с сосредоточенным лицом, наблюдая за движениями и думая возможным.
– Где? – спросил «напёрсточник», указывая рукой на три варианта. – Тут? Здесь? Или эта?
С полминуты здоровяк молчал, с мыслями начал водить рукой и, наконец, остановил, на первой втулке слева от него. Кирилл подумал про третью.
– Уверен? – спросил «напёрсточник».
– Не-не, – быстро ответил здоровяк. – Ща-ща, погоди. Бля… Ебать-копать, сейчас я точно выберу…
– Давай реще – другие тоже ждут.
– Да, бля, не торопи! – напряжённо сказал здоровяк, водя рукой перед втулками. – Я выбрал – просто надо ещё подумать.
Несколько секунд ещё прошло в напряжённом размышлении. Кириллу казалось, что здоровяк сейчас перегреется и упадёт собой здесь.
– Ну?! – не выдерживал «напёрсточник». – Давай выбирай сейчас, иначе иди нахуй. Пацанам весь кайф ломаешь.
– Да дай ещё несколько секунд, – просил здоровяк.
– Или выбирай, или съёбывай. Ну?!
– Бля… – напряжённо проговорил здоровяк и остановил руку на центральной втулке. – Эту.
– Уверен?
– Уверен! – сказал здоровяк, улыбаясь. – Сейчас точно выиграю – я, бля, следил как ты там крутил! Прям чувствую, сто проц!
«Напёрсточник» лукаво улыбнулся и поднял центральную втулку – пусто. У здоровяка улыбка пропала и даже расстроился. Он закричал:
– БЛЯТЬ!! СУКА!!.. ВСЁ ПРОИГРАЛ!!! ПИЗДЕЦ!! – в это время «напёрсточник» поднял левую втулку – крышечка оказалась там. – ТАК И ЗНАЛ! БЛЯТЬ! СУКА!! ТАК И ЗНАЛ! НАДО БЫЛО ЭТУ ХУЁВИНУ ВЫБИРАТЬ!!!
Все вокруг начали смеяться с реакции и глупости неудачи. Кирилл отошёл назад – и ушёл куда-то в сторону от толпы. Здоровяк чуть попятился и огорчённо начал пролазить за ним.
– Приходи ещё! Только шоколадные в следующий раз найди – без них не будем играть!
Здоровяк подошёл к Кириллу и молча встал, смотря в сторону. Он как будто бы думал или просто огорчался.
– Наигрался? – спросил Кирилл, доставая и закуривая сигарету. Он встал за дерево, чтобы скрыться от других новобранцев: будут просить («стрелять») у него сигареты.
– Да бля, снова не повезло, – ответил здоровяк. – Вот жопой чую – в следующий раз зайдёт как по маслу.
Делая очередную затяжку, Кирилл усмехнулся:
– Как хоть тебя зовут, игрок?
– Меня?.. А я не говорил? – спросил здоровяк и удивился. – А-а, да, походу, не говорил… Гриша. Олешков. А тебя?
Здоровяк протянул широкую крепкую руку.
– Кирилл. Кравченко, – парень ответил на рукопожатие. – Приятно познакомиться, Гриша.
– Мне тоже, – улыбнулся Гриша. – Кравченко – знакомое что-то…
Пропустив последние слова, Кирилл сделал затяжку и серьёзно спросил:
– Как долг будешь отдавать, Гриша? Смотри, я не люблю, когда долги не отдают. Мелочь, не мелочь – это не важно. У нас, вообще-то, в части игры запрещены – наказание серьёзное. Так что, мне нужны мои конфеты…
– Долг? А-а, сосульки. Ну-у… отдам. Отдам! Честно – отдам! Мама скоро посылку подкинет – попрошу закинуть конфет туда.
Кирилл несколько секунд так же серьёзно смотрел на него в упор, а затем рассмеялся:
– Да успокойся. Просто шучу. Можешь не отдавать.
Гриша улыбнулся и облегчённо вздохнул:
– Не пугай так, а то я, бля, подумал, что ввязался уже во что-то!
– Неужели грозно выгляжу? Ты побольше меня будешь – мог бы и побить.
– Да хуй знает, что у тебя в голове. Иногда такие ебанутые попадаются – удивляешься как вообще живым ходишь. Выкидывают что-нибудь – потом из ебатории не выйти.
Кирилл улыбнулся и посмотрел в сторону.
– Это да. Это… да…
– А ты откуда сам будешь? – спросил Гриша.
– Из Миргорода, – ответил Кирилл.
– Из Миргорода? Ого, – удивился Гриша. – И чё, как там? Реально заебись?
Кирилл улыбнулся, попутно затушил окурок об дерево и пошёл к урне.
– Много о чём преувеличивают. Хоть жизнь чуть получше, чем в остальной Федерации, но и своих проблем хватает, – проговорил он на ходу.
– Я в детстве ездил. Дед возил. Не помню точно как там, совсем малой был, но помню, что красиво: всё такое яркое, как в телике. И люди у вас там модные, в дорогих шмотках. Зарабатываете вы там, конечно, ебал я рот, бля. У нас так хуй получишь половину даже.
– Ты приезжай, сам посмотри. Там красиво: старые храмы на площадях, стены Замка, мавзолей с Волгиным, за городом руины Старого Мира, мозаики рабочие – и куча ещё всякого. Интересно посмотреть. Правда, я не люблю этот город: он большой, как муравейник. Постоянно туда-сюда нужно бегать – нет времени жить, так всё в беготне проходит. Похож на зелёные города чем-то, особенно в центре, где высотки строят, бизнес-центры. Короче, съездить стоит. В каждом городе есть что-то своё, а Миргород, как будто, с каждым годом это только теряет… Ты сам-то откуда?
– Из Славного.
– Славный… Это ниже от Миргорода, да? Вроде, чуть в глубине континента, не на побережье?
– Да. Мы с вами рядом живём. Дыра, конечно, – он засмеялся. – А в Миргороде бабки… Сколько хотел съездить, да то денег нет, то времени – друганы ездили, им по кайфу было… Поэтому в армию и пошёл, на контракте норм бабки поднять можно. Пару лет отслужу, накоплю, перееду и как заживу! А сейчас, бля, думаю, как бы после учебки не отправили меня в часть под Славным…
– Не хочешь? – спросил Кирилл.
Гриша отвернулся и махнул своей мощной рукой:
– А-ай. Заебало меня там всё, – только и ответил.
На несколько секунд повисла пауза, после которой Кирилл спросил:
– Погоди. Ты сказал «отправят»… В смысле «отправят»?
– Службу дальше проходить, – удивлённо ответил Гриша. – Ты как будто с дуба свалился.
– А здесь?
– Э-э… – удивился Гриша и потупился на собеседника. – Это учебка – только до присяги тусуемся. Кто-то здесь останется, но многих раскидают куда-нибудь.
– Я думал, что мы здесь весь год будем, – недоумённо ответил Кирилл.
Гриша засмеялся:
– Ну ты выдал! Реально думал? Прям без пизды? – Кирилл кивнул. – Бля, не! Нас после присяги раскидают – там и будем сидеть-пердеть до конца года.
– У тебя служил кто-то? – спросил Кирилл.
– А-а, да так, кореша были, да, – ответил Гриша.
– Понятно. Странно, почему об этом не рассказывают?.. Как ногу вытянуть правильно при ходьбе сто раз расскажут, а это – нет… Вроде, важно.
– Да хэ-зэ, вроде все знают.
– Я вот не знал.
– Это ты, – ответил Гриша.
– А остальные?
– Остальные знают. Я знал, друганы мои. Да похер, короче.
Кирилл посмотрел на часы: 14:50.
– Пойдём, скоро последнее занятие.
Гриша завыл:
– О-ой, бля-я… Заебали эти пары! Вот реально! Ещё на гражданке в училище заебался сидеть! Хуйню нам какую-то распрагяют: уставы, хуявы – нет бы дать отдохнуть. Тут побегаешь норматив – всё отваливается, а потом иди с улыбкой несколько часов слушай хуйню.
Кирилл улыбнулся:
– Ты же говорил, что мозги тут не ебут.
– Да это учебка! Я про армию. Тут это, своя хуйня. Крутиться надо, мутить всякое – такое. Мне кенты рассказывали про всё это, и что нахуй надо знать эту хуету.
– Пригодится или нет, а отдыхать никто не даст. Это же наша работа. Нам и платят за неё.
– Вроде, должны платить, а в карманах ни копейки! Ещё ничего не дали, а заебали уже. Как этот месяц продержаться – ебал его рот бля… Поскорее бы присяга и мозги чтобы не ебали…
Они двинулись в казарму, чтобы забрать тетради. После построения роту повели в учебную часть на скуку и скудное поучение.
Последний час прошёл медленнее остальных. После обеда хотелось просто лечь и поспать, а не слушать очередную нудную лекцию по одному из уставов, да ещё и от молодого лейтенанта, невероятно скучно читающего всё с листа. Для результата документ можно было перевести в человеческие понятия. «Нельзя бегать по казармам» – разве неясно? Но нет, нужно было читать «Запрещается пешее ускоренное передвижение внутри казарменных помещений в виде быстрого шага, бега» – кому вообще это будет интересно? Неудивительно, что к половине занятия большая часть группы тихо выла от тоски по своему неинтересно тянущемуся времени. Добавляло в скуку обязанность записывать – для формальных отчётов. Спать нельзя – наказанием за это могли стать несколько десятков отжиманий: «для разогрева и поднятия морального духа личного состава».
На двадцатой минуте Гриша прилагал все возможные силы, чтобы не закрыть глаза: старался и мучился для порядка. Держа физически веки, он старался протянуть до конца и, вообще, не быть наказанным. Только дал слабину на минуту, облокотившись на кулак, как глаза тут же закрылись и сознание, предательски, сразу ушло в сон и никак не давалось воле. Через минуту Гриша совсем без стыда повалился побеждённым и радостным телом на стол, чем обратил внимание офицера на себя.
Молодой невысокий офицер-усач хотел встать, тихо подойти и как-нибудь ловко проучить негодника, заодно подняв авторитет в глазах окружающих солдат, да и своих собственных никчёмных. Несколько секунд он думал, как именно проучит наглого солдата, и совсем ничего не придумал, да и идти против такого здоровяка не хотелось. Поэтому он, натужно повышая тонковатый неуверенный голос, проговорил:
– Новобранец! Эй! Разбудите его!
Соседка по парте толкнула Гришу в рухнувшее слабое плечо, и тот открыл глаза, опасливо озираясь и надеясь, что никто не заметил невольной шалости. В реальности его ожидал пристальный взор лейтенанта. Гриша испугался и виновато поник огромным существом.
– Извините! – сказал Гриша. – Я не спал! Всего на секунду глаза закрыл – отвечаю!
Группа замолчала, ожидая наказания. Кое-кто тихо хихикал и, прикрываясь, улыбался себе на чужую вину.
– Отвечать будете, когда спрошу, – сказал лейтенант, растягивая слова. – Двадцать отжиманий. Нет… Тридцать!
Послышалось несколько новых смешков.
– Может не надо? Я не сплю уже, честно! Ни в одном глазу! – Гриша потянул себя за веки вниз, показывая глазные яблоки. – Бодрый, как огурчик!
– Выполнять, – проговорил лейтенант властью и внутренним злорадством.
Подождав несколько секунд и надеясь на отмену наказания, ничего не получив, Гриша кое-как вышел из-за стола, отодвигая стол позади и припирая соседку к столу для своего существа и выполнения приказа. После того как здоровяк, наконец, вышел, он расставил ноги и прямо в проходе начал отжиматься, чувствуя пальцами старое дерево и всякую грязь. Отжимался бодро и быстро. Секунд через сорок он уже закончил, немного запыхавшись. Для него действие было не столько напрягающим, сколько стыдным и морально подавляющим.
Пока Гриша отжимался, лейтенант молча и с завистью наблюдал за ним, подкрепляя слабую никчёмность и компенсируя что-то. Сам он так бодро не мог бы отжиматься, да и вне армии иметь власть над подобными, давящими его в школьные годы – здесь он имел власть заставить, и это его успокаивало, дарило что-то тёмное и томное. Кирилл смотрел за этим и сочувствовал новому приятелю – он видел, для чего даётся наказание, совсем не для пользы Гриши. Это огорчало и даже немного бесило.
Когда Гриша вернулся за стол, лейтенант ему сказал, решив уколоть напоследок:
– Постарайтесь больше не засыпать – буду спрашивать и будете отжиматься, пока не ответите всё как положено. Хоть весь день.
– Понял! – простодушно ответил Гриша.
– Не «понял», а «есть», – поправил его лейтенант и прибавил: – Где это я остановился… А-а, здесь, да… – и продолжил читать.
Оставшаяся часть занятия прошла без происшествий – очень скучно и всем казалось, что зря. Только лейтенант чувствовал внутреннее довольство и наслаждался. Некоторые чувствовали то же неприятие, что и Кирилл, думали что с этим делать. Гриша ничего не чувствовал – выполнив наказание, он облегчился и думал о еде.
Следующий час должен был быть свободным. Только вкусив облегчение, на выходе из казарм Кирилла и Гришу встретил мужчина лет сорока. Пухленький мужчина расплылся и энергично улыбался, потирая пальцы на руке.
– О-о, – протянул он радостно. – Высокие, сильные, красивые! Как с картинки, ё-маё! Такие мне и нужны! Это вы, хлопцы, вовремя мне попались. Погодите только, сейчас ещё парочку найду. Стойте здесь!
Он поставил молодых людей чуть в сторону от прохода, а сам бодро пошёл в казарму.
– Чё ему надо? – спросил Гриша. – Чё-то я сейчас ничего не понял вообще.
– Не знаю, – ответил Кирилл. – Сказал тут ждать. Странный какой-то.
– А это кто-то важный, да? – начал Гриша вдруг испуганно. – Может… мы провинились? Бля, Киря, может он наказать хочет, а? Может, это… сбежим? Пойдём…
Кирилл улыбнулся такой реакции от товарища как глупому ребёнку и решил поддержать для душевного спокойствия:
– Успокойся. Я ничего не делал – значит, и ты тоже. А вот важный ли… по погонам неясно – я ещё не научился в этом разбираться.
– Я тоже не делал, вроде! Хотя, хуй знает… может и сделал! Не знаю… Нет, не делал… Но ты им докажи! Скажут «сделал» – и всё…
– Гриша, успокойся. Сейчас он вернётся – всё узнаем. Не бежать же нам из части.
– Это правда, – согласился Гриша.
Из казармы быстрым шагом вышел тот непонятный мужчина, ведя ещё двух несчастливых новобранцев за собой. Один из них совсем опустил голову, будто знал или просто чем-то чувствовал.
– Чего встали как истуканы, ё-маё? Да вы расслабьтесь! За мной! – кивнул мужчина за собой, энергично юркнув в дверь.
– Дядя, а вы кто? – спросил Гриша.
– Какой я тебе «дядя»? – обернулся мужчина. – Я – прапорщик Гритько. Запомни!
– Понял, – ответил Гриша и пошёл следом. – А чего вам надо?
Вся пятёрка с мужчиной во главе пошла прочь от казармы.
– Делом вас займу. Там дело, буквально, на пару минут. Зашли и вышли. Поразминаетесь. Вы же молодые! Тело надо укреплять, пока в штаны срать не стали – потом поздно будет! Ха-ха-ха! Вам же всё равно сейчас нечем заняться! Как раз и разобьёте время, – прапорщик говорил быстро, энергично и весело. – Да чего тухлые такие? Не на каторгу веду, ё-маё. Поможете мне – и свободны.
– А что нужно сделать? – спросил Кирилл.
– Да сейчас всё сами увидите, – улыбнулся прапорщик. – Хлопцы, говорю же, дело мелкое. Пять минут – и делайте, что хотите. Ё-маё – что за поколение! Вы как будто мельче с каждым призывом становитесь или что!
Прапорщик был на голову ниже самого низкого из выбранной четвёрки. Один из незнакомых Кириллу новобранцев тяжело вздохнул и смотрел вдаль, как будто думал и жил сердцем.
Они прошли весь плац и подошли к складам. Прапорщик полез в карман, доставая ключ.
– Сейчас-сейчас, родимые. Сейчас зайдём… Ключ только достану. Провалился, едрить его в корень!.. – последнее слово он сказал с натяжкой, пытаясь нащупать пальцами кусочек металла в провалившуюся внутреннюю часть костюма. – Что ж ты, сука… где ты… кто ты… Сейчас… Почти нащупал. Вот он, чувствую, ё-маё. Сейчас-сейчас, родимый. Ещё секунду…
Наконец, прапорщик схватил и достал ключ:
– Вот он, родимый, – сказал прапорщик, радостно и облегчённо глядя на ключ. Отворив замок, мужчина толкнул поржавевшую печальную дверь: – Заходите, хлопцы.
Изнутри сразу ударил запах тягучей сырости и мазута. Новобранцы зашли внутрь, но ещё ничего не было видно. Прапорщик зашёл внутрь и полностью открыл одну створку прохода, затем включил свет – это был большой склад. Место убивало человека функциональным безразличием к пространству: неясный порядок, грязь, странный столик перед проходом в глубину этого давящего места. Один из парней закашлял, а остальные только неприятно морщились запахом и всякому мусору.
– Так, а чё сделать-то надо? – наконец прокашлявшись, спросил незнакомый Кириллу сослуживец.
– Да тут мелочь совсем… Кой-чего перенести – и свободны. Чего? Испугались? Не бойтесь, хлопцы, ё-маё! Вы молодые, здоровые, да ещё и на такой здоровой прикормке – вам это ничего не стоит… Пойдём.
«Мелочь» оказалась огромной кучей матрасов – их нужно было перенести на другой склад. «Зачем» – прапорщик ответил, что так нужно для учёта. Едва взявши по одному, а прапорщик пытался принудить взять сразу по два, новобранцы недовольно пошли. На другом складе не сразу приняли матрасы – пришлось ждать уточнения: нужны ли они здесь вообще. Для этого матрасы сверяли по номерам и журналу учёта. Дело оказалось не быстрым, и никто не отпускал скучающих неудачливых новобранцев, иначе придётся новых искать – да и потерпят. Хваткий прапорщик, считая что всё уже решено, отправил за остальными матрасами. Когда груз перенесли, тяжело разгибаясь от напряжения, Кирилл несколько раз отходил покурить, а дело всё шло. Прапорщик, смотря на курящих под знаком «курить запрещено», что-то тихонько бубнил себе или просто думал, после этого возвращался на другой склад и ругался с местным ефрейтором – тот невнятно отвечал и дело тормозилось.
В итоге, всё это заняло чуть больше получаса. Отпустив на вольный дух, прапорщик быстро побежал куда-то по новым делам или просто домой. Свободного времени оставалось не так много. Кирилл и Гриша отошли на одну из лавочек, а остальные ушли в другое место.
– Бля, штаны засрал, бля-я! – протянул Гриша, осматриваясь. – Они же пыльные были – пиздец… Я, наверное, весь сейчас в грязи, да? Посмотри спину.
Кирилл повернул товарища.
– Да… – слабой оценкой, ответил Кирилл, уставший от нагрузки. Через несколько секунд пришла мысль: я ведь тоже грязный. Ему повезло – грязным было только плечо, правый рукав и половина головы. Гриша почти всю верхнюю часть испачкал, как и вообще весь.
– Да как?! – недоумённо выкрикнул Гриша. – Один я засрался, что ли? Бля-я, – снова протянул он. – Ну я и объебос, конечно… Мама так всегда и говорила: Гриша – ты аплытька.
– Факт… – устало сказал Кирилл, откидываясь на лавочке. Он смотрел на небо и ничего от усталости не видел – только чувствовал тяжёлое тело и живое сердце внутри.
На несколько секунд Гриша замолчал, а потом снова вскрикнул:
– Бля-я! Нам же через полчаса на построение! Киря, погнали! Чего сидишь? Надо мыться – иначе пизда! Пойдём-пойдём! Реще, ну! – Гриша тянул Кирилла и тот, наконец, встал.
Нужно было не просто почистить себя от грязи, начистить сапоги и причесаться. В целом, нужно было выглядеть опрятно перед высшим начальством части. Глаз командиров мог зацепиться за что угодно, особенно у высших чинов, и тогда мало не покажется – хорошо, если отдельному новобранцу. За нарушения могли наказать офицера – он запомнит хорошо и будет напоминать при любом удобном случае неудачному солдату.
На общее облегчение, Гриша и Кирилл успели вовремя. Когда они закончили чистить ботинки, командир роты скомандовал строиться на плацу. Передвигая вялым телом, они чувствовали что-то облегчённое.
Две роты стояли на плацу – около двухсот человек. Новобранцы, ещё не привыкшие к армейской жизни, то не могли построиться строем, то ровно встать, то у кого-то была плохо заправлена одежда – из-за чего он (или она) получал наказание и молча ждал окончания построения, чтобы его выполнить. Всех скромно объединяло полное отсутствие армейского опыта. Нужно, минимум, две недели, чтобы научиться строиться сразу – именно столько времени нужно для окончательного слома чувства индивидуальности.
Индивидуальность легко ломается физически – простое насилие здесь не всегда работает хорошо, вызывая ненужный страх и защитную реакцию отвержения. Гораздо лучше с этим справляются физические упражнения как наказания – и физическая форма тренируется, и человек привыкает подчиняться.
Когда все построились, полковник, высокий мужчина средних лет, быстро начал и ещё быстрее кончил речь – некому неинтересную и бессмысленную. Он в очередной раз сказал о долге военнослужащих, о том как важно поддерживать порядок, когда враг не дремлет – в общем, важно быть готовым в любую минуту. Это была стандартная короткая речь, давно готовая им на случай внешнеполитической агрессии других стран – сегодня, по его разумению, был такой день. После этого полковник расставил задачи командирам и озвучил имена заступающих в наряд по роте. Заступающие в наряд должны теперь пройти серьёзную проверку: от знания своих обязанностей до чистоты штык-ножа. Остальные возвращались в казармы. Новобранцев ещё не касались наряды, и можно было тихонько наблюдать и учиться службе.
После вечернего развода оставался важнейший для командиров час, за который нужно сделать подопечных солдат уставшими. Обычно фантазии хватало на простые физические упражнения: солдат отводили на спортивную площадку для сдачи условных нормативов. Важным было по двум причинам: для ужина и сна. Проголодавшиеся солдаты не заставляли страдать отчётность по калориям. Также уставшие измученные тела быстро засыпали после отбоя, не думая, а принимая служебные порядки. Последняя, и важнейшая задача – уничтожение свободного времени, прививание сознания к этому. С каждой неделей свободное время заменялось обязанностями до той поры, пока солдатская смекалка не начнёт его создавать из ниоткуда – если она вырабатывалась у солдата.
Сначала новобранцев почти никто не трогает, кроме дел по распорядку – поэтому начало службы называется «золотые дни». Постепенно их привлекают к мелким делам: помочь тут и там. Дела могут быть разными: от перетаскивания матрасов до обслуживания автопарка. Кирилл быстро смекнул, что свободное время в армии стремится к нулю, если не начинать хитрить. Как он однажды услышал от офицера: «Хороший солдат – занятой солдат». Сам он не хотел соглашаться, поэтому начинал следить за старослужащими – искал там подсказку к действиям. Ещё он услышал, что на выходных после «учебки» будет возможность уехать из части, если ты «местный». Как Кирилл понял, некоторые солдаты специально для этого снимают квартиру в городе рядом с частью, чтобы уходить из части на выходных – хотя бы на пару часов, провести определённое время с «любимой». Думая об этом, Кирилл понимал выгодность и радость служить в родном городе: не нужно тратиться ни на проезд, ни на проживание, и с родными видишься.
Солдаты отжимались, подтягивались, на металлических протёртых потом перекладинах качали грудной пресс или должны были. На деле, делали как могли – с лишним весом не могли почти ничего и печальной злобой провожали зависть. Старшие принуждали таких пытаться, из-за чего иногда получалось и тело начинало крепнуть. Им в этом помогала специфика армейской действительности, где кухня и разные запреты не дарили множество калорий, а постоянные нагрузки расходовали всё полученное – в итоге, вес медленно шёл вниз.
Заниматься физическими нагрузками нужно было и девушкам. Почти так же, как и парням, только с маленькими послаблениями. Нагрузки было столько, чтобы тело привыкало уставать и не теряло формы для выполнения армейской жизни. Эта жизнь включала вес снаряжения, походы на десятки километров, забеги с большой нагрузкой – это настоящие ситуации войны. Для этого нужна была хорошая физическая форма, молодость и тренированные органы.
В начале каждого вечера мужской отряд занимался на турниках, а женский бегал. Затем менялись. Здесь их не смешивали, чтобы люди могли концентрироваться на упражнениях и кровь не уходила куда не должна, оставаясь разделённой по телу. Всё же, никто не мог отделить противоположные взоры от тренированных тел или разных привлекательных мест. Иногда отдельных новобранцев и новобранок ругали, а кроткие беглые взгляды жгучей потребности продолжали своё истязание по недоступному и близкому.
После физических упражнений было десять минут, чтобы перевести дух, подмыться и быть готовым к ужину – любимой части дня у солдат: после такой нагрузки больше всего хочется восстановить потраченные калории. Вкус в такие моменты ощущается особенно остро из-за тянущего к жизни для ослабевшего тела голода. Обдумывая чувства, Кирилл понял, что между приёмами еды запасено столько времени и занятий, чтобы солдаты хорошо прочувствовали голод и при этом ещё не начали от него чрезмерно страдать – как будто выверенно наукой или благой удачей.
Кирилл тяжёлой походкой, с отдышкой, пошёл в казармы. Ему нужно было умыться и помыть руки. Тело тряслось, ладони жгло, болели ноющие мышцы плеч, пульсировало давление в страдающей голове с каждым вдохом – вместо умывальни ему хотелось прийти и лечь на кровать, проспать до следующего утра и вообще забыться где-нибудь подальше в углу или нигде. Можно было бы даже не до следующего утра – хотя бы отдышаться и стать человеком. Если бы и дали такую возможность, а пропустить приём пищи нельзя, умом Кирилл понимал, что от пропущенной еды ему самому будет только хуже: ресурсы понадобятся ему завтра, за что он будет корить себя и всячески сокрушаться.
Зайдя в казарму и, не обращая внимание на дневального, Кирилл сразу пошёл по коридору мимо кубриков к умывальне. Через минуту он уже опускал горящие сухие руки под прохладную живительную воду себе на облегчение и жизнь как будто возвращалась чувством – сначала больным, а потом и нормально. Рядом стоял десяток других парней – они так же тяжело дышали и обдавали себя прохладной водой, чтобы почувствовать что-то и жить. Кто-то очень заливно смеялся из другого ряда умывальников – Кирилл узнал в этом смехе своего соседа по комнате и приготовился стыдиться.
– Ну вы, ребята, и даёте. Что вы за сопли какие-то? Соберитесь! Бодренько позанимались, разогрелись, сейчас покушаем – замечательно! Жизнь, у-ух! – теперь у Кирилла не оставалось никаких сомнений. Он чуть пригнулся, чтобы, вдруг, этот «живчик» не узнал его и не привязался.
Держа руки под водой, Кириллу казалось, будто они находятся где-то ещё – в месте с температурой на порядок выше, из-за чего жжение рук доводило почти до состояния транса. Кирилл возвращал себя мыслью, что это всего лишь натёртые нервные окончания, плотно усеянные в руках, и всё же хотел спать и чего-то духовного.
Трясущимися руками Кирилл набрал воды в пригоршню, обдал лицо, растёр болью, затем ещё раз обдался – это помогло стать свежее, легче. Тяжесть в голове отступила. Он тяжело вздохнул и посмотрел в зеркало.
«А кто говорил, что будет легко? – мысленно спросил он своё отражение. – Всё по чесноку, как говорится. Это оправдается со временем. Сам же утром себе говорил, что нужно привыкнуть…»
После этого он ещё несколько раз умыл лицо, поправил форму и вышел.
Командир уже дал команду собираться на ужин. Кирилл подошёл к Грише:
– О-о, Киря. Куда пропал? Я тебя искал. Пацаны тебя тоже не видели.
– Зачем? – тихо спросил Кирилл.
– Побазарить. Да и так, просто – для компании. Так куда пропал-то?
– Умывался.
– А-а…
Командир пошёл вперёд, все выдвинулись на улицу к столовой. Снаружи догорало закатное зарево, алые линии всё больше проваливались за горизонт и манили собой чувства и душу. Кириллу на секунду, как в детстве, захотелось побежать за ускользающим днём, чтобы он никогда не кончался и унёс в неизвестное – сразу же подавил и отвернулся человеком.
– Что, упражнения тяжёлые? – спросил Гриша, улыбаясь, как бы подшучивая над приятелем. – Это всё из-за курева. Я эту хуйню бросил – и нормально: бегаю, отжимаюсь, подтягиваюсь – прям бычара стал. Вообще по кайфу.
Кирилл смотрел прямо от своего подавленного желания и отвечал усталостью:
– Да фигня. Привыкну.
– Да ты послушай: это же по сердцу херачит, дыхалка, сосуды – всё убивает. Нахер оно тебе надо? Да и как-то, бля… не знаю. Зависишь от хуйни какой-то, выходить надо постоянно, люди стремаются, воняет всё – бред же.
Ничего не отвечая, Кирилл задумался над словами Гриши – они в очередной раз навели его на собственные размышления о вреде курения:
«Да, вредно, но и спокойнее. С другой стороны, действительно ведь зависишь: иногда на стену лезешь, потому что выйти и затяжку сделать нельзя. Это же пиздец… Хотя, так много людей живёт – может, не так уж и страшно. Терпят, не бросают – я хуже, разве? Другие люди… Другие люди много чего делают: и людей пытают, и страдают, и жизнь не живут… Надо своей головой думать. Это действительно херня какая-то – каждую затяжку делаешь и противно, хочется бросить и никогда не возвращаться…»
Он машинально погладил выступающую пачку сигарет, что лежала в правом кармане.
– Да, ты прав, – только и ответил Кирилл.
Гриша улыбнулся.
– Да я тебе говорю: оно сразу тяжело, а потом, как отпускает, вообще херня. Главное – это первые недели продержаться. Я, бля, на другую хуйню переключился тогда, ещё перед армейкой: бухал как сука. Ты другой – может, и так получится. Есть в тебе что-то. Так что, давай бросай сосалки эти. Как там было: чёто тело мощное, дух хороший…
– «В здоровом теле – здоровый дух», – поправил Кирилл с улыбкой.
– Да-а, реально. Вот-вот. Думай-думай, – с лицом мудрости сказал Гриша.
Улыбаясь, Кирилл радовался оценке от другого человека, пусть тот его знал мало. Может, действительно в нём что-то было? Волевое или просто удачное? Получится бросить жизненный костыль и освободиться? Обдумывая это, Кирилл больше склонялся к решимости бросить, хоть ещё и не окончательно.
Подойдя к столовой, отряд выстроился в колонну по одному и каждый пошёл со своим разносом к выдаче. Выдавали небольшую порцию картошки-пюре, котлетку, чай и два кусочка гордого хлеба: белого и чёрного. Кирилл стоял за Гришей. Они медленно прошли раздачу, затем пошли к одну из столов в середине зала, куда только начала добираться волна военнослужащих.
– Пюрешечка – кайф, – проговорил Гриша, глотая голодную слюну.
Как только они сели, здоровяк сразу же набросился на еду как вор или горький лишенец. Кирилл же, также голодный, есть не спешил из-за брезгливости. Его смущали слизкая котлета и жиденькое пюре. Он несколько раз потрогал их вилкой, как бы разминая и надеясь улучшить текстуру, разрубил котлету пополам, и всё смотрел внутрь этой сомнительной сущности, чтобы увидеть лучшее.
«Котлета – как котлета…» – думал он и есть не спешил.
Гриша уже почти доел.
– Слушай, а ты хлеб не будешь? – спросил он.
– Хлеб? – переспросил Кирилл. – Чёрный не буду, бери.
– Спасибо-спасибо, – с довольной улыбкой ответил Гриша, забирая кусочек хлеба. – Хлеб, знаешь, всему голова! Так мне дед говорил, – затем он несколько секунд помолчал, принимаясь с новой силой за оставшуюся еду. Как только с ней покончил, посмотрел на Кирилла: – Ты чего не ешь? Не будешь?
– А? – переспросил Кирилл. – Нет, буду. Тут котлета какая-то странная – думал: есть или не есть.
Гриша посмотрел на него недоумённо и даже с небольшой обидой за труд:
– Да норм котлета, чё ты! Вкусная! Попробуй! Завтра же без сил будешь!
Решившись откусить кусочек, Кирилл почувствовал солоноватый вкус мяса, ударивший по вкусовым рецепторам, обострёнными от голода. В одну секунду давящий голод будто в десяток раз увеличился, отчего парень стал жадно есть и вообще не смущался, став человеком. Так было третий вечер подряд – каждый раз раздумья всё дальше стремились к нулю, переходя в трапезу. Обдумывая это, Кирилл понимал, что дело в непривычке есть простую и неопрятную еду. Нельзя сказать, чтобы он ел только в дорогих ресторанах и только изысканные блюда – всё-таки бывали и в его рационе макароны быстрого приготовления – «обычная», «обывательская» еда была для забавы, как дань подростковой интернет-культуры. Ещё с раннего подросткового возраста, Кирилл привык есть в столичных кафе и зелёных транснациональных сетях быстрого питания. В последние годы перед армией Кирилл научился готовить сам, чтобы впечатлить девушек и стать самостоятельнее – готовил он совсем не такие блюда, и приятнее на вид. Несмотря на эти обстоятельства, Кирилл никогда не относился высокомерно к людям, которым не так повезло с семьёй и достатком – были и у него малоимущие друзья, в скромное жильё которых он приходил без капли брезгливости. В таких домах и квартирах, парадоксально, он чувствовал больший душевный уют, чем даже у себя дома, рядом с матерью, отчимом и сестрой в богатом частном доме.
«Не важно как богато человек живёт. Я прихожу домой к людям, а не в красивую квартиру. Не всем везёт с достатком. Всякое бывает.» – так рассуждал для себя Кирилл, а парадокс «бедного» уюта не смог разгадать.
Когда еда кончилась, Кирилл немного пожалел, что отдал кусочек хлеба. Даже такая мелочь ему сейчас казалась нужной для полноценного чувства.
«Что сделано – то сделано, надо думать, как дальше быть», – про себя с улыбкой подумал Кирилл и смирился.
– Ну, как котлета? – спросил с улыбкой Гриша, допивая чай. Он вообще часто улыбался и как будто внутренне бурлил энергией. У Кирилла создавалось ощущение, что с Гришей так всегда и он в приподнятом настроении чувств.
– Вкусная, – ответил Кирилл.
– А я говорил! – одобрительно усмехнулся Гриша. – Мне только хрящик попался, а так – вкусно.
– Приём пищи закончить! – сказал их командир. Половина зала встала из-за столов и устало понесла разносы на ленту.
После столовой по распорядку было десять минут свободного времени, после чего показывали какой-нибудь фильм, примерно на полтора часа. После фильма на полчаса включали новости. Пропускать эту важную радость нельзя – смотреть должны были все. Вечерний фильм считался частью службы, военно-патриотическим воспитанием – тем более, новости.
На улице уже стемнело и на ночном полотне стали проступать маленькие белые точечки света и чьей-то мечты. Созвездия разнеслись по всему огромному полотну небосвода, как разлитое кем-то молоко или другой животный продукт. Здесь, в отличие от бесчеловечных и скучных улиц больших городов, можно было увидеть настоящее ночное небо, во всей его полноте и прекрасности. Кирилл на секунду остановился и смотрел наверх, и в этот день предаваясь заглядению.
«Как их, всё-таки, много…» – думал он и простоял так около минуты. Звёздный простор тянул взор Кирилла и пробуждал что-то подавленное, детское и невинное – как когда-то забытое. Сегодня не было внезапной радости, как несколько дней назад – входило в глубинную привычку. Опустив голову, ещё несколько секунд он сохранял перед собой одну из картин мира – с чем и пошёл.
Кирилл пошёл в сторону курилки, а не казармы. Он встал, прислонившись к небольшой беседке, где несколько других солдат сидели молча. В кармане лежал телефон, в котором можно было бы посмотреть новости и провести быстро время. Обдумав это несколько секунд, Кирилл решил, что сейчас ничего не хочется, кроме как постоять в тишине и выкурить сигарету – после тяжёлого и отупляющего дня. За полдня, проведённых с Гришей, он наговорился так, что сейчас хотелось отдохнуть от информации и всякого напряжения.
– Сколько время? – спросил сослуживец из беседки.
На секунду задумавшись, Кирилл решил не лезть за телефоном и не смотреть время: к нему никто не обращался.
– Девятнадцать-тридцать-пять, – ответил второй.
– Это сколько? Половина восьмого? – спросил первый.
– Да.
– Говори нормально – я в этом сраном времени не разбираюсь, – не дав ответить, солдат продолжил: – Докурил? Погнали. Сейчас очередную залупу нам в уши включат – как заебала.
– Э-эх, – протянул второй. – Ладно.
И они оба вышли из беседки.
Через минуту, как маленькое удовольствие кончилось, Кирилл тоже пошёл в казармы. Он пришёл в момент, когда солдаты начали ставить себе табуретки перед телевизором – стареньким и «пузатым».
– Киря, сюда! – позвал его Гриша. Он поставил две табуретки в середине группы и сидел на одной, облокотившись на другую.
Пройдя к третьему ряду, Кирилл начал перемещаться к своему новому приятелю. С каждым часом ему всё больше нравился этот здоровяк – простой и добродушный. Он напоминал собаку, которую Кирилл хотел с детства – думая о приятеле, он вспомнил забытое детское желание и огорчался раннему лишению.
Сев рядом, Кирилл дальше раскручивал колесо воспоминаний жизни. В то время, Кирилл даже обижался на маму, говорил, что будь его отец жив, он бы разрешил собаку. Тогда он ничего не знал, кроме окружающей известности отца, и хотел воздействовать на материнскую нерешительность капризом – как любое дитя. Тогда он убегал куда-нибудь в доме и воображал, как добрый отец приводит в дом собаку, и все вместе они радуются желанию Кирилла. Позже он узнал, что отец был не таким уж и хорошим, и сам лично не смог его уважать за фактическое предательство своей Родины – совсем не так представляли его окружающие, да и многим откровенно не было дела до правды. В те же далёкие времена, Кирилл капризничал не столько из-за собаки, сколько из-за нехватки внимания – мама гуляла и искала заполнитель собственной пустоты, а Кирилл для этого уезжал к бабушке с дедушкой, и в прочие места из дома. Так он прочувствовал отречённость и горькую потребность – с этим остался и стал жить. Обдумывая всё это, он улыбался и чувствовал прошедшее время.
– Чё думаешь, что покажут? – спросил Гриша, вырывая Кирилла из внутренности.
Пожимая ноющими плечами, Кирилл устало ответил:
– Документалку какую-нибудь, скорее всего.
Через десять минут пришёл командир, вставил небольшой носитель в цифровой приёмник-приставку под телевизором, и включил фильм. Это был один из рабочих фильмов – далёкого Содружества Рабочих Республик, в осколке которого, Синей Федерации, они и жили. Это была комедия на тему алчности и кумовства – один из многочисленных подобных позднерабочих фильмов.
Рассказывать о проблемах было можно в определённых рамках, а с решением возникли проблемы. Тогда принесли гласность, которая, как позже оказалось, стала ширмой для реальных дел: перерождения Рабочей Партии Содружества. Перерождённые высшие чины партии, а также их близкие алчные друзья, стали на собственную радость хозяевами осколков, успешно вырвав их из голодной пасти зелёных корпораций. Такое событие, как развал Содружества, очень сильно сказался на достатке и вообще жизни большинства населения – совокупные ресурсы стран-союзниц значительно сократились: закрылось множество производств, сократилась добыча, сельское хозяйство пришло в упадок. Массы людей были выброшены на нищету и никому не нужны. В противовес, небольшая кучка – кучка новых хозяев – резко возвысилась среди остальных. Тех крох, что остались и после развала, и после захвата (под видом покупки) производств зелёными, хватило с лихвой для жирования этой кучки, для того чтобы они никогда не знали нужды. Богатство не далось им просто: сначала нужно было выиграть во внутрипартийной игре, быстро переросшую в скрытые бандитские разборки, затем вырвать свой кусок у зелёных хозяев. После этого преуспевшие с каждым днём, до сих пор, лишь укрепляли свои позиции. Быть может, когда-нибудь они даже смогли бы бросить вызов бывшим хозяевам – зелёным корпорациям и богатым семьям – это было бы логично и исторически правильно. Не сознавая это, Кирилл даже надеялся, что такое случится, видя свободу и независимость.
Художественных фильмов, кроме рабочих, здесь почти никогда не показывали. Недавние события как будто запрещалось освещать, поднимать. Боль от развала Содружества, Гражданской Войны, терактов в Миргороде – эти яркие ломающие события ещё совсем недавнего прошлого были больной, гноящейся раной, которую не хотелось трогать и вообще знать. О проблемах текущего государства, тем более в государственных структурах, говорить негласно запрещалось – другое дело государство прошлое. Фильмы с поливанием грязью подвигов прошлого хорошо встречались современной публикой и радовались. Не важно, насколько серьёзна была ошибка и была ли она вообще. Если не было – придумают. Художественное видение – так видит автор, ему виднее. Насчёт искажения памяти о событии у масс – это и лучше, на это расчёт. Пусть возмущаются единицы – такие как Кирилл – которым не нравилось очернение собственной истории. Не понимал Кирилл, не хотел принимать патриотическим чувством, главную задачу: очернить прошлое, чтобы на его фоне настоящее выглядело светлее для большинства. Он встречал это мнение в разных видео. В каком-то из них говорилось:
«Им всё равно на реальные проблемы, опыт которых можно было бы учесть – регрессивному строю не нужно учитывать ошибки прогрессивного. Обывателю муторно разбираться в деталях и выстраивать сложную и противоречивую картину истины. Как говорил один из людей Старого Мира: чем страшнее ложь, тем легче в неё поверят. Этим нынешнее правительство, что Синих, что Зелёных, что Фиолетовых, что Жёлтых – всех – активно пользуется.»
Эта мысль засела чем-то в мыслях Кирилла и никак не шла. Он спорил с призраком чужой мысли много раз, а она всё не шла и даже чувствовала себя в силе. Когда он смотрел фильмы рабочей эпохи, она возникала собой и думалась – как сейчас.
Кирилл несколько раз видел этот фильм. Это был один из безопасных фильмов, которые приятно посмотреть и не жалеть о времени. Вдобавок, поднятые там вопросы было тяжело обдумать в рамках настоящего времени, что не ложилось большим на мысли. Поэтому Кирилл спокойно обдумывал что-то своё всё прошедшее время.
Когда фильм кончился, командир переключил на канал с новостями. Репортёр, молодая светловолосая женщина, рассказывала о технологичной выставке в одном из городов Зелёных:
– … выставка новых моделей роботов. В них появилась поддержка распознавания мимики и движения человека. Выглядит как настоящая магия. Всё дело в датчиках. За стеклом стоят небольшие устройства, считывающие движения губ, век, бровей – всех мышц лица. Отслеживают жестикуляцию. На базе этого специально обученная нейросеть распознаёт состояние человека, и робот отвечает, исходя из подходящих данных. Сейчас покажу, как это работает, – женщина повернулась в сторону робота от камеры. – Привет. Я – Анна. Рада познакомиться, – у робота на лицевой части появилось изображение улыбки синего цвета, и он помахал механической рукой. Репортёр отвернулась обратно к камере. – Он считал, что я не представляю угрозы, у меня хорошее настроение и отреагировал положительно. Если бы я была грустной, он попытался поддержать. Такие на сегодня новости и новинки. Быть может, вскоре по улице вы увидите какого-нибудь из представленных красавцев. Мир меняется. С вами была Анна Герасимова. Специально для Первого.
Изображение переключилось на студию. Другая женщина, постарше, сидела посреди зала за непомерно широким смешным столом на фоне меняющихся фигур синих оттенков.
– Спасибо, Анна, – сказала ведущая. – А теперь, к новостям. Пожары на севере нашей страны удалось локализовать. Силами местных пожарных очаг изолирован и идёт активное тушение. Огонь удалось остановить до подхода к острову Железного Феликса – бывший Васильевский остров. Сергей Ловкопальцев, глава Синлесхоза, прокомментировал это, сказав что пожары удалось локализовать и, в течение нескольких дней, ликвидировать. Теперь к международным новостям. Глава зелёного парламента, Джонатан Оуи, высказал опасения по поводу грядущих выборов в Рензенской Республике: «У меня есть ощущение, что наши западные коллеги пойдут на провокацию через несколько лет. Я очень надеюсь, что они пойдут на диалог, чего хотим и мы.» – заявил он. Через полчаса после этого заявления, Первый генеральный советник Стоутон заявил: «Мы ни к кому не питаем агрессии и только призываем к диалогу.». Президент Дорогин от комментариев отказался. Будем держать вас в курсе событий. И к другим новостям…
После оставшихся новостей слово передали для прогноза погоды. Изображение переключилось на другую часть студии, где пузатый мужчина начал рассказывать о погоде в городах страны на ближайшие дни.
Все уже начали вставать и расставлять табуретки по местам.
– Бля буду, херню какую-то эти зелёные мутят – отвечаю, – сказал Гриша. – Хитро ещё так говорят – по-умному.
Кирилл ничего на это не ответил и хотел спать.
– Куда ты? – спросил Гриша, когда они вернули табуретки к своим кроватям и вернулись в коридор.
– Пойду курну и похожу. Хочется подумать, – ответил Кирилл.
– Лан, давай, – Кирилл махнул рукой товарищу. – А я спать пойду – устал сегодня шо пиздец.
– Спокойной, – ответил Кирилл, и вышел на улицу.
В знакомой беседке сидели всё те же два сослуживца. Сейчас они так же не обращали на подошедшего внимание, погрузившись в телефоны – бояться было нечего, офицеры не следили перед отбоем. Кирилл решил им не мешать и снова встал у стенки, достал сигарету и поджёг её. За телефоном ему лезть не хотелось. Реальный свет ночного неба, пусть уже и несколько привычный, манил его взгляд сильнее, чем искусственный свет экрана. Оглядывая засыпающее пространство, вдали заметил девушку, что одиноко сидела на одной из лавочек у женской казармы – она тоже смотрела на звёзды, откинувшись на спинку. В свете луны ему показалось, что у неё развевались по прохладному ветру тёмные волосы – с такого расстояния точно было невозможно разобрать.
Привлекаемый женщиной, Кирилл думал о другом:
«Неужели реально нападут?.. Если так, то времени совсем немного… М-да, а с войной ситуация непростая будет, зная о проблемах. Наша власть, конечно, тоже немного закон преступает, а где не так? Её выбрал народ… Мы так решили – нам и разбираться. Пидоры эти зелёные – своих проблем навалом, а к нам всё пытаются лезть. У них и голод, и нищета, и колонии до сих пор, а они всё на наши ресурсы губу раскатывают. Прикрывают это, мол у нас диктатура Дорогина – у самих вообще рабство процветает.»
Кирилл неожиданно заметил, что сигарета кончилась, когда она обожгла ему пальцы. Осмотрелся: хорошо, что пропущенный пепел не прожёг нигде одежду. Кирилл отошёл от стены, обошёл беседку, затушил об чугунный, ещё рабочего времени, мусорный контейнер окурок, и полез за новой сигаретой. Наполовину достав её, вспомнил слова Гриши, задумался на несколько секунд, и убрал обратно на собственное облегчение.
«Хватит и одной», – подумал он.
Обернувшись, Кирилл решил немного пройтись по плацу. Он окинул взглядом площадку, посмотрел на лавочки, в поисках загадочной девушки – ушла. Не увидев её, Кирилл медленно пошёл вперёд, устало глядя в землю. Он ни о чём не думал – хотелось пройтись, не лежать в комнате, несмотря на общую усталость и боль в теле. Пока позволяли последние минуты перед отбоем.
Когда Кирилл дошёл до казармы, на часах было «21:52» – через восемь минут должны скомандовать отбой. Кирилл быстро прошёл в свой кубрик, взял ванные принадлежности и вышел к умывальне. Все быстро ходили туда-сюда, появилась суматоха перед отбоем: всей казарме нужно было приготовиться ко сну, а дежурные по роте должны к этому времени вымыть помещения.
Умывальня уже была вымыта и отсвечивала электрический свет своими влажными пятнами. Кирилл встал в общую очередь к умывальникам. Несколько человек спорили за место в очереди. Кирилл, не сняв свою верхнюю часть формы, выглядел странно – остальные стояли в майках. Его это не волновало, и все другие спешили готовиться спать.
Через минуту освободился очередной умывальник, Кирилл подошёл по своей очереди. Он быстро почистил зубы и несколько раз умылся, вытер лицо и пошёл в туалет.
Хотелось уже лечь спать. Вечерняя прогулка подействовала хорошо и успокаивающе. Он начинал проникаться порядком.
После туалета Кирилл вернулся и помыл руки, нагло и быстро потеснив другого человека. Затем пошёл в комнату. Настенные часы показывали «21:58».
Как только Кирилл зашёл в свой кубрик, поставил принадлежности и снял сапоги, из коридора послышался приказ:
«Рота, отбой!»
Кирилл снял штаны, кинув их на табуретку перед кроватью, и лёг в приятную скрипучую кровать, натянув одеяло. Голова к этому моменту стала наливаться свинцом, а веки, к радости, отяжелели. Всё тело просило покоя, и он с радостью его дал, медленно уплывая в сон.
Настолько хотелось спать, что он не заметил ни похрапывания соседа, ни света телефонов у двух других. Пока ещё прохладное одеяло его волновало больше, а ноющие мышцы помогали засыпать.